Хроники Конца Света, который не случился.

“Я бы свитером твоим стал. Согревал тебя каждый день. Если сердце грызет тоска, Разыщи меня И надень. “ (c) Декабрь — самый удивительный месяц в году. Казалось, что стоило календарю перелистнуть последний лист осени и объявить о том, что пришла зима — люди вдруг абсолютно забывали обо всем плохом. О смертельных обидах, о глупой гордости, о никому не нужной правоте. В их жизни наконец находилось место чудесам и волшебству. У взрослых людей, которые говорили по утрам в телефонную трубку умные и сложные слова, а по вечерам пили вино из больших стеклянных бокалов, начинали сиять глаза особым светом. Светом доброты и радости, что вдруг просыпались в душе. Они метались там, требуя свободы, призывая дарить всем вокруг приветливые улыбки, желать какую-то ерунду, делиться с нуждающимися и исполнять чужие мечты. Неожиданно все становилось не таким важным и серьезным. Всего на один месяц. На тридцать один день. Улицы преображались на это время. Из витрин магазинов на прохожих смотрели разнообразные лесные жители, наряженные в костюмы Санта-Клауса или смешного ушастого эльфа. Где-то можно было увидеть большие сани с запряженными в них оленями. И подарки. Везде, абсолютно везде появлялись яркие коробки в шуршащей упаковке и с такой манящей ленточкой. Пирамиды из них строили посреди магазина, чтобы дети уговаривали родителей купить им еще что-нибудь. “Самый-самый последний подарок!” Как же можно отказать собственному улыбчивому чаду, которое так искренне улыбается и прижимает к груди очередного лохматого мишку или страшную колченогую куклу? Со стен задорно подмигивали гирлянды, чередуя то красный, то синий свет, а зеленый метался от одного края к другому, завораживая людей. Каждому хотелось поверить, что следующий год будет более счастливым, успешным, удачным. Что вот-вот начнется отсчет заново, и тогда можно будет с чистой совестью: сесть на диету с первого числа нового года, бросить курить, перестать ругаться с любимым мужем, перестать изменять жене, начать бегать по утрам. Все, что только может прийти в голову. Самое удачное время для начала — это новый год. Почему-то люди считают, что в новом витке Коловрата исчезнет все плохое, забудутся все обиды, сотрется вся грязь. Что они сами станут чище, лучше. Кто-то возможно и станет, а для кого-то это будут только отговорки. Но в декабре каждый имеет право на мечту, на самое заветное желание. Будь то новая игрушечная машина, трехкомнатная квартира или просто немножечко счастья… Город кутался в новогодние украшения, словно в новое пальто. Красовался перед туристами, пытался удивить старожилов, добавлял романтики в свидания влюбленных. Погода решила в этот раз порадовать людей. Большие снежные хлопья вот уже несколько дней неспешно падали на землю, укрывая ее большим пуховым одеялом. То тут, то там вырастали кривоватые снеговики: с морковными носами, с поеденными молью шарфами, со старыми пуговицами вместо глаз. Они были разной высоты. Какие-то грозно махали метлами и палками, другие — приветливо разводили кривые руки-ветки для объятий. Таинственной цепочкой убегали чьи-то следы, петляя между припаркованных машин и мусорных баков. Сугробы искрились, отражая фонарный свет и блики гирлянд. Все вокруг превратилось в самую настоящую сказку. Казалось, что вот-вот наружу выберутся коварные гоблины, чтобы украсть плохо спрятанные подарки, милашки эльфы, что помогают Санте делать их, да духи — Старого года и Нового. Мир дрожал на самом краешке ножа, готовый вот-вот сорваться вниз, во что-то новое, неизведанное, загадочное. На главной площади возвышалась огромная пушистая елка. Ее украшали несколько дней, большие яркие игрушки поднимали обученные этому люди на специальных машинах. Дети, живущие в домах рядом, замучили своих родителей, уговаривая пойти и посмотреть на это. На самой верхушке горела яркая золотая звезда, затмевая те, что были рассыпаны по ночному небу. Около подножия ели танцевали сделанные из огоньков олени: один нетерпеливо бил копытом и освещал путь своим красным носом, другой — поднялся на задние ноги и запрокинул голову с тяжелыми разветвленными рогами. Около наряженной красавицы поставили специальные лавочки, на которых можно было присесть и отдохнуть от предпраздничной суеты с картонным стаканчиком дешевого кофе. Мороз ехидно хватал прохожих за носы и щеки, заставляя зябко кутаться в шарфы и поднятые воротники курток. Большие и серьезные мужчины бубнили себе под нос и поспешно надевали кожаные перчатки, от которых совсем не становилось теплее. Молодые девушки упрямо носили короткие пуховики и юбки, но даже они совсем скоро предпочтут моде уют и здоровье. Милые улыбчивые старушки заботливо укутывали своих мужей, заставляя надеть лишний шарф или капюшон, хлопали их худыми ладонями по спинам и качали головой, когда те в ответ только смущенно огрызались. Люди стремились к чудесам и теплу. Поэтому так закономерно, а одновременно с этим и странно, выглядел худой мальчишка в старом потертом свитере. На его рыжих словно яркое летнее солнце волосах оседал снег, запутывался в них, а через несколько мгновений и вовсе таял. Джинсы, которые явно были с чужого плеча, были подвернуты несколько раз, открывая тонкие покрасневшие щиколотки. Легкие тряпичные кроссовки вызывали недоуменные взгляды. Мальчик обнимал себя за плечи дрожащими руками и шел вперед, низко опустив голову. У него стучали зубы, а тело била крупная дрожь. Но даже он, добравшись до площади, замер на несколько мгновений, чтобы полюбоваться большой наряженной елкой. В широко распахнутых глазах — таких странных и удивительных — отражались новогодние огни, расцветали словно экзотические цветы и тут же таяли. Желтые ядовитые глаза с почти вертикальными зрачками совсем не вписывались в праздничный антураж. Как и побелевшие от холода губы, и явно болезненная худоба, и опухшие края век. Никакая жажда чуда не могла заставить людей подойти к нему, элементарно предложить самого дешевого и отвратительного чая или остаток хлебной буханки. Ухоженные серьезные мужчины презрительно отводили взгляд, женщины поспешно уводили в сторону детей, уговаривая их не смотреть. Милые старушки, возможно, и рискнули бы помочь, но их останавливали предостерегающие взгляды мужей, которые сжимали в карманах кошельки. Мальчик долгих несколько мгновений любовался елкой и подвешенными на ней подарочными коробками, после чего развернулся и побрел прочь, согревая дыханием онемевшие ладони. Праздник был для тех, кто мог себе его позволить. Пройдя немного, парнишка свернул с людной улицы в проулок, скрываясь от людских глаз. В таких подворотнях не было ничего нарядного. Переполненные мусорные баки, грязные старые лестницы, осыпающиеся ветхие хибары. Подойдя к невысокому забору, мальчик потянулся и схватился за самый край. Старые кроссовки соскальзывали с обледеневшей преграды, но он все-таки смог подтянуться и свеситься с другой стороны. Забор печально пошатнулся, и ребенок с коротким хриплым вскриком упал в сугроб. Потревоженный снег взметнулся в воздух, словно стая разъяренных мух. А желтоглазый мальчик остался лежать в снегу, не моргая глядя в небо. На несколько секунд ему захотелось, чтобы снег завалил его совсем, спрятал ото всех в своих смертельно нежных объятиях. Так было бы легче, так было бы правильно. Мусору положено быть на свалке. Он был не нужен собственной матери. Почему он должен был быть нужен кому-то еще? Мир жесток — за свои четырнадцать лет он это прекрасно понял. Старый растянутый свитер вдруг начал колоться. Вода впиталась в него. Лежать становилось неприятно. Плечи задрожали от холода. Парнишка медленно сел и вытянул ноги перед собой. Голова начала кружиться от голода, очень хотелось спать. Высокий ворот свитера колол шею и подбородок, не позволяя уронить голову на грудь. С недовольным стоном мальчик встал. Непригодные для такой погоды кроссовки заскользили по обледеневшему асфальту, и он едва не растянулся снова. Из открытых окон на верхних этажах пахло вкусно: жареным мясом и свежим кофе. Желудок неприятно свело, а во рту скопилась слюна. Ребенок поспешил прочь, не в силах больше дразнить себя. Во дворах было очень мало людей. Лежащая около лестницы собака даже головы не подняла на него, только лениво гавкнула и отвернулась, пряча нос под лапой. Ее глаза на секунду сверкнули красным. Псине было хорошо, она нашла место на люке теплотрассы. А с утра ей скорее всего обломилась мясная большая кость от лавочника с соседней улицы. У кого-то все-таки был праздник. Неприметная черная дверь ночлежки противно скрипнула, когда мальчик ее открыл. Внутри был полумрак. Люди лежали прямо на полу, кутаясь в собственные куртки и рваные старые пледы, что нашли на помойках. В нос ударил запах пота и мочи, иногда его перебивала вонь алкоголя. Кто-то в дальнем углу тяжело кашлял, захлебываясь. Все прекрасно понимали, что человек до утра уже не доживет. Лампа над той частью предусмотрительно не горела. Мальчик прошел по коридору до своего матраса. Его он отвоевал у какого-то страшного на вид мужика с плешивой бородой. Отвоевал грязно: ударил носком кроссовка под коленку и убежал, прижимая добычу к себе. На войне как на войне. А они воевали каждый день. Чтобы выжить. Откуда-то издалека доносилось слабое рождественское пение. Им часто удавалось подслушать телевизор в соседнем доме или радио. Это могли быть или новости часа, или какая-то юмористическая передача. Иногда даже почти целиком можно было послушать фильм. Многое оставалось непонятно, потому что картинки не видно, но мальчик ловко научился закрывать глаза и представлять себе. Фантазии и воспоминания спасали его все эти годы, заставляя двигаться дальше, бороться, бежать. Воспоминания и небольшой деревянный ангел на груди, которого парень никогда не доставал при чужих, только сжимал прямо через одежду, пока крыло не впивалось больно в ладонь. В углу матраса валялся его изношенный грязный рюкзак, который несколько раз порезали ножом, чтобы вытащить что-нибудь ценное. Ценным там был только разве что деревянный меч да смятая фотография. Все остальное ценное он давным давно продал. Думал, что это ненадолго, что совсем скоро он встанет на ноги и сможет поехать на поезде домой, чтобы найти свое сокровище. Думал и верил, пока не обнаружил себя в занюханном подвале в окружении пьяных и обколотых людей. Туда он привел бы своего единственного друга и самого близкого человека? И все как-то окончательно сломалось — как в его плане, так и в душе. Мальчик опустился на матрас и забился в самый угол, подтягивая к себе колени. Свитер был мокрым на спине, весь в катышках и проеденный молью. И давно стал мал. Но он упрямо носил его, прижимал к лицу колючие рукава, пытаясь уловить остатки такого родного и уютного запаха: горячего молока, старых шуршащих страницами книг, имбирного печенья. И дома. Но время уничтожало все, к чему прикасалось. И старый свитер, который когда-то был ярко-синим, давно пропах сигаретным дымом и дерьмом, которое окружало его хозяина. А ведь когда-то все было иначе. Это тоже был декабрь, канун Рождества. Они забрались в свое тайное убежище, о котором совсем никто не знал. Им удалось утащить с праздничных столов конфет и печенья, немного мандаринов и один на двоих кусок пирога с мясом. Тускло горела свеча, ее пламя плясало из стороны в сторону. Азирафаэль читал своим мелодичным и спокойным голосом, водя аккуратным пальцем по строчкам, а он сам мастерил какого-то страшного динозавра из палок и фантиков. Ночь давно уже вошла в свои права, но праздник был один раз в году. Спать совершенно не хотелось, есть уже тоже. И тогда Азирафаэль вдруг остановился и поднял на него свои синие-синие глаза. — У меня есть для тебя подарок, Энтони. — Ты мне его уже подарил, — кивнул тогда будущий рыцарь, шурша обертками. — Я столько шоколада никогда не ел. Мальчик со светлыми вьющимися волосами задорно засмеялся и поспешно закрыл ладонью рот под чужое осуждающее шипение. — А у меня есть настоящий подарок, — порывшись в одеяле, которое они спрятали там заранее, Азирафаэль вытащил шуршащий пакет. — Он не новый… Но все-таки. Кроули разворачивал тогда подарок дрожащими руками. Подумать только, ведь пальцы могут дрожать не только от холода и бессилия. И на колени ему через несколько секунд упал колючий свитер, на котором был изображен олень с большим красным носом. — Но это же твой любимый! — запротестовал Энтони и замотал головой. — Нет, это не может быть подарком! — Может! — почти обиженно воскликнул его друг, его выразительные брови печально изогнулись. — Это же от всей души! И я его почти не носил, надел всего несколько раз! — И что мне с ним делать? — от смущения Энтони не знал, как правильно себя вести; единственное, что он умел делать — это защищаться. — Зачем мне поношенный свитер? — Ты же не любишь холод! Вот я и подумал… Подумал… — в синих глазах блеснули слезы. — И не надо! Отдай! Азирафаэль потянулся, чтобы забрать назад свой подарок, но Кроули оказался резвее и спрятал его за спину. — Не отдам! Он теперь мой! — Ты сказал, что он тебе не нужен! — Азирафаэль от обиды сжал кулаки и вскочил на ноги. — Но он теперь мой! И я буду с ним делать что хочу! — Энтони, чьи щеки украшал слабый румянец, давно забыл о своем драконе и об угощениях. — Захочу выкину, захочу — распущу на нитки! — Ты… Ты дурак! — закричал Азирафаэль во весь голос, а после развернулся и бросился прочь. Книга с громким хлопком захлопнулась, упав на пол. Рождественские чудеса закончились. Кроули вжался носом в высокий ворот и закрыл глаза. На улице кто-то громко пел, смеялся и вскрикивал. Человек в углу снова закашлял. — Да сдохни ты уже! — огрызнулся сосед сбоку и бросил в него пустой коробкой из-под обуви. Энтони устроился на своем матрасе, стараясь натянуть на острые коленки рваный свитер, чтобы было хоть чуть-чуть теплее. Перед глазами покачивался тусклый грязный фонарь. Изо рта вырывался пар. “Дурак” — подумал Кроули. — “Как есть дурак… Но терять мне больше нечего. Пора чего-то добиваться…” На другом конце света, остановившись у окна, Азирафаэль вглядывался в темноту, положив на оконное стекло ладонь. В его синих-синих глазах застыла печаль и тоска. И совсем не по своему любимому свитеру...