Там, где Большой Медведицы берлога, зрачки сияют чёрных медвежат. В музее спит автопортрет Ван-Гога, храпит сосед, дома и страсти спят.
К тебе сквозь все людские пересуды я мчусь, пришпорив красного коня, ведь ты, моё единственное чудо, тоскуешь и не спишь из-за меня. (с)
Скажи, а ты мне доверяешь?
Как часто Вам задают этот простой, на первый взгляд, вопрос? Так хочется, крепко сжав чужую руку, ответить — почти прокричать, чтобы услышал целый мир — «Да! Конечно!». И сразу такая тёплая атмосфера, крепкая красная нить между сердцами, уверенность и надежность. Идёшь смело вперёд, потому что рядом есть кто-то, готовый подставить плечо и прикрыть незащищенную спину. Но почему-то, чаще всего, оступившись, ты хватаешься за пустоту и летишь кубарем по лестнице своей жизни, на самое дно. А потом — словно контрольный выстрел — спину обжигает огнём. И рядом вдруг никого не оказывается, только призрак лживой улыбки, что тает, словно Чеширский кот в темноте. И в своей ошибке оказываешься виноват сам, собирая осколки самого себя, пытаясь склеить. Потом, в самые тяжелые моменты, проводишь пальцами по шершавым жестким швам — уродливым кривым шрамам — вспоминаешь, что надеяться ты можешь только на самого себя, верить в свои силы, помогать себе. Поступь становится тяжелее, шаг — увереннее, спина — прямее. Изредка, проходя мимо, подставляешь плечо кому-то — кто в силу своей неопытности все еще безоглядно верит и оказывается на самом краю в одиночестве — подставляешь и небрежно киваешь на благодарность, устремляясь вперёд по своим делам. Хотя, возможно, правильнее было бы дать упасть и разбиться, чтобы больше не допускали таких ошибок.
«Доверься мне…» — просит кто-то тихим вкрадчивым голосом, вызывая кривую злую усмешку. Ты вырываешь из плена холодных пальцев свою руку, осыпаешь грубыми словами, отворачиваешься. Глупости какие, больше в такую ловушку ты не попадёшься. Ты теперь — сильный и уверенный в себе, смотришь под ноги, оглядываешься через плечо — готов ко всему. «Доверься мне…» — шёпот летит следом, цепляется за плечи, оседает на руках. И эта минутная заминка — чтобы отогнать от себя эти лживые слова — снова сбивает с пути. Оступаешься нелепо, так глупо, и уже готовишься сорваться вниз, чтобы разбиться на еще большее количество кусков… но крепкая сильная рука вдруг удерживает за локоть, затягивает обратно. И яркая улыбка ослепляет, смех заглушает стук собственного сердца. «Аккуратнее, тут можно упасть…» — тихий вкрадчивый голос окутывает, забиваясь под кожу, прямо под потемневшие со временем швы от склейки. И точно такие же следы на теле напротив, прямо через горячее сердце, через добрую улыбку, через сияющие глаза.
«Можно мне довериться тебе?» — падает на землю звонкой монеткой, крутится на одном месте в ожидании ответа. И в горле почему-то становится так сухо…
Волк обещал вернуться через три недели. Перед уходом долго грел ледяные пальцы любовника в своих ладонях, целовал запястья — то самое место, где бьется под нежной молочной кожей пульс — касался носом порозовевшей щеки, пряча улыбку. Он был в отставке, старая форма пылилась в дальнем конце шкафа, откуда мужчина старался ее не доставать. Азирафаэль лишь однажды предложил отнести ее в чистку, но Энтони наотрез отказался. Мужчина старательно контролировал себя, не повышал голоса на влиятельного контрабандиста, отступал, стоило их интересам не сойтись. Но в тот момент в желтых глазах сверкнула сталь, лицо превратилось в дешевую маску. Волк забрал кофр со своей формой из чужих рук и вернул на место, задвигая к самой стенке. Шкаф скрипнул дверцами, когда его закрыли. Снайпер развернулся, прижимаясь к ним спиной и криво улыбнулся. И в этой улыбке Азирафаэль прочитал все, что нужно было, чтобы оставить эту тему, не лезть в неё — по крайней мере пока. Кроули отходил быстро. Он знал не понаслышке, как быстротечна и хрупка жизнь. Обременять себя обидами было глупо, поэтому он забывал все, словно и не было ничего, обнимал со спины, целовал в шею. Условный сигнал — «меня отпустило».
А потом в квартире Волка зазвонил телефон. Внимательный взгляд метнулся к аппарату, опасно сузились зрачки. Азирафаэль, читающий вслух книжку со стихами, замолчал. Снова раздалась трель звонка. Кроули поднялся на ноги, машинально задвинув стул обратно под стол. Длинная тень протянулась по полу, почти коснулась носок ботинок Серафима.
— Слушаю, — коротко обозначил Волк, а через мгновение его лицо вытянулось, окаменело.
Азирафаэль имел сомнительное удовольствие полюбоваться на стиснутую челюсть, на презрительно искривившиеся губы, на вмиг окаменевшую спину. Звонили со службы, это было абсолютно точно. У Серафима зачесались руки: возникло острое желание позвонить Габриэлю и пробить номер, а потом предъявить пару претензий. Но лезть в чужую жизнь… Наверное, это было единственное, что Волк бы не простил своей Красной Шапочке. У Азирафаэля была хорошая чуйка — профдеформация, если хотите. Научился чувствовать кончиком хвоста, пятой точкой и чем еще угодно. Поэтому он продолжил читать про себя стихи, стараясь не вслушиваться в чужие короткие ответы.
И потом Волк уехал. Натянул свою невзрачную серую толстовку, зашнуровал тяжелые армейские сапоги, покидал чистое белье и документы в чёрный обшарпанный рюкзак… долго целовал у самой двери, вжимая в неё же, впечатывая поцелуи в кожу, вплавляя их. Целовал зажмуренные глаза, виски, переносицу. Их же касался мозолистыми пальцами. Азирафаэль отгонял всеми силами чувство, будто с ним прощаются, но не на три недели, а навсегда. Кроули навалился всем телом, утыкаясь лбом в круглое плечо. От любовника уютно пахло старыми книгами, свежей краской из магазина, горячим шоколадом, запас которого собственными руками обеспечил Волк. И эти ароматы так манили остаться, скинуть куртку, приготовить что-нибудь вкусное, от чего у Серафима бы заблестели глаза.
— Я скоро вернусь, — прошептал Кроули в изгиб его шеи, обжигая горячим дыханием. — Обязательно вернусь.
Азирафаэль мягко обнял его под руками и провёл ладонями по спине — под тяжелой курткой и под замызганной толстовкой — будто пытался согреться на три недели вперёд. Рюкзак валялся прямо около их ног. Часы оглушительно отсчитывали секунды, оставшиеся им на любовь.
— Подожди меня немного, — попросил Волк и отстранился, осторожно заключая лицо любовника в свои ладони. — Слушайся Баал, не сильно нервируй Габриэля, а то он умрет во цвете лет, а другого такого помощника ты не найдёшь
Серафим улыбнулся — ему понадобилась вся выдержка, чтобы не выдать дрожь, которая начала бить изнутри — и привычным движением приласкал подушечками пальцев обожженный висок снайпера. Кроули зажмурился на мгновение, впитывая это прикосновение.
— Дорогой мой, ты обещаешь? — не удержался Азирафаэль, синие глаза сверкнули в свете ярких ламп.
— Обещаю… — Волк уперся своим лбом в чужой и на мгновение закрыл глаза.
И он ушёл в вечерние сумерки, закинув на плечо полупустой рюкзак. Серафим вслушивался в шаги по лестнице, отсчитывая, как часы совсем недавно. Считал, пока не наступила тишина, от которой в чужой квартире сразу стало неуютно, холодно и пусто. Слишком большая кровать, безвкусная еда и совершенно бездарные стихи в книгах. Глупости, конечно, Азирафаэль был взрослым мужчиной, который стоял во главе влиятельной банды… но даже таким людям совсем невозможно было воевать с любовью.
На следующее утро в дверь позвонили, а на пороге оказалась невозмутимая Баал, заколовшая челку яркими красными заколками. Кожаная чёрная куртка звенела застежками и ремнями, коленки проглядывали сквозь дырки на джинсах. Девушка секунду смотрела на своего босса — с недавних пор — после чего на ее лице появилась улыбка.
— Кавалерия по вызову прибыла, — она махнула рукой, и в квартиру ввалились два мальчишки, счастливо сжимающие большую коробку с приставкой.
— У нас ответственное задание, — выдал Адам, сдувая упавшие на лицо пряди.
— Дядя Кроули сказал, что тебе нельзя давать скучать, — поддерживал брата Варлок. — Где телевизор?
Не дождавшись ответа, братья отправились на поиски гостиной сами, мешая друг другу и толкаясь. Баал шагнула следом, закрывая дверь. Ее объятие отличалось от всех других: было одновременно ласковым, но очень сильным, словно в любой момент в шею могли впиться острые зубы. Будто держишь на руках опасную дикую кошку.
— Он вернётся, вот увидишь, — сказала она и отпрянула. — А мы пока составим тебе компанию.
Азирафаэль покачал головой и потянулся за телефоном, чтобы заказать для детей пиццу, а для себя что-нибудь сладкое. Вечером еще, без сомнений, приедет усталый муж, потерявший своё семейство. И его тоже надо будет кормить. С появлением Волка жизнь Азирафаэля превратилась в какую-то мыльную оперу. Или в ситком. И наверное, Серафим был этому рад.
Но только Кроули не вернулся ни через три недели, ни через месяц.
И сначала опоздание на один-два дня не слишком сильно давило на нервы и беспокоило их. Габриэль отмахивался и отшучивался, Баал — хоть она и становилась серьезнее с каждым часом — старалась отогнать от себя мрачные мысли. Азирафаэль просто искренне верил в чужое обещание, занимался своим новым магазином, отсматривал поставки — легальные и не очень — и всячески игнорировал часы. Мало ли… Потребовалось больше времени на выполнение задания, возникли сложности, завалило бумажной волокитой. Кроули не сильно распространялся деталями своей работы, лишь иногда выбалтывал какие-то мелочи.
Но время шло, телефон молчал, в квартире все также было пусто. И когда шестая неделя подошла к концу, банда Серафима была на грани отчаяния. Хастур по вечерам патрулировал город — просто бездумно ездил по улицам, глядя по сторонам — слабая такая помощь, но хоть какая-то иллюзия бурной деятельности. Баал пыталась добиться хоть какой-то информации, использовала все свои каналы и связи, но каждый раз ответом ей была тишина. Габриэля не столько волновало исчезновение рыжеволосого снайпера, сколько беспокоило состояние босса. Серафим все так же улыбался своим клиентам и гостям, отдавал приказы, но… Но синие обычно глаза стали совсем серыми и пустыми.
Азирафаэль возвращался в пустой дом — Баал предлагала пожить вместе с ними, и братья звали, чтобы получить реванш, но он отказался, — каждый вечер теплилась надежда, что хозяин квартиры обнаружится на кухне, уставший и злой, или в спальне, упавший на постель прямо в грязной одежде… Но каждый вечер его встречало только одиночество и мигающая в коридоре лампа. Запасы горячего шоколада подходили к концу. Мужчина поливал многочисленные горшки с цветами, ужинал в тишине за кухонным столом и отправлялся в комнату, в своё уютное обычно кресло. За эти шесть недель Серафим понял, что эта была ужасная мебель: подлокотники были слишком высокие, спинка — жесткая, ножки — шатались… Но он садился вновь и вновь, раскрывал на коленях книгу и читал вслух хриплым голосом, будто бы кто-то мог его услышать.
«Белопенный отлив. Сумеречный дым.
А я у дверей постою, подожду.
Уж скоро рассвет, и растает луна.
Не нарушит тишины пение птиц.
В трепещущих лучах новой зари
Я каждому путнику загляну в лицо:
Вы — тот человек?
Человек тот — Вы?..»
— прочитал Азирафаэль и зажмурился, потому что остальной текст вдруг расплылся перед глазами. Мужчина ладонью провёл по лицу и медленно выдохнул.
Четыре счета — вдох. Семь счетов — задержать дыхание. Восемь счетов — выдох.
И еще раз, пока руки не перестанут трястись, пока не исчезнет появившийся в горле ком. В такие моменты Кроули обычно подходил к креслу, опускался на ковёр около него и клал голову на колени. Не волк — большая домашняя собака. И Азирафаэлю так нравилось запускать пальцы в яркие пряди, перебирать их, иногда касаться старого шрама на шее.
Справившись с дыханием, Азирафаэль поднялся на ноги и развернул книгу к небольшому бра, светившему тёплым желтым светом.
«Зачем ты это делаешь?
Ты сидел один у ручья.
Шелестела трава, вода волновалась
под весенним ветерком.
Ты обещал, что обязательно вернешься.
Ты дал слово.
Я сидела у ручья каждый день
и беспрестанно думала об этом.
Когда ты обещал, что вернёшься,
Ты на самом деле просил не забывать тебя?»
Книга выскользнула из рук и закрылась, упав на ковёр. Сердце стучало где-то в горле, бухало тяжело, гремело в ушах. Дышать получалось только короткими рывками, вбивать воздух в легкие. Наверное, поэтому Азирафаэль и не подпускал никого к себе все эти годы, не позволял занять место рядом. Все члены его банды — даже Габриэль и Балл — они были ниже, на ступень, на пол-ступеньки. И Серафим заботился о них, переживал, старался помочь… Одно воспоминание о той ночи, когда Габриэль появился на пороге одной из их больниц, держа на руках беременную жену — окровавленную беременную жену — вызывало неприятное ощущение в районе солнечного сплетения. Но даже при этом, все его ребята были под его защитой, за его спиной… А рядом долгое время никого не было. Нельзя было, неправильно, опасно.
И Азирафаэль отвык, на самом деле забыл, как это: когда утром рядом чьё-то горячее тело, и когда дома ждёт ужин и не менее сладкие поцелуи; насколько приятно слышать хриплый смех, ловить губами громкие стоны. Отвык и забыл совсем, чего лишает себя, а потом на тропинке ему встретился Серый Волк. Встретился и вдруг перевернул все с ног на голову. Приучил в своим нежным рукам, к глупым шуткам, к сладким завтракам и долгим прогулкам по городу. И исчез, оставив после себя только глупое обещание и пустую квартиру. Азирафаэль, если и допускал мысль, что все развалится на части, то только при условии, что причиной станет его деятельность…
В окно заглядывали тусклые далекие звёзды, часы тихо тикали на кухне. Отсчитывая сорок третий день одиночества и отчаяния. Вдруг появилось дикое желание убежать — как можно дальше, но ни секунды больше не оставаться в чужой квартире. Ведь как-то же можно узнать, куда отправили Волка, на какое задание, что там произошло. Черт, даже если Кроули погиб, никто же даже не сообщит Азирафаэлю. Просто желтоглазый снайпер больше ни разу не придёт к нему, не поцелует в переносицу, не огрызнётся на Габриэля… В груди слева заболело так сильно, что сбилось дыхание. Серафим покачнулся и упал на колени, сжимая в пальцах светлый джемпер в коричневую крупную клетку.
Сквозь вату в ушах было слышно, как звонит мобильник в кармане. Перед глазами заплясали чёрные точки, словно назойливые мухи. Серафим ледяной рукой нащупал аппарат и, не глядя, принял звонок.
— Да… — прохрипел Азирафаэль, упираясь свободной рукой в мягкий чёрный ковёр.
— Я нашёл его, — коротко бросил Габриэль, чуть приглушенно, потому что прижимал трубку щекой к плечу.
— Что?.. — переспросил Серафим, нащупал край кровати и резко выпрямился, пересиливая слабость.
— Я просматривал камеры, — Габриэль щёлкал кнопками. — Каждый вечер это делаю, потому что… Короче, я его нашёл.
— Где? — Азирафаэль сморщился, пока поднимался, книга забилась под кровать, отлетев от ноги.
— В городе, — Габриэль на секунду замолчал. — Недалеко от набережной. Сидит под фонарем. Вроде живой.
— Ты можешь говорить конкретнее? — вспылил мужчина, добравшись до прихожей, всю дорогу он держался за стену.
— Я отправляю туда машину, — не среагировал на выпад Габриэль.
— Не надо, я сам, — Серафим уже выходил из квартиры, повесив на сгиб локтя пальто.
— Я не думаю, что…
— Спасибо, Габриэль, — в голос босса на секунду вернулись мягкие нотки, прежде чем он сбросил вызов.
Ключи от машины Кроули — восстановленной по точным указаниям хозяина — нашлись быстро. Сама машина слушалась плохо, управление было непривычным. Но желание своими глазами увидеть Кроули, убедиться, что он жив, посмотреть в его глаза… В другую часть города Азирафаэль долетел в несколько раз быстрее, чем обычно. Габриэль сказал, что недалеко от набережной, но Серафим вглядывался машинально во все фонари, что пролетали мимо.
Чёрная Бентли, сверкая боками, затормозила на мосту, стоило взгляду Азирафаэля наткнуться на темную фигуру под высоким фонарем. Желтый теплый свет падал на яркие алые пряди волос, рядом валялся драный рюкзак. Ботинок не было, и босые ноги были сбиты в кровь и покрыты грязью.
Азирафаэль поспешно выбрался из машины, хлопнул дверью и бросился на противоположную сторону дороги. Кроули среагировал на знакомый звук и поднял голову. Обычно загорелая кожа посерела, сухие губы растрескались, лицо украшали старые и новые гематомы. Волк осунулся и был сильно измотан, но в остальном выглядел довольно ничего. По крайней мере — живым.
— Ангел… — устало улыбнулся Энтони и подтянулся на руках, чтобы сесть ровнее.
Азирафаэль опустился на колени рядом, боясь прикоснуться и так отчаянно этого желая. Где-то вдалеке послышался вой сирен — вездесущий Габриэль, похоже, не терял времени даром. Волк протянул руку и мягко коснулся разбитыми пальцами нежной щеки.
— Прости, я немного опоздал, — Кроули на мгновение нахмурился, прикидывая что-то в голове. — Какое сегодня число?
— На три недели, — подсказал Серафим, опускаясь рядом прямо на грязный асфальт. — Но ты вернулся…
— Конечно, — Волк усмехнулся и тут же охнул, зажимая рукой грудь. — Я же обещал тебе, Ангел мой. Просто это заняло чуть больше времени…
Карета скорой вырулила на набережную, ослепляя их фарами. Кроули закрыл ладонью глаза и застонал, сетуя на врачей и лишнюю заботу. От него пахло кровью, порохом и сыростью. Азирафаэль подался вперёд и прижался лбом к виску, на котором темнел шрам от ожога и чёрная небольшая татуировка.
— У тебя все хорошо? — спросил хрипло Волк, находя его руку своей, переплетая пальцы.
— Конечно, — Азирафаэль сжал его ладонь на секунду. — Просто я очень скучал по тебе, дорогой мой. Очень-очень сильно.
— И даже блины без меня не ел?.. — желтые глаза сверкнули в свете фонаря, который светил над ними словно ледяное солнце.
— Не ел, — кивнул Серафим, чем вызвал недоверчивую улыбку на разбитых губах. — Ни одного блинчика за шесть недель.
— Какая жуть… — Энтони наклонился ближе. — Давай отменим скорую, и я приготовлю тебе порцию горячих блинов с брусникой?
— Ну уж нет, — из тени набережной вышел Хастур, кутаясь в кожаную куртку Лигура, — Сейчас все коллективно едем лечиться.
— Все? — не поверил Волк.
— Ты — чтобы не истёк кровью, Босс — чтобы его не разбил инфаркт, я — чтобы не попал в психушку из-за вас, идиотов…
Хастур сунул ключи от своей машины в карман и наклонился, чтобы помочь снайперу подняться на ноги.
— Понести тебя как принцеску? — ухмыльнулся черноглазый мужчина и сильнее ухватился за плечи Волка, когда тот начал вырываться. — Эй, эй! Шучу я, успокойся!
Азирафаэль прижался с другой стороны, успокаивая своим теплом; ледяной синий взгляд упёрся в Хастура, заставляя его отступить назад. Со Светоносным он научился вовремя затыкаться. Жизнь всегда ему нравилась, с двумя ногами и двумя руками. И, желательно, с головой на плечах.
— Хочешь, поедем на машине? — предложил Серафим, замечая, как любовник морщится от прикосновений к спине.
— Домой? — с надеждой предложил Волк, прекрасно зная, что ответ будет отрицательным.
— Я пойду заводить машину, — кивнул сам себе Хастур и направился к дороге.
— А ты видел… — вдруг улыбнулся Волк, когда они прошли к открытой дверце, цепляясь пальцами за неё.
— Что? — Серафим огляделся по сторонам и только тогда понял, что его возлюбленный смотрит вверх, в чёрное-чёрное небо, усыпанное звёздами.
— Кит в небе… — и раньше, чем Азирафаэль успел сообразить, Волк повернулся и коротко поцеловал тёплые губы. — Играет с облаками.
Скорая ехала следом за ними, машина тихо спешила по ночной дороге. Хастур напевал себе под нос что-то, вторя радио. Азирафаэль сидел сзади, обнимая осторожно задремавшего Кроули, который привалился к его плечу. На серой толстовке был оторван карман и капюшон, джинсы пропитались бурой засохшей давно кровью. Серафим заметил зажившие совсем недавно следы от ожогов между загорелыми пальцами, следы от верёвок, что впивались в кожу.
«Где же ты был?..» — хотелось спросить, заставить отвечать, услышать наконец правду. Но все это могло подождать, еще немного, совсем чуть-чуть. Потому единственное, что было важно в ту ночь, на заднем сидении машины, по дороге в больницу — это то, что Кроули вернулся, выполнив своё обещание. Немного не так, как собирался, но все же. Выжил, выбрался и вернулся, нашёл дорогу домой.
Тело все еще ломило после недавнего приступа, Энтони в его руках был горячим, словно упавшая с неба звезда. Впереди их ожидало так много процедур и анализов, разговоров с врачами, а потом еще и с Габриэлем… Дома в шкафу висела пыльная форма, книга со стихами завалилась под кровать, а шкаф с горячим шоколадом опустел… Но теперь, когда рядом снова стоял надежный и близкий человек, верный своему слову, все это казалось бессмысленной суетой.
Высоко в чёрном-чёрном ночном небе огромный звездный кит повернулся, едва не задевая небоскрёб хвостом. И его волшебная песня завораживала всех влюблённых в этом городе, заставляя верить в чудеса.
В чудеса и в обещания, сказанные шепотом под покровом темноты.
«Я забываю старые печали, касаясь твоего плеча виском, а рядом ветер, шторами качая, по комнате проходит босиком.»
