Хроники Конца Света, который не случился.

Мы лучше пожестим и будем жалеть, Чем так всю жизнь проспим в бронежилете. Останемся собой, больше тогда нет. Только рядом с тобой меня торкает. К сожалению — а может, конечно, и к счастью — каждое существо появляется на этот свет без малейшего представления, как тут все устроено. Ни свода правил в самом начале, ни загрузочного экрана… Даже мудрого наставника, который невидим ни для кого. Вот тебе тело, вот тебе время — ну а дальше разберешься сам. И приходится разбираться, только вот кнопки «сохранить» нет. Или она поломалась так давно, что никто уже и не вспомнит. Существо, шалея от качества картинки, текстур и звука, пытается разобраться в управлении и механике: вот так ходят ноги, вот так моргают глаза, а вот таким образом можно издавать звуки… Основные навыки осваивать одно удовольствие, а вот дальше дело только в удаче. Если она повернется к существу своим милым и нежным лицом, то ему достанутся внимательные родители, неплохие друзья, а главное — путеводитель по миру чувств, которые придётся потом всю игру —- простите, конечно жизнь — испытывать, хрен спрячешься. А если не фортануло… Ну что ж, тогда существо будет спотыкаться о грабли и свои собственные ошибки, разбивать близким сердца, разбивать себя на сотни частей. По игровому миру шагают такие разные люди. Одни — умные, другие — не особенно. Кто-то давным-давно постиг все переплетения в своей душе, вытащил все наружу, рассмотрел и положил обратно, чтобы просушить на солнышке. Кто-то же, словно темноты в детстве, боится зайти туда, глубже. Боится тех, кого увидит там, с кем придётся сражаться — эти боссы слишком высокого уровня, без шансов на победу. И кнопка «сохранить» все еще сломана, даже надпись стерлась. Эта неизвестная часть зарастает сорняками, там обустраивают себе домики грызуны и змеи — это они шипят там, когда наступает ночь, пока не зажмёшь уши руками изо всех сил. От этого шипения хочется бежать прочь, срывая двери с петель, разбивая окна. Бежать от самого себя — незнакомого, неизвестного. Того, кто почему-то знает все правила, но играет не по ним… Лето было жарким, знойным, таким потрясающе вкусным. Каждое утро в окна забивалось солнце: раскидывало свои лучи по всем доступным поверхностям, играло бликами на стёклах фоторамок, грело постель и слепило глаза людям. К полудню небо затягивали холодные тяжёлые тучи, клубились над городом, наседали друг на друга, словно боялись, что им не хватит места. Солнце, оскорбленное таким соседством, обижено отворачивалось, жаловалось своему брату — Ветру — и тогда взгляду замученных жителей города открывалась бурная и эмоциональная ссора. Грозы в те дни бушевали нешуточные, приходилось и окна закрывать, на всякий случай, и магазинам раньше запирать двери. Люди спешили поскорее укрыться в домах, под защитой надежной крыши и четырёх крепких стен. Вода заливала улицы, превращалась в небольшие озёра прямо в самом центре города. Вода стекала по стёклам и стенам, скапливалась в мусорках и пепельницах около офисных зданий. Она будто пыталась облегчить страдания измученному жарой городу, пропитать его полностью, пока снова не наступит утро. Вечерние сумерки были самым сладким временем, которое с жадностью ждали все. Температура падала достаточно, чтобы выбраться из плена квартиры наружу, не опасаясь схватить солнечный удар, но и недостаточно, чтобы пришлось хватать куртки или тёплые свитера. Люди бродили туда-сюда по улицам, болтали босыми ногами в лужах, жевали на ходу горячие крендельки, бросая крошки уткам и голубям. Парочки забирались на крыши, чтобы полюбоваться ярким закатом, сочными оттенками алого, украсившими небосвод. Люди смеялись и шутили, фотографировались и снимали видео, чтобы после отправить кому-то далеко-далеко, по кому так сильно тоскует сердце. Полумрак укутывал город в заботливые объятия, окружал запахом лета и счастья, подслушивал смешные истории, рассказанные шепотом на лавочке в парке, провожал одиноко бредущих людей до дома, стелясь под ноги легкой прохладой. Они смогли выбраться из постели только вечером, когда шторы в спальне потревожил любопытный ветер. Он ворвался в комнату, вскидывая их до самого потолка, опрокинул стул и попытался сорвать одеяло с постели, но куда ему, шальному и молодому… загорелая рука вовремя успела поймать ткань за самый край — острые ногти едва не разорвали мягкий шёлк — и натянуть обратно. В полумраке опасно сверкнули два желтых глаза с вертикальными зрачками: они внимательно изучили спальню, будто в ней и правда мог кто-то спрятаться, и ветер поспешил убраться прочь, по пути вытащив шторы на улицу, пачкая их в грязной дождевой воде. В комнате царил бардак. Вещи валялись на каждом шагу: бесформенной кучей два пиджака — чёрный и белый, раздражающим контрастом — и измученная нетерпеливыми пальцами алая, словно пропитанная кровью, рубашка; поношенная, но от этого не менее любимая жилетка покачивалась на краю стола — это было максимум заботы, которую могли ей обеспечить этим утром… Солнцезащитные очки одиноко брошенные на ковре, с покореженной дужкой и длинной трещиной через оба стекла — пожалуйста, даже самые добрые люди когда-нибудь теряют терпение. Ради любого божества, они сами были не совсем в порядке! Тонкие запястья покрывали темные следы от пальцев, слишком сильно вдавленных в порыве, а ладони — полукруглые следы от ногтей, признак нетерпения и бессилия. Бёдра подрагивали от усталости и напряжения, икры сводило судорогой, поясницу ломило. Но в крови, словно самый элитный наркотик, блуждало счастье, затмевая собой все остальное. Слепое долгожданное счастье. Кроули еще раз обвёл комнату сонными глазами, всматриваясь в очертания предметов. Размытое после сна зрение никак не хотело фокусироваться. Мужчина завалился на бок, не сдержав тихого вздоха от тянущей неги, и потянулся к своей рубашке. Его рука бессильно упала на ковёр, когда демон почувствовал осторожное прикосновение к выступающим под кожей позвонкам. Кроули тихо застонал, зарываясь лицом в подушку, вдыхая жадно смесь их запахов, мечтая только об одном — пропитаться им навсегда, укрыться как одеялом и никогда не вылезать. Нежный смех заполнил комнату, отразился от стен, ударился о потолок и обрушил на измученного демона весь мир, погребая под осколками реальности. Азирафаэль шевельнулся рядом — под ним слегка прогнулась постель — повернулся на бок и коснулся горячими губами шеи демона, чуть выше косточки. Загорелая кожа покрылась мурашками, которые невозможный ангел тут же поспешил накрыть ладонями. Окаменевшие плечи под руками мгновенно расслабились, Кроули буквально таял от прикосновений. Будто раскаленная солнцем вода, перетекал и менял форму, отзываясь хриплым тяжелым дыханием и звуками, названия которым ни одно живое существо еще не придумало. Кроме Азирафаэля. Он потянулся чуть выше: для этого пришлось приподняться на локте, хотя рука первый раз и подогнулась — да ладно вам, он тоже устал, шесть тысяч лет все-таки! — и уткнулся носом в жесткие рыжие волосы. Ангелу всегда было интересно — чем они пахнут? Солнцем? Огнём? Кровью? Азирафаэль улыбнулся, прихватывая одну из прядей губами. Без разницы, ведь теперь они пахли им. И он бросит Мир в огненную пропасть, но больше никогда не позволит этому измениться. До кухни они добрались, когда уже во всю господствовала ночь. За окном горели желтые фонари. Взбалмошный ветер дергал и хватал их, покачивая из стороны в сторону. Большинство магазинов закрылись окончательно, работали только маленькие уютные кафешки и бары, охраняющие уставших за день людей. Но в их квартире свет не горел, незачем было разбивать всю эту нежность лишними деталями. Зачем? Азирафаэль сидел на стуле, и его босые ноги холодил пол. От рубашки Кроули немного тянуло дымом и она была узковата, но ангел наотрез отказался надевать что-то другое. Это была не просто рубашка, это была метка, клеймо, обещание, клятва… Называйте это своими дурацкими бессмысленными словами как хотите. Важно было только что, что Азирафаэль спокойно сидел в этой самой рубашке, не скрываясь ни от кого. И это мог увидеть каждый — сверху или снизу — если бы бросил взгляд. Если бы осмелился, черт побери. Кроули сидел на полу, около ног Небесного Воина. Он натянул не глядя джинсы, но не стал тратить и секунды, чтобы застегнуть их. Жесткая ткань так и норовила соскользнуть, оголяя впадинки над ягодицами и покрытую длинными тонкими царапинами кожу. Демон обнимал обеими руками колени Азирафаэля, то и дело припадая к ним сухими губами. Шептал что-то на латыни, от чего мелкие волоски на шее ангела вставали дыбом. Пальцы Змия скользили по нежной коже бёдер, спускались до щиколоток, проводили по своду стопы. Тот же путь повторяли, чуть погодя, губы. Азирафаэль тихо смеялся, закрывая ладонью рот, поджимал пальцы на ногах, запрокидывал голову, глядя слепо в потолок. Мир мог прямо сейчас полететь прямиком в Ад, ангел бы не дернулся, даже не повернулся бы на отчетливый звук крушения. Приближалось утро, и впервые за тысячи лет, им не нужно было разбегаться в разные стороны, ругать себя за вырвавшиеся слова, за прикосновения, которые было не сдержать. Впервые, за сотни их жизней, ночь тянулась медленно и не имела привкуса горечи и боли. Азирафаэль жевал блинчики с мёдом, находя их на ощупь пальцами. Сладость оседала на губах янтарными липкими каплями. Ангел жмурился и облизывался, снова и снова. Кроули ловил его руку, тянул на себя, чтобы собрать мед языком, скользя по шершавой ладони и костяшкам. Отдельного внимания удостоились и жесткие мозоли от рукоятки меча: практически невидимые невооружённым глазом, но Кроули знал… Он помнил и столько времени сходил с ума. У него мечты сбывались с такой скоростью, будто демон стоял на крыше скоростного поезда, и через каждые сто метров висели щиты-указатели, что били его по голове. Спасибо, пожалуйста. Азирафаэль в очередной раз опустил голову, сдерживая дрожь от нежного прикосновения под коленом, и краем глаза увидел тень. Призрак двух больших крыльев, что распластались по полу, упираясь в стены и холодильник. Горло сдавило от мысли, что демон настолько утратил себя и утонул в эмоциях, что опустил все свои щиты, сбросил защиту. Он вдруг оказался перед ангелом целиком и полностью, обнаженный и телом и душой — той самой, изломанной и разбитой — настоящий. Азирафаэль резким движением опрокинул стол в сторону — он тоже умеет терять контроль, здравствуйте — и соскользнул на пол, заключая Кроули в объятия. Губы были липкими и сладкими, демон в его руках — костлявым и нетерпеливым, пол — холодным и жестким… А любовь… А любовь была долгожданной. И такой, мать твою, заслуженной. Оставим поездам ритмы вечных тем. Всего себя раздал, всего себя не тем. Не ждал, что ты влетишь, и все что было — рухнет. Когда вот так сидишь на моей кухне.