Прежде чем я влюблюсь

      Гермиона открыла глаза и посмотрела в потолок. Сумбур мыслей этой ночью не давал спокойно спать. Она то и дело просыпалась, ворочалась, пытаясь уснуть снова. В первое пробуждение Гермиона сразу же различила в темноте блеск стеклянного шарика на полу и со злостью осознала, что она в новом «сегодняшнем» дне.       Она не выспалась. Сегодня её не будило солнце, ведь за окном ещё блуждала заканчивающаяся ночь, в которой на небосводе блестели тающие звёзды. Гермиона поднялась с кровати и подошла к окну, чтобы посмотреть на них, и в голову пришла мысль: а что, если сегодня она не будет ложиться спать и дождётся рассвета? Как тогда шарик материализуется на полу, на её глазах? Может быть, из-за того, что она не будет спать, она сможет оказаться в новом настоящем дне?       Этот план показался ей логичным. Ведь в этом дне, очевидно, была такая точка, где всё менялось и возвращалось на первоначальный этап, и Гермиона хотела застать этот момент, увидеть, как всё приходит к началу.       Она отошла от окна, направилась в ванную комнату и, увлечённая своими мыслями, забыла о стеклянном шарике.       Мгновенная боль, прокусанная губа, стекающая со стопы кровь и торчащие осколки из раны. В который раз!       Ярость тут же затмила разум, и Гермиона громко закричала, не находя в себе сил больше сдерживаться и переживать эту ситуацию вновь и вновь.       — Какого чёрта твой шарик постоянно валяется на полу?!       Лаванда и Парвати пошевелились под одеялами, и первой приподнялась с подушки Лаванда. Она была сонной и не понимала, что происходит.       — Ты чего кричишь? — спросила она, часто моргая глазами, чтобы сбросить сонную пелену.       — Хватит уже быть такой безалаберной! Идиотская безделушка! — продолжала кричать Гермиона.       Лаванда, наконец, встала с кровати, широко раскрыла глаза и посмотрела на пылающую от гнева Гермиону. Её лицо медленно вытягивалось от того, что на полу она различила раздавленный подарок Рона, а в стопе Гермионы торчали окровавленные осколки.       — Что… что ты сделала?! Ты… ты его сломала?! — ужаснулась Лаванда.       — А ты не видишь?! Какого чёрта ты раскидываешь свои вещи, где попало?! Из-за тебя я поранила ногу!       Гермиона едва сдерживала слёзы, вызванные болью в ноге, но продолжала стоять неподвижно, гневно сверля взглядом Лаванду. Та поднялась с кровати и поморщилась при виде крови.       — Я не раскидываю свои вещи, Грейнджер!..       — А как, по-твоему, я напоролась на него?! Дурная твоя голова!       — Да как ты смеешь со мной так разговаривать?! — взвизгнула Лаванда, поравнявшись с Гермионой.       — Ты другого отношения к себе не заслуживаешь! — проскрежетала та.       — Гадина! Неуклюжая гадина! — всплеснула руками Лаванда в порыве злости.       — Тупоголовая истеричка! — в ответ воскликнула Гермиона и оттолкнула от себя Лаванду.       — Ах ты!.. — начала та, готовая кинуться на Гермиону, но она её тут же перебила.       — Только попробуй, Браун, — твёрдым и холодным голосом остановила её та, выхватив волшебную палочку из кармана домашних штанов и направив ей в лицо.       Лаванда пошатнулась и опустила руки.       — Тебе это так просто не сойдёт с рук, — прошипела она, сжимая кулаки и пыхтя от ярости. — Я расскажу об этом Рону и…       — Да, хоть всему факультету расскажи, идиотка! Пускай все знают, как ты обращаешься с подарками своего обожаемого Бон-Бончика!       — Сломала его ты! — истерично взвизгнула Лаванда, судорожно глотая воздух.       — А ты не уследила за ним!       — Дрянь!       Гермиона охнула и решительно сделала шаг в сторону Лаванды, прикусывая губу от того, что наступила на раненную ногу. Осколки сильнее впились в стопу, из глаз брызнули слёзы, а ладонь Гермионы тут же резко ударила щеку Лаванды, да с такой силой, что та отшатнулась и едва удержалась на ногах.       — Эй! Эй! — грубо окликнула их Парвати, вставая со своего места.       Она быстро оказалась между Лавандой и Гермионой, вытягивая руки в разные стороны, чтобы ни одна из них не предприняла попытку наброситься на другую.       — Вы с ума сошли? — с изумлением воскликнула Парвати, сначала посмотрев на Лаванду, которая тряслась от злобы, держась за свою щеку, а затем на Гермиону, у которой гневно сверкали слезящиеся глаза, неотрывно смотрящие на противницу.       — Лучше уйди, — прошипела Гермиона.       — Я запомнила, Грейнджер, — прошипела в ответ Лаванда.       — Успокойтесь! — пыталась остановить конфликт Парвати.       Несколько секунд Лаванда и Гермиона пристально смотрели друг на друга озлобленными взорами, затем Гермиона посмотрела на Парвати таким взглядом, словно видела её впервые и не понимала, что она тут делает. После этого она сделала шаг назад и, хромая, направилась в ванную. Как только дверь за ней закрылась, Гермиона ощутила тошноту от охватившей боли, которую она не замечала, пока скандалила с Лавандой. Быстрым движением наложив чары неслышимости на дверь, Гермиона позволила себе выплеснуть все эмоции, что скопились за эти десять минут её жизни: она яростно зарычала от адской боли в ноге и дичайшей злости от происходящего. Было мощное желание крушить всё на своём пути, лишь бы прекратилась эта ужасная боль.       Гермиона треснула кулаком в стену и почувствовала, как стало больно руке. Легче не стало, а, наоборот, ещё хуже, и она ощутила внутреннее бессилие, которое заставило разрыдаться. Гермиона проклинала Лаванду и проклинала этот день.       Она присела на табуретку и трясущимися руками притянула к себе раненую ногу, с которой, не останавливаясь, текла багровая кровь. Взглянув на рану, Гермиона тут же зажмурилась: ей было страшно смотреть на то, что произошло с её ногой. Такой глубокой и огромной раны ещё не было никогда в жизни. Приходилось лихорадочно соображать, что делать, но ничего нормального в голову не приходило.       Несколько минут Гермиона провела в слезах, меланхолично покачиваясь и крепко сжимая ногу, молясь, чтобы боль отпустила её. Затем она осознала: боль не исчезнет, пока не исчезнут из стопы острые осколки. Трясущимися пальцами она схватилась за самый крупный из них и резко выдернула. Острая боль заставила зарычать грудным голосом. Слёзы мешали разглядеть другие осколки, и Гермионе пришлось потратить слишком много времени, чтобы вытащить их из раны. Она потратила невероятно много сил, борясь с болевыми ощущениями, и пока дрожащие руки промывали рану, ей стало настолько плохо и злостно, что в глазах заискрились звёзды, а к горлу подступила тошнота. Ей было очень плохо. Она хотела, чтобы хоть кто-то смог успокоить и остаться рядом с ней. Она нуждалась в помощи, понимая, что на восьмой день этого сумасшествия уже не справляется с собой.       Гермиона рыдала от боли, злости, одиночества, бессилия. Она чувствовала, как больше не может сдерживать приступы слепой и бездумной ярости. Гермиона не могла больше контролировать ситуацию, и ей больше не хотелось задумываться о последствиях своих слов и действий. Уже было настолько плевать, как будет проходить этот день, что самообладание резко дало трещину. Это был предел. Это было безвозвратно.       Потратив два мотка бинтов, Гермиона осторожно поставила свою ногу на пол и слегка перевела на неё вес. Было больно. Очень больно.       Она подошла к зеркалу и взглянула на себя. Губа была глубоко прокусана, а подбородок в кровавых разводах. Видимо, она даже не заметила и не ощутила боль, когда поранила нижнюю губу своим клыком. Набрав в ладони воду, Гермиона вытерла лицо и глубоко вздохнула, снова посмотрев на своё отражение. Глаза опухли, а радужка имела густой чёрный цвет, словно кто-то вылил туда банку краски. Во взгляде не осталось ничего тёплого. Том был прав – прогибаясь под обстоятельствами и своим настроением, она менялась.       Вспомнив о нём, Гермиону снова захлестнула бешеная ярость. Перед глазами оказалось не отражение её чернеющих глаз, а антрацитовый взгляд, который исчез так же быстро, как и появился. Гермиона отшатнулась и схватилась за умывальник, внимательно вглядываясь в свою отражённую копию. Впервые она ощутила странное и ничем не объяснимое чужое присутствие, которое вызвало цепенеющий страх, но наряду с этим чуждое облегчение, заставившее прекратить рыдать, вдыхать воздух глубоко и ровно, словно уверяя, что сейчас всё в порядке и хуже с ней уже ничего не случится.       Бешеная ярость стремительно сменялась страхом. Она никогда не думала, что может бояться какого-нибудь человека сильнее, чем того же лорда Волан-де-Морта, уже больше полугода наводившего на всех волшебников ужас и страх. Происходили постоянные исчезновения людей, убийства, но, несмотря на это, она больше не испытывала такого страха от существования лорда Волан-де-Морта, как от неизвестного и совсем незнакомого ей Тома. Тёмный волшебник не мог её больше никаким образом пугать и заставлять бояться его хотя бы потому, что даже у лорда Волан-де-Морта повторялся этот чертовский день, как и у остальных. Этот день проживали по-другому только она и только Том.       Вдруг рассудок так стремительно прояснился, что Гермиона не сдержала тихого возгласа. Если Том сказал ей, что диадема принадлежит ему, а про неё она ничего не может найти, то нужно было искать именно про Тома! Но что она о нём знала?       Она смогла ярко представить в своей голове то, как выглядит Том. Его лицо было слишком гладким и ровным, и когда он замирал в неподвижности, казалось, будто он был скульптурой, высеченной самыми искусными мастерами, когда-либо жившими за весь период существования человечества. Внешность Тома можно было сравнивать с описанием древнегреческого бога Аполлона, разве что вместо золотистых волн с его головы спадали тёмные. Впервые Гермиона признавалась себе, что Том был слишком хорош собой, но впредь, она решила стараться не обращать на это внимание, потому что всё лучшее в нём затмевало его насмешливое отношение к ней и страх, который он вызывал в ней. Безусловно, он был красивым и мог казаться невинным, как какой-то ангел, спустившийся с небес в этот чёрствый мир, но стоило ему показать свою насмешливую улыбку или взглянуть на неё смеющимися глазами, и этот ангел превращался в самого настоящего беса, который гармонично поддерживал творящийся кругом хаос. Кем же он был? Гермиона подумала, что, наверное, он был притягательным. Все бесы притягательны снаружи, имея извращённую сердцевину внутри.       Как она могла узнать, кто такой Том, если знала только его имя?       Гермиона увидела свои сощурившиеся глаза, пристально смотревшие на неё в отражении. Она немного знала о нём. Например, он учился в Хогвартсе и был отличником. Не так много студентов оканчивали школу с отличием, и все их имена были внесены в библиотечный журнал, в котором шла запись о том, кто завоёвывал кубки школы, кубки по квиддичу каждый год, а также личные блистательные знания и заслуги перед школой. Вот она – ниточка, которая может привести её к тому, кто такой Том.       Но в какой временной отрезок нужно было искать о нём информацию? Сколько ему лет? Он выглядел не старше двадцати, но, учитывая, что тяжесть времени не успела ещё вмешаться в его облик и не скоро сможет коснуться его лица, то он явно был постарше. Может, ему двадцать два? Или двадцать пять? Когда Гермиона была маленькой и только пришла в школу обучаться магии, то всех студентов она рассматривала с любопытством и ярым интересом. Ей было интересно наблюдать за взрослыми учениками, которые должны были вот-вот окончить школу, но, если её не подводила память, она не припоминала ни одного студента похожего на Тома. Сейчас ей казалось, что даже в возрасте одиннадцати лет она должна была хоть как-то смутно запомнить это ангельское лицо, потому что ничего подобного ей в жизни не приходилось встречать. Хотя с чего бы она запомнила его, если только сейчас задумалась над тем, насколько он красив и притягателен?       Подобные рассуждения вызвали в Гермионе невесёлый смех. Ей стало смешно от того, что иногда она не замечает самых простых и очевидных вещей. Она не заметила, что он имел умопомрачительную внешность.       Задача усложнялась тем, что она не могла знать точный возраст Тома, но, с другой стороны, известно, что Хогвартс выпускает не так много отличников, поэтому в этом списке не должно составить труда найти его имя и узнать, какого он года выпуска, сколько ему лет и на каком учился факультете. Возможно, его фамилия расскажет больше, чем она может сейчас представить.       С такими мыслями Гермиона снова умыла лицо водой, вытерлась полотенцем, последний раз заглянула в свои неестественно чёрные глаза и поспешила быстрее выйти из ванной комнаты, но забыла о ране и невольно взвизгнула от острой боли в ноге. Да, это ранение было куда тяжелее, чем за все разы, безусловно, и это снизило скорость передвижения к минимуму.       Лаванды и Парвати в комнате не оказалось, и это навело на мысль, что Гермиона слишком долго просидела в ванной, и те не стали дожидаться, когда освободится комната, а, учитывая недавний скандал, Лаванда не решилась долбиться в дверь, чтобы вызволить оттуда Гермиону. Она с облегчением прошла к своему комоду и стала внимательно рассматривать вещи. На глаза бросилось чёрное платье, которое было на ней не один такой день. В этот раз она надевать его не стала, и на замену взяла другое – серое. Кажется, его она вообще не надевала никогда в жизни. Быстро переодевшись, Гермиона обула свободную обувь, в которой было легче всего раненной стопе, и вышла в гостиную.       В ней уже не было Джинни, которая доставала одной и той же фразой. Не было ни Гарри, ни Рона, ни Лаванды, поэтому Гермиона сразу же сделала вывод, что они уже были на завтраке, обсуждая предстоящую игру.       Она прошла мимо Дина и Симуса, которые о чём-то увлечённо шептались, и покосилась на них, вспомнив, как вчера они сказали, чтобы она не подходила к ним ближе, чем на десять метров. Это было вчера, а сегодня они уже ничего не помнили. Мальчишки не обратили на неё никакого внимания, а в Гермионе воспоминания вчерашнего скандала снова пробудили искреннюю ярость.       — Привет, Гермиона!       Она вздрогнула и обернулась. Перед ней стоял добродушный Невилл, быстро застёгивающий тёплую мантию.       — Ты на завтрак?       — Нет, Невилл, — качнула та головой и направилась к выходу из гостиной.       — Что с твоей ногой? Почему хромаешь? — не отставал тот и, вглядевшись внимательно в лицо Гермионы, тут же изумлённо воскликнул: — Тебя ударили? Что у тебя на губе?       — Это не важно, — спокойно отозвалась она, затем резко остановилась, как только они вышли за проём, и произнесла: — Послушай, Невилл, оставь меня сейчас одну, пожалуйста.       — У тебя что-то случилось? Может быть, тебе нужна помощь?..       — Нет, — с раздражением отозвалась Гермиона, чувствуя, как начинает злиться. — Просто оставь меня, хорошо?       — Ладно, — неуверенно протянул тот и медленно отошёл, направляясь вниз.       Из-за Невилла Гермиона пошла в библиотеку по другому пути. Она прикрыла ладонью губу, о которой совсем забыла. Вид у неё действительно был не самый лучший.       Гермионе очень хотелось поскорее оказаться в библиотеке и схватиться за библиотечные журналы, чтобы открыть, наконец, тайну о том, кто такой Том. Больная нога при каждом шаге давала о себе знать, держа все нервы в напряжении, отзываясь острой болью. Видимо, сегодня точно придётся воспользоваться помощью мадам Помфри, потому что именно с такой болью ходить было практически невозможно. Правда, мощное желание и волнительное предчувствие заставили её сначала посетить библиотеку, а только потом заняться решением проблемы со своим здоровьем.       Она зашла в помещение с книгами и тут же направилась вдоль правого ряда книг, припоминая, где держится вся информация о школе и достижениях. Найдя нужную полку, Гермиона схватилась за журналы и быстро села за стол, раскладывая их перед собой. Здесь был журнал о кубках квиддича, затем журнал о кубах школы, и вот он – журнал выпускников, которые сдали все экзамены превосходно или заслужили награды за заслуги перед школой. Книжонка была довольно-таки старой и потёртой. Она принадлежала именам учеников за весь двадцатый век, и Гермиона тут же открыла её, внимательно рассматривая страницы и торопливо пробегая глазами по именам.       За полчаса своих поисков она сделала один единственный вывод: Том врал во всём. Абсолютно во всём. Не был он никаким отличником и никогда не оканчивал школу с превосходными оценками. Во всём списке ей единожды встретилась строчка с именем Том. И это было имя лорда Волан-де-Морта, который с рождения звался Томом и носил фамилию своего отца-маггла – Риддл.       Этот Том не мог быть Томом Риддлом, и раз в списке не было других учеников с таким именем, значит, Том ей врал. Может быть, его даже не Томом зовут?       Ярость снова затмила разум Гермионы. Она замерла над раскрытым журналом и стала лихорадочно соображать. Как вывести этого загадочного и лживого человека на «чистую воду»? Зачем он врал? Неужели он - причина этого замкнутого дня? Какой силой обладает его странная диадема, из-за которой, как тот сказал ей, она попала в этот круг? И, самое главное, откуда у него эта диадема? Кому она принадлежала раньше?       Десяток подобных вопросов крутились в голове у Гермионы, но ни на один из них не получалось ответить. Она даже не имела понятия, где искать эти ответы. Может быть, стоило продолжить перебирать книги? В тот раз Том мог ей соврать, что она ищет не в том месте, ведь теперь Гермиона понимала, что все его слова были ложью, которая вводила её в заблуждение. Было логичным, что, если Том не хочет, чтобы она узнала правду, то будет водить по ложному следу, уверяя, что не то и не в тех местах ищет хоть какую-то информацию о происходящем. Гермиона решила, что больше не будет верить ни единому слову лживого волшебника.       Она снова пролистала несколько страниц с именами отличников и ещё раз убедилась, что в списке есть только одно подходящее имя – Том Риддл. Взгляд остановился на этой строчке, где рядом с именем был подписан год выпуска, название факультета и перечислены награды. Мысль о том, что юный лорд Волан-де-Морт получил награду за поимку опасного преступника в лице Хагрида, когда сам являлся в этой истории главным виновником и самым настоящим преступником, заставила её невесело усмехнуться. Это же надо было суметь в таком возрасте обмануть всех, кто его окружал!       Гермиону изумляло то, что в свои шестнадцать лет ещё юный волшебник уже был безжалостным и слишком хитрым и изворотливым. Если он был отличником, как же его занесло на тёмную дорожку, на которой, с одной стороны, он добился успеха, а, с другой стороны, окончил свою жизнь благодаря тому, что когда-то на маленького мальчика — Гарри Поттера — не подействовало смертельное проклятье? Как такое возможно, что такой умный и образованный молодой человек выбрал не блестящий карьерный рост, а глупые увлечения тёмной магией, которые завели его в такую бездну, что сейчас вся его жизнь и всё его существование имеет лишь одну цель – убить Гарри Поттера? Это было помешательством, это было безумием, это было манией и нездоровым умопомутнением. Каким образом будущий лорд Волан-де-Морт дошёл до того, чтобы стать тем, кем он стал?       Размышляя над этим, Гермиона на некоторое время забыла про то, зачем здесь вообще оказалась. Она так сильно углубилась в анализ жизни тёмного волшебника, что неотрывно смотрела сквозь написанные строчки в журнале и ничего не видела ни перед собой, ни вокруг себя.       — Я думал, ты додумаешься порыться в этих записях не раньше, чем через недели две-три.       Тихий голос, прозвучавший над ней, заставил вздрогнуть от неожиданности и резко подскочить с места. Гермиона тут же почувствовала, как её макушка врезалась во что-то твёрдое.       — Тише-тише, — спокойно продолжил говорить за её спиной.       Чужие руки в это же мгновение легли на плечи, с силой заставляя сесть обратно. Она быстро повернула голову в сторону и посмотрела на Тома, который развернулся к ней лицом и облокотился одной рукой на стол.       — Ты чересчур сообразительна, — медленно протянул Том, словно пробуя слова на вкус.       Гермиона, не раздумывая, захлопнула журнал и откатилась на лавке подальше от него. Её охватила злость и паника. Он снова следил за ней и не давал покоя.       Подумав о том, что Том безмятежно врал в глаза всё это время, Гермиона вспыхнула и не сразу смогла разжать челюсть для того, чтобы выразить весь гнев и негодование. Секунды незамедлительно шли, и она видела, с каким любопытством он ожидает от неё первых слов, которых было так много, что она не знала, что высказать ему в первую очередь. Наконец, Гермиона преодолела в себе оцепенение и яростно воскликнула:       — Какого чёрта ты опять здесь?!       — Ничто не может мне мешать быть там, где мне хочется.       Слабая насмешливая улыбка стала проявляться на его губах, отчего стало так тошно, что хотелось впасть в беспамятство, лишь бы не видеть это скульптурное ровное лицо, смотрящее на неё бесноватыми смеющимися глазами.       — Ты!.. Ты меня обманул! Снова обманул! Ты солгал!..       — А почему я не могу тебе лгать? — спокойно спросил в ответ Том.       От его взгляда не укрывалось ни одно движение Гермионы, которая стала задыхаться от накатившей на неё лавины безудержного гнева. Она подскочила с места и грудным голосом продолжила:       — Никакой ты не отличник! Тебя нет в списках!..       Гермиона замолчала, подбирая дальнейшие слова, и этим воспользовался Том, чтобы ответить на её обвинения.       — Удивительно то, что именно в этом я тебе не врал.       — Наверняка это значит, что тебя зовут вовсе не так, как ты представился мне!       Том усмехнулся, отвёл взгляд в сторону и ничего на это не ответил.       — Послушай, чёртов ублюдок, — зашипела Гермиона, делая шаг вперёд и забывая про инстинкт самосохранения, — я не собираюсь больше выслушивать ни единую твою ложь…       Договорить яростную мысль Гермиона не успела.       Том в одно мгновение оказался возле неё, а его руки оттолкнули её назад с такой силой, что Гермиона не удержалась на ногах и упала. Ударившись больно руками об пол, которые вовремя подстраховали от падения на копчик или спину, она почувствовала, как в кисти и локте очень резко появились болезненные и острые ощущения. Было чувство, что, из-за перенесённого всего веса тела на руки при падении, её правая лучевая кость треснула. Гермиона взвизгнула от острой боли и вздёрнула руки выше, пытаясь рассмотреть их сквозь появившуюся пелену слёз.       Это было очень больно. Казалось, внутри локтевой части что-то дробилось и стонало. Холод окутал всю внутренность, а ледяная ладонь тряслась от пережитого шока. Гермиона аккуратно обняла левой рукой правую, пытаясь прижать её к себе, сдерживая громкий стон. Но касание к руке было ещё болезненнее, поэтому она быстро выпустила её и опустила вниз, пытаясь почувствовать расслабление, чтобы внутренняя боль хоть немного утихла.       Как только Гермиона зажмурила глаза и затаила дыхание, борясь с болезненными спазмами, она почувствовала, что в левую здоровую руку вцепились пальцы Тома и с силой потянули наверх. Она встала с пола.       И лучше бы не вставала.       Том грубо схватил её за шиворот платья и куда-то повёл. Первый шаг на раненную ногу пришёлся очень остро и болезненно, и Гермиона всхлипнула. Она пыталась остановиться, потому что с такой скоростью физически не могла идти, но Том тряхнул её на себя, чтобы та не отставала, и ей показалось, что тысячи осколков стали впиваться в раненную стопу. Успокоившиеся раны снова обнажались, и их вскрытие сопровождалось адской болью, которая затмевала даже боль в страдающей руке.       Она не могла оттолкнуть его от себя, потому что больная рука была так слаба и так сильно стонала, что, казалось, Гермиона потеряла над ней контроль. Другая рука элементарно не дотягивалась до Тома, и в истерике она понимала, что ничего не может сделать.       Гермиона пыталась остановиться, пыталась упасть к земле, лишь бы не чувствовать эту ужасную боль в ноге, но Том невозмутимо тянул её за собой.       Они шли по коридору, по лестницам, по залам, и для Гермионы это была самая настоящая и самая жестокая пытка за всю жизнь. Слёзы брызгали из глаз, а с губ срывались стоны, которые стали переходить в истеричные всхлипы и вскрики, но Том даже не оборачивался назад, с безмятежным лицом продолжал вести её дальше, словно рядом с ним ничего не происходило. Лишь время от времени он дёргал на себя Гермиону, чтобы та не отставала и не пыталась завалиться на пол, отказываясь следовать за ним. Безмятежно за этим наблюдала и вся школа: по дороге им не встретилось ни единой души, кто мог бы увидеть страдания Гермионы и помочь ей. Никто!       Как же! Все были на этом идиотском квиддиче!       Гермиона где-то вдалеке своего сознания понимала, что сейчас она полностью в руках этого лживого и грубого человека, потому что нет ни единого шанса встретить сейчас хоть кого-то. Она могла кричать, и она кричала! Но это было бесполезно. Ей было плевать, куда и зачем ведёт её Том, она просто хотела, чтобы эта острая боль, которая разрывала всю душу и все нервы, срочно прекратилась. Разум был не способен сейчас думать о чём-то, кроме того, чтобы желать скорейшего окончания пытки. В середине пути она была готова сделать всё и отдать всё, лишь бы её палач перестал ковырять физические и душевные раны раскалённым ножом, загнанным в спину. Да, от такой боли казалось, что её обжигают и режут заживо.       Она молилась ему. Она просила прекратить это безумство, эту пытку. Но он продолжал вести себя равнодушно, и от этого безразличия становилось ещё холоднее.       Тошнота подступила к горлу, но она была обманчивой. В глазах уже искрились звёзды, а сквозь слёзы Гермиона не понимала, где она идёт. Вокруг сгустилась какая-то темнота и лишь прерывистые и жалостливые моления о пощаде нарушали глубокую тишину. Ей стало казаться, что она осталась одна потому, как никто ей не отвечал. Она звериным срывающимся рыком кричала, что готова сделать всё, что угодно, но в ответ настигала тишина, а чужая рука по-прежнему вела в неизвестном направлении.       В ботинке хлюпала кровь. Гермиона чувствовала, её было слишком много. Было тяжело переставлять свои ноги от тяжести, образовавшейся от неё. Но она, как тряпичная кукла, шла и глотала свою боль. Внутри всё билось в агонии. Стало казаться, что она спустилась на какой-то круг ада, который был таким же бесконечным, как и этот постоянный день.       Сколько прошло времени, прежде чем она почувствовала обречённость? Гермиона почувствовала себя так сломлено и разбито, словно сейчас оставались последние секунды перед смертью, а жгучее облегчение, словно бальзам, проникало куда-то вовнутрь, говоря, что осталось несколько мгновений, и не будет боли! Не будет пытки! Не будет тебя!       На самом деле, она близилась к обморочному состоянию, в котором царствовала темнота и спокойствие, но что-то не давало воспользоваться такой роскошью, как пропасть в другом мире, где не было пытки, не было пытающего её палача.       Гермиона уже практически не шла. Она едва ли понимала, что Том обхватил её рукой за спину, придерживая её тело, чтобы та смогла добраться до нужного места. Она уже ничего не кричала, а лишь тяжело дышала и тихо стонала. Глаза улавливали только какой-то серебристый блеск и откуда-то взявшуюся чёрную тень, поглотившую все оттенки светлого цвета, рябящего в практически полностью прикрытых глазах.       Вдруг Гермиона стала понимать, что острая боль уже давно закончилась, оставляя за собой только тянущие и пульсирующие ощущения. Она осознала, что сидит на чём-то холодном и твёрдом, а что-то неровное упирается в спину. Она медленно откинула голову назад, продолжая находиться в полуобморочном состоянии, и судорожно вздохнула.       Ещё одно открытие – воздух был холодным и зимним. Она была на улице.       Чёрная тень перед глазами опустилась ниже, снова открывая туманному взору Гермионы серебристое сияние. Это, наверное, был лёд. А что такое эта мрачная тень?       Больная нога оказалась в чужих руках, а через несколько секунд всю стопу окутал леденящий душу холод – с её ноги сняли липкий, хлюпающий ботинок, подставляя тонкую кожу на растерзание зимнему воздуху. Послышался тихий звук тонкой струи, ударяющейся об землю. Да, это была её кровь, кажется, стекающая с ботинка.       Гермиона стала моргать чаще, желая сбросить с глаз туманную плёнку, но пока что выходило плохо. Внутри по-прежнему клокотали нервы, помня о недавно пережитых острых и адских ощущениях, и только сейчас она осознала, что тело тряслось, как осиновый лист на ветру. Более того, Гермиона почувствовала, что ей стало очень холодно, ведь на ней было обычное серое платье.       Ботинок снова оказался на ноге Гермионы. Он был тёплым и сухим, а прикосновение подошвы к стопе не вызывало никаких неприятных ощущений. Куда-то исчезла та самая физическая боль, буквально несколько секунд назад изматывавшая до полусмерти, а сейчас оставила после себя лишь душевную боль – осадок, который напоминал ей, что недавние мучения были настоящими.       Гермиона пошевелила пальцами в ботинке и с облегчением стала понимать, что никакой боли в ноге она не чувствует, хотя остался огромный страх, что это ощущение обманчиво, и что вот-вот острая боль снова захватит её разум.       Она ощутила, как чужая рука аккуратно взяла её за руку и задрала длинный рукав платья. Ноющие ощущения внутри лишь на несколько мгновений напомнили о себе, а потом неожиданно пропали, словно их никогда и не было.       Вместо ожидаемой боли в голову остро ударила мысль о том, что её палач был ей спасителем. Он умело и безболезненно исцелял всё, оставляя лишь терзания в душе, которые, увы, не мог заставить исчезнуть. Гермиона быстрее захлопала глазами, и чёрная тень стала приобретать чёткий контур. Эта тень в её мутных глазах была Томом.       В следующее мгновение Гермиона почувствовала, как холодные пальцы коснулись её скул, а большой несколько раз протёр подбородок, заставляя приоткрыться рот. В этот момент она широко раскрыла глаза, и серая пелена практически растворилась.       Перед ней было равнодушное лицо Тома, взгляд которого был направлен на её губы. Его пальцы надавили на скулу и лениво заставили повернуть голову в сторону. Она поддалась этому движению и тут же почувствовала, как защипала губа. Лицо поморщилось, а глаза снова прикрылись.       Через несколько мгновений губа перестала болезненно ныть, и теперь ни одна клеточка тела не напоминала о том, что недавно минут двадцать её жизни были проведены в самой настоящей агонии. Они были возле озера, где серебрилась ледяная гладь, она сидела на холодной земле, откинув голову на ствол дерева, и чувствовала душевное обезвоживание. Ей хотелось тепла, хотелось присутствия кого-то, кто смог бы залечить волнения и сказать, что в этой идиотской истории она не одна. Она была готова обрадоваться присутствию любого человека, даже того же Кормака, лишь бы кто-нибудь увёл её отсюда. Лишь бы кто-нибудь увёл её от Тома.       Гермионе было так плохо и одиноко, что хотелось кричать, но ни сил, ни слёз уже не осталось. Она была раздавлена этой ужасной пыткой. Она чувствовала тошноту от того, что не может дать достойный отпор. Она страдала от того, что Том был в сотни раз сильнее её, и его сущность даже не дёргалась от вида её физической боли, не говоря уже о душевной. Если он хотел ей сделать больно, то у него это прекрасно получилось. Но зачем нужно было исцелять после этого?       Гермиона ощутила, как на плечи легла тёплая ткань, и неторопливо открыла глаза. Обволакивающее тепло заставило задрожать ещё сильнее, как будто бы замёрзшее тело отвергало его. Было ужасно тяжело расслабляться в мягкой и гладкой ткани, которая хорошо сохранила дразнящее тепло другого человека. Она сохранила тепло Тома, потому что сейчас Гермиона его видела в простой чёрной рубашке.       Он возвышался над ней во весь рост, а она сидела такая маленькая и беззащитная на холодной земле у ствола дерева и чувствовала, что у неё нет никакого преимущества. Что она сейчас может сделать? Ничего.       Страх пробуждал рассудок и овладевал разумом. Том привёл её сюда, полностью раздетую, заставляя пережить адскую боль в теле и разуме. Зачем? Чего ожидать от него дальше?       Его невозмутимый вид был устрашающим. Он смотрел на неё так же, когда волок по коридорам и лестницам, наплевав, что она испытывает мучительные ощущения, и от этого равнодушия хотелось убежать и спрятаться. Лучше бы он смеялся или кричал, лучше бы он хоть что-то сделал, но не впадал в свою неподвижность, тем самым заставляя чувствовать себя так, словно он — хищник, который замер перед своим прыжком, чтобы сцапать жертву.       Неизвестность и пережитая боль разрывали Гермиону на части. Она действительно казалась напуганным зверьком, не знающим, что с ним сделают дальше.       Наконец, Том пришёл в движение. Он присел на корточки перед Гермионой и под её смертельно испуганным взглядом поправил свою мантию, лежащую на её плечах, наглухо закрывая всё тело от зимнего воздуха. Тело предательски стало растворяться в чужом тепле, а дрожь стала отступать, и Гермиона произнесла свои первые слова после произошедшего:       — Ты же знал, что у меня серьёзно ранена нога. Зачем ты это сделал?       — Чтобы наказать тебя, — ответил Том, пристально заглядывая ей в глаза.       Что же, наказание было слишком жестоким. Наверное, подобное испытывают от Круциатуса, только во всём теле, а не в некоторых его частях.       — А зачем… зачем ты вылечил меня? — прошептала Гермиона, сбитая с толку.       — Чтобы ты увидела, что я бываю милосердным.       Невесёлый приступ смеха пробил Гермиону, и на губах появилось подобие улыбки, которая вскоре исказилась, выражая неприязнь и ненависть.       — Ты чудовище, Том.       — Я такой ровно до того момента, пока ты не перестанешь во мне видеть чудовище, — спокойно отозвался он.       — Извини, но твоё отношение явно показывает, что ты самый настоящий бес, сбежавший из преисподней.       — Проанализируй, как ты ведёшь себя со мной. Может быть, тебе нужно напомнить, что ты всё время кидаешься на меня и пытаешься оскорбить первая?       Гермиона нахмурилась и поджала свои губы. Том был прав, но…       — Я веду себя так, потому что ты лжёшь мне!       — До этого ты говорила, что ведёшь себя так, потому что я смеюсь над тобой, — заметил тот. — Так и как же мне нужно вести себя, чтобы тебя это устраивало?       — Нужно просто оставить меня в покое!       — Я тебе говорил, что без меня ты не выберешься из этого дня?       — Ты лжёшь!       — Тогда почему ты пришла ко мне сразу же после того, как я сказал об этом ещё в третью нашу встречу?       — Тогда я ещё верила тебе.       — А что сейчас вызывает в тебе недоверие?       Гермиона пристально посмотрела в глаза Тому и тихо произнесла:       — Тебя ведь не так зовут, верно?       Том ответил ей тем же взглядом.       — Знаешь, это как посмотреть. Ты не думала, что у меня может быть несколько имён?       — Мне надоело, что ты постоянно пытаешься меня запутать, — со стоном ответила Гермиона, запрокинув голову назад, ударяясь макушкой о ствол и закрывая глаза. — Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.       — Это невозможно, — ответил ей Том.       Гермиона подняла голову обратно и открыла глаза.       — Что тебе нужно от меня?       — Пока что только твоё присутствие.       — Чёрт! — начала злиться Гермиона. — Ты можешь хоть раз сказать что-нибудь вразумительное, а не одно и то же?!       Насмешливая улыбка заиграла на губах Тома.       — Ты… невыносим, — прошептала Гермиона, тщательно подбирая слова, чтобы выразить свои мысли и не навлечь на себя очередную расправу. — Ты… бездушный, эгоистичный, жестокий, грубый и… Ты ужасен.       Его насмешило ещё больше то, как старательно она выбирала слова. Очевидно, именно этот урок пришёлся ей на пользу.       Том опустил глаза вниз, убрал со своего лица насмешку и, когда поднял на Гермиону свой взгляд, ласково произнёс:       — Я бываю другим.       — Ни за что не поверю, — качнула головой та.       — Тогда рискни проверить, — тем же тоном отозвался Том.       — Я не хочу даже с тобой разговаривать. Оставь меня! Хотя бы сейчас! — с мольбой отозвалась Гермиона.       — Убеди, — улыбнулся тот.       Та отвела свой взгляд и огляделась по сторонам, словно ища какой-то помощи, понимая, что снова едва сдерживает слёзы, вызванные бессилием.       — Слёзы на меня никак не…       — Знаю! — беспомощно воскликнула Гермиона, задёргавшись под мантией. — Я не знаю, что мне нужно сделать!       Ласковая улыбка снова превратилась в насмешливую. Том выпрямился и сделал шаг от Гермионы, посмотрев на озёрную гладь.       — Я хочу, чтобы вечером, когда стемнеет, ты пришла сюда.       Просьба была слишком странной. Что они будут делать здесь вдвоём ночью?       — Зачем?       — Посмотреть, как выпадет снег.       Нет-нет-нет! У неё на ночь были другие планы. Она должна была вычислить точку в этом дне, которая является первой и последней. Ей нужно было понять, в какой момент появляется этот злосчастный шарик!       Вспомнив об этой безделушке, которая жестоко изранила ногу и стала следствием пережитых ею острых и болезненных ощущений, Гермиона почувствовала, как лицо заливается краской от гнева, а губы начинают дрожать от ненависти за то, что Том вёл себя с ней именно так, а не как-то иначе. Внезапно она осознала, Том игрался с нею, сначала жестоко обижая её, а затем строя из себя невинного ангела, который по доброте душевной решил помочь. Палач не может быть спасителем так же, как мираж – действительностью.       Она с опаской облокотилась ладонями о землю через чёрную мантию и, почувствовав, что в руках нет болезненных ощущений, попыталась подняться. Оказавшись на ногах, Гермиона выпрямилась и устремила чёрные глаза на Тома, который неторопливо повернулся и посмотрел на неё в ответ.       — Если ты думаешь, что после твоих действий я спокойно буду наблюдать с тобой, как вечером будет падать снег, то ты…       Гермиона прикрыла глаза, чтобы взять себя в руки и не нарваться на новую стычку.       — Я не выполню твою просьбу, — твёрдо закончила она.       — Это не просьба, — холодно заметил Том.       Изумление мелькнуло во взгляде Гермионы, и внезапно она невесело рассмеялась.       — Ты серьёзно?       Том тут же подошёл к ней, схватил за плечи, на которых по-прежнему висела его мантия, и крепко сжал их, угрожающе прошептав ей в лицо:       — Это не просьба, Грейнджер.       Страх снова овладел Гермионой. Она почувствовала очередной приступ слезливости, из-за которого появился ком в горле. Испытать на себе такую же пытку, как недавно, совсем не хотелось, но и становиться послушной собачкой тоже не было желания.       — Отпусти, — грудным голосом прошептала она, делая слабые попытки вырваться из рук Тома.       — Разве ты не понимаешь, что твой загнанный вид приносит мне удовольствие? — насмешливо спросил он. — Разве до тебя не доходит, что нужно перестать перечить мне и моим желаниям, чтобы я стал другим? Разве не понятно, тебе следует засунуть свои слёзы куда подальше и взять себя в руки?       — Как я могу взять себя в руки, если ты постоянно вводишь меня в заблуждение?! — взорвалась та, задёргавшись в руках Тома. — Как я могу быть нормальной, когда это безумство повторяется каждый день, загоняя меня в воронку, из которой я уже не могу выбраться?! Это же твоих рук дело! Скажи, что это ты – причина повторяющегося дня!       — Ты же в это не веришь, — улыбнулся Том.       — Я уже не знаю, во что верить!.. — со стоном воскликнула Гермиона, не сдержав слёзы, и обмякла.       Том не ожидал, что она позволит себе обмякнуть в его руках, поэтому едва успел удержать её на ногах. Он её встряхнул, приводя в чувство, и та быстро вырвалась из его рук.       — Даже не вздумай больше следить за мной!       Гермиона попятилась назад, испытывая странное чувство от того, что нога больше не болела и не мучила нервы.       — Снова пустые угрозы, — медленно протянул Том и посмотрел в сторону, давая всем своим видом понять, что разговор стал ему не интересен.       Гермиона собрала в себе всю волю, чтобы выдавить слова, которые давно вертелись на языке.       — Если я тебя увижу ещё раз, то тебе тоже будет плохо.       Взглянув в последний раз на смеющегося Тома, она развернулась и направилась в сторону замка. Несколько раз Гермиона невольно обернулась, желая убедиться, что Том не собирается её останавливать: он стоял, слегка отвернувшись, и безразлично смотрел на тёмное антрацитовое небо, которое к вечеру становилось темнее и мрачнее.       Она ускорила шаг, радуясь возможности быстро и беспрепятственно преодолевать любые расстояния. Оказавшись внутри школы, она обратила внимание, что кругом была ещё тишина и пустота, а, значит, квиддич ещё не закончился. Гермиона быстро поднялась в гостиную своего факультета, плюхнулась на дальнее кресло, в котором обычно по вечерам сидели Рон и Лаванда, притянула к себе ноги и глубоко вздохнула, закрыв глаза. Перед ней предстали все ужасы, которые она пережила за день. Сначала скандал с Лавандой, который практически дошёл до драки. Если бы не больная нога, Гермиона была уверена, их перепалка закончилась бы очень плачевно. На самом деле, ей очень хотелось причинить Лаванде боль, чтобы отомстить за все те дни, что испортил её глупый шарик. Сегодня же это чувство было сильнее всего, потому что благодаря этой безделушке, пришлось испытать на себе самые жестокие болезненные ощущения за всю жизнь. Если бы она не наступила на стекло, то Тому вряд ли пришла бы в голову идея протащить её по коридорам школы и выдернуть на улицу с раненной ногой и раздетой. Когда она пошла в библиотеку, то наступала только на носочек и быстро сменяла одну ногу другой. Это тоже вызывало острую боль, но она была терпимой. А Том быстро потянул её за собой, из-за чего та не успевала правильно ставить стопу, а по итогу вообще наступала на неё всем весом, разрывая затягивающиеся порезы и глубокие раны. Что она могла сделать в тот момент? Ничего, кроме как кричать, рыдать и молить о пощаде.       Бессилие снова коснулось Гермионы. Она ярко представила, как некоторое время назад Том спокойно исправлял содеянное, вылечивая раны и избавляя её от болевых ощущений. В тот момент хотелось, чтобы кто-нибудь нашёл её и забрал с собой. Хотелось, чтобы хоть кто-то сел напротив и выслушал все переживания и волнения, скопившиеся за эту длинную и нелепую неделю одного и того же дня. Безумие этого было в том, что, кому не скажи, никто не поверит. Её не поймут.       Сейчас хотелось хотя бы обычного человеческого общения без ссор и скандалов, без раздражённости и злости. Увы, это было невозможным, потому что именно в этот день с самого начала к ней все проявляли своё недовольство, да, и она была так зла на всех приятелей, что слепая ярость буквально сразу начинала овладевать ею. Неужели так и придётся сидеть в этом замкнутом кругу и переживать вновь и вновь всё точно то же самое?       От этого хотелось плакать. Вспомнилось, как Джинни назвала её скучной и нудной. Неужели она действительно так считала? И, видимо, не одна она.       Опустошение поглотило Гермиону целиком. Она даже не заметила, как в гостиной стали появляться студенты, весело обсуждающие прошедший матч. Скоро должна была начаться вечеринка. Она увидела, как в гостиную зашла Джинни с сияющей улыбкой и направилась к спальням девочек, не заметив сидящую в углу Гермиону. Зато её заметил Кормак.       — Эй, Грейнджер!       Она медленно посмотрела в его сторону с откровенным безразличием. Нет, у неё не было сил сейчас скандалить ни с ним, ни с кем-то другим.       — Ты чего тут сидишь одна?       — Наслаждалась тишиной, — ответила она, отведя от него взгляд и показывая всем своим видом, что ей не интересно разговаривать с ним.       — Тебя не было на квиддиче? — удивился он, присаживаясь на подлокотник кресла.       Гермиона не сдвинулась с места, лишь покосившись на рядом сидящего Кормака.       — Сегодня я вляпалась в малоприятную ситуацию, поэтому не была.       — Что с тобой приключилось? — с интересом спросил Кормак, немного наклонившись ближе к ней.       — Браун не уследила за своим шариком, который ей подарил Уизли, и сегодня утром я случайно наступила на него.       — Ты сломала его что ли?       — Более того, его осколки впились мне в ногу! — не сдержала своего отчаянного возгласа Гермиона, посмотрев на Кормака стеклянными глазами. — А потом… потом было ещё хуже!..       Она замолчала, чувствуя, как к горлу подступает ком.       — Эй, Гермиона, — с состраданием заговорил собеседник, внимательно посмотрев на неё и коснувшись плеча, — это, безусловно, неприятная ситуация, но сейчас же это уже позади, верно?       Невесёлый смех пробил Гермиону от того, что эта ситуация повторится и завтра, и послезавтра и… пока кому-то это не надоест. Тем не менее, она взяла себя в руки и попыталась слабо улыбнуться.       — Да, Кормак, позади.       — Как сейчас твоя нога? Ты сходила к мадам Помфри?       — Мне её вылечили…       И снова слёзы навернулись на глазах от того, что эту ногу вылечила ей не мадам Помфри, а Том, который прежде, чем это сделать, довёл раны до такого состояния, что кровь выливалась из ботинка.       — Ты плачешь? — удивился Кормак.       Он немного был сбит с толку. Гермиона прекрасно помнила, что во все другие дни Кормак подходил к ней совсем с другими мыслями, и никогда не думала, что они могут поговорить о чём-то другом. Сейчас ей нужно было как-то объясниться. Не будет же она рассказывать, что здесь существует какой-то Том, который, может быть, зовётся не Томом, и пытается отравить ей и без того постоянный адский день.       — Мне… мне просто стало обидно, ведь Браун обвинила меня во всех грехах.       — Эй, Гермиона, перестань! — участливо заговорил с ней тот, вставая с подлокотника и садясь перед Гермионой на корточки.       Его руки взяли её ладонь и стали слабо поддёргивать.       — Послушай, ты не виновата, что Браун не уследила за своим шариком. В следующий раз будет знать, как раскидывать свои вещи.       — Рон точно в гневе. Мы и так с ним уже давно не ладим…       — Забудь о нём! Ты бы видела, как сегодня он пропустил шесть мячей! Играть так, как играл сегодня Уизли – это позор! Зато в конце, когда Поттер поймал снитч, он так расцвёл, что хотелось врезать ему в морду и сказать, что он – дебил, дал нам слишком мало шансов, чтобы соперничать за кубок с Когтевраном…       Гермиона почувствовала какое-то успокоение и засмеялась, видя, как смешно об этом говорил Кормак. Он тут же подхватил её смех, понимая, что смешки над Роном сейчас её веселили, и продолжил:       — Ты бы видела, какое лицо у него было, когда он пропустил свой первый мяч. Выглядел так, словно слизеринцы сделали невозможное. Я сразу понял, что игра обещается быть уж о-очень весёлой!       Гермиона рассмеялась ещё веселее.       — А где-то в середине матча Уизли вообще получил удар от бладжера. Правда, в ногу. В тот момент я пожалел, что он его не сбил с метлы. Какая разница, есть там, на воротах, вратарь или нет? Всё равно пропустил почти все мячи…       Гермиона спрятала свои губы в ладошку, пытаясь сдержаться, чтобы не начать залиться громким хохотом. Привлекать лишнее внимание к себе совершенно не хотелось.       — О, Кормак! Перестань! Я сейчас с ума сойду от смеха! — выдавила она и снова засмеялась.       Тот тепло улыбнулся, выпрямился и снова сел на подлокотник кресла рядом с Гермионой.       — Кстати, ты же знаешь, что сегодня вечеринка?       — О, да-а, — протянула она, успокаиваясь, — знаю.       — Составишь мне компанию?       — Прости, Кормак, я… — начала Гермиона придумывать, как не оказаться на вечеринке.       — Нет-нет-нет! Возражения не принимаются! Я мог бы тебе продолжить рассказ про то, что было дальше на квиддиче, раз тебя там не было, и поверь, это будет ещё веселее!       — Но я не собираюсь пить и…       — Брось! Если хочешь, то можем просто посидеть и поболтать, — отмахнулся Кормак и улыбнулся ей.       Гермиона задумалась на несколько секунд. Странно, но сейчас его общество совсем её не раздражало, а даже, наоборот, с ним было очень весело. Она не любила квиддич, но, оказывается, тот так интересно о нём умеет рассказывать, что можно и послушать, и посмеяться. К тому же Кормак решил вместе с ней не уподобляться остальным – сегодня в гостиной они вдвоём не будут пить виски.       — Хорошо, — согласилась Гермиона с улыбкой, — но только я не долго, потому что сегодня я очень устала и…       — Так, прекрати, — остановил её тот. — Сейчас я переоденусь, и мы продолжим. Сиди здесь и никуда не уходи.       И она осталась ждать Кормака. Но не успела Гермиона подумать о чём-то, как услышала недалеко насмешливый голос Лаванды:       — Пользуешься вниманием, которое так редко тебе выпадает?       Та посмотрела в её сторону и увидела рядом с ней Рона.       — Отвали, — тихо бросила Гермиона, сомневаясь, что та услышит, но Лаванда услышала.       — Ты совсем разучилась, как нужно разговаривать с нормальными людьми?       — Очевидно, ты ненормальная, чтобы общаться с тобой как-то по-другому, — с безразличием ответила Гермиона.       — Я тебя раздавлю, Грейнджер! Ты заплатишь за каждое своё слово, если сейчас же не извинишься…       — Что?       Наконец, Лаванда вызвала в ней интерес. Она повернулась всем своим корпусом в сторону однокурсницы, закинула ноги под себя и фыркнула:       — Раздавишь меня? Ты уверена, что я окажусь тебе по зубам?       — Ты – дрянь! Сломала мой подарок! Это был подарок моего Бон-Бона!       — Катись к чёрту со своим Бон-Боном! Я же сказала тебе: отвали от меня!       Рон, прислушивающийся к их разговору, изумлённо посмотрел на Гермиону, а лицо Лаванды побагровело.       — Как ты смеешь так разговаривать?! Как ты смеешь?!..       Половина присутствующих в гостиной стали прислушиваться к перепалке.       — Браун, заткнись! Неужели тебе нравится быть в центре внимания? Надо, чтобы все знали, что ты не умеешь правильно хранить подарки?       — Ты специально сломала мой шарик! Мой «туманный глазик»! Он лежал у меня на комоде, а ты его взяла и…       — По-твоему, мне заняться нечем, как себе ногу протыкать твоими безделушками?       — Ты – тварь!       Гермиона уже подскочила с места, чтобы выразить всю свою ярость и ненависть к Лаванде на глазах у всех, но в этот момент её слегка оттолкнул откуда-то появившийся Кормак, который загородил собой Гермиону и с неприязнью посмотрел на Лаванду.       — Придержи свой язык за зубами и думай, что говоришь.       Лаванда опешила. Она покосилась на Рона, который решил, что лучше всего дальше строить из себя человека, не понимающего ничего в этой ситуации, будто происходящее его не касалось.       — Ты хоть знаешь, что она сделала? — попыталась объясниться Лаванда.       — Да, знаю – научила тебя не раскидывать свои вещи, где попало! Тем более, если эти вещи – подарок от любимого человека.       Гермиона не удержалась от того, чтобы не выглянуть из-за плеча Кормака и не посмотреть на лицо Лаванды.       — Н-но… — начала она и замолчала, снова посмотрев на Рона, который хмуро взглянул на неё в ответ.       Радость от восторжествовавшей справедливости полностью поглотила сознание Гермионы. В этот момент она забыла обо всех неприятных событиях, которые произошли сегодня. Впервые Лаванда была сбита с толку, и аргумент, что Гермиона специально разбила шарик Уизли, уже никак не работал.       Толпа гриффиндорцев потеряла интерес к этой ссоре, Лаванда что-то быстро стала шептать недовольному Рону, уходя вместе с ним в другой угол комнаты, а Кормак повернулся к Гермионе, которая смотрела на него с искренним восхищением.       — Ну, что, ребята? Начнём? — послышался где-то голос Симуса.       Гермиона не слышала, что ему ответили, затем послышался голос подошедшей Джинни:       — Ну, что? Когда начнём?       И тут Гермиона вспомнила, что профессор Макгонагалл должна появиться второй раз.       — Кормак, ты не мог бы предупредить их о том, что было бы разумнее начать им веселье не раньше, чем через полтора часа? — попросила она и добавила: — Чтобы все младшие курсы ушли спать и не растрепали ничего завтра по школе.       Тот с улыбкой кивнул и оставил её на несколько минут одну. Гермиона обратно села в кресло и притянула к себе ноги, крепко обнимая их и слабо улыбаясь от того, что Лаванда, наконец, не смогла выставить её прокажённой. Такому стечению обстоятельств она была безумно рада. Ей было радостно и от того, что Кормак умело заступился за неё. И почему она раньше не рассказала ему об этом, чтобы посмотреть, как поведёт себя Лаванда? Хотя откуда было знать, что Кормак поведёт себя именно так, а не как-то иначе? Откуда ей было знать, что он так ловко несколькими словами поставит Лаванду на место?       Кормак вернулся к Гермионе, и ещё несколько часов они воодушевлённо разговаривали сначала о квиддиче, а затем обо всём вокруг. После того, как Макгонагалл проверила их второй раз, все гриффиндорцы начали веселиться, но ни Гермиона, ни Кормак не обращали на них внимания, поглощённые разговором. Впервые её не раздражала эта вечеринка.       — Что это за мантия на тебе? — неожиданно спросил её он, указав на вещицу.       Гермиона посмотрела на себя и поняла, что на ней была до сих пор накинута чёрная мантия Тома, которую он дал, чтобы она перестала мёрзнуть. В ней было так удобно и легко, что её совсем не удивило, как она могла забыть о ней. Уткнувшись в воротник мантии, она почувствовала тонкий и едва уловимый запах, напоминавший что-то из детства, но что именно, она снова не могла вспомнить.       — Это Гарри дал мне свою мантию, чтобы я унесла её в гостиную. Она ему мешала, — соврала Гермиона собеседнику.       Кормак больше ничего об этом не спрашивал. Так они просидели до поздней ночи, пока Гермиона не спохватилась, вспомнив, что сегодня собирается выяснить, где находится начало этого дня. Объяснив собеседнику, что очень устала и хочет спать, Гермиона попрощалась с ним, отправилась в спальню, и, как только оказалась там, тысячи мыслей закрутились у неё в голове.       На самом деле, Кормак был приятным молодым человеком, с которым можно поболтать обо всём. Он ни разу не сделал в её сторону неприятный жест, который как-то мог говорить, что он пытается подбить к ней клинья.       Гермионе очень хотелось спать, но она не могла себе позволить такой роскоши, потому что ждала наступление нового «сегодня». Она хотела увидеть, откуда на полу появится этот идиотский шарик.       Подумав о шарике, Гермиона тут же вспомнила, что её ждал с вечера Том для того, чтобы посмотреть, как выпадет снег. Она тут же подошла к окну и увидела тысячи и тысячи хлопьев, которые кружатся в воздухе и застилают землю белым покрывалом. Это было красиво.       Вряд ли именно это была его цель. Какое ему удовольствие смотреть вместе с ней на то, как падает снег?       Тем не менее, она не пришла, и что будет, когда она встретит его в следующий раз?       Да, Гермиона уверена, следующий раз не заставит себя долго ждать. Хотя бы потому, что она забыла отдать ему тёплую мантию.       И к этому разу она должна быть готова.