Хроники Конца Света, который не случился.

«My lungs are black, my heart is pure, My hands are scarred from nights before, And my hair is thin and falling out of all the wrong places, I am a little insecure.» Наверное, одной из самых всемогущих вещей на свете, одновременно с этим, одной из самых разрушительных — всегда будет семья. Это такая важная ступень в жизни каждого существа, такая необходимая, самая-самая первая. Дети делают свой самый первый шаг на эту ступень, и в зависимости от того, какая она — крепкая или ветхая, надежная или разваливающаяся под ногами, широкая или размером меньше детской ножки — зависит, каким вырастет этот маленький человек. Как он будет глядеть на мир, какие ступеньки будет строить сам, как будет относиться к построенным кем-то. Семья — это крайняя ступень перед чёрной, пожирающей все живое пропастью. Даже самое страшное падение с этой крутой лестницы, которой является наша жизнь, можно остановить, если уцепиться влажными дрожащими пальцами за эту ступеньку. Главное держаться за неё изо всех сил, пока кто-то не затянет тебя обратно, ругая последними словами и, одновременно с этим, обнимая до хруста рёбер, до злых соленых слез. Люди часто оступаются, иногда их сталкивают вниз, иногда они бегут прочь от чего-то, даже не глядя себе под ноги… Но эта одна самая-самая важная ступень всегда может удержать на краю. Очень важно помнить, что как бы высоко ты не поднялся, каких бы вершин не покорил, эта ступень — самая надежная почва под ногами. Многие ошибочно думают, что семья — это только те люди, в чьих венах та же кровь. Семью не выбирают, ты просто оказываешься в окружении каких-то людей, беззащитный, слепой и дрожащий от холода. Если тебе повезёт, то эта огромная страшная толпа, гудящая басистыми голосами, увидит в тебе смысл жизни, самого важного человечка, ради которого будут покорять эти самые вершины, сталкивать наглых и злых людей и крепко держать за руку, пока ты пытаешься залезть на эту огромную и темную лестницу. Если семья становится для ребёнка той самой спасительной зоной, куда можно прибежать в слезах, рассказать о самой страшной обиде, что разбила нежное детское сердце, то его жизнь будет полна света и счастья. Но кому-то, случается, не везёт. Оказывается, что места на этой ступеньке так чертовски мало, тёплых слов ещё меньше, света не было никогда. И ребёнок ползёт, наощупь пытаясь найти страшный край, чтобы не упасть туда ненароком… И в девяти случаях из десяти — нащупает, найдёт, увидит. Но в какой-то момент обида будет слишком глубокой, а сил держаться — не будет. Опора исчезнет из-под ног, пальцы задрожат… И тогда чья-то сильная рука поймает, крепко сожмёт ладонь и затащит обратно. И вдруг окажется, что семья — это намного больше. Семья — это люди, которые готовы зажигать свечу в твоей груди снова и снова, делиться своим огнём. Для кого звезды в твоих глазах будут важнее и ярче самых дорогих драгоценностей. Такие люди подвинутся и поделятся местом, даже если их собственная ступень давно обвалилась, осыпалась пылью… Семью не выбирают, но можно найти ту, которая примет тебя таким, какой ты есть, заполнит сердце любовью, окружит заботой. Для кого ты не будешь являться неизбежным и сопутствующим ущербом. В семье никогда не будет все идеально. Семья ссорится, и так сильно, что даже самые страстные любовные ссоры — лишь мелкий всполох по сравнению с этим устрашающим пожаром. Родные люди, бывает, жгут даже не мосты, порты и города, обжигаясь об этот самый огонь сильнее других. А после они ползут по пеплу, по ветхим доскам, пока не найдут самых важных в своей жизни людей. Люди воспринимают свою семью как данность. Из-за этого так страшна потеря, которую почти невозможно пережить, не случится залатать дыру в сердце. И чем больше, чем счастливее семья, тем тяжелее эти раны. Но оно того, определенно, стоит. Конец всего сущего был предотвращён, ну, или отложен, кому как больше нравится думать. Люди и не представляли, какое важное и значимое событие прошло мимо них, едва-едва задев самым краешком крыла. Они продолжали бегать по своим делам, решать проблемы, любить и ругаться, спасать друг друга и предавать, чередуя одно с другим. Солнце по утрам поднималось из-за горизонта, к вечеру медленно скатывалось по небосклону. И вроде бы, ничего и не изменилось, ничего такого, что стоило бы заметить. Но он заметил, он все шесть тысяч лет замечал даже самые малейшие изменения, самые пустячковые отличия. Ради Люцифера, он за шесть тысяч лет так сильно привык всматриваться в сияющие небесного цвета глаза, что уже не мог и помыслить своего существования как-то иначе. И не хотел, если бы кто-то вдруг решился спросить. И в какой-то момент он увидел, что мелких очаровательных морщинок в уголках глаз стало чуть больше, что между трогательных бровей залегла складка. Ангел, улыбчивый нежный ангел с большими пушистыми крыльями за спиной очень-очень устал. Устал по вечерам смывать с заботливых ладоней грязь человеческих душ, снова и снова подниматься с утра, чтобы искать что-то светлое, доброе, хорошее. Он ни на миг не переставал верить, просто устал, так глупо и нелепо. Стал оставлять на красивой дорогой тарелке в «Ритц» половину самого нежного и аппетитного блина, долго и молча смотреть в окно Бентли на пролетающие мимо огни, не делая никаких замечаний о скорости. Прежним осталось лишь то, что он по прежнему изо всех сил сжимал чужую худощавую ладонь перед тем, как провалиться в сон. Демон заметил это и, честно сказать, в первые секунды запаниковал. Что делать, если твой Ангел Господень вдруг сломался? Куда бежать покупать новые батарейки, запасные детали, где мастера искать? Раздраженное шипение стало срываться с губ, молоко в соседних квартирах скисало прямо в холодильниках. И вот так в очередной раз, когда они ненадолго выбрались из дома, чтобы проехаться по осенним улочкам города, наслаждаясь дробным стуком дождя по крыше, Кроули выкрутил руль и увёз своего любимого пернатого прочь, так далеко, как только смог. В маленький уютный домик, вдали от человеческих эмоций, их мыслей и ошибок. Он наполнил мир вокруг исключительно высокими могучими деревьями, россыпью полевых цветов, пением диких, не видавших человека птиц, топотом лап животных, которым не ведом был запах пороха и страха. Дикий виноград рос прямо по стене, запутываясь вокруг выступов и резных подоконников, с небольшой веранды открывался невероятный вид на рассвет. С утра ветер приносил с речки прохладу, заставляя ёжиться и втягивать голову в плечи, а по вечерам невероятно пахло самыми сладкими ягодами. Кроули создал для своего возлюбленного рукотворный Эдемский сад. И если в нем иногда встречались сорняки или недружелюбные кролики — он художник, он представлял себе этот чертов сад именно так. В отличие от многих, Змей всегда был честен сам с собой. Азирафаэль полюбил лежать на траве прямо перед домом, положив голову на свернутый пиджак и перебирая пальцами чужие огненного цвета волосы. Ему нравилась эта тишина, нравился запах старинных книг, которые демон притащил столько, сколько смог, вкус черничных пирогов, которые с легкой руки создавал Кроули. Что Азирафаэлю не нравилось, так это редкие, но навязчивые визиты Братьев. И то, как сильно напрягался демон, вскидывая голову, чтобы найти взглядом возможную угрозу. Он не доверял ни ангелам, ни собратьям, которые своими появлениями портили чудесную колючую траву. И когда в очередной раз на опушке леса, откуда открывался вид на уютный деревянный дом, с тихим шелестом крыльев появился архангел, Кроули тихо зашипел себе под нос, брезгливо приподнимая верхнюю губу. И все было почти как обычно. Почти. Габриэль выглядел растерянным. Одна половина воротника его пальто сбилась, фиалкового цвета глаза высвечивало солнце, а в руках сурового начальника, который столько раз сердито грозил Азирафаэлю пальцем и пытался убедить подопечного в пагубности его «неправильной» любви была лилия. Прекрасная белоснежная лилия. На ее нежных лепестках блестели капельки росы. Тряхнув головой, словно решился из последних сил, мужчина направился к замершей на террасе паре. Азирафаэль неспешно допил все ещё горячий чай из самых свежих вишневых веточек, а демон рывком поднялся на ноги, неосторожно задевая бедром круглый белый столик. С каждый шагом Габриэль вновь терял свою уверенность. Несчастные четыре ступеньки, отделявшие дом от зеленого ковра растений, он преодолевал, словно без ангельских сил и без снаряжения пытался покорить Эверест. Он хотел было что-то сказать, но весомое «Возрадуйтесь!» казалось таким пустым сейчас, будто он говорил это каждому встречному в течении последних шести тысяч лет. Поэтому архангел решил отказаться от этого глупого человеческого изобретения и молча положил на столик, рядом с пышащими паром чашками, одинокий, но такой важный цветок. Азирафаэль, словно в замедленной съемке, скользнул взглядом по краешку тарелки, по красивой салфетке и, наконец, по тонкому зеленому стеблю. Нежная улыбка вдруг появилась на его лице, на нежных щеках вспыхнул едва заметный румянец. Пушистые ресницы мелко задрожали, словно листья дерева на ветру. Кроули же нахмурился, чуть сдвигая свои блестящие на солнце очки на самый кончик носа. Он пытался понять, что происходит с вверенными ему ангелами в его собственном доме: один выглядел настолько осоловело, что казалось, будто прямо сейчас он упадёт, сражённый тяжелым сердечным приступом, второй же — не мог удержать разъезжающиеся в счастливой улыбке губы, закрывая их самыми кончиками пальцев, но это никак не помогало. В самом углу, сопровождая своё появление запахом горелого дерева, вытянулась из-под пола тень. Тихий уютный дом стал напоминать зал заседаний эфирно-зефирных существ. Кроули разочарованно покачал головой и сделал единственное, что мог в той ситуации — пошёл заваривать новую порцию чая. Что-то едва уловимое дрожало на самом краю сознания, требуя к себе внимания, требуя прислушаться… Когда демон опустил большой красный чайник с толстыми боками под воду, догадка, наконец, толкнулась в сердце. Как через несколько месяцев новая жизнь толкнётся под чужим сердцем. ~~ Весенний день выдался на удивление тёплым и солнечным. Легкий ветерок гонял по небу облака, ронял самые неуверенные в себе зеленые листики, кружил их в сумасшедшем танце, а после сбрасывал на землю. Вот такой недолгий роман, о котором каждый из участников вспоминал с трепетом. Солнце тянулось своими лучами, отлежавшее себе бока за зиму, разминалось и грело все, до чего только могло дотянуться. Птицы заливались счастливым пением, летали друг за другом, сбивали маленькие цветы с кустарников. Речка журчала где-то вдалеке, задорная и веселая. Зеленые волны травы стелились то в одну сторону, то в другую. Природа радовалась всему новому, спешила жить, торопилась изо всех сил. На краешке крыши, сунув руки в глубокие карманы брюк замер рыжеволосый архангел. Он, подставив ласковому солнцу лицо, дышал полной грудью звенящей тишиной. Его большие крылья, словно навес, раскинулись над домом и открытой верандой, заливая ее прохладной тенью. На этой самой веранде стояло большое кресло-качалка, которое едва слышно поскрипывало при движениях. От полукруглых ножек на досках остались белесые следы.На кресло было постелено мягкое одеяло, скрывая все острые углы и занозы, которых там давным-давно не осталось, потому что один черноглазый демон, под покровом темноты и ночи, собственноручно выдернул каждую из них и подкрутил каждый шатающийся гвоздик. Он избегал попадаться на глаза, скрываясь в гуще зелёных деревьев, но внимательно наблюдал, готовый в любую секунду броситься в бой: с лицемерными ангелами, с братьями-демонами, да хоть с самим Люцифером. В кресле сидел Азирафаэль, в большой вязанной кофте, которую на него надели сразу несколько пар рук, не слушая никаких возражений. Вьющиеся волосы цвета далеких холодных звезд отрасли немного, задевая мелкими завитушками плечи. Короткие падали на высокий лоб, едва ощутимо щекоча влажную чувствительную кожу. Кресло покачивалось размеренными движениями. Вперёд. Назад. Вперёд. Назад. Ангел, закутанный по самые уши, прижимал к груди небольшой свёрток в ярких цветастых пеленках. Руки осторожно, но очень крепко держали, возможно, самое дорогое, что было на свете для одного ангела и одного демона. Кроха то и дело издавала тихие звуки, вытягивая то одну ручку, то другую. На лице Азирафаэля в ответ на это появлялась все более нежная и счастливая улыбка. Его глаза сияли тысячью галактик, которые прятались где-то в глубине. Чуть приподняв правое плечо, он наклонился и осторожно прикоснулся потрескавшимися губами к маленькой головке. На деревянном темном полу, около кресла, сидела девушка. Она, поджав под себя ноги, неотрывно смотрела на Азирафаэля и на ребёнка на его руках. Ветер трепал ее темные волосы, заставляя покачиваться почти в такт с креслом. Демон тихо напевала какую-то древнюю колыбельную, которую она узнала давным-давно в Пальмире. Её голос взлетал к самым небесам, запутываясь в белоснежных перьевых облаках. Птицы, спрятавшиеся в кронах высоких деревьев, подпевали высокой трелью. В какой-то момент ангел перевёл влюблённый и абсолютно шальной взгляд на Вельзевул, словно только-только заметил, что она была рядом. И в этом взгляде не было ничего, кроме бесконечного счастья, благодарности и радости, которой он хотел поделиться со своей семьей. Со всей своей семьей. Демон улыбнулась ему в ответ уголками губ, не переставая петь. Ребёнок в руках у Азирафаэля снова шевельнулся. Другой демон, с огненными волосами и ядовитыми желтыми глазами, стоял в двойных дверях — одной с темной мелкой сеткой, а другой крепкой и деревянной — и неотрывно смотрел на ангела. На его лице будто бы застыла жесткая маска, скулы заострились, на висках будто бы проступили жесткие острые чешуйки, о которые снова и снова ранился неусидчивый ветер. За последние несколько дней Кроули заметно осунулся. Из-за нервов и переживаний он почти ничем не питался, лишь пару раз, оставив на страже молчаливого Михаила, он скользнул незаметной тенью в траву, лишь громко щёлкнув хвостом. Узкий джемпер мешком висел на костлявом загорелом теле. Но что-то внутри Кроули изменилось, горело ярче, чем самый опасный Адский огонь, пожаром полыхало в его душе. И из-за этого мужчина то и дело улыбался, будто бы скалился. Когда ребёнок подавал голос, шевелился и вскрикивал, желтая радужка глаза растекалась на весь белок, а зрачки становились совсем узкими, превращаясь в щелки. Кроули ловил все запахи, сотни оттенков. Он знал обо всем, что происходило вокруг дома, но снова и снова глотал широко открытым ртом, чтобы убедиться. Из-за этого Змей крупно вздрогнул, когда тяжелая и крепкая рука опустилась на его плечо. Габриэль стоял позади, на его губах блуждала рассеянная и крайне счастливая улыбка. Вся его благодать тянулась, чтобы окутать дом и всех, кто был в нем — и на нем — согреть и успокоить, окружить уютом. В сиреневых глазах плясали искры, словно солнце случайно сломало несколько лучей, а золотая пыль попала в глаза летящему на зов архангелу. Воздух дрожал от того, какими счастливыми были члены крылатой семьи, какую невероятную любовь они испытывались в тот момент, когда первый детский крик разнесся по округе. Азирафаэль вдруг выпрямился в своём кресле, чуть сморщившись из-за остаточных неприятных ощущений. Михаил и Габриэль одновременно повели ладонью, облегчая чужую боль. Вельзевул только раздраженно закатила глаза и подалась вперёд, чтобы коснуться чужого плеча. Голова Хастура появилась в густых зарослях. Кроули вывернулся из-под чужой руки и двинулся вперёд, чтобы остановиться за спиной ангела, где трепетали большие белоснежные крылья. Природа будто бы по команде замерла, воцарилась идеальная тишина. Змей положил руки на округлые плечи возлюбленного и склонился к нему, касаясь щекой щеки. Азирафаэль облизнул губы и прикрыл глаза, собираясь с силами. — Ева. But you love me, you love me, Why the hell you love me so When you could have anyone else? Yeah, yeah, he loves me, he loves me, And I bet he never lets me go And shows me how to love myself.