Тень на стене

Не плачь, не смоют слезы кровь на белом мраморном полу Ладони странников-ветров развеют стылую золу Как семена степной травы, что прорастают жаждой жить Пусть крылья белые мертвы — держись, прошу тебя, держись Тэм Гринхилл "Дорога за Предел"

На втором курсе Гарри внезапно осознал, что он смертен — и именно после второго курса начал видеть фестралов. У него была на этот счёт своя теория, которой, впрочем, он ни с кем никогда не делился. До этого в прекрасной магической школе Хогвартс он жил, как в сказке — жил, веря, что именно с ним никогда ничего не случится. Смерти происходили где-то там — в прошлом, в поколении его родителей, с другими людьми — не с ним. Он же уже пережил в детстве одну смерть, ведь так? Разве этого не достаточно для одной жизни — так думал первокурсник-Гарри, для которого его жизнь заиграла внезапно яркими красками — и раньше, чем он рассчитывал. Гарри рос мечтательным, но прагматичным мальчиком. Возможно, кому-то его мечты показались бы довольно… простыми. Большой тёплый дом с библиотекой (в которой непременно должен быть камин, маленький столик и пушистый персиковый ковёр), красивая тёплая женщина, которую он был бы счастлив называть своей женой. Возможно, она не была бы писанной красавицей, но её улыбка обязательно освещала бы весь мир — такой представлял её себе Гарри — с тысячей маленьких морщинок вокруг глаз, олицетворявших её солнечную улыбку. Гарри знал, что его родственники никогда бы не потратили деньги на его достойное обучение, даже если деньги эти у них были — дядя Вернон и тётя Петунья всё копили на Даддлика. Сначала на бесконечные игрушки, затем на школу и обучение в Воннингсе, понемногу собирали деньги на дом, не замечая, что вместо своего сына под прикрытием безнаказанности растят совсем незнакомого им человека. Для Гарри же не оставалось ничего — не только денег и новых вещей, но и крохи воспоминаний о матери. И если по малости лет Гарри ещё пытался что-то выспросить у тёти Петуньи, то затем начал откладывать деньги на частного детектива — всё, что смог найти на улице или выменять у сверстников. Сумма под заветной половицей набиралась небольшая, но Гарри знал твёрдо — большие деньги начинаются с маленьких дел. Он собирал на детектива, который рассказал бы ему о его отце и о его маме, какими они были людьми. Ещё Гарри надеялся отыскать какие-то старые фотографии — но это было из разряда несбыточных мечтаний. Сколько бы Гарри не расспрашивал дядю с тётей — всё заканчивалось скандалами, криками и дополнительными часами в чулане. И злорадствами Даддли. И всё бы ничего — к крикам и ссорам Гарри в общем-то привык, как и к тому, что во всём всегда виноват он — но никакой новой информации Гарри так и не получал. Он сам не понимал, как так выходило: набравшись в очередной раз смелости, он подходил к тёте Петунье, полный решимости в этот раз точно получить ответы на все свои вопросы, но каждый раз уходил ни с чем. Тётя Петунья говорила ему: «мы нашли тебя на крыльце в корзинке, завёрнутым в одно одеяло. Ох, я тысячу раз рассказывала тебе, но так и быть, расскажу ещё раз». Она всплёскивала руками и заваривала чай, и у Гарри появлялась надежда, что уж в этот-то раз он узнает хоть что-нибудь. Единственный раз это сработало — когда Гарри тайком подлил тёте Петунье в чай виски дяди Вернона — уж и влетело ему тогда! Гарри плакал потом в своём чулане так, чтобы никто не слышал, но никогда не сомневался в том, что оно того стоило. — Её убили… эти, — голос тёти Петуньи был наполнен отвращением напополам со страхом, когда она невидяще сжимала в руках кружку с не-чаем. — О, она была так очарована! Говорила, наконец она живёт в том мире, который ей предназначен! Что обретёт счастье! Я пыталась открыть ей глаза, но она говорила, что я просто завидую ей. Что мне не понять… Куда уж мне… — тётя Петунья отпила ещё чаю так, как пьют люди коньяк в баре. Гарри не думал, что она опьянеет так быстро. — И этот её… был оттуда же. Его родители были такими же, и к чему это привело? Я даже не видела их ни разу, и Лили никогда о них не рассказывала — видать, и сама не встречалась. Как же — пришлая! Её-то семья была нормальная, и все они это осуждали. Оооо… они могли говорить что угодно, её новые дружки, но я-то знала, что все они осуждали нас — меня, её сестру, её родителей. Лили будто не видела этого всего… и не думала вступаться за нас. Просто называла это шутками. Да уж… над шутками обычно смеётся ещё кто-то, кроме шутников. Они заявились прямо к нам на свадьбу, называли себя Мародёрами… — Гарри уже немного боялся, но продолжал подливать чаю тёте Петунье — ещё ни разу ему не удавалось вытянуть из тёти столько слов. Он ловил каждое с жадностью и складывал в задний карман памяти, чтобы потом просмотреть ещё раз. — Зачем?.. Вот скажи мне, зачем?.. — с неожиданной злостью тётя Петунья посмотрела на Гарри. — Она говорила, у неё теперь другая жизнь, но заявилась ко мне на свадьбу… Я так надеялась, что она пришла помириться. Я… я обдумывала слова извинений… — в глазах тёти стояли слёзы. — Господи… господи, какая же я была дура… до последнего верила в волшебный счастливый конец. Да только в оригинальных сказках всё не так, глупый Гарри. И старшие сёстры Золушки отрезали себе пятки, только для того чтобы принц отказал каждой из них, — тётя стискивала длинными пальцами кружку, и было что-то зловещее в том, как она побелела, и как одинокая слеза катилась по её щеке — будто она упивалась этими воспоминаниями в той же мере, что и ненавидела их. — И Спящая красавица проснулась уже с ребёнком, — тётя открыла глаза. — Так и моё счастье внезапно обернулось… нет, не несчастьем. Но Вернон с тех пор ненавидит всё странное…. На этом моменте в кухню вошёл дядя Вернон, и тётя Петунья с рыданьями бросилась ему на грудь, а Гарри быстро смылся в чулан, чтобы всё записать, но ему потом всё равно влетело от дяди Вернона. Не больше, чем обычно — так же, как и всегда, дядя Вернон, казалось, был растерян, когда дело касалось сестры его жены. Потом Гарри долго искал в библиотеке информацию о сектантах, а также прочёл несколько основополагающих книг таких сект — и ужаснулся. Действительно, всё было именно так, как рассказывала тётя Петунья. Избранность — затем изолированность — а потом начиналась какая-то дичь. В некоторых случаях в таких сектах все люди оказывались в фактическом рабстве. В некоторых — все умирали, откушав яду из общего кубка. Гарри думал, что хуже всего было последним — тем, кто рождался и продолжал жить в этих маленьких религиозных деревеньках без связи и иногда еды, переполненный странными идеями, чтобы потом обнаружить огромный непонятный мир вокруг себя. Тогда маленький Гарри твёрдо решил стать психологом, чтобы понять, что толкает людей вступать в эти секты — и создавать их. Он решил отказаться от странных мечтаний и жить тем, что его окружало — составил план, как накопить на нормальное обучение, составил список достаточно доступных колледжей с психологическим образованием и начал копить. А потом в его жизнь пришла магия. И Гарри… ну, Гарри просто позволил себе поверить в чудо. Рождаются же в мире дети, родители которых могут позволить себе купить им любую игрушку, одежду, дом и оплатить интересный колледж? Почему бы Гарри не оказаться одним из них? Может, в прошлой жизни Гарри кого-нибудь спас, героически умерев от пули? — так думал Гарри Поттер, позволив себе окунуться в мир магии. Чары его привлекали — каждое маленькое движение палочки давало свой чудесный результат. Как и трансфигурация — она очаровывала, позволяя изменять форму и вид предмета так, как тебе захочется. Возможно, Гарри смог бы при должном упорстве трансфигурировать себе нормальную одежду — или дом — или яхту. Зелий он не понимал — и если поначалу Гарри был заинтригован мрачным сухим преподавателем с завораживающим голосом и полон энтузиазма изучить скрытую изнанку магического мира, то со временем интерес сошёл на нет под гнётом бесконечных придирок. Зелья стали ассоциироваться для Гарри с вечным стрессом и подколками, и заставить себя готовить домашнее задание должным образом получалось всё хуже — пока Гарри, наконец, не смирился с тем, что зелья — это не его. Гарри прекрасно осознавал, что мог бы подготовиться самостоятельно по книгам, чтобы суметь ответить на вопросы, но смысла в этом не видел — насколько он успел узнать, зелья в большом количестве продавались в лавках Малпеппера, а на подготовку к проклятому зельеварению пришлось бы потратить немало времени. Взвесив все «за» и «против», Гарри твёрдо решил стать достаточно успешным в магическом мире, чтобы никогда больше не пытаться варить зелья самостоятельно, и на этом положил на Зелья большой болт. Взамен Гарри получил возможность тусоваться с друзьями на лужайке перед Хогвартсом, исследовать его коридоры, иногда бездельничать, и ложиться спать пораньше, чтобы хорошенько выспаться на мягкой хогвартской кровати, к которой Гарри на удивление быстро привык. Лёжа на чёрном мраморе Тайной Комнаты, пронзённый клыком василиска, Гарри вовсе не вспоминал всю свою прошедшую жизнь — но он будто наяву вспомнил тот свой разговор с тётей Петуньей. «Глупый… разве я глупый?..». Слёзы текли из глаз Гарри, и стереть их было нечем, потому что обе руки уже онемели до локтя, но Гарри об этом не беспокоился — всё равно умирать скоро. Помрёт сопливым в Тайной комнате — и никто его не найдёт. Значит, и беспокоиться о приличном виде нечего. Может, он составит хорошую компанию Плаксе Мирттл. Будет Сопливым Гарри. Гарри лежал на холодном чёрном полу, будто впитавшем в себя всю кровь мира, и видел сквозь дрожащие ресницы, как зажигаются вокруг него холодные зелёные символы, образующие неясные геометрические фигуры — кажется, три. Гарри думал о том, что не хочет быть привидением и оставаться в этом мире — с пустыми небесами, с молчаливыми богами, с безразличными людьми — в мире, где каждый день творится столько грязи и крови, и боли. Гарри лишь надеялся, что своей смертью в двенадцать лет в попытке спасти младшеклассницу сможет купить себе пропуск в иной мир, получше. Когда Гарри убивал Квиррелла, он ничего не чувствовал. Он просто старался бороться изо всех сил, действуя больше инстинктивно, руками отталкивая от себя чокнутого мага — и если какая-то неведомая древняя магия защитила Гарри тогда — что ж, он не был против. В любом мире убийцы детей должны получать по заслугам вне зависимости от того, любили ли их матери — верно? Иначе чем отличается магический мир от обычного? Поэтому Гарри совсем не удивился, когда лицо под его руками начало обращаться в пепел — он, напротив, был рад. Рад, что всё закончится, и ещё немножко рад, что лицо Квиррелла останется в его памяти таким — пепельным и безликим. Ему снился этот момент ещё пару раз на его втором курсе, но Гарри в тех снах был лишь сторонним наблюдателем, и в конце всегда обращал лицо к потолку, пока его руки, его лицо и плечи покрывал пепел. С тех пор Гарри полюбил зиму — потому что снег походил на пепел. Хогвартс, покрытый снегом, олицетворял для него всю магию — и справедливость магического мира. «Кровь за кровь», «око за око» — эти принципы были для Гарри просты и понятны, и он всей душой хотел стать частью этого закономерного — справедливого — мира. Справедливость разбилась вдребезги на чёрном мраморном полу. Гарри вдруг — впервые за два года — почувствовал себя живым человеком. Не героем сказки, не героем прессы, не могучим магом Гарри Поттером — он вновь действительно ощутил себя Гарри — просто Гарри. Тем, кем он был всегда. За мишурой чужих ожиданий и представлений и попытками доказать себе, что ты — вовсе не мальчик из чулана под лестницей. Что ты достоин большего. В попытках стать своей мечтой о себе — богатым, весёлым, знаменитым — он чуть не потерял себя. Лёжа там, чувствуя пробирающий до костей холод, наблюдая сквозь закрытые веки ослепительно зелёный свет, Гарри вспомнил, кем он является на самом деле. Признался себе, что завидует Рону — у которого такая большая семья, которую он не ценит. И что пытался урвать кусочек этой семьи себе. Он признался себе, что его раздражает Гермиона — маленькая уверенная в себе лицемерка, у которой никогда не было необходимости читать все доступные книги в библиотеке только до шести после школы или при свете фонарика в чулане — за то, как она поучает всех вокруг, хотя не имеет на это никакого права. Что завидует Малфою тоже — за то, что он был просто… тем, кем всегда хотел быть Гарри. С любящими родителями, красивой молодой мамой, тысячей игрушек по его желанию и уверенностью в том, что папа — пример для подражания. В том, что любую проблему решат родители. Гарри не помнил, было ли у него когда-нибудь такое же чувство или нет — но очень хотел бы его ощутить. Какими бы ощущались ладони его матери? Были бы они тёплыми? Лёжа на ледяном зелёном полу, ощущая жар, бегущий теперь по его венам вместе с ядом древнейшей змеи, Гарри так отчаянно желал ощутить руки матери — и застонал бездумно, ощутив в горячечном бреду это прикосновение. Оно было прохладным и нежным — конечно, ведь его мать была мертва — но Гарри потянулся за ним всем своим существом. Гарри с радостью упал в эти мёртвые объятия, радуясь, что в последний миг его мама пришла, чтобы проводить его на ту сторону. И когда она держала его в объятиях, и когда его сердце остановилось — он улыбался. Потому что это было самое прекрасное, что случалось с ним когда-либо — эти объятия, наполненные сочувствием и лёгкой взрослой отстранённостью, и нежностью — и Гарри не хотел просыпаться. А потом он проснулся в больнице Хогвартса и директор снова смотрел на него своими мудрыми глазами-половинками, а Гарри чувствовал, что наконец-то хорошо отдохнул. Только Гарри директору уже не верил. Он твёрдо решил перечитать все доступные ему сказки — и маггловские, и магические. Впредь держать ухо востро и слушаться тётю Петунью. На втором курсе Гарри внезапно осознал, что он бессмертен.