Хроники Конца Света, который не случился.

«Пей чересчур много кофе, носи слишком тёмную помаду и никогда не соглашайся на жизнь, которая тебе не нужна.» Вот и сюжет. Вот и вопрос. Вот остановленный миг. Два человека спорят до слез: Кто более лишний из них? Почему людям так нравится кофе? Эта чёрная смесь, такая горькая, от которой сводит зубы, и сжимается горло? В доме каждого человека — о, я совершенно в этом не сомневаюсь — найдётся хоть одна ложка кофе. Самого дешманского, кислого, похожего на ржавую воду из крана — но эта ложка обязательно есть. Почему? Зачем каждое утро добровольно травить себя этим отвратительным напитком, от которого сердце заходится в сумасшедшем ритме и сосуды рвутся от напряжения? В кармане рюкзака — или миниатюрной дамской сумочки, или дорогого кожаного портфеля с цифровым замком — обязательно найдётся один замызганный и ободранный пакетик кофе 3-в-1. Это как допинг, как последняя таблетка от реальности? Н.з. который не тронешь, пока не дойдёшь до самой последней черты, отделяющей непроглядную темноту. Так почему люди выходят из дома на полчаса раньше, чтобы забрести в тусклую кофейню и схватить в дорогу бумажный белый стакан, от которого — хоть ненадолго — согреваются дрожащие пальцы? Потому что кофе так сильно похож на нашу жизнь. Они — как зеркальные отражения друг друга, если хотите. Они черны, как самая страшная ночь из наших детских кошмаров, горьки — как потери, что сопровождают людей на протяжении всего пути, вредны — как все, что делает человек. Но в наших силах добавить то, что поможет превратить этот яд во что-то прекрасное. Столько сиропов стоят на полке у баристы: и ягодные, и банановые, каштановые и кленовые, кокосовые и лавандовые — только успевай выбирать и тыкать пальцем. Холодный кофе, обжигающе горячий, с молоком или без молока, сильной обжарки или слабой зерна, сливки или соль… столько оттенков вкусов, которые вдруг порождают не ядовитую тяжесть на языке, а калейдоскоп цветов и настроений. Только перебори свой страх, укажи на нужный тебе сироп и добавь по вкусу сахар. В непроглядной черноте вдруг развернётся целая вселенная, ослепляя невиданными раньше звёздами. И я сейчас совсем не о кофе говорю… В больнице кипела жизнь. Стены жгли глаза своей белизной, и врачи в халатах еще белее — см. закон вытеснения тел — бегали по коридорам, прижимая к груди объемные папки и планшетки с бумажками. Эти люди двигались параллельно людским жизням, словно заботливые родители, что присматривают за неразумным малышом. Они с напряжением вглядывались в показатели приборов и в результаты анализов, в бледные лица пациентов и еще более серые — обеспокоенных, нет, напуганных до ужаса родственников. Врачи были готовы в любой момент подставить руки, чтобы предотвратить падение незнакомых им по сути людей… но в стенах больницы это были их дети, самые дорогие и любимые. Капризные и напуганные, терпящие разрывающую сознание боль, а от этого грубые. Но врачи были рядом, чтобы пройти этот тяжелый отрезок пути вместе, поддержать под локоть, разогнать темноту светом своих сердец. За пределами палат они превращались в обычных людей. Они устало приваливались спиной к стене, утирали ледяной пот и соленые слезы от бессилия, сжимали зубы от страха и неуверенности. Смотрели на фотографии родных в телефонах, вспоминая забытые давно слова какой-то молитвы — кажется не к месту и не о том — и шептали их, потому что человек там, за стеной, был слишком хорош, чтобы отдавать его в руки Смерти. И так было страшно не справиться… Он сам шёл по коридору, стараясь не сильно выделяться на фоне. Белое пальто, измазанное в крови и грязи, висело на сгибе локтя. Мужчина медленно обходил группы людей: тех, что улыбались облегченно, и тех, кто хватался за руки врачей дрожащими руками, потому что слезы разрывали их изнутри. В больнице нужно было иметь хорошую реакцию: успевать отскакивать с дороги реанимационной бригады, что неслась с каталкой — наперегонки с мотоциклом самой Смерти — или подставлять плечо тем, кто слишком самоуверенно решил встать раньше обозначенного срока. Где-то вдалеке, может даже на этаже выше, плакал только что родившийся малыш, который не хотел отпускать нежных рук Жизни, что проводила его в это странное место. Смерть и Жизнь в больнице словно играли в только им одним понятную игру. Наверное, чтобы затеряться в больнице нужно просто быть достаточно покрытым кровью. Его провожали сочувствующими взглядами, вежливо интересовались самочувствием, предлагали пройти в приемный покой и дождаться помощи. Какие милые люди, с ума сойти. Он улыбался своей лучшей улыбкой — насколько позволяли швы — качал головой, благодарил. И шел дальше, всматриваясь в зеркальные двери палат. Какие-то были закрыты жалюзи, опущенным кем-то из персонала, где-то толпились родственники и друзья. Где-то набухала гнетущая пустота, обволакивающая пустую постель, еще едва хранившую чьё-то тепло. Мужчина двигался дальше, огибая медсестёр и стойки с инструментами. Искомая палата — конечно, самая лучшая — была в конце длинного коридора, в котором то и дело происходил очередной гоночный этап Жизни и Смерти. Мужчина не стал стучать, толкнул локтем дверь, чтобы она отъехала в сторону быстрее, и шагнул в комнату. Тихо пищал прибор, отсчитывая пульс. В воздухе витал запах лекарств и антисептика. Эта часть крыла была залита заходящим солнцем. Оно отбрасывало красные и рыжие лучи на стены — поэтому свет в палате пока еще был потушен. Ну и наверное потому, что человек, лежащий на постели, едва не остался без своих чертовых глаз. Лампы в палате — как бонус для врачей — были слишком яркими даже для здоровых людей. Человек на шелест двери повернул голову. Улыбка на его забинтованном лице тут же потухла, исчезла, сменяясь тысячью эмоций сразу. Ярость, гнев, отвращение, презрение, брезгливость и снова бесконечная злость. В обрамлении влажных от пота алых волос, что раскинулись по белоснежной подушке, это выглядело даже комично. Верхняя губа пациента дрогнула, словно он был на грани того, чтобы зарычать. Черные зрачки сузились, и глаза еще сильнее обожгли ядовитым золотом. Свободная рука, из которой не торчал проводок капельницы, легла на туго забинтованные ребра, и парень попытался подтянуться и сесть ровно. Даже плечи, покрытые уродливыми татуировками, расправил. Раздулся, словно змея перед броском. Королевская, мать ее, кобра. — Какого черта? — зашипел парень, и пальцы пленённой капельницей руки сжали одеяло. — Не меня ждал, заморыш? — Габриэль привалился спиной к стеклянной стене палаты и сложил на груди руки. — Отлично выглядишь. — Пошёл отсюда, пока до судебного запрета не допрыгался, — зло оскалился Энтони, тревожа разбитые губы. — Я тебе могу это устроить. — С прокурором тут тоже спал? — бровь Габриэля изогнулась, казалось, что он действительно впечатлён. — С каждым из них, — ядовито выплюнул Кроули, который наконец нашел в себе силы и сел ровно — его плечи все же подрагивали от напряжения, а дыхание было коротким и поверхностным. — Какая завидная партия для Азирафаэля, — мужчина даже в ладоши несколько раз хлопнул. — Растёт мальчик. — Хватит завидовать, обглодыш, — кривая и очень злая улыбка появилась на лице Энтони. — На тебя у меня точно не встанет. Даже с таблетками. — Неужели, рабочий инструмент выходит из строя? — сочувственно подался вперед Габриэль. — Могу починить, без проблем. — У тебя, я смотрю, давно проблемы с инструментом, да? — Кроули упёрся рукой за своей спиной, чтобы немного снять напряжение с рёбер. — Азирафаэлю хватало, — бросил кость ему Габриэль, и постучал по своим губам пальцами. — Не забудь оценить и это его умение. На безрыбье… Габриэль не успел договорить, как мимо его головы что-то пролетело. Звон стекла оглушил его на мгновение. К ногам посыпались осколки больничного стакана. Кроули, который сидел на коленях, подобравшийся весь, медленно опустил правую руку и сжал на пробу пальцы. На лице его мелькнула досада. — Эх, промахнулся, — золотые глаза пытались прожечь в Габриэле дырку. — Одним глазом тяжело целиться. — Так реагировать на правду… — Габриэль будто пытался его пристыдить, но выражение его лица осталось невозмутимым. — Ты никогда вроде не отличался привычкой донашивать чужие вещи, неповторимый Энтони Дж. Кроули. С чего вдруг потянуло на секонд хенд? — Он изначально был моим! — сорвался на крик Кроули, порываясь встать с кровати, и металлическая капельница потянулась за ним, катетер сдвинулся, и на белом пластыре поступила кровь. — И что случилось? — Габриэль также подался вперед, и мерзкая ухмылка снова появилась на его лице. — Потерял? Азирафаэль и Баал медленно шли по коридору. Между ними повисло напряженное молчание. Оба держали в ледяных ладонях стаканчики с ужасным больничным кофе. От одного только запаха желудок делал кульбит и застревал в горле. Но на удивление, это помогало прийти в себя, очистить голову от лишних мыслей. Ссадина на щеке Азирафаэля пощипывала от воюющего антисептика, а карманы пальто оттягивали личные вещи Кроули, которые ему отдали в машине скорой. Мобильник, кошелёк, дорогие часы, несколько колец и маленький деревянный ангел на простом чёрном шнурке, на лакированном боку которого остался бордовый подтёк. Баал то и дело косилась на молчаливого парня с расстроенным взглядом синих-синих глаз. Так много хотелось спросить: и про случившееся, и про уход Кроули со съёмок, и про… про все вообще. Девушка не видела у своего подопечного такого взгляда никогда. И уж точно он ни за кого из своих любовников раньше не бросался в драку. Врач уверил их, что ничего серьёзного у Энтони не было. Отбитые ребра, сотрясение, ушибы и синяки от ударов, оттесанная об асфальт спина, резаные раны на лице и руках — страшно выглядит, болит адски, но пройдёт одним прекрасным днем. Пройдёт и оставит после себя едва ли белесые следы. Одна глубокая рана, правда, была, да, над правым глазом. Врач только качал головой — чудом повезло, что осколок не задел глазное яблоко. «Везучий, потому что, сукин сын» — процедила сквозь сжатые зубы Вельзи в тот момент и дрогнувшими пальцами вытащила пачку сигарет. Пока медсестра обрабатывала порезы и ставила капельницу, они вдвоём отправились на поиски автомата с кофе. Баал наверное и прицепилась бы к парню, но она заметила предупреждающий взгляд одного золотого глаза, когда выходила из палаты. И почему-то этот взгляд ей не понравился. Не хотелось рисковать. В голове всплыло в тот момент, что мальчишка на кровати, на минуту, несколько лет выживал на улице в одиночестве. И не стал убийцей только благодаря их покровителю, что привёл однажды красивого — правда худоватого для своих лет — парня в агентство и вручил его в руки растерявшейся девушке. Она несколько лет собиралась с духом, чтобы спросить у Кроули о шрамах на внутренней стороне его предплечий. Так и не собралась. — Мне очень-очень жаль… — вырвал Вельзи из мыслей дрожащий тихий голос. Она повернулась к собеседнику и увидела блеснувшие в глазах слезы, вспыхнувший на скулах румянец, дрогнувшие губы. Она быстро выцепила признаки того, что очень не хотела бы видеть. Баал работала с благотворительным фондом, что защищал от домашнего насилия и буллинга. И она видела очень многое, что не хотела бы. Ее интуиция зарычала огромной опасной кошкой, забила хвостом по бокам. Девушка протянула руку и почти положила ее на ссутуленное плечо Азирафаэля, но грохот из палаты, в которую они собственно и шли, мгновенно отвлёк ее. Послышались крики, звон стекла. Уши обожгло равномерное раздражающее пищание прибора. На одной панической ноте. Кофе выпал из рук Азирафаэля. Стаканчик, словно в замедленной съёмке, устремился на пол, ударился донышком о белоснежные плитки. Крышка соскочила, и кофе выплеснулось наружу, орошая брызгами все вокруг. Когда Баал смогла оторвать взгляд от упавшего стаканчика, Азирафаэль уже забегал в палату, расталкивая врачей. Его синие-синие глаза комично распахнулись от увиденного. И Вельзи наверняка отпустила бы по этому поводу несколько шуток: про оленёнка в свете фар, про выпавшего из гнезда совенка… Но она не могла тогда думать ни о чем, кроме как скорее добраться до палаты. Открывшаяся картина того стоила. Баал подумала, что сама стала похожа на лося перед несущимся джипом. Габриэль сидел на полу, зажимая разбитый нос руками. Его удерживали два врача, которые не давали броситься обратно на соперника, чтобы вбить в каркас кровати или задушить голыми руками — о чем, собственно, Габриэль не упустил возможность проорать, глотая свою же кровь. Ещё несколько врачей пытались успокоить пациента на больничной койке. О, это надо было видеть. Вельзи пожалела, что у нее нет с собой фотографа. Кроули олицетворял собой все понятие ярости. Перед ними была не обычная фотомодель, нет. Это была настоящая фурия, которую никчемные людишки прервали в момент, когда она несла справедливость. Швы на лице Энтони разошлись, и кровь снова текла по его щекам и подбородку, впитываясь в тонкую голубую сорочку с завязками на спине. В одной руке парень на манер пики или копья держал стойку своей же капельницы. Ядовитые золотые глаза блестели ненавистью — или же это было от температуры — и на лбу сверкали капельки пота. С пальца парня слетел датчик прибора, который все не затыкался и завывал на одной ноте. Худые загорелые колени — края сорочки задрались на бёдрах — скользили по светлым простыням, ноги Энтони разъезжались от слабости, но он снова и снова подбирался, чтобы казаться выше. — Только сунься к нам! — за рычанием было очень сложно разобрать чужие слова. — Только подойди к нему, выродок, я тебе переломаю все кости. Отпустите меня, ну! — Кроули вырывался и пытался выпутаться из рук, что настойчиво хотели уложить его обратно. — Здесь работать кто-нибудь будет?! — сориентировалась Баал, выкидывая стакан в мусорку. — Охрана, уберите этого человека отсюда! Как он вообще прошёл? Вы забегаете, только когда здесь будет труп?! Ледяные команды Вельзи тут же оборвали хаос, воцарившийся в палате, и люди начали выполнять свою работу. Наконец-то. Азирафаэль бросился к постели, не бросив ни одного взгляда на человека на полу. Фиалковые глаза блеснули злостью, но… кого это интересовало в тот момент? Азирафаэль осторожно разжал ледяные пальцы, что сжимали рукоятку стойки — она с грохотом упала на кафельный пол — и вместо этого переплел со своими. — Тише, тише, — затараторил парень, положив ладонь на обжигающе горячую щеку, как бы только не задеть раны — и повернул Энтони к себе лицом. — Все хорошо, успокойся. Тебе надо лечь, ты вредишь сам себе. — Я убью его, — ощетинился Кроули, но осторожные прикосновения и такие родные глаза напротив уже делали своё дело, и адреналин почти выкипел в его крови. — Слышишь? Я разорву его на части, если он… Если ты… Энтони совсем запутался и обессилено упал на подушки. Азирафаэль вместе с молодым врачом придержали его за затылок и уложили. Врач выдохнул что-то вроде: «Вы только не уходите, сэр!» и принялся ставить укол и закреплять катетер на сгибе локтя другой руки — на левой вместо катетера остался только кровоподтёк. Азирафаэль опустился на колени, не отпуская руки Энтони, и он говорил какие-то глупости об их детстве. Кроули дышал тяжело, прикреплённый обратно датчик шкалил от показателей, но стервец улыбался и даже пытался что-то отвечать. — Да уберите его отсюда! — не выдержала Баал, глядя как мужчину выводят из палаты, на ее взгляд слишком медленно. — Ещё раз увижу здесь кого-то постороннего, ваша больница от исков не отмоется! Доступ в палату только для меня и медицинского персонала. — Баал! — рявкнул хрипло Энтони, и снова этот взгляд, от которого подкашиваются коленки и вдруг так холодно-холодно в палате. Девушка передернула плечами и устало помассировала висок. Головная боль снова вернулась. Ей все-таки нужен был кофе. Нормальный кофе, чтобы не сорваться на страшное убийство двух и более лиц с последующим осквернением тел. — И для мистера Фэлла, — выдавила она кисло, закатив перед этим глаза. Вельзи посмотрела на бледного парня около развороченной кровати, глянула на своё отражение в зеркальной стене палаты и обреченно вздохнула. Телефон нашёлся в кармане, а в нем — номер круглосуточной доставки еды. Ее диетолог убьёт за такие выкрутасы, но сейчас… Сейчас Вельзи хотела только кусок холодной пиццы и горячий кофе. Черный, как ее глаза, и сладкий… как любовь двух людей, лежащих на простой больничной койке. «Не кладите в утренний кофе прошлых воспоминаний. Лучше добавьте в него сахар будущих надежд.» — вспомнила девушка, выходя из палаты и медленно затворяя за собой шелестящую дверь. Она была уже такая большая девочка, давно разучившаяся верить в сказки. И однажды она — как и многие в этом проклятом городе — лежала в большой дорогой постели в огромной квартире, видела над собой золотые глаза с вертикальными зрачками, чувствовала сбитое дыхание на своем плече… но никогда она не слышала таких мягких и ласковых интонаций и слов, обрывки которых ухватила на выходе. И горечью во рту, на самом кончике языка, появился привкус зависти и одиночества. И самого дорогого кофе. Черного, как человеческая жизнь. Самая лучшая из всех наук — Наука сжигать мосты. Что с ними будет завтра с утра Знаем и я, и ты. Но будущее не любит Когда о нем говорят. И собаки на заднем дворе Давно уже спят.