Хроники Конца Света, который не случился.

Имена — очень загадочная и спорная вещь в нашей жизни. По своей сути, это просто определенный набор звуков, на который мы откликаемся. Какие-то имена имеют величественное происхождение и значения, их носили Короли и герои, они записаны в вековых книгах. Какие-то имена — культурное наследие народа, имя первого пророка или мученика, который отдал свою жизнь за спасение сотни. Многие верят, что имя определяет судьбу человека. С этим простым набором звуков связаны приметы и верования, как нельзя называть ребёнка, а как наоборот, нужно. Имя преследует человека до самого конца, а после — хранит в себе память о нем, выбитое на холодном мраморе. Бывает, что дети не могут ужиться с данным родителями именем и меняют его, стоит только получить такую возможность. Есть в этом что-то ироничное, что ребёнок обретает такую важную мелочь, не осознавая этого, а потом вся его жизнь подчинена чужому решению. Но обычное имя, записанное в документах, удостоверяющих личность, часто не может передать всего того отношения, что испытывают к человеку. Имена часто повторяются, а мироздание сводит людей с одинаковыми в одну точку во вселенной и сталкивает лбами. И тогда в определенном месте оказываются просто два человека, которые зовутся одним и тем же набором звуков, но жизни их — полностью противоположны друг другу. Когда ты испытываешь к человеку какие-то определенные чувства, будь то гнев или любовь, нежность или раздражение, радость или боль от одного только взгляда — их невозможно уместить в одно обычное имя. Тогда на языке появляются какие-то сравнения. Любимого мужчину женщины часто награждают таким прозвищем как «медвежонок», не потому, что он лохматый, по утрам обворовывает соседских пчел, впадает в продолжительную спячку при первых признаках зимы и ревет раненым китом по ночам. Скорее всего, у девушки в детстве была любимая игрушка, которая защищала от страшных кошмаров, отгоняла страхи и помогала справиться с чисто детсткими проблемами, а теперь это место занял любимый человек. И происходит замещение. В прозвищах таится намного больше, чем просто забытое имя. Прозвище хранит в себе все самое важное, что не сказать словами. У каждой книги в магазине Азирафаэля было своё прозвище. Та, что постоянно падала с верхней полки на головы привередливым покупателям — Ворчунья, у толстой небольшой книжки про десерты — Сладкоежка, у непонятно как попавшего в его коллекцию мирового бестселлера о садо-мазо играх богатого идиота — Ой-ой-ой. Ангел ворковал с каждой из них, когда брался за мягкую сухую тряпку и обходил ряды, чтобы протереть своих подопечных. Кроули, который довольно часто заставал такие моменты в глубоком кресле, закатывал глаза и подтягивал колени к груди, чтобы залипнуть в очередную игрушку на мобильном телефоне. Сладостные речи, направленные не к демону, нарушали механические и громкие звуки из виртуальной вселенной, где страшный змей ловил маленьких несуществующих диковинных животных с помощью шариков. У свитков, спрятанных в задней комнате, при определенной температуре и влажности, были древние имена на давно забытом языке. Азирафаэль шептал их очень тихо себе под нос, чтобы не нарушить покоя таких старых экспонатов. Кроули следовал за ним, не отрываясь от игры, потому что самые таинственные покемоны прятались именно там. Он медленно двигался между стеллажами, выслеживая их, и краем глаза наблюдал за улыбающимся ангелом. Кроули тоже заслужил парочку прозвищ с легкой руки Азирафаэля. Очень часто он хитростью и изощренным планом заманивал своего возлюбленного туда, куда тот в душе очень хотел, но почему-то упрямо об этом молчал: будь то новая кофейня на другом конце города или старый книжный магазин в другой стране. До самой последней секунды ангел и думать не смел, что Бентли, укачивающая его на переднем сидении в мягкую дрему, в итоге вырулит к такой желанной вывеске. Тогда удивлённые глаза распахивались, ресницы чуть подрагивали, а улыбка на губах затмевала само солнце, такой яркой она была. Демон и ангел вылезали из машины одновременно, и водитель слышал в свой адрес потрясенное, но счастливое: — Вот ты старый змей! Кроули немного коробило упоминание его возраста, но слишком радостным голосом это было сказано, чтобы затевать спор. Он только шипел в ответ, позволяя юркому языку показаться между острых зубов. Но сердце стучало чуть быстрее каждый раз. Выдавались и тяжелые дни, когда серые грязные тучи липли на небеса, словно мусор на обуви путешественника. Все шло наперекосяк, люди раздражали, вино было слишком сладким, Азирафаэль слишком громким. Весь мир злил демона, словно под его кожей налип песок, который жёг его. Кроули огрызался сквозь сжатые зубы, не реагировал на прикосновения, собирался почти что кольцами на старом кресле, обхватывая себя за плечи руками, а иногда и вовсе — пропадал на несколько дней. Их ссора, глупая и нелепая, беспокоила Азирафаэля все время. Он ронял книги, задевал бёдрами маленький стол и обжигал губы горячим какао. В итоге, он ложился спать в одиночестве в холодную постель. Но посреди ночи он ощущал чужое присутствие в спальне, горячие руки, которые касались его затылка и шеи, сухие губы на плече. И все обиды и горечь исчезали, смытые облегчением и настоящей ослепляющей любовью. Ангел обнимал молчаливого демона, едва ощутимо укачивая его из стороны в сторону, и шептал: — Мой дорогой… Дорогой мой мальчик… Эта связь была намного крепче, чем у любовников. Умные психологи сравнивали такое с теми нерушимыми узами, что соединяли родителей и детей. Те, что уже не разорвать ни ссорами, ни разводами, ни изменами. Азирафаэль считал это странным, но не мог перестать в такие секунды опекать демона, позволять ему побыть слабее, забрать у него всю ответственность за слова и поступки, разрешить побыть почти что… ребёнком, да. И Кроули засыпал, убаюканный тихим голосом, тёплым дыханием и шуршанием белоснежных крыльев. В квартире Кроули прозвища были у каждого цветка, что занимали целую комнату. Ангел всеми силами пытался понять, как змей их различает, но системы найти так и не смог. Там была и мухоловка, с острыми краями и мерзким характером, которую демон нежно называл — Мерзавка, и королевская бегония, цветущая только в те дни, что в квартире проводил ангел — Привереда. Самой таинственной подопечной демона была Хиганбана — японский цветок смерти. Игнорируемая всей Японией огненная паучья лилия занимала особое место, на неё Кроули лишь изредка повышал голос, чувствуя какое-то единение. Из-за ядовитых стеблей и луковиц ее не продавали в магазинах, не дарили друг другу, лишь высаживали на могилах, чтобы оберегать покой мертвых. Один раз Азирафаэль поймал любовника, когда тот стоял около неё и пальцами осторожно гладил похожие на паучьи лапки лепестки. Она носила нежное прозвище — Принцесса. И ангел не мог объяснить, почему его сердце неприятно дергалось от этого. Любимая гордая Бентли в беседах и ленивых разговорах обрела такое банальное прозвище — Детка. Простое, но в нем было заложено все трепетное отношение демона к любимице. Стоило лишь обратить внимание, как он проводит рукой по капоту, стирая пыль, как постукивает пальцами по рулю в такт музыке, как поправляет зеркало. Кроули испытывал к ней самые настоящие отеческие чувства, точно помня ее день рождения и преподнося различные новые чехлы или эксклюзивные диски. Азирафаэль и не думал влезать в эти отношения, радуясь просто тому, что машина одобрила выбор хозяина и перестала бить дверцей по спине. Одной зимней ночью, когда они возвращались от Анафемы и Ньюта, ангелу даже показалось, что сидение немного подогревается, чтобы он не отморозил себе свою пернатую… душу. Правда, в один прекрасный момент это милое прозвище перестало быть таким безобидным. Когда они отъехали вглубь леса, почти на самый берег реки, чтобы побыть наедине. Кроули редко позволял страсти завладеть собой в машине, обычно ругаясь на провоцирующего ангела последними словами, но бывали и исключения. И вот когда змей растянулся на сидении, не в силах перестать ерзать, и наслаждался чужим весом на своих бёдрах, а Азирафаэль решил попробовать несколько интересных, но смущающих приемов, которым его научила милая мадам Трейси, Кроули вдруг выгнулся дугой, оставляя на нежных сидениях рваные борозды от выросших когтей, и сладко, греховно и так хрипло простонал: — Ох, да-да, Детка ~ — покраснела и Бентли, и Азирафаэль, завороженные таким демоном, вспотевшим, горячим и томным. Следующие несколько дней жители города имели возможность наблюдать на дорогах дорогую ретро машину с красными фарами и передним бампером, а также и хозяина книжного магазина, чьи алые скулы, кажется, могли освещать всю улицу ночью. Его несколько раз спросили, нет ли температуры. И просили пойти домой отдохнуть. И Бентли, и ангел несколько дней пытались прийти в себя и не смотрели друг на друга. Анафема отвратительно сокращала имя ангела, будто за каждую лишнюю букву ей нужно было расплачиваться деньгами или жизненными силами. В своих добрых порывах, она оставляла от него либо три, либо четыре буквы, и Кроули морщился, словно кто-то царапал острыми ногтями по стеклу. У демона внутри кипело желание подойти и встряхнуть наглую девушку, прорычать ей в лицо все, что он о ней думает. Азирафаэля этот возмутительный момент никак не задевал, но он прекрасно видел состояние Кроули. Для него длинное и неудобное имя любовника было чем-то сакральным, неприкасаемым. Сам он спокойно перекроил своё имя, не ощущая к нему ничего, но ангел… Каждый раз произнося его имя, Кроули будто бы светился изнутри. Ему даже казалось, что крылья становились немного легче, душа — светлее, а сердце — больше. Имя ангела никто не произносил так, с легким придыханием, облизывая сухие губы. И никто, совсем никто и никогда не делал второго ударения в его имени, на второй слог, чуть зависая в эту секунду, чтобы потом нырнуть глубже. Демон злился, что стонать это имя в постели неудобно, что в голове удержать его сложно, но ни разу, даже в самые умопомрачительные моменты, не позволил себе обрезать или укоротить прекрасное небесное имя. Им встречалось на улице, как юноша зовёт свою любимую девушку «Ангел». Первый раз Азирафэль ощутимо вздрогнул и обернулся, но паника в его глазах сменилась светящейся радостью за чужое счастье. Тогда он задумался, что же вкладывал в это слово Кроули? Желтые ядовитые глаза становились светлее, голос — выше. Вначале, он будто пытался упрекнуть друга в его взглядах на жизнь, подчеркнуть их различия, но потом… потом это стало чем-то невероятно личным, тонким. Как в первую ночь после неудавшегося конца света, когда Кроули прижимал сначала утерянного, а потом чудом обретенного друга к двери и касался ладонями мягких волос и улыбчивых губ. Он прижимался своим лбом ко лбу Азирафаэля, не в силах перестать смотреть и трогать, не мог поверить, что это правда. Ему казалось, что сейчас он откроет глаза и останется в одиночестве, ощущая этот невыносимый запах гари. — Пожалуйста, не забывай моргать, — рассмеялся тогда Азирафаэль, успокаивающе касаясь его талии, горячей кожи и острых позвонков на спине. — Это пугает. — Не могу, — признался Кроули, сглатывая ком в горле. — Ангел, не могу. Хочу знать, что ты есть. — Я есть, дорогой мой мальчик, — Азирафаэль подставил лицо под требовательные руки. — Здесь, прямо здесь. — Ангел мой, ангел,— повторял демон, и заметная дрожь сотрясала его тело. — Будь моим и будь со мной. Азирафаэль. Ангел. Ангел. Им не нужны были слова в ту ночь, чтобы понять друг друга, но слова помогли обнажить израненную душу, открыться и сделать шаг навстречу. Кроули продолжал звать его, а Азирафаэль продолжал убеждать, что никуда не денется, щурил свои невероятные глаза, даже крылья выпустил в какой-то момент, чтобы обнять ими демона, который за один день испытал слишком много нехарактерных ему чувств, потерял весь свой мир и снова получил его в свои руки. Ангел точно знал, к каким словам Кроули стоило прислушиваться, а какие — пропускать мимо ушей. И если сам он этого не осознавал, то ангельское сердце, такое большое, любящее весь мир, но открытое только для одного хитрого древнего змея, определенно знало все. И конечно, Бентли.