-там он лежит, на склоне. Ветер повсюду снует. В каждой дубовой кроне Сотня ворон поет. -где он лежит, не слышу. Листва шуршит на ветру. Что ты сказал про крышу, Слов я не разберу. Прятал свои усилья Он в темноте ночной. Все, что он сделал: крылья Птице черной одной. - ветер мешает мне, ветер. Уйми его, боже, уйми. Что же он делал на свете, Если он был с людьми. - листьев задумчивый лепет, А он лежит не дыша. Видишь облако в небе, Это его душа. - теперь я тебя понимаю: Ушел, улетел он в ночь. Теперь он лежит, обнимая Корни дубовых рощ
. Многие люди думают, что тянуть одеяло на себя — это и есть проявление любви. Почему-то сложилось такое странное представление о любви, что в отношениях должна быть только одна единственно возможная истина, одна на двоих, нерушимая и абсолютная. И чтобы прийти к этой истине, кто-то должен отступить, отказаться от своего мнения, от своих взглядов. Люди уверены, что ради любви нужно приносить жертвы, нужно выпускать из рук то, что ты удерживал годами, что-то безумно ценное и дорогое. Кто-то убежден, что насилие может быть любовью. Нет, не может. И никогда не будет. Насилие часто прячется под маской этого светлого чувства — словно Волк из сказки про Красную шапочку — но розовые кружева и пуховое одеяло никогда не сможет спрятать острые зубы и опасные когти. Не спрячет, даже не попытается, только в самый неожиданный момент твое сердце разорвут на части. И если ты стерпишь — конечно, ради любви — то спасибо никто не скажет. Ради любви, почему-то, нужно терпеть боль, по мнению людей. Переламывать себя, менять, подстраиваться под чужие ожидания… Но это не любовь, о нет, сэр. Это никогда не станет любовью в ее истинном значении. У любви нет зубов и когтей, любовь никогда не разрушает. Настоящая любовь. Она созидает из ничего великолепные вещи, она превращает тьму в свет, страшные кровавые раны — в шершавые на ощупь шрамы, ночные кошмары — в мирные сны. Искренняя любовь всегда стоит с распахнутыми объятиями и раскрытыми ладонями, не пряча ничего, не утаивая. Любовь — та, которую задумывали всевозможные Боги изначально — она не ломает, не прогибает под себя, не ставит условия. Она как вода: омывает тебя теплой волной, укрывает, защищает. Любовь как солнечный свет: согревает все внутри, что так долго мерзло во тьме, прогоняет все кошмары и страхи. Любовь такая же простая и понятная, как природа. В ней нет страшных правил, нет условностей, нет места страху и боли. Любовь скрыта глубоко в каждом, но не все за всю свою жизнь могут найти этот маленький ларец с узором на крышке. А те, кто случайно нащупал его края и затейливый замок, не всегда могут его открыть с первой попытки… Любовь такое простое, но абсолютно загадочное явление. Люди судачили, что самая настоящая Любовь в человеческом воплощении жила в отдаленном городке на окраине штата. Там, где нет асфальта на дорогах, больших коттеджей, нет плазменных телевизоров, дорогих машин и уходящих в небо вышек. О, нет, сэр, совсем нет. Это был маленький поселковый город около десяти домов всего, все за невысокими заборчиками, с покатыми крышами и печными трубами, с лошадьми и коровами на заднем дворе. Несколько больших ферм расползлись по периметру города, поля убегали за горизонт, терялись вдали. С восходом солнца город просыпался, оживал и стряхивал с себя крупицы сна. Работники стремились в поля, сеять, поливать, окучивать. Еще раньше, когда свет только-только сменял темноту, одинокие рыболовы и охотники разбредались по тропинкам, украдкой зевая в сгиб локтя. Дети заполоняли улицы — летом сразу, в остальное время года после школы — у них был свой мир, свой город, свои важнейшие события, склоки и коалиции, друзья на век и лютые враги. Малышня мало обращала внимания на проблемы взрослых, только кидали недовольные взгляды, когда их игры прерывали. А на отшибе, на высоком холме сразу за городом жила Любовь. Конечно, жившего там человека так не звали, но прозвище прицепилось давным-давно, и избавиться от него было практически невозможно. Дом там стоял совсем обыкновенный, одноэтажный и невзрачный: крыльцо с двумя ступеньками, окна в толстой раме, столбики где-то до колена и широкие перила. Вокруг дома наляпали цветастые клумбы, что цвели по весне. Этот запах заполнял город, пропитывал его насквозь. Многие жители приходили к этому дому, чтобы купить несколько самых душистых букетов, пока был сезон. За домом, на втором холме, что был побольше, рос одинокий могучий дуб. Его ствол нельзя было обхватить руками, ветви раскинулись широко, они качались на ветру. С одной стороны, на массивном суку, висели веревочные качели с широким сидением. Они были главной целью и манией местных ребят. Дети старались незаметно пробраться к ним и покачаться, пока строгий окрик не спугнет. А с другой стороны от дерева была аккуратная небольшая могила. С серым камнем, как полагается, с надписью на незнакомом местным языке, с какими-то странными насечками. Трава вокруг могилы была усыпана такими прекрасными цветами, что те, на клумбе, увядали от зависти. Но ни одного хозяин дома не продал, отказал всего раз и все последующие просьбы просто игнорировал, отвечая прохладной улыбкой. Вскоре, местные жители и спрашивать перестали, лишь приходили любоваться издалека. Девушки, бывало, вредничали и заявляли своим ухажерам: “Вот принесешь мне такой же чудесный цветок, тогда я подумаю…”. Почему же жившего там звали Любовь, вероятно хотите спросить Вы? Этот человек появился в деревне как-то незаметно, без шума. Просто однажды соседи поняли, что уже какое-то время по вечерам в доме на холме горит свет, что из печи валит серый дым, что в дверном проеме мелькает темный силуэт. Тогда же, под дубом появилась могила, безымянная, странная. Старики города все пытались вспомнить, жил ли кто-то в том доме раньше, кого могли похоронить на холме? Церковь была в нескольких часах езды от города, одна на несколько поселений, но и там ничего не знали. Пришелец с холма почти не спускался, разве что купить молока или яиц, иногда спрашивал какую-нибудь старую куртку или мебель. В одном из таких мимолетных разговоров, не выдержав, кто-то спросил его имя. Сначала человек был Азирафаэлем, с грустными синими глазами, с ласковой улыбкой. Дети полюбили его за странные словечки, что он бросал направо и налево, за смешные, не всегда удачные фокусы, за яркий свет в сердце, который пока еще видели только они. Тогда на дубе появились чуть кривобокие качели, поскрипывающие на ветру. Калитка дома на холме почти всегда была открыта для ребят, они с огромным удовольствием бегали качаться, забирались на крыльцо дома, когда из открытых настежь окон начинало пахнуть чем-то сладким и вкусным. Единственным наказом детям было — не приближаться к могиле. Дети были детьми, любопытство было их вторым “Я”, но даже когда они — в первый и в последний раз — нарушили правило, Азирафаэль не кричал на них, не бросался кувшинами из окна, как многие местные. Он только постоял немного в дверях, а в глазах его вместо радости было только разочарование. И все тот же яркий теплый свет, чуть тусклее, чем обычно. Утро сменило вечер, печали и обиды выцвели. Но никто из ребят никогда в жизни не забыл бы, как печально изогнулись светлые брови. Время шло, а на могиле всегда росли или лежали свежие цветы. Азирафаэль трепетно смахивал с нее сухую листву и снег, укрывал надгробие от суровых дождей, счищал заботливо грязь. Даже когда ударила лютая зима, когда холод пробирался в нагретые печкой дома, живший на холме человек каждый день выходил на улицу и долгое время проводил около могилы, не обращая внимания на покрасневшие кончики ушей и носа, на боль в подушечках пальцев. Местный охотник — он почти сразу проникся к странному юноше отеческой любовью — приносил ему немного дичи, добытой с таким трудом, рассказывал вечерами, что Азирафаэль постоянно чихал и утирал платком сопливый нос. — Как же сильно он любил того, кого похоронил… — сказала суровая женщина, что одной рукой удерживала рвущуюся прочь лошадь, и в глазах говорившей сверкнули слезы. — Вот она, Любовь… Так и приклеилось к Азирафаэлю это прозвище. Местные использовали его между собой, проникнувшись к парню еще больше. Часто парень находил на пороге своего дома несколько бутылок молока или свежий хлеб, котомку с рыбой или ягодами. Азирафаэль улыбался и махал с холма, а потом относил на могилу сладкие ягоды или яблоки, испеченный собственными руками хлеб или кружку вина. И сидел, почти до самого заката, шепча что-то в сложенные ладони. Азирафаэль почти никуда не уезжал, изредка исчезал на несколько дней, но неизменно возвращался, поднимался по склону и сразу шел к надгробию, бросив свою массивную сумку около ворот. Местные только качали головой, скрывая влажные глаза. “Вот это любовь…” — шептали они себе под нос. А ночью все крепко спали, убаюканные тихой песнью, и не видели, как уродовала злость такое нежное лицо Азирафаэля, когда под покровом темноты он шагал под могучий дуб. Под его ногами кишели черные одноглазые создания с острыми зубами и мелкими когтистыми лапками. Они пытались копать землю на могиле, вгрызались в жесткий камень, потрошили угощения и цветы, но уже через мгновение яркий всполох пламени рассекал тьму и сжигал низшего демона дотла. Существа кусали за ноги, ползли по штанам вверх, царапая нежную кожу на коленях, панцири на спинах у них щелкали во время движения. Азирафаэль скидывал их резким движением и снова проводил огнем по земле, выжигая еще одну волну. На маленькой ветке дуба покачивался тусклый фонарь. Наведывались незваные гости почти каждую ночь, шипели и щелкали пластинками, ползли по холму, как раз вовремя, чтобы встретиться с неизменным хранителем, стоящим на страже с пылающим мечом в руках. А утром вокруг потревоженной могилы расцветали чудесные цветы, поражая своим ярким цветом и сладким запахом. Капель золотистой крови на резных листьях никто не видел, а к вечеру они испарялись без следа. Второе лето минуло, сложило свою солнечную корону и уступило место осени. У теплого пока еще ветра ощутимо портился характер, он то и дело дергал людей за одежду, выбивал из рук корзины, сдувал с подоконников полотенца. Дети по утрам грустно брели в школу, пиная начищенными ботинками камешки. Поля украсил урожай. По утрам людей будил шум машин, отправляющихся на уборку. Темнело быстро, поэтому жители спешили справиться со своими делами скорее и спрятаться в домах, в тепле и уюте. Азирафаэль поправил повязку на запястье — одна мелкая тварь успела вцепиться в ладонь ночью, прокусить своими ядовитыми зубами. Рука гудела и ныла, но ему было не привыкать. Зябко поведя плечами, парень снова взялся за грабли, сгребая первые опавшие листья в небольшую кучу за домом. Полностью отдавшись своим мыслям, он не услышал тихих шагов позади. Спустя несколько мгновений между лопатками поселилось неприятное чувство, что на него смотрят. Но раньше, чем Азирафаэль успел оглянуться… — Я показал тебе этот склон не для того, чтобы ты тут Место Силы устроил, — чужой голос звучал хрипло и чуть насмешливо. — Серьезно, Ангел, ты еще паломников не водил сюда? — На той неделе должны приехать… — Азирафаэль стиснул ручку грабель до боли в ладони и обернулся, не в силах терпеть. В тени дома стоял демон, облокотившись на стену. На его лице были неизменные черные очки, сверкающие в лучах вечернего солнца, волосы заметно отросли и были собраны в низкий хвост, темно-зеленая рубашка была расстегнута на груди, рукава закатаны до локтей. Азирафаэль слегка нахмурился и бросил взгляд к подножию холма, где стояла, словно там и было ей всегда место, блестящая боками Бентли. — Дыши, — попросил Кроули и двинулся к застывшему ангелу плавной походной, перетекая из шага в шаг. — Азирафаэль, не забывай дышать. Демон подошел вплотную и осторожным движением забрал из судорожно стиснутых рук грабли. Они упали на траву, подняв в воздух маленький вихрь листьев. Кроули развернул к себе забинтованную ладонь ангела и когтем срезал ткань. В чувствительный нос ударил запах трав, лекарств и чего-то неприятного. Мотнув головой, демон обнажил острые зубы и склонился к рваной ране. Азирафаэль вздрогнул и едва не дернулся в сторону, когда воспаленной кожи коснулся горячий язык и сухие губы. Змей, придерживая чужую ладонь своей, медленно высасывал чужой яд, отравляющий кровь ангела. Подняв голову, Кроули сплюнул на землю, трава задымилась под модными ботинками. Демон облизнул темную кровь с губ и снова коснулся раны, которая уже заметно побледнела и уменьшилась. Азирафаэль не удержался и протянул руку, касаясь подушечками пальцев виска демона с маленькой татуировкой. На него тут же взглянули ядовитые желтые глаза с вертикальными зрачками, солнцезащитные очки съехали на самый кончик носа. Кроули отвел поврежденную руку ангела в сторону и снова сплюнул яд себе под ноги. Он выглядел почти довольным, облизывая острые клыки. — Ты проездом? — Азирафаэль смотрел на свою руку в плену чужой ладони, и демон не спешил ее отпускать, поглаживал пальцами по выступающим косточкам — рваные края раны сошлись практически на глазах, превращаясь в две небольшие темные точки. — О, это моя? — демон скользнул мимо также легко, как ускользнул от ответа, едва задев плечом, и подошел к украшенной цветами могиле. — Ты тут все обустроил. Кроули присел на корточки и провел пальцами по ледяному камню. Ветер взъерошил его медные волосы, воротник рубашки и лепестки цветов. — Они продолжают пытаться раскопать, — Азирафаэль подошел и заботливо снял с камня упавший дубовый листик. — Ну и не обращай внимания, — Кроули поднял голову, глядя снизу вверх на ангела. — Но ведь там… — Азирафаэль в запале набрал воздуха в грудь, но запнулся, когда Кроули повернулся, упираясь коленями в зелень, и взял его руки в свои. — Лишь кости, — закончил за него демон. — Кости ангела, упавшего много сотен лет назад сюда, на этот холм. Это не я. — Это все еще ты… — брови Азирафаэля тревожно изогнулись. — Нет, — Кроули положил ладони ангела на свое лицо. — Я здесь, перед тобой. Приехал к тебе, отправив их всех к дьяволу на поклон. — Ты выбесил Вельзи? — улыбка против воли скользнула по губам Небесного Воина. — Я выбесил Вельзи, — послушно согласился Кроули и поднялся на ноги. — Иди сюда. Они обошли качели и опустились на них вместе, спиной к городу. Далеко вперед медленно сползало с небосклона солнце. Кроули обнимал ангела за плечи, с силой растирая их ладонями. Ногой он отталкивался от земли, чтобы качели двигались. Вперед. Назад. Вперед. Назад. — А ты будешь так оберегать мой покой, когда я совсем умру? — повернулся на Азирафаэля демон и чуть наклонился вперед, чтобы заглянуть ему в лицо. — Мой дорогой, не говори об этом… — в голосе ангела все еще звучала тревога, но родное тепло успокаивало. — И все же, — упрямо настаивал Змей, согревая теплым дыханием щеку Азирафаэля. — Как представлю, что ты будешь так же трепетно сажать цветы, шугать мелочь из-под ног, а по вечерам сидеть на веранде и вспоминать нашу бурную молодость… Азирафаэль так крепко сжал колено демона, что тот раздосадовано зашипел и едва не свалился на землю. — Ты умрешь только в том случае, если у твоих ног уже будет отпечаток моих крыльев, — сказал Ангел так сурово, что по спине демона прошла дрожь. — То есть, роль безутешного смотрителя могилы остается мне в любом случае? — Кроули уперся лбом в плечо Азирафаэля. Ангел повернулся к нему и взял лицо в ладони. Глаза ангела светились изнутри, теплый свет наполнил то, что было у демона вместо сердца, зрачки мгновенно превратились в две тонкие полоски. Ангел и демон подались друг к другу одновременно, словно по команде. Губы Азирафаэля были холодными — слишком много времени он проводил на улице — а Кроули был горячим, словно раскаленный солнцем песок. Поцелуй был неспешным, ласковым. Демон касался то верхней губы, то нижней, проводил языком, целовал подбородок. — Вариант, — шепотом спросил Азирафаэль, когда они смогли оторваться друг от друга и прижались лбами. — … что я просто буду рядом, рассматривается? — Порази меня Всевышняя, если я хочу что-либо сильнее, чем это… — отозвался Кроули, а через мгновение ему в голову прилетело что-то маленькое и твердое. Демон дернулся и зашипел, на щеках проступили острые чешуйки. Он начал оглядываться, чтобы найти будущую жертву. Азирафаэль нагнулся и поднял из травы желудь, треснувший посередине. — Кажется, — улыбнулся ангел, раскрывая ладонь и перекатывая снаряд. — Кто-то наглым образом смущает мой разум и говорит страшную неправду. Кроули сощурился, нехорошо так сощурился, хищно. — Если я поставлю барьер, ты обещаешь не вскакивать посреди ночи, чтобы воевать с низшими обнаженным с мечом наперевес? — демон склонял голову то к одному плечу, то к другому, завораживая. — Ну… — Азирафаэль опустил голову, а через секунду поднял хитрые синие глаза, в уголках которых собрались мелкие морщинки. — Если я буду занят чем-то более важным… — О, Ангел, я так сильно согрешил… — Кроули подался вперед и поцеловал любимые губы вновь, на этот раз пылая жаром желания, заражая им, обжигая. Азирафаэль позволил увести себя в дом, хвастаясь попутно и резными окнами, и маленькими столбиками на веранде, и поскрипывающими ступеньками. Надо же было именно в эту ночь забрести в деревню мелким воришкам, которые таскали из дворов все, что плохо лежит. Привлекла их внимание и одинокая могила под деревом, украшенная цветами и маленькими тусклыми свечками, испеченным утром печеньем и кувшином с вином. Стоило одному из нарушителей спокойствия коснуться камня, из погруженного в тишину и темноту дома раздалось злое рычание. Зажегся свет сначала внутри, а после — по всему городу, а на пороге дома появился высокий, очень худой и загорелый мужчина с граблями наперевес. В одних трусах. Долго он гнал верещащих от страха подростков по холмам и полям, бросая им вслед попадавшиеся под руки початки кукурузы. Азирафаэль, успевший надеть рубашку, сидел на крыльце и довольно смеялся, наблюдая за ними слезящимися глазами. Вскоре к погоне присоединилась суровая женщина с кочергой наперевес, у которой умыкнули со двора белье и рыбак, лишившийся улова, что сох за домом. Азирафаэль поднялся на ноги и, ежась от прохлады, прошел к могиле. Поправив свечку, которую не успел украсть воришка, ангел опустился на колено и провел пальцами по надписям на камне. Нежная, но в то же время очень грустная улыбка украсила его губы, а глаза стали цвета пасмурного неба. — Это все еще ты… — прошептал Ангел, дуб над головой зашевелился, зашумел листвой. — И я тебя не уберег. Азирафаэль опустил голову, и в густую, пока еще зеленую траву упали несколько горячих капель. Через пару мгновений на тех местах, куда они упали, расцвели прекрасные нежные цветы.- крышу я делаю, крышу Из густой дубовой листвы. Лежит он озера тише, Ниже всякой травы, Его я венчаю мглою. Корона ему под стать. - как ему там. под землею? - так, что уже не встать. Там он лежит с короной, Там я его забыл. - неужто он был вороной? - птицей, птицей он был.