Хроники Конца Света, который не случился.

... шрамы — это вовсе не уродливо. Просто те, кто оставляет шрамы, хотят, чтобы мы с вами так думали. Но мы с вами должны прийти к согласию и возразить им. Мы должны считать все шрамы красивыми. Договорились? Это будет наш секрет. Потому что у тех, кто умирает, шрамов не бывает. Шрам означает: «Я выжил». (с) Шрамы есть у каждого, абсолютно у каждого человека. Шрамы покрывают наши тела и души, наши сердца. Шрамы бывают такими разными, как и сами люди. Они могут быть совсем незаметными, тонкими и белесыми, которые проступают на коже только от загара, потому что не темнеют. Их и ощутить очень сложно, только если губами или самыми кончиками пальцев. Они гладкие и немного шершавые, но со временем они исчезают совсем. И превращаются в незаметные узкие линии, словно отпечаток измятой простыни или складки на рубашке. Человек привыкает к этим отметинам и со временем перестаёт обращать внимание, лишь изредка цепляется взглядом, потому что ему видится осевший на коже чужой волос или мусор. Есть шрамы, которые превращаются в темные или светлые пятнышки, как веснушки и родинки. Они теряются в переплетении вен и светлых рыжих пятнышек, прикидываются «своими». Такие отметины могут остаться от ожогов или от поверхностных ссадин. Но есть и уродливые шрамы от огня или горячего железа. Они выступают на поверхности кожи, стягивают ее и превращают в грубую корку. И эти шрамы отталкивают взгляды, становятся постоянным напоминанием о перенесенной боли, о страданиях и страхе. Человеческие души также скрывают свои шрамы. Эти следы омыты слезами, которые человек до последней секунды сдерживает, но в итоге рыдания прорывают защиту. Такие отметины заживают очень долго, под громкие крики до сорванного горла, бессонными ночами, когда на темной кухне можно только курить и задыхаться от эмоций, душащих своими сильными руками. Раны, после которых остаются шрамы, нельзя ни перевязать, ни обезболить. До них даже не дотянуться, чтобы облегчить хоть как-то. Разве что… если в жизни появится особенный человек, который обнимет хрупкое человеческое тело, а на самом деле — всю израненную кровоточащую душу целиком, пачкаясь и в слезах, и в крови, затыкая самые глубокие страшные раны. Под такими заботливыми и осторожными руками раны затягиваются быстрее, шрамы остаются не такими страшными. Они не могут не остаться, но не всегда становятся проклятием. Ведь если остался шрам, значит все прошло, затянулось, и можно постараться забыть и о боли, и о страхе — обо всем. И найти ту самую руку, что без опаски дотронется до оставленных шрамов. Азирафаэлю казалось, когда он обнимал своего желтоглазого демона — он держал в руках хрупкую раненую птицу. С перебитыми крыльями, большими влажными глазами и стучащим в бешеном ритме сердцем. За шесть тысяч лет, которые он провел среди людей, наблюдая за ними, изучая их, присматривая ненавязчиво, он довольно часто видел своими глазами пострадавших птиц, спасал их, выхаживал. Кроули всегда смеялся над этим, скаля свои острые опасные зубы и щелкая в напрягающей близости от крылатых бедняжек и их чудом найденных яиц. Но, хоть и выдавал язвительные комментарии, послушно вёз ангела с большой коробкой в руках в ближайший парк или лес, чтобы выпустить выздоровевших птиц на волю. Демон даже не догадывался, что сам был как две капли воды похож на вывалившегося из гнезда птенца, отчаянно кричавшего у подножия дерева, безрезультатно пытающегося взлететь обратно. Азирафаэль не собирался делиться этими мыслями, потому что в ответ получил бы только злое шипение. Кроули всегда знал, что в чужой светловолосой голове есть свои, особые тараканы, степень сумасшествия которых не снилась никому: ни высокомерному начальству, ни беззаботным смертным, которые умудрялись срываться на улыбчивом хозяине магазина, ни самому Люциферу. И эти самые тараканы распахнули двери и вырвались наружу, стоило только выкроить хоть немного времени для их изучения. Армагеддон прошел стороной, Мир остался стоять, лишь может быть немного накренился в сторону, пока ещё незаметно. И им — одному ангелу и демону — выдалось все время мира, чтобы заняться, наконец, собой, своими чувствами и проблемами. Тараканы танцевали победную тарантеллу и устроили салют, который яркими искрами отражался в глазах Азирафаэля. И Кроули ни на что бы не променял это. Ангела накрывало довольно редко: после тяжелого дня, когда изношенные за шесть тысяч лет нервы давали сбой, какао уже не спасал, и вся память веков обрушивалась на небесного воина, погребая под своей тяжестью. Кроули замечал это практически сразу, по заострившимся чертам лица Азирафаэля, по ссутулившимся плечам, по интонациям. Тогда они заканчивали со всеми своими делами раньше, чем планировали, закрывали магазин, зашторивали большие окна. Демон стягивал с плеч любимый пиджак, который так благоразумно сохранил от попадания в святую воду ангел, опускался на край мягкой кровати в задней части магазина, там, где пряталась уютная и теплая спальня. Азирафаэль гасил везде свет и возвращался к Кроули, молчаливый и немного нервный. Эту нервозность выдавали рваные движения, которыми он избавлялся от пиджака и жилетки, а также потемневшие до оттенка грозовых туч глаза. Демону хотелось бы самому раздевать любимого пернатого, касаться узкими ладонями нежной кожи, бархатной и слегка влажной, расстегивать мелкие пуговицы и прослеживать этот путь своими губами, но это был неподходящий момент. Даже если бы он решился расшнуровать модельные ботинки или даже расстегнуть пряжку ремня, сделанную вручную одним талантливым мастером, то он в лучшем случае напоролся бы на осуждающий взгляд ангела, в худшем — получил бы несильный, но обидный шлёпок по рукам. Это была не его ночь, не сегодня, нет, сэр. Завтра, да хоть утром — ангел бы с удовольствием отдал бразды правления своенравному демону, но не в ту секунду. Азирафаэль медленно подходил к постели, а Кроули отползал немного назад, словно опасался, что в сильной руке появится карающий огненный меч. Виденье замахнувшегося ангела все ещё преследовало по ночам. Но тот лишь опускался на пол, сминая дорогие брюки, не обращая внимание на задравшуюся на спине рубашку. Азирафаэль касался холодными пальцами выглянувшей в просвет между носками и брючинами кожи, выступающих косточек на лодыжках, невесомо поглаживал их и неотрывно смотрел в желтые глаза перед собой. Он избавлялся от обуви практически в одно движение, ботинки падали на пол, тихо грохоча. Туда же отправлялись темные носки. Ангел осторожно брался под коленями и заваливал Кроули на спину, приподнимая его ноги выше. Одну он клал на своё плечо, обещая уделить и ей внимание, а вторую, придерживая под голень, подносил к своему лицу. Подошва ноги была покрыта старыми шрамами, теми самыми, которые остались после безумной прогулки по церкви в 1941 году. Тогда ангелу и в голову не могло прийти, что демон может сотворить что-то настолько сумасшедшее. После, когда они добрались до временного укрытия, Кроули сидел на деревянном ящике, шипел сквозь сжатые зубы и ругался, грязно и бессовестно, но Азирафаэль и не думал его осаживать. Потому что как раз в это мгновение держал в своих руках обожженную стопу, с которой капала и впитывалась в доски темная, почти чёрная кровь. Подошву обуви прожгло почти насквозь, а все, что осталось от носков, вплавилось в поврежденную кожу. Даже ангельское чудо, которое не задумываясь использовал ангел, исцеляло подобные раны очень медленно и неохотно. От прошлой боли остались только старые шрамы. Их-то и касались ласковые прохладные пальцы, обводили каждый от пятки до самых пальцев. Кроули запрокидывал голову и сдерживал предательский стон, потому что от таких осторожных, но неминуемых прикосновений становилось жарко. А когда руки заменял влажный горячий язык, демон уже не мог сдержаться: падал на спину, закрывая руками лицо, и стонал протяжно и бесстыдно, вскидывая насколько мог бёдра. Но ангелу было плевать на это, в тот конкретный момент — плевать. Он прослеживал широкими мазками языка каждую отметину, пока не добирался до поджавшихся пальцев. В первый раз Кроули подумал было, что ангел на этом успокоится, но пернатый воин снова уничтожил любой намёк на самоконтроль, когда втянул в рот большой палец, обхватывая его губами, прижимая к мягкому небу языком, щекоча кончиком у самого основания. В первый раз от того, чтобы позорно кончить, так ни разу и не прикоснувшись к себе, Кроули спасло то, что он впился зубами в собственную руку, и боль немного отрезвила его. Но потом этот способ работать перестал. И когда в очередной раз Азирафаэль проделывал этот возмутительный фокус, демон только сильнее вжимал в лицо собственные ладони. Его член, уже полностью окрепший и тяжелый, требовал внимания, но змей благоразумно не пробовал даже протянуть руку. Однажды, подобная блажь мелькнула в его мозгу, где сирена тревоги орала во весь голос, что небесный любовник его сошёл с ума, и надо уносить ноги. Не в силах больше терпеть, Кроули протянул руку и положил на свой пах, но в эту же секунду напротив сверкнули ледяные глаза, и демон оказался полностью обездвижен, с руками, заведенными за голову. И если до того он мог хотя бы ерзать, чтобы облегчить своё состояние, то после необдуманной ошибки стало совсем тяжко. Поэтому больше Кроули так не рисковал. Комкал в руках свежие простыни, которые пахли лавандой и самим ангелом, прокусывал свои губы и стонал, жмурясь до ярких звезд перед глазами. Но Азирафаэлю было не до мучений возлюбленного, не в тот момент. Перед ангелом проносились нечеткие, но знакомые картинки: как Кроули ворвался в церковь, комично перепрыгивая с ноги на ногу, как мимолетно взглянул на наведённый на него пистолет, но больше напрягся, назвав Азирафаэлю своё новое имя, как изо всех сил заговаривал вооруженным людям зубы, пока спасительный самолёт летел к церкви. А потом ангел переводил взгляд на постель, где демон метался и мотал головой из стороны в сторону в ответ на такое интимное прикосновения языка к нежному месту между пальцами. Кроули пытался свести немного колени, чтобы хоть чуть-чуть облегчить свою участь, но не мог — уверенные руки не позволяли этого сделать. И когда Азирафаэль опускал одну ногу на постель, демону казалось, что сладкая пытка закончена, но мучитель поворачивался к той ноге, чтобы все это время покоилась на его плече, и все начиналось сначала. Кончиками пальцев по своду стопы, к напряженным пальцам, по шрамам на подошве. А потом языком — по подъёму, по выступающим косточкам на большом пальце. И в плен тёплого рта, где наглый язык обводил чувствительные подушечки и местечко у основания. А потом… Потом язык на одну секунду, лишь на мгновение сменяли осторожные зубы, которые прихватывали первую фалангу. И если в какой-то момент Кроули не сдерживался, потому что слишком безумными и темными были родные глаза, дыхание — горячим, а прикосновения — настойчивыми, и он все же не выдерживал и кончал, не проронив ни единого звука, то он не считал это чем-то постыдным или смешным. Попробуйте Вы утерпеть, не отпустить себя и не отдаться этому выкручивающему все внутренности потоку. А Кроули посмотрит. На спине у демона тоже был большой шрам. Его обычно скрывала рубашка или майка, но в неудержимом порыве в ночь после неслучившегося Апокалипсиса, когда Азирафаэль лежал в его постели разомлевший и ленивый, с опухшими губами и слипшимися от слез удовольствия ресницами, Кроули опрометчиво поднялся и прошёл к окну, чтобы покурить, взгляду ангела предстал этот кривой светлый след, прямо между острыми лопатками. Объяснять в миг пришедшему в себя Азирафаэлю после чего остался этот шрам было не нужно. В итоге, после того, как измученный демон получал обратно в своё пользование собственные ноги, затекшие в неудобном положении, его осторожно, но настойчиво переворачивали на живот, лицом в мягкую подушку. Азирафаэль задирал тонкую рубашку двумя ладонями, прослеживая загорелую кожу от впадинок над ягодицами до самых плеч. Ткань послушно сползала, открывая его взгляду прекрасную спину. Ангел касался натянувших загорелую кожу позвонков, нижних рёбер, острых плеч. После чего клал одну руку точно на светлый шрам. Чужая благодать обжигала хуже святой воды, но при этом приносила такое облегчение, что демон вновь не мог сдержать низкого стона, который заглушала подушка. Азирафаэль касался там, откуда росли большие темные крылья, они трепетали от этого, невидимые, но такие реальные. Ангел массировал пальцами спину, забитые мышцы, и вновь возвращался к шраму, чтобы спустя пару мгновений наклониться и оставить горящий поцелуй прямо посередине. Демон подставлял руки под свою грудь и приподнимался, из-за чего лопатки выпирали, словно два сломанных крыла. Азирафаэль впервые издавал какой-то звук — хриплый, почти призрачный стон. Шрам растягивался по спине и косточкам, и ангел слегка прикусывал каждую из них, лаская потом словно в качестве извинения гладким языком. Демон был больше не в силах сдерживаться, переворачивался и сминал любимые губы поцелуем. И ангел будто бы приходил в себя, краснел вдруг до самых кончиков ушей, улыбался скромно и гладил ласковыми ладонями худой живот, на мгновение погружая пальцы во впадинку пупка. Демон снова брал ситуацию в свои руки, раздевал и шипел на древней латыни что-то прямо в приоткрытый рот, перехватывал стоны и мешал со своим дыханием. На теле Азирафаэля не было шрамов, оно было нежное и ладное, словно самое прекрасное на небе облако. Молочного цвета кожа притягивала Кроули, заставляла желать своего возлюбленного каждую секунду. А вот крылья ангела были покрыты старыми некрасивыми отметинами. Если немного отодвинуть большие перья, на тонкой коже, на изгибах — отметины от человеческой ненависти, злости, предательств, от всей той боли, что испытали такие любимые Азирафаэлем существа. И Кроули был не в силах убрать эти шрамы, но мог окружить ангела своей неправильной любовью, укутать в неё и оберегать. Что он и делал, по крайней мере, очень старался.