Хроники Конца Света, который не случился.

Истекают разлукой закаты Где-то там, за чертой сентября. В этом осень одна виновата, И, наверно, немножечко я. Пролетевшее лето не вечно, И горят между нами мосты. Виновата ли осень? Конечно. И, наверно, немножечко ты. (c) Relaxa — Поехали к морю? — говорит однажды утром Волк, обнимая двумя ладонями чёрную пузатую чашку с ароматным кофе, и книга падает из рук Серафима, вместе с его поломанным старым сердцем. После тяжёлого задания Кроули, на которое его отправили так спешно, едва ли проходит месяц. Месяц многочисленных обследований — как улыбчивого контрабандиста в забавной красной шапочке, так и его верного желтоглазого снайпера — анализов, курсов витаминов и нескольких нервных срывов. И все эти тридцать дней за спиной Кроули — будто призрак из старых легенд — маячит тень прошлого. Далекого и не очень. Он больше молчит и меньше спит, хотя на этот счёт врач определенно имеет своё однозначное мнение. Но Волк до глубокой ночи лежит в постели, подложив под голову локоть, и просто смотрит: в потолок, где пляшут длинные изогнутые тени уличных фонарей; на свои руки, упавшие на одеяло; и — когда Азирафаэль этого уже не видит — на своего любовника, устроившегося под самым боком. Сквозь сон Серафим едва чувствует, как его волос касаются горячие пальцы, а переносицы — сухие губы. Тени этих прикосновений преследуют весь следующий день, согревая вопреки холодному осеннему ветру. Месяц истекает, но тень из-за спины Кроули никуда не исчезает. Он просыпается, сутуля плечи от тяжести, и падает перед сном в постель, не в силах больше ее таскать. Эта тень цепляется за дверные косяки, роняет на пол книги с тумбочки и дергает шторы. Азирафаэль несколько раз тянулся, и ему казалось, что он вот-вот схватит этого призрака за лохмотья или хвост. Но кроме воздуха там ничего нет, а прикосновение тут же перехватывает Кроули, заключая встревоженного любовника в свои объятия. И опять молчит, только дышит в путанные кудряшки цвета первого снега. Он несколько раз проверяет входную дверь перед тем, как погасить в квартире свет, и дважды ставит сигнализацию, чтобы наверняка. Нет, он по-прежнему комментирует глупые фильмы, которые они скачивают из дешевого приложения на плазме, дразнит Габриэля за его вычурные укладки и дорогое пальто и готовит так, что иногда хочется буквально сжевать тарелку, лишь бы урвать еще хоть крошку. И со стороны наверное все нормально, это все тот же ехидный солдат, что однажды ворвался в их город… Но Азирафаэль за столько лет научился угадывать в старых дорогих вещах любой намёк на трещину, которая появится через пару дней после сделки, или на подделку, что ему пытаются скормить. И потухшие желтые глаза пугают его, глубокая морщина между бровей пугает его, тишина по вечерам в квартире пугает его. Кроули настойчиво подставляет ему лекарства под руки и нависает сверху, пока не убедится, что таблетки оказались точно в теле Серафима. Он, едва заживают ребра и голова перестаёт кружиться, запрещает Азирафаэлю носить тяжелые коробки с книгами и пакеты из магазина. На быстром наборе его нового мобильника стоит Серафим, Анафема, Габриэль, Баал, Хастур и кардиохирург, имя которого никто, кроме Волка, и выговорить не может. Не сразу, но Азиарфаэль замечает новую странную привычку своего снайпера — и втайне ей больше все же радуется, чем печалится — задрёмывая на заднем сидении такси — водить машину ему пока нельзя, и Кроули из-за этого изводит водителей — или на новом уютном диване в магазине Фелла, он невесомо кладёт указательный и средний палец на запястье Серафима. Только почувствовав подушечками мерный стук сердца, что бьется хрупкой птицей под кожей, он ненадолго забывается в тревожном сне. В кармане его кожаной куртки Шапочка находит измятую и потрепанную визитку психотерапевта. Он фотографирует ее на мобильный и долгие несколько дней сверлит фото взглядом, пока все-таки не решается позвонить. Мадам Трейси ни разу не напоминает ему квалифицированного врача, особенно со своими слишком пестрыми волосами и странными интонациями, но Габриэль — ему приказали поднять всю информацию на возможную аферистку — только показательно кривится, потому что — «уважаемая в высших кругах». И через несколько часов Азирафаэль понимает, почему. За игриво-фальшивым образом оказывается вдруг очень умная женщина, что видит не просто насквозь — заглядывает под кожу и перетряхивает все, даже самые страшные мешки в дальних углах души. И когда Серафим думает, что ему нужно срочно уносить ноги, пока его не разобрали на составляющие элементы, Мадам Трейси вдруг улыбается ему и берет за руку. «ПТСР», — говорит она за чашкой чая, устало снимая очки в тонкой оправе. — «Нервное истощение, навязчивые мысли». Самое главное, что падает на пол сияющей монетой: «Он справится», — говорит она. — «Ради Вас он справится». И Азирафаэль начинает смотреть еще глубже, как она посоветовала ему. Потому что и правда, на худом лице, с которого давно уже сошёл бывалый загар, появляется вполне нормальная человеческая улыбка, стоит только Серафиму вернуться домой. И каждый раз она на ноль целых и черт его знает сколько сотых — чуть шире, чем вчера. И засыпает Волк каждой ночью на пару секунд раньше, и от громких звуков вскидывается немного меньше. И плечи с каждым наступившим утром чуть меньше сутулятся. А когда на руках у Серафима оказывается выписка, что его сердце снова работает в штатном режиме, а дотошный снайпер — перед тем, как его выгоняют из ординаторской пинками — верит, что оно — это самое изношенное старое сердце — не остановится в ближайшие года, то Волк прижимает свою Красную Шапочку к входной двери всем своим обжигающе горячим телом, дышит в покрасневшие губы… и Азирафаэль наконец не проваливается в пустоту, что зияла эти тридцать дней на месте золотых глаз. И Серафим ловит губами холодные старые жетоны, что покачиваются на сильной шее, а Кроули с тихим рычанием впивается зубами в нежное круглое плечо. И это, черт возьми, так хорошо и сладко, что сердце заходится в умопомрачительном стаккато. И пусть утром Волк снова путается в своих мыслях, проваливается в них как в омут — Азирафаэль кладёт ладонь между его лопаток, помогая еще на хрен знает сколько сотых распрямить сгорбленные плечи. Потому что это он может сделать. — Поехали к морю? — улыбается Кроули самыми уголками своих невероятных губ и смотрит прямо на любовника, а за его спиной, путаясь в тяжелых тучах, ненадолго показывается солнце. — В отпуск? — голос не сразу слушается Азирафаэля, и ему приходится сбиться на кашель, прежде чем продолжить. — К пальмам и дельфинам? Волк щурит свои страшные глаза и шумно выдыхает, приподнимая подбородок — и этот нехитрый жест заменяет ему смех последние тридцать дней. Азирафаэль не сразу это понимает и пугается, сначала, а потом думает, что наверное Кроули просто разучился смеяться. И ему просто нужно напомнить, как это делать. Из него так себе учитель, но Серафим старается изо всех своих сил. И последние пару дней выдох будто бы становится дольше и отчетливее. — Твой отпуск я получу в лучшем случае на юбилей, — Кроули протягивает руку и привычно кладёт пальцы на внутреннюю сторону запястья любовника. — Нет, просто… к морю. Я смотрел по карте, тут вроде не так далеко. — Если у тебя нет других планов, — добавляет Волк и его рука напрягается, будто он вот-вот ее уберёт, но Азирафаэль кладёт свою ладонь сверху и удерживает лапу на месте. — Я очень давно не был у моря, — улыбается Серафим, ловит отражение своей эмоции на лице напротив и усилием воли заставляет сердце биться в правильном ритме. — Давай поедем. Чёрная рваная тень за спиной Кроули вздрагивает и мелко рябит, на злую радость Азирафаэля. «Поехали к морю» — говорит Волк, и Серафим представляет себе тихий выходной на скалистом берегу, возможно даже дождь, чтобы можно было забыть зонт в машине и прятаться вдвоём под старым утесом около бухты. Азирафаэль думает, что можно взять с собой термос с горячим шоколадом, чтобы пить его и обжигать обветренные губы, и обязательно старый дедушкин полароид, чтобы сфотографировать дикого Волка на морских просторах. И может быть, увидеть наконец эту навязчивую прилипшую к его душе тень. «Поехали к морю» — говорит Волк, и Серафим совершенно не понимает, почему они оказываются в веренице звуков и запахов. Адам и Варлок носятся по берегу, разыгрывая бой не на жизнь, а на смерть, между великими супергероями. У мальчишек полные карманы камней и мокрые до колен джинсы, но на лицах такие широкие улыбки, что ни у кого рука не поднимается прервать их игру. Габриэль, сменивший своё любимое пальто на обычную серую куртку — от греха подальше — возится с костром. Пламя радостно пляшет, мечется на ветру из стороны в сторону, швыряет искры в серое набухшее небо. Около ног Габриэля стоит ведро с зефиром, и лежат пакеты с панированной рыбой. Что еще можно есть на берегу моря, правда же? Габриэль гордо проводит рукой по волосам, Хастур раздраженно закатывает глаза. Баал ходит у самой воды, разбивая волны своими тяжелыми ботинками. Ее голые колени краснеют от холода, а по бёдрам стекают соленые капли. Большая белая куртка на ее плечах развевается, словно крылья. Вельзи то и дело ловит равновесие, вскинув руки в стороны, и красные подтяжки, спущенные с плеч, покачиваются при каждом шаге. Хастур наблюдает за ней краем глаза, сидя на капоте иномарки Габриэля и курит. Парень медленно выдыхает грязный дым в небо и щурится от спокойствия, что разливается по телу. На нем старая потертая куртка Лигура, на которой солью оседает влага, а в кармане — мятое бумажное письмо. Хастур сжимает его свободной рукой и затягивается снова, до рези в глазах. К Баал подбегают сыновья, кружат вокруг нее неуправляемой стаей, хватают за руки и смеются, перетягивая девушку между собой. Габриэль кричит им что-то показательно сердитое, но тут же сбивается на улыбку. Азирафаэль захлопывает пассажирскую дверь Бентли, прижимая к груди тёплый клетчатый плед, и его взгляд мечется по пляжу. Искомое он находит чуть вдалеке. Волк стоит на холме, обхватив себя за плечи руками. На нем безразмерная вязаная коричневая кофта, которую привезли братья, и ветер дергает его за алые пряди. Парень смотрит на горизонт, не двигается, будто даже не дышит. Но его подбородок высоко поднят, а глаза широко раскрыты. И это, наверное, самое лучшее, что Серафим видел за последние тридцать четыре дня. Азирафаэль идёт к костру, чтобы расстелить на полукруглой скамейке тёплый плед. На него тут же падает Баал, кутая замерзшие ноги, и Хастур, прижимаясь к ней сильным плечом. Габриэль подходит к ним, чтобы вручить каждому по небольшому стакану с горячим сладким чаем, от жара которого ломит пальцы и колет плечи. Серафим оборачивается, чтобы позвать ближе к теплу, чтобы согреть, но холм пуст. Ветер кидает на него волны, разбивает брызги, и нет ничего, кроме бесконечной воды. Паника подступает к горлу, и кажется, будто тень оказалась рядом, наконец дорвалась, чтобы отомстить. Азирафаэль оборачивается резко, его взгляд мечется по дороге, убегающей вдаль, по длинным фьордам, по опушке рощи, что раскинулась недалеко. Он успевает заметить яркий всполох алых волос, прежде чем Волк теряется за деревьями. Он улыбается остальным, отставляет стакан и быстрым шагом идёт по следу, превращаясь из Красной Шапочки в беспощадного охотника. Его ведут инстинкты и страх. Габриэль, кажется порывается идти следом, но нежная, а от того невероятно сильная рука жены удерживает его на месте. Умная девушка, потрясающе умная. Роща разрисована каким-то сумасшедшим художником. Она сияет всеми оттенками красного и золотого, и стоит ветру пронестись в кронах, цвета взрываются калейдоскопом узоров. Узкие тропинки петляют между деревьями, путаются между собой и сбегаются в небольшую площадку в самом центре. Именно в ее центре Азирафаэль и видит Волка. Парень стоит, запрокинув голову и подставив лицо хмурому небу. Порывы ветра дергают его за рукава кофты и за волосы, ударяют в спину и под колени. Под ногами Серафима шуршат листья, пока он поспешно идёт к Кроули, и он уже открывает рот, чтобы окликнуть потерявшегося любовника, когда над головой что-то оглушительно свистит. На пляже радостно вскрикивают братья, уворачиваясь от особо большой волны, взрослые, ругаясь сквозь зубы, спасают сладости и стаканы с чаем, забираются на парапет, чтобы уберечь обувь. Порыв ветра, взметнувший воду, несётся дальше и врезается в рощу, сбивая с деревьев самые слабые листья. В это же мгновение Кроули оборачивается всем телом, и нежная улыбка украшает его губы. Волка накрывает листопад, листья смешиваются в один поток: желтые и красные, яркие и тусклые. Они пожаром вспыхивают в воздухе, утягивая в самое сердце вихря улыбающегося Энтони. Азирафаэль на мгновение сбивается с шага, с ужасом наблюдая, как сгорает человек там, впереди. Он вытягивает руку вперед, пытается дотянуться до мерцающей перед глазами картинки. Изо рта вырывается вскрик, и мужчина бросается вперед, переходит на бег — и плевать на дыхание, застревающее в горле — он пытается раздвинуть огонь, пробиться сквозь него, а пред глазами мерцает красное марево… пока на пути вдруг не оказывается чужое горячее и довольно жесткое тело. Волк охает сдавленно, обхватывает Азирафаэля за плечи руками и заваливается на спину, принимая на себя вес любовника. Они вдвоем падают на разноцветный ковёр из шуршащих листьев, и ушей Серафима касается хриплый мягкий смех, от него мурашки по всему и телу и очень горячо в груди. И руки на спине тоже очень тёплые, и губы, что касаются виска. Азирафаэль медленно успокаивает дыхание и чувствует под щекой биение чужого сердца. И привычка Кроули становится вдруг такой понятной, потому что только чувствуя этот ритм под руками, ты понимаешь, что живой. Что вокруг самый настоящий мир. И ты в нем живешь. — Ты куда ушел? — упрекает Серафим, согреваясь в заботливых объятиях. — Я знал, что ты пойдёшь за мной. Хотел посмотреть листопад вместе с тобой, — Кроули ласкает кончиками пальцев нежную шею и не отрывает взгляда от хмурого неба. — Ты мог просто позвать, — Азирафаэль все еще немного напуган, и влажное дыхание, что касается волос, успокаивает. — Знаешь, я всегда думал, что листопад — его запах и его звук — то, что надо, чтобы обозначить смерть, — Серафим слышит, как рождается звук в чужой груди за секунду до того, как слова слетают с сухих обветренных губ. — Пара секунд прекрасного полета до того, как лист упадёт на землю и его жизнь закончится. «Как у меня» — остаётся висеть в воздухе тяжелым камнем, который занесла над ними чёрная грязная тень. Азирафаэль приподнимается, чтобы взглянуть в лицо любовника и, возможно, придумать, как опровергнуть это, но неожиданно сильные руки удерживают его на месте, прижимают даже еще ближе. — Но, вернувшись, я понял… — улыбка звучит в голосе Волка, и вместе с шумом моря — это лучшее сочетание, что когда-либо слышал Азирафаэль. — Листопад — это начало, первый полет, самый смелый шаг, который определяет новый виток жизни. Это первый вдох из сотен тысяч тех, что будет дальше. Волк мягко поднимает лицо Красной Шапочки двумя ладонями, и на его лице снова горит осенним огнём мягкая улыбка. Он приподнимается и садится, чтобы тут же уронить Азирафаэля в свои надежные объятия и поцеловать его тёплые, чуть влажные губы. У них промокают брюки от сырости и пачкается новая кофта, но это все мелочи. Тень, маячившая за спиной Волка, становится совсем прозрачной. Она еще пытается бороться, цепляется за него когтистыми лапами, но она обречена. И Азирафаэль об этом знает. Под их руками шуршат листья, а вдали шумит море. Братья смеются, воюя за очередной кусок рыбы, а Хастур сидит около воды, вчитываясь в темные буквы на белоснежной бумаге. И он улыбается, сжимая зубами последнюю сигарету. — Полетаем вместе? — шепчет тихо Волк, прижимаясь своим лбом ко лбу Красной Шапочки, и его золотые глаза горят изнутри зачарованным светом. Деревья сбрасывают на них еще листьев, и самые маленькие путаются в кудряшках Азирафаэля. Они с Кроули целуются посреди раскрашенной осенью рощи, пока их не окликает Габриэль. Он показательно закрывает руками лицо и зовёт их есть, потому что «я что, зря колошматился с этим чертовым костром?!». И Волк ест зефир с рук Азирафаэля, заваливается на спину, потому что слишком горячо и кусок выпадает прямо изо рта. И смеется. И наверное надо отправить корзинку с цветами для Мадам Трейси. И набрать немного морских камней с собой, чтобы положить их на небольшой полочке в изголовье кровати. Чтобы в следующий раз «Поехали к морю?» означало… … поехали домой. Ведь совсем скоро наступит зима. Исчезаю в огне листопада, Ты уходишь за стену дождя. В этом осень опять виновата, И, наверное, ты или я. Это осень во всём виновата, И, наверно, немножечко мы, Что любви нашей вкус горьковатый, Что рукою подать до зимы. (c)Relaxa