***
Гермиона открыла глаза и не сразу поняла, где находится. Взгляд упёрся в высокий потолок, а нос почувствовал запах каких-то лекарственных трав. — Гермиона, — услышала она шёпот рядом с собой. Она опустила взгляд вниз, осматривая знакомые стены и повернула голову к говорившему. — Гарри, — выдохнула с облегчением, увидев рядом с собой друга в грязной спортивной форме красного цвета. За одну секунду Гермиона вспомнила всё, что с ней произошло, и душевная боль стала растекаться по всему телу вместе с кровью. — Как ты? — обеспокоенно прошептал друг, наклоняясь к ней ближе. — Я… не знаю, — чуть громче ответила та. — Тсс, — протянул Гарри, — если мадам Помфри увидит, что ты очнулась, то тут же выгонит меня. Гермиона кивнула и глубоко вздохнула. — Кто это сделал с тобой? — прошептал он. — Это Малфой? — Я… я не помню, — соврала она. Да, на Малфоя можно было спихнуть это деяние, но тогда Гарри сразу же помчится искать его, чтобы отомстить, и это произойдёт раньше, чем наступит очередной повторяющийся день. — А что ты помнишь последнее? — не унимался друг. — Я помню… да, я повздорила с Малфоем, но он меня не трогал. Я… треснула ему в морду – это почти последнее, что я помню. — Ты не то что треснула, а сломала ему нос, — тихо засмеялся Гарри, пытаясь сдержаться, чтобы не залиться громким смехом. — На завтраке он был мрачнее тучи. Гермиона слабо улыбнулась. — Игра ещё не началась? — поинтересовалась она. — Она уже давно закончилась, — качнул головой тот. — А сколько сейчас времени? — насторожилась та. — Почти девять часов вечера. — Ой, Гарри, у тебя же вечеринка сегодня, — вспомнила Гермиона и с улыбкой продолжила: — Ты, наверное, хочешь развлечься с друзьями и отметить победу… — Какую победу, Гермиона? Мы… мы проиграли слизеринцам. — Что? — не сдержала своего возгласа Гермиона, поднимаясь и садясь на кровать. — Ты меня разыгрываешь? — Нет, — вымученно улыбнулся друг. — Рон пропустил все мячи, а охотники забили слишком мало голов. Джинни вообще ни одного. — Н-но… почему? Гермиона была в изумлении. Как такое возможно, что все дни Гриффиндор побеждал, а сегодня команда её факультета проиграла? — Сегодня какой-то странный день и всё не вовремя. Рон поругался с Лавандой с самого утра, вроде из-за того, что та сломала его подарок. Кстати, уверяла, что это сделала ты, но Джинни сказала Рону, что утром ты уже была в гостиной и ушла в неизвестном ей направлении, поэтому тот обозлился на Лаванду и… не смог отбить ни одного мяча. — А с Джинни-то что? — не понимала Гермиона. — А она в слезах рассказала за завтраком, что поссорилась с тобой, — с ноткой недовольства отозвался Гарри. — Она сказала, что ты накричала на неё и прогнала. Гермиона опустила глаза вниз, вспоминая утренний инцидент. — У тебя что-то случилось? — заботливо поинтересовался друг, пристально заглядывая в глаза. — Я… просто плохо помню этот день. Может быть, я съела вчера что-то не то? Поттер пожал плечами и вымученно улыбнулся. — Но сейчас тебе стало лучше? — Да, лучше, — кивнула та, медленно опускаясь обратно на подушку. Гермиона стала с удивлением осознавать, что этот день был другим, не таким, как все. Сегодня её факультет проиграл в квиддич, а вечером не было никакой вечеринки. Почему? Потому что она утром поругалась с Джинни, а намеренно разбитый шарик Лаванды стал причиной ссоры с Роном. Выходит, её поступки могли кардинально менять этот день? Она могла заставить своими поступками Гриффиндор проиграть, а вечеринку отменить? — Вот, чёрт, — прошептала Гермиона, поражаясь этому осознанию. Она думала, что квиддич и вечеринка – это два неизменных события, которые при любых обстоятельствах должны быть такими, какие были первоначально. Оказывается, нет. Оказывается, она могла менять ход истории не только в мелочах. — Ты вспомнила о том, что… — осторожно прошептал Гарри и замолчал. — О чём? — не поняла Гермиона, посмотрев на друга. — О… о своей палочке. Друг взял с тумбочки два обломка волшебной палочки и поднёс их к подруге. — Мы так и не поняли, как ты умудрилась её сломать, — сочувственным тоном добавил Гарри. Её волшебная палочка была сломана. Она была… сломана! Её сломали! Её сломал Том! Слёзы злости и потери появились в глазах. Она не смогла вымолвить и слова от того, что большой ком застрял в горле. Осознавать это было так же болезненно, как и испытывать на себе Круциатус. У неё больше нет волшебной палочки, которая выбрала её в одиннадцать лет. Она больше не проснётся рядом с ней и не возьмёт её в руки. Завтра в таком же дне палочка останется так же сломанной, ведь мантия Тома сохранилась у неё спустя ночь, значит и оружие сохранится таким спустя такую же ночь. — Гермиона… мне очень жаль… — зашептал Гарри, взяв её за плечо. — Куплю… куплю новую, — подавленно отозвалась Гермиона, с отчаяньем понимая, что не сможет её купить, потому что за один день она не успеет этого сделать. Друзья несколько минут молчали, и в этой тишине каждый думал о своём. Вдруг Гарри заговорил: — Вчера у меня были занятия у профессора Дамблдора поздно вечером. — Да? — с удивлением подняла на него взгляд Гермиона. — И что было в этот раз? Поттер на несколько мгновений задумался и медленно произнёс: — В этот раз было два воспоминания. — Два? — Да, — кивнул Гарри и, оглядевшись, наклонился ближе к подруге и зашептал: — Первое воспоминание было дядюшки Риддла, брата его матери – Морфина. Риддл заявился к нему домой и искал своего деда, в честь которого назвали его вторым именем, но оказалось, что тот умер, а в доме жил Морфин, которого выпустили из тюрьмы… — А за что он сидел в тюрьме? — перебила его шёпотом Гермиона. — Напал на отца Волан-де-Морта, — ответил Гарри. — Это было ещё до того, как его мать сбежала вместе с Риддлом-старшим. Но дело не в этом. В общем, Дамблдор показал мне воспоминание именно Морфина, в котором он встретился с Риддлом, и тот вызнавал у него о своей семье. Через него Риддл узнал, что его маггловские родственники живут в той же деревне, что и Морфин, и отправился к ним. Он убил их: своего отца, дедушку и бабушку, — волшебной палочкой Морфина, которую отобрал для того, чтобы совершить убийство… В общем, по итогу Морфина обвинили в убийстве, которое на самом деле совершил Риддл. — Но неужели никто даже не попытался выяснить, что Морфин не совершал убийство? — не понимала Гермиона, слегка нахмурившись. — Морфин сам заявил о том, что расправился с семьёй Риддлов и даже хвастался этим. Никому и в голову не пришло проверить его слова на правдивость. Он ведь признался, что совершил убийства, его и без расследования обвинили и посадили в Азкабан… — Но сам Морфин должен был понимать, что не он убил семью Риддлов! Зачем он взял на себя всю вину? — Волан-де-Морт подправил ему воспоминания, и Морфин был уверен, что это он убил Риддлов. — Сколько было лет Риддлу? – поинтересовалась Гермиона, задумавшись. — Шестнадцать. — Ты шутишь! — выпалила Гермиона, изумлённо взглянув на друга. — В шестнадцать лет провернул такую сложную процедуру, как изменение памяти? При том ещё и успешно?! Гарри медленно кивнул. — Чёрт, мне уже семнадцать, а я даже не знаю, как это делать, — усмехнулась Гермиона. — Но как же закон, запрещающий использовать магию несовершеннолетним? — Дело в том, что министерство на самом деле отслеживает только деяния самой палочки, а не того, кто колдовал ею. — То есть ты можешь взять палочку у любого взрослого волшебника, начать колдовать, и тебя никто не обнаружит? — Да! Представляешь? — эмоционально протянул Гарри, отчего Гермионе пришлось зашипеть и напомнить, что их может услышать мадам Помфри, поэтому он тихо продолжил: — Поэтому так легко Риддл убил свою семью, подставив своего дядю под суд. Он вернул ему его волшебную палочку, стёр память и выкрал семейное кольцо, которое передавалось в их семье по наследству. — Кольцо? — переспросила Гермиона. — Да, точнее перстень. Дамблдор говорил, что тот не ровно дышит к своему происхождению, которое делало его ещё более особенным, а перстень – семейная реликвия. На самом деле, он сильно бросается в глаза. — Чем же? — Он золотой, но на нём есть чёрный камень, который невозможно не заметить, если хоть раз взглянешь на ладонь. Гермиона представила в своей голове перстень, и ей показалось, что представления были реалистичными, потому что подобное она где-то уже видела. — А второе воспоминание о чём? — А про второе Дамблдор сказал, что оно самое важное и ценное, но оно оказалось… подправленным. — Что значит «подправленным»? — Это было воспоминание профессора Слизнорта, — начал объяснять Гарри. — В нём Том Риддл был примерно того же возраста, что и в воспоминаниях Морфина. Слизнорт, как и сейчас, любил собирать вокруг себя талантливых студентов, и Риддл входил в их число. Дамблдор говорил, что у них были очень тёплые взаимоотношения, и Риддл с лёгкостью расспрашивал Слизнорта обо всём, что ему было интересно. В этом же воспоминании у профессора были очередные посиделки, и тот задержался в кабинете, чтобы узнать о… как он их назвал… о крестражах, кажется. — И… что такое крестражи? — заинтересованно спросила Гермиона. — Я не знаю, а Дамблдор даже не объяснил. Честно говоря, я не успел об этом спросить, — расстроенно отозвался Гарри. — Так Слизнорт не ответил на этот вопрос Риддлу? — Нет. Именно эти ответы и были подправлены. Слизнорт в своих ложных воспоминаниях сказал Риддлу, что не собирается рассказывать ему о крестражах, так как о них ничего не слышал, а если бы слышал, то ничего бы не рассказал. Ну, и выгнал. Гермиона задумалась на несколько мгновений и произнесла: — Значит, Дамблдор видит важность этих воспоминаний в том, что речь была о каких-то крестражах. — Да, я не сразу сообразил, что ключевым в этих воспоминаниях были крестражи. — Но… — протянула Гермиона, продолжая размышлять дальше, — воспоминание подправлено. Оно не настоящее. Неизвестно, что могло быть в этом воспоминании, верно? — И поэтому Дамблдор дал мне домашнее задание – вытащить из Слизнорта правдивые воспоминания, — вымученно улыбнулся Гарри. — Сам он не смог этого сделать. — Ого, — выдохнула та, внимательно посмотрев на него. — И… как ты собираешься выполнить задание? — Понятия не имею! У меня ещё не было возможности подумать над этим… — Выходит, Дамблдор сам не смог вытянуть из него правду, — прошептала Гермиона, опустив голову вниз, принимаясь внимательно разглядывать одеяло, которое укрывало ноги. — Крестражи… Что это? Думай, Гермиона, думай… Мне кажется, я ни разу об этом не слышала. — Не слышала? — с разочарованием переспросил Гарри. — Нет. Думаю, здесь что-то связано с тёмной магией, раз знания о крестражах понадобились Риддлу. Вряд ли об этом есть в библиотеке, если он пришёл узнать об этом у Слизнорта. Тебе придётся продумать хорошую стратегию, как выудить из него эти воспоминания… — Я рассказал Рону, и он считает, что мне достаточно просто подойти к нему после уроков и расспросить об этом… — А! Ну, раз так считает Бон-Бон, то, конечно, воспользуйся его советом! — тут же среагировала Гермиона, начиная ощущать в себе прилив злости. Реальность, наконец, стала пробуждать рассудок, напоминая обо всём, что с ней происходило. Во-первых, замкнутый день, который повторяется уже вторую неделю. Во-вторых, непонимающие её друзья, которые так и норовили выказать своё недовольство. А в-третьих, существование Тома, который отравлял ей жизнь, жестоко пытал и ко всему сломал её волшебную палочку! Злость и отчаянье обхватили Гермиону за плечи и не собирались выпускать. Она пыталась не смотреть на Гарри, чтобы тот не начал задавать лишних вопросов, если вдруг увидит её слезливые глаза. Сам Гарри воспринял наступившую тишину по-другому. Он почувствовал неловкость от того, что заговорил про Рона, который дал ему слишком простой совет, как разговорить Слизнорта. Конечно, Гермиона была права: к этому разговору нужно подготовиться! Если у Дамблдора не получилось вытянуть необходимые воспоминания, то вряд ли Слизнорт отдаст их Гарри по той простой причине, что он у него - любимчик. Однако по этому поводу ничего вразумительного в голову не приходило, а вид Гермионы не предвещал ничего хорошего после упоминаний о Роне, поэтому Гарри медленно поднялся со стула и со вздохом произнёс: — Я… я всё равно попытаюсь поискать что-нибудь об этих крестражах в библиотеке. Может быть, Дамблдор именно этого и хотел, чтобы я узнал о них сам. Гермиона кивнула, не глядя на друга, и тихо ответила: — Как только меня выпустят, я тоже займусь поисками. В отличие от Гарри у неё было полно времени найти то, что необходимо другу. Гермионе показалось, что эти две недели она потратила впустую, выискивая ответы на свои вопросы. Она допрашивала Тома, проводила дни в библиотеке, пытаясь что-нибудь отыскать о диадеме, а потом и о самом Томе. Всё было безуспешно. Если она не может придумать, как выбраться из этого дня, то потратить время на поиски информации о крестражах будет куда разумнее и результативнее, и в следующий раз, когда Гарри заговорит с ней о них, рассказывая об уроке с Дамблдором, она с готовностью ответит на все вопросы и, может быть, поможет ему советом, как вытянуть из Слизнорта правду. Ей стало очевидно, что, перед тем, как выпытать из преподавателя воспоминания, нужно сначала узнать, что такое эти крестражи. — Ладно, я пойду, Гермиона, — произнёс Гарри, оставляя стул. — Думаю, мне следует позвать мадам Помфри и сообщить ей, что ты очнулась. Гермиона снова кивнула и отвернулась, прижав к себе кончик тонкого одеяла. Только сейчас она поняла, что ей было очень холодно, а на душе – невыносимо. Взгляд упал на рядом стоящий стул, на котором были несколько личных вещей, которые, очевидно, выпали из кармана, а также на спинке висела та самая тёплая мантия, наличию которой Гермиона то радовалась, то гневалась. Сейчас мантия снова вызывала радость. Она потянула её на себя, чтобы предпринять попытку накинуть поверх одеяла, но в этот момент вышла мадам Помфри, поэтому Гермиона лишь прижала мантию к себе, спрятав её под одеялом. Женщина справилась о её самочувствии, на что та ответила, что всё в порядке. Единственное, чего хотелось, это расслабить свои нервы, которые были весь день натянуты до предела, из-за чего самообладание трещало по швам. — Сейчас я вам принесу успокоительное, мисс Грейнджер, — кивнула в ответ мадам Помфри на её просьбу. Она не заставила себя долго ждать, поэтому спустя несколько минут Гермиона уже выпила лекарство, а мадам Помфри, пожелав спокойной ночи, удалилась в свою комнату, выключив везде свет. Сначала Гермиона неподвижно лежала под одеялом, но, ощутив, что ей необходимо больше тепла, она медленно оторвалась от подушки и попыталась накрыть себя тёплой мантией. Каким было удивление, когда она поняла, что руки очень плохо слушались, а такое простое действие, как накрыть себя мантией, вызвало большие затруднения. Она кое-как расправила вещи и накрыла себя, обратно падая головой на подушку. Спать совсем не хотелось, но находиться в таком вялом и некоординированном состоянии было не слишком приятно. Гермиона медленно притянула к себе покрывала до подбородка и случайно уловила запах бергамота, который с сегодняшнего дня вызывал в ней смесь чувств, приправленную наслаждением от воспоминаний и страхом перед Томом. Хотелось злиться, но как же было удивительно ощущать, что ни злости, ни страха, ни отчаянья сейчас она не могла испытывать! Все привычные за несколько дней чувства были подавлены и утоплены где-то глубоко внутри. Осталась какая-то пустота, вызывающая расслабление во всём теле и больше ничего. Долгое время Гермиона лежала неподвижно, разглядывая высокий потолок, затем медленно перекатилась на бок и прикрыла глаза, чтобы заставить себя уснуть. Как только она это сделала, то тут же почувствовала, что кто-то поправляет одеяло и мантию, которые немного съехали, когда она переворачивалась. Она распахнула глаза и увидела перед собой силуэт Тома, который, закончив поправлять вещи, выпрямился перед ней и склонил голову в сторону. Царящая кругом темнота показалась Гермионе слишком светлой на фоне гостя, но никакого ожидаемого страха или гнева она в себе не ощутила. Лишь где-то в глубине души эти чувства пытались вырваться наружу, вызывая в горле щекотливые ощущения, которые пробуждали больше смех, чем слёзы. Из-за этого Гермиона слабо улыбнулась уголками губ, неотрывно наблюдая за Томом. Её не мог сейчас злить тот факт, что он пришёл к ней после всего, что между ними произошло, и непринуждённо помогал укрыться перед сном. Она же здесь оказалась из-за него! Он же использовал на ней Круциатус! А ещё сломал волшебную палочку! Нет, ничего, — Гермионе сейчас абсолютно всё равно. Более того, чем больше она думала об этих моментах, тем сильнее щекотало горло, вызывая в ней улыбку. Кажется, было слишком глупым и самонадеянным просить мадам Помфри о такой успокаивающей настойке. Почему она не подумала о том, что к ней может заявиться Том? Стоило запомнить, что он всегда появляется после всех ссор и своей фальшивой заботой, которую он называет милосердием, заставляет её злиться ещё сильнее. От этого Гермионе захотелось истерично засмеяться, потому что мысль о милосердии вызывала истерику. Допустим, он потрепал её нервы с раненой ногой, а потом вылечил. Это не грань жестокости, это исправимо — после этого можно как-то оправдаться и загладить свою вину. Но Круциатус! Как ему в голову пришло это заклинание? Очевидно, ему совершить убийство не составит труда? Совсем, как юный Волан-де-Морт. Не будь Тому чуть больше двадцати, да и если бы сам Волан-де-Морт исчез, она бы сразу подумала, что это он и есть. Но он им не мог быть, ведь в мире не может же быть двух Волан-де-Мортов! От этого в глубине души стало ещё смешнее, поэтому слабая улыбка продолжала играть на губах Гермионы. Она медленно села перед Томом и внимательно посмотрела на него. Чёрную одежду было невозможно разглядеть, зато светлое лицо прекрасно контрастировало с темнотой. Антрацитовые глаза поблёскивали, вызывая у Гермионы чувство, что её видят насквозь, но ей было настолько всё равно, что она перевела взгляд вниз и стала внимательно разглядывать чёрную фигуру. В глаза бросились такие же светлые, как и лицо, руки. Вот они – эти пальцы, которые душили её в который раз. Будут ли они снова душить её хотя бы в ближайшие несколько минут? Может быть, Том пришёл к ней, чтобы завершить начатое до конца? На одном из пальцев красовался поблёскивающий перстень, по центру которого была бездна – чёрный камень, что едва ли был различим в темноте. Гермиона подумала о недавнем разговоре с Гарри и поняла, у кого видела подобное описание семейной реликвии семьи потомков Слизерина. Наверное, что-то такое Гарри и имел в виду, описывая кольцо. На самом деле, таких колец изготовляют десятками в ювелирных салонах, только малое количество из них имеют чёрный камень. Вот, одно из таких носил Том. Гермиона потеряла интерес к золотому перстню и снова подняла взгляд на Тома, который пришёл в движение и сел на кровать, продолжая неотрывно сверлить её взглядом. — Что на этот раз? — тихо заговорила Гермиона протяжным тоном. — Я снова не явилась посмотреть с тобой, как выпадает снег? После своих вопросов она тут же различила появляющуюся улыбку на лице Тома. — Или ты пришёл меня насильно забрать с собой на улицу? — Пришёл справиться о твоём состоянии, — коротко ответил он. Если бы Гермиона могла разозлиться, то она обязательно бы вскипела и высказала всё, что она думает, но сейчас не было ни возможности, ни желания, поэтому она смотрела на Тома с таким отсутствующим видом, что любой собеседник на его месте решил бы уйти. Но не Том. — Как видишь, я жива и почти здорова. — Ты даже говоришь еле-еле после успокоительного, — усмехнулся тот. — Радуйся, что я под ним, иначе тебя ждала бы такая истерика, которая напрочь бы отбила желание вообще приходить ко мне, — спокойно ответила Гермиона. Том тихо засмеялся. — Ты в самом деле думаешь, что твои истерики могут меня напугать? — В следующий раз я буду диктовать свои условия, понял? — Посмотрим, как у тебя это получится, — продолжал тихо посмеиваться Том, сверкая глазами, — однако сейчас ты снова в таком положении, что ничего не можешь предпринять. — Если ты пытаешься вывести меня из себя, то поверь, что это не тот случай, и я физически не могу поддаться твоим… манипуляциям. Вот, чёрт! Он же манипулирует её эмоциями! Неожиданное осознание побудило Гермиону податься вперёд и, широко раскрыв глаза, посмотреть в лицо Тому. Внутреннее опустошение от успокоительного стало чем-то наполняться, но всё равно ни злость, ни ярость не могли овладеть ею хотя бы наполовину. — Зачем ты пытаешься вызволить во мне гнев? Поверь, я и без этого знаю, что до глубины души ненавижу тебя. — За тобой интересно наблюдать, когда ты в ярости, — легко ответил Том. — И только? — слабо отозвалась Гермиона. — Я думала, тебе приносит удовольствие пытать меня. — Это… не удовольствие, — медленно отозвался тот. — Ты вынуждаешь относиться к тебе именно так, а не как-то иначе. — Ты не оставляешь мне выбора, когда язвишь или иронизируешь, — заметила Гермиона. — Я так делаю, потому что ты злишься на меня без причины. — Без причины? — слабо улыбнулась Гермиона, чувствуя, как изнутри пытается вырваться изумление. — По-твоему, я без причины кидаюсь на тебя? Ты не отвечаешь на мои вопросы, Том. — Может быть, тебе следует их задавать по-другому и в целом изменить своё отношение ко мне, не думала? Гермиона некоторое время молчала, а Том снова тихо засмеялся. — Ты имеешь представление, как после всех твоих действий со мной, я смогу изменить к тебе отношение? Откуда мне знать, может быть, ты в конце меня собираешься убить? — Не собираюсь, — коротко ответил Том. — И… мне за это благодарить теперь тебя? — медленно спросила Гермиона, ощутив лёгкое облегчение от услышанного – её убивать никто не собирается. — Думаю, да, — склонив голову вбок, прошептал тот, отчего Гермионе захотелось истерично засмеяться. — Вот, ты снова вызываешь во мне гнев, который, к твоему счастью, я не могу проявить, — глубоко вздохнув, отозвалась та, оглядевшись по сторонам. — Я же говорил, что могу быть другим. Гермиона снова взглянула на Тома и ответила: — Так почему же ты не станешь другим? — Я и так каждый раз проявляю к тебе благосклонность. Тебе следует, наконец, понять, Гермиона, что в этом дне мы с тобой неразлучны, и если ты каждый раз будешь встречать меня с криками и психами, то… ты, скорее, сама убьёшь себя. Неделя-другая, и ты превратишься в безумную истеричку, которая навсегда останется в этом дне, или в тряпичную куклу, у которой не будет выхода, как слушаться меня. — А разве ты не этого добиваешься от меня? — Нет. Этот ответ напрочь заставил Гермиону растеряться. — Что, значит, нет? — прошептала она, подавшись ближе к Тому. — Ты ни на шаг не приблизилась к тому, чтобы услышать мои условия на то, чтобы я хоть что-то рассказал тебе об этом дне. Гермиона приоткрыла рот, чтобы что-то ответить, но так ничего не сказала. Ей было слишком тяжело воспринимать тот факт, что Том ждёт от неё совсем другого. Его целью было не мучить и пытать её. Она сильно далеко ушла от того, к чему стремилась в первые дни. Вместо того чтобы найти подход к такому сложному человеку, как Том, она стала проявлять ярость и строптивость. И что этими чувствами она пыталась добиться от него? Всё правильно – ответную жестокость и агрессию. Это было логичным. — Я же говорил тебе, возьми себя в руки и перестань лить слёзы. Гермиона посмотрела на Тома так, словно он сказал ей, что завтра наступит новый настоящий день. — Н-но… это уже невозможно, — качнула она головой. — Ты сделал слишком многое, чтобы просто так взять и забыть об этом. — Это ты сделала слишком многое, чтобы просто забыть, — тихо ответил Том. — Ты сделала – ты и исправляй. Гермионе снова захотелось засмеяться. — Где гарантия, что через пять минут ты снова не начнёшь душить меня? — Я могу дать тебе эту гарантию, если ты завтра не кинешься на меня с кулаками, иначе… иначе всё повторится. — Тогда веди себя со мной по-другому. И… насчёт завтра я не гарантирую, ведь… ты же видишь, что я сейчас бесчувственная кукла. — Значит, вызовем в тебе нужные чувства. Гермиона с лёгким недоумением посмотрела на Тома, который наклонился к ней и пристально посмотрел в глаза. Она почувствовала, что изнутри снова рвётся смех, но до сих пор не может вырваться наружу. Том взял её за плечи и медленно оттолкнул назад, чтобы та легла на подушку. Она послушно замерла и увидела, что тот поправляет ей одеяло и сверху накидывает свою чёрную мантию, запах которой ударил в нос. — Почему ты не забираешь свою мантию? — Ты мне отдашь её завтра, а сегодня она ещё нужна тебе. Как же так он может быть извергом и в то же время заботливым? — Лучше не попадайся мне завтра на глаза, — слабо улыбнулась она. — Подумай тысячу раз, прежде чем снова вздумаешь поддаться своим психам. Гермиона ничего не ответила на это, продолжая смотреть в глаза Тому. — И моё указание о том, что ты должна явиться вечером к озеру до сих пор ещё в силе. Увы, а Том продолжал гнуть свою линию, которая ей совсем была не по душе. Она не хотела зависеть от него, при этом понимая, что с самого начала уже зависела. Конечно, он был прав, что это глупо - бороться с ним, если она хотела что-то узнать, но мириться с пытками, которые удалось пережить, не было сил. — Иди к чёрту, — спокойно ответила ему Гермиона. Том выпрямился перед ней и тихо засмеялся. — Я тебя предупредил. — И что мы будем делать? Смотреть, как падает снег? Ты серьёзно? — Тебе в голову не приходило, что это отличный шанс узнать от меня что-то большее? Нет, ей это в голову не приходило. Зато она прекрасно понимала, что Том снова поставил её перед выбором: послушаться его и получить хоть какие-то ответы или бороться дальше за свою независимость и продолжать крутиться в этом дне. Что же, выбор был уже более очевидным, и, к сожалению, он был в пользу Тома. — Иди к черту, — повторила она. — Как знаешь, — просто ответил он. — Знай, что я готов пересмотреть своё отношение к тебе, как только ты явишься. А пока... я буду крайне недоволен. И ты это будешь ощущать на себе. Гермиона глубоко вздохнула, понимая, что не может испытывать к Тому даже раздражение, отвернулась от него и закрыла глаза. — Уходи, — грудным голосом отозвалась она. — Уйду, когда ты уснёшь. — Прекрасно. Всю жизнь мечтала заснуть на твоих глазах, — с безразличием отозвалась Гермиона, хотя если бы не успокоительное, то это прозвучало бы ядовито. Она почувствовала, как Том сел на кровать за её спиной, и снова вздохнула. — Хотя бы когда я проснусь, то избавь меня от возможности увидеть тебя, иначе день будет хуже, чем сегодня. Том ничего не ответил, лишь рассмеялся. Гермиона снова ощутила, как тот поправил свою мантию, подоткнув её под бок, и оставил свою руку на её плече. Бесполезно было возражать: в её-то состоянии что она могла сделать? — Не переживай, завтра ты снова проснёшься в своей постели, — спустя некоторое время произнёс Том. — Даже не знаю, радоваться этому или нет. — Завтра и узнаешь. Гермиона ничего не ответила и попыталась заснуть.Глава 6. Другой день
4 августа 2019 г. в 19:52
Белые хлопья не переставали витать в воздухе, из-за чего видимость была ужасной. Гермиона отвернулась от окна, запрыгнула на него и принялась вскользь оглядывать спальню девочек, слабо болтая ногами в воздухе.
Ей стало немного легче после того, как она рассказала Кормаку про этот шарик, который постоянно отравлял и без того ужасные дни. Она ощутила какое-то удовлетворение от того, что он выслушал, понял и, более того, заступился. Он повёл себя, как хороший друг, который был обеспокоен проблемами своей подруги, и дал то, чего не смогли дать её настоящие друзья – поддержку. Своим сонным разумом Гермиона сделала для себя вывод, что Кормак не так плох и отвратителен, как казалось раньше. Она его толком не знала, и как могла вешать на него эти грязноватые ярлыки? Может быть, он не умел быть обходительным и вежливым, чтобы с первого раза очаровать её, однако, если убрать его «неумение», то в целом Кормак был хорошим человеком и приятным собеседником, который умеет вести содержательный диалог, имеет хорошее чувство юмора и в трудной ситуации может стать отдушиной. Снова переживая непринуждённый и весёлый разговор, Гермиона понимала, что в тот момент она совсем забыла обо всех неприятностях. Забыла об этом замкнутом дне, об этом злосчастном шарике, о гневной Лаванде и жестоком Томе.
Сейчас же, повернув голову в сторону окна и посмотрев на падающий снег, она вспомнила о нём. Внутри что-то сильно сжималось, затрудняя дыхание, стоило подумать о пережитых днём ощущениях, которые вызвал в ней Том. Казалось, эти долгие минуты агонии она не забудет никогда в своей жизни. Разве может быть ещё что-то более жестокое? Как же это бесчеловечно – воспользоваться слабостями человека, чтобы сделать ему больно! И за что? За то, что она назвала его ублюдком.
Конечно, оскорбительное слово, но такое глупое и никчёмное, чтобы так жестоко и грубо реагировать. Как же ему пришла в голову мысль провести её по школе с раненой ногой и вытолкать на улицу, где Тому пришлось под конец тащить её практически на себе, потому что в последние минуты у неё не было сил даже нормально передвигать ногами?
Гермиона прекрасно осознавала, что Том был очень жестоким человеком. О каком милосердии он ей говорил? Неужели это значит, что он в голове проводит какую-то черту, которая заставляет его остановиться? Гермионе было сложно осознавать, что после таких жестоких действий Том мог себя останавливать и, более того, исправлять содеянное, называя это милосердием. Больше походило на игру, в которой он испытывал её, каждый раз давая шанс ускользнуть от самого худшего, проанализировать и восстановить силы. Но по итогу в конце игры, когда она будет изведена до бессилия, всё равно должна ждать встреча с противником один на один, где пощады ждать не придётся, и тогда… А что тогда?
Она не понимала, чего хотел от неё Том. В первые же дни он сказал, что готовится поставить ей какие-то условия, к которым, по его словам, сейчас она была не готова не то, чтобы согласиться на них, а даже услышать. Но как, по его мнению, она согласится с его условиями, если он ведёт себя так жестоко и грубо? Почему он, наоборот, не пытается усмирить её пыл своим хорошим отношением? Зачем вызывает в ней злость и гнев? Зачем провоцирует быть «не собой»?
Гермиона спрыгнула с подоконника и прошла к своей кровати. Очень медленно она села на неё, закинула ноги по-турецки и посмотрела на балдахинные занавески. Ей нельзя было опускать взгляд вниз, иначе есть шанс уснуть и пропустить появление нового такого же дня.
Она нахмурилась, размышляя над тем, как Том её провоцирует. По существу Гермиона и без него была уже неуравновешенной, раздражённой и даже агрессивной. На самом деле, Том был таким же человеком, как и Лаванда, или Джинни, или ещё кто-нибудь, кто попадались под руку, и на кого Гермиона вымещала свою злость. Это осознание привело в недоумение. Выходит, она сама виновата, что Том с ней так обошёлся? Если же Лаванда в ответ визжала, Джинни грубила, Кормак хмурился, то Том мучал, проявляя этим всю свою жестокость.
Гермиона почувствовала тошноту – из-за этого чертовского дня она была не собой. Нервы натянулись, как струны, и близился момент, когда одна из них со звоном лопнет, не сдержав такого напряжения, и тогда… А что тогда?
Она не знала, что делать. Попытка взять себя в руки тут же не увенчивалась успехом, стоило Гермионе подумать о том, что "сегодня" повторится и завтра, и послезавтра, и до бесконечности, пока… наверное, пока Том не решит, что она готова принять какие-то его условия на то, чтобы узнать, что с ней происходит. От этого злость на Тома заиграла сильнее прежнего. Сейчас она осознавала, что буквально зависит от него.
Ну, почему же нельзя быть нормальным человеком и просто сказать то, что от неё требуется?! Она никогда не простит ему то, что он сделал с ней сегодня. И если это игра, то после этого она ни за что не будет играть по его правилам. В конце концов, если выбирать, быть ли игрушкой в чужих руках или жертвой жестокого охотника, то, наверное, лучше второе. До последнего вздоха она готова бороться, даже если предстоит ещё раз пережить таких же двадцать адских минут своей жизни, как сегодня. Пускай это и вызывает яростную злость, которая делает её не тем, кто она есть, - ей всё равно. А, может быть, она такая и есть, просто сама этого не знала?
Может быть, и не знала.
Гермиона посмотрела в сторону, где должен лежать шарик Лаванды, и отметила про себя, что там до сих пор ничего нет. Время давно перевалило за два часа ночи, но спальня пустовала. Значит, вечеринка ещё не закончилась, а следующий день не наступил.
Она медленно уронила голову к груди и глубоко вздохнула. Ждать было слишком тяжело, глаза закрывались, и сил больше не оставалось.
Нос уловил знакомый запах свежести, напоминающий что-то из детства. Он был таким приятным и волшебным, хотелось вдыхать его ещё больше и сильнее. Покосившись на чёрный воротник чужой мантии, Гермиона дала себе слабину и на несколько мгновений прикрыла глаза, глубоко вдыхая знакомый аромат, пытаясь вспомнить, что ей напоминал этот запах. Он был нежным, холодным и свежим, как раннее летнее утро в деревне, где только-только появлялось на горизонте солнце из-за невысоких холмов, по кромке которых стояли цепью зелёные и густые деревья.
Влажная свежесть от росы. Далёкий шум листьев и трав от прохладного ветра. Царящий в саду запах лилий и клеверов.
Гермиона резко открыла глаза, вспомнив, откуда она знала этот запах. В детстве, когда ей было не больше семи лет, родители каждый год уезжали летом на месяц в далёкую деревушку, где жила папина тётя, которая не любила городскую суету, предпочитая жить в одиночестве и выращивать лекарственные цветы и растения. У неё был небольшой домик, возле которого был расположен огромный цветущий сад, благоухающий разными ароматами. Каждое утро Гермиона любила вставать раньше солнца, чтобы застать его появление и ощутить, как холодные оранжевые лучи будут добираться от низких травянистых холмов до неё, по итогу окрашивая кудрявые волосы в соломенный цвет, который тогда ей так сильно нравился. И каждый раз, пока она ждала занимающееся над горами солнце, бабушка заваривала душистый чай с ароматом бергамота, имевший невероятный вкус, благодаря которому ощущения от холодных лучей солнца, влажной травы и свежего воздуха только усиливались.
Это был запах бергамота.
Гермиона притянула к себе воротник с этим запахом и снова прикрыла глаза, пропадая в далёких воспоминаниях. Наверное, дни, проведённые у бабушки, были самыми прекрасными из всех лет её детства и отрочества. Там она ощутила всю красоту природы и окружающего мира. Красота была прохладной, пьянящей своей молодостью и свежестью. А в дни, когда солнце не могло пронзить своими лучами антрацитовое небо, которое темнело на глазах, предвещая дождь, эта красота становилась ещё более холодной, загадочной и свежей.
Самое прекрасное антрацитовое небо, имеющее такой же цвет, как глаза носителя этой мантии. Такое же леденящее и устрашающее своей величественностью. Такое же жестокое и невозмутимое. Такое же прекрасное и очаровательное…
Гермиона вздрогнула и резко открыла глаза. Она не сразу поняла, что голова лежит на подушке, а сама она укрыта тёплой мантией, натянутой до глаз. Тонкий запах бергамота по-прежнему щекотал нос, не давая оправиться ото сна, но через несколько мгновений Гермиона откинула от себя мантию, послужившей ей этой ночью одеялом, резко села на кровать и посмотрела на пол.
Стеклянный шарик уже был на месте.
Она пропустила этот момент! Уснула! Не увидела, как появляется этот идиотский шарик на полу!
Взгляд Гермионы упал на мантию, лежащую на кровати.
Чёртов запах, усыпивший в воспоминаниях! Чёртов Том со своей тёплой мантией!
Злость рекой обрушилась на неё. Ей показалось, что, что бы она ни делала, ей не подобраться к тайне повторяющегося дня ни на шаг. Не сдержав в себе яростно пылающее сознание, Гермиона подорвалась с кровати, подбежала к шарику, схватила его и со всей силы кинула в стену. Звон разбитого стекла заставил броситься в ванную комнату и закрыться там. Смесь испуга от содеянного в порыве бешенства и психованность заставили затаить дыхание, прислушиваясь к тому, что происходит в комнате. Она думала, что тем самым разбудила Лаванду или Парвати, но, просидев в тишине несколько минут, Гермиона поняла, что никого не разбудила. Она тут же встала, подошла к раковине, быстро умылась и вышла из комнатки, чтобы переодеться. В спешке надевая на себя первую попавшуюся одежду и обувая ботинки, Гермиона внимательно посмотрела на Лаванду, безмятежно спящую на своей кровати. Интересно, что с ней будет, когда та увидит разбитый подарок Рона? Увы, в этот раз, если Лаванда обвинит её в содеянном преступлении, она будет права, и ей останется только признать своё ужасное деяние.
Но Гермионе было плевать на это. Было плевать на этот шарик, потому что завтра он будет снова целым. Было плевать на обвинения Лаванды, потому что завтра они могут повториться, или же Гермиона просто убережёт подарок Рона от поломки, и Лаванда с ней не обмолвится и словом.
Она схватила мантию Тома, вышла в гостиную и увидела Джинни, которая пробудила в ней раздражение из-за своего недовольного взгляда. Замедлив шаг, Гермиона глубоко вздохнула, чтобы найти в себе остатки самообладания, и направилась к выходу, молясь, чтобы Джинни не заговорила с ней.
Какая глупая надежда! Она же знает, что Джинни заговорит с ней! Она даже знает, что та скажет ей!
— Гарри вчера сказал, что ты весь вечер провела в библиотеке.
— Ну, и что?
— Как что? — сильнее нахмурившись, спросила та, посмотрев на подругу. — Тебя не беспокоит сегодняшняя игра? Если ты не помнишь, то…
— Я помню, сегодня квиддич, — не скрывая раздражения, отозвалась Гермиона, проходя мимо Джинни.
— Это уже не заходит ни в какие ворота, Гермиона! Ты только и делаешь, что пропадаешь в своей библиотеке! — продолжала показывать недовольство та, следуя за ней.
— Послушай, Джинни, тебе не всё ли равно, где я провожу своё время? Меня не интересует эта дебильная игра, неужели не понятно?
Джинни широко раскрыла глаза и не сразу нашлась, что ответить.
— Ты хочешь сказать, что тебе плевать на то, победим мы сегодня или нет? — изумилась она.
— Абсолютно плевать, — качнула головой Гермиона, теряя интерес к разговору.
Они стали спускаться по лестнице, и та ускорила шаг, чтобы от неё отстала Джинни, чувствуя, что скоро не сможет держать себя в руках от кипящей внутри злости на всё, что вокруг неё происходит в который раз. Но Джинни не собиралась отставать. Она и без этого была на нервах от предстоящей игры, а тут ещё и Гермиона разговаривала с ней так, будто та была для неё пустым местом, а не подругой.
— Я тебя немного не поняла, — с возмущением обратилась к ней Джинни, чувствуя повисшее между ними напряжение и раздражение, — ты сейчас серьёзно?
Гермиона резко остановилась, закатила глаза и ответила:
— Мне плевать на вашу игру! Как тебе ещё это объяснить?! Оставь меня в покое! Оставьте меня все в покое! Почему вы вечно встречаете меня с недовольством?! Надоело!
Она не сдержалась и скрипнула зубами, ощущая, как самая тонкая струна души натянулась до предела и готова лопнуть. Очень-очень скоро они начнут лопаться поочерёдно, потому что такое стерпеть уже было невозможно. Невозможно было слышать постоянный визг Лаванды и попытки унизить Гермиону, обвинив в желании рассорить с Роном. Невозможно было в который раз слышать недовольство Джинни, которое так осточертело, что тошнило уже лишь от одного вида младшей Уизли, которая то и дело всплывала в голове со словами о том, что Гермиона скучная и нудная. Хотелось доказать всем обратное. Хотелось, чтобы все они увидели, что она не скучная и способна совершать такие поступки, от которых у них волосы могут встать дыбом. Хотелось сбросить с себя ярлык под названием «правильная Грейнджер» и стать «неправильной Грейнджер».
— Тебя сегодня ничем не поили? — озадачилась Джинни, которая пребывала в смеси изумления и раздражения.
— Почему меня сразу должен кто-то опоить?!
— Ты очень странно себя ведёшь…
— Я нормально себя веду! Это ты по-прежнему считаешь, что я скучная заучка Грейнджер, которая даже злиться не умеет! Ваши тупые предрассудки у меня уже в глотке стоят! Просто оставьте меня все в покое!
И тут Джинни вскипела. Она снова нагнала Гермиону, схватила её за локоть и с силой развернула к себе.
— Какого чёрта ты со мной так разговариваешь? Что я тебе сделала?
— Ты уже достала меня со своей библиотекой и этой идиотской игрой! Я устала! Устала! — перешла на крик Гермиона, вырывая свой локоть из чужой ладони.
— Да как ты… как ты можешь со мной так разговаривать?! — стала задыхаться от возмущения Джинни.
Её лицо исказилось от нахлынувшего гнева, и её гнев подхватила Гермиона.
— Ты меня не слышишь? — чуть ли ни шипя, произнесла она. — Оставь. Меня. В покое. Всё! Просто оставь!
— Да, катись ты к чёрту! — не выдержала Джинни, всплеснув руками. — Ещё подруга называется!
Лицо у Гермионы вытянулось от изумления и бешенства.
— Подруга называется?! Моя подруга попыталась бы меня успокоить и выслушать! А ты?!
— Ты сходу накинулась на меня!..
— Я всего лишь сказала, что мне не интересен квиддич! А ты как будто бы никогда не знала! Словно я тебе тайну какую-то открыла!
— Нет, не знала! Ты всегда с энтузиазмом смотрела все игры!
— И какая ты подруга, если ты даже не знала, что мне абсолютно плевать на квиддич?
Джинни плотно сжала губы и со злостью посмотрела на Гермиону, невольно коснувшись кармана, в котором лежала волшебная палочка. Та проследила за этим жестом и истерично рассмеялась.
— Ну, давай, ещё достань палочку. Хочешь подраться что ли? — насмешливо подзадоривала её Гермиона, полностью растеряв всё самообладание.
— Такого я от тебя не ожидала, Гермиона, — сдерживая кипящую внутри ярость прошелестела Джинни в ответ, отпустив карман.
— Конечно! По вашему мнению, я же могу только в библиотеке сидеть, как книжный червь, да рыдать, наблюдая за счастливой парочкой в виде твоего братца с этой истеричкой!
Джинни приоткрыла рот, чтобы что-то ответить, но так ничего и не сказала. Она отвернулась, обошла Гермиону, слегка задев плечом, и направилась дальше.
Гермиона проводила её прожигающим взглядом, затем огляделась по сторонам и побежала вниз. Она знала, что от злости кусок в горло даже не залезет, поэтому с безразличием прошла мимо Большого зала, в который заходили возбуждённые студенты, и направилась к лестнице, ведущей в вестибюль. Гермиона быстро спустилась вниз и вышла на улицу, попутно накидывая на себя тёплую мантию Тома, которая оказалась в руках как нельзя кстати, ведь она даже не собиралась покидать сегодня школу.
Она быстро пошла по дорожке в сторону леса, желая скрыться ото всех. Ей совсем не хотелось встречать сегодня ни Лаванду, которая при первой же возможности обрушит на неё свой гнев, ни Джинни, с которой они неплохо повздорили, и Гермиона от этого не испытывала ни жалость, ни чувство вины. И казалось, возле леса она не встретит Тома, ведь он даже не додумается искать её там, даже если каждый день и ищет, в чём приходилось сомневаться. Гермиона признавалась себе, что боялась встречи с ним, ведь она не пришла к нему вечером. Если он жестоко помучил её за никчёмное оскорбительное слово, то страшно было представить, что он может сделать из-за того, что было не выполнено его желание. Больше чем за неделю Гермиона поняла, Том становится невыносимо беспощадным, если что-то шло не так, как ему хотелось.
— Посмотрите, кто тут у нас!..
Гермиона вздрогнула и обернулась.
— Мисс грязнокровка! Собственной персоной!
— Завали свою пасть, Крэбб! — сверкнув глазами, отозвалась та, нащупывая в кармане волшебную палочку.
— Что ты сказала? — с вызовом зашипел тот, делая несколько шагов к Гермионе.
— Тебя не учили, с более высокими по статусу волшебниками нужно обращаться с уважением и почтением, Грейнджер? — вступил в разговор Малфой, подходя к той ещё ближе, чем Крэбб.
— Если ты считаешь, что хорьки вроде тебя выше по статусу, то боюсь тебя разочаровать… — усмехнулась Гермиона.
— Ах ты тварь! — выругался тот, доставая волшебную палочку из кармана.
Верные дружки Малфоя в два счёта обступили её, доставая свои палочки, и тут что-то щёлкнуло в голове у Гермионы. Мгновенно она осознала, что у неё нет никакого преимущества хотя бы потому, что не хватит времени достать оружие из кармана. Но, кажется, шансы треснуть Малфоя по морде все же есть.
Сделав неожиданный выпад, она с короткого размаха всем корпусом лягнула на Малфоя, и костяшками пальцев зарядила в переносицу. Тот охнул, выронил палочку и согнулся пополам, пряча лицо. Его пальцы сразу же измазались в крови. Крэбб и Гойл среагировали не сразу, замешкавшись от вида изувеченного Малфоя, но этих секунд Гермионе хватило на то, чтобы выхватить свою палочку и отбить первые заклинания дружков Драко. Она быстро стала отступать от парочки взбешённых громадных парней, готовых задушить её голыми руками.
— Оставьте эту мразь! С ней разберёмся потом! — простонал Малфой, подбирая одной рукой палочку с земли, а другой держась за кровоточащий нос.
— Ты ответишь за это, грязнокровка! — крикнул напоследок Гойл, отступая назад к другу.
— Тебе конец! — поддержал его Крэбб, и оба поравнялись с Малфоем, направляясь в сторону замка.
Гермиона проводила их прищуренным взглядом, испытывая внутри такое бешенство, от которого появилась тошнота. На удивление этот день был самым худшим из всех предыдущих. Встретить Малфоя со своими дружками, оскорбляющих ее, да так, что это сверхневозможно терпеть. Гермиона задрожала. Первая струна души с треском лопнула, а следом подготовились лопаться другие. Она переступила предел своего терпения и сдержанности, и даже ноющая боль в кулаке от удара не могла привести её в чувство.
— Гриффиндорская безрассудность, — фыркнул за спиной Том.
Гермиона резко развернулась. Глаза налились кровью, а разум быстро оставил наедине с рвущимися наружу эмоциями.
— Ты!.. Как ты нашёл меня! — дрожащим от негодования голосом крикнула она.
— Ты рассчитывала спрятаться от меня? — насмешливо спросил тот.
— Вы можете просто все оставить меня в покое?! — ещё громче воскликнула Гермиона, сжимая кулаки и ощущая, как костяшки на правой руке застонали ещё сильнее.
— На что ты рассчитывала, когда сцепилась с этими типами? — с усмешкой продолжил Том, игнорируя крики Гермионы. — Неужели в твою умную головку не пришла мысль, что они голыми руками размажут тебя по стенке?
— Какая тебе к чёрту разница?! Эти ублюдки такие же невоспитанные, как и ты! Чего тебе надо от меня снова? Я не собираюсь терпеть все твои выходки!
— Я могу вылечить тебе руку, — мягко ответил Том, кивнув на ноющую ладонь. — Она же болит.
Гермиона стала задыхаться от ярости. Вчера он изувечил её так, что она чуть не потеряла сознание, а сегодня предлагает вылечить руку. Он что, издевается?
— Вылечить руку? Тебя сегодня никто по голове не ударял?
— Видимо, тебя следует ударить хорошенько по ней, чтобы мозги встали на место, — с насмешкой отозвался Том.
И снова Гермиона поддалась гнетущим эмоциям. Такое отношение уже было невозможно снести, поэтому она быстро приблизилась к Тому и так же резко замахнулась на него, как несколько минут назад на Малфоя, но вместо лица, кулак встретился с ладонью, которая тут же сжала болезненно ноющие пальцы.
Том снова воспользовался её слабостью и завёл руку назад, да так, что невыносимая боль током пробежалась по всей руке до плеча. В следующее мгновение Гермиона ощутила, как что-то сбило её с ног, и она повалилась на грязную пожухлую траву. Рука вывихнулась ещё сильнее, и она закричала, дёрнувшись всем телом к нависшему над ней Тому, чтобы уменьшить болезненные чувства в плече.
— Отпусти! — взвизгнула она.
Её окутанный пеленой от слёз взгляд нашёл тёмные глаза, и в них она различила недовольство и раздражение.
— Очевидно, ты не понимаешь по-другому, Грейнджер, — прошипел ей в лицо Том и сильнее сжал кулак, отчего та застонала.
Всё, что угодно, но только не очередные муки! Гермиона с испугом замерла, ожидая, что будет дальше.
— Отпусти, — прошептала она, борясь с болезненным ощущением в плече и пальцах.
Том на несколько секунд замер, пронзая острым взглядом, затем отпустил руку и тут же вцепился ей в горло, опуская ниже и прижимая Гермиону к земле. Его вторая ладонь взяла за запястье левой руки с точным расчётом на то, что больной правой рукой она не сможет дать достойный отпор. Тем не менее, следуя инстинкту самосохранения и преодолевая боль, Гермиона вцепилась в руку, держащую за горло, и попыталась разжать холодные пальцы.
— Мне начинает казаться, что тебе нравится испытывать муки, — оскалился Том, сдавив её шею сильнее.
В очередной раз в глазах Гермионы стали появляться тёмные пятна, которые не давали полноценно видеть действительность.
— Что… ты… хочешь? — сдавленно и прерывисто прошептала она.
Том опустил глаза вниз и, вздохнув, тихо ответил:
— Чтобы ты слушалась меня.
— Я… не буду… этого делать, — выдавила она, зажмурив глаза.
Гермиона приложила все усилия, чтобы убрать руку Тома с шеи, но кроме болезненных ощущений в костяшках она ничего не достигла.
— Во-первых, я сказал тебе явиться вечером, а ты не пришла, — ровным голосом произнёс тот. — Во-вторых, это было условие для того, чтобы я отпустил тебя вчера. Я отпустил, а ты не выполнила свою часть сделки. Ну, и в-третьих, у тебя осталась моя мантия, которую я любезно одолжил тебе, чтобы ты перестала мёрзнуть.
— Забери её, — сквозь зубы отозвалась Гермиона.
— За это не переживай, — самодовольно улыбнулся Том. — На твоём месте я бы переживал за первый и второй пункт.
— Я уже сказала, что… не собираюсь тебя слушать, — с придыханием отозвалась та.
— Что же, тогда и мне придётся вернуть вспять твою вчерашнюю просьбу, — медленно произнёс Том, склонившись над Гермионой ещё ниже, — и сегодня забыть о твоих просьбах — отпустить тебя.
Его пальцы стали сильнее сдавливать горло, и у той началась самая настоящая паника. Неужели он решил прикончить её?..
Всё её существо встрепенулось. В глазах мгновенно потемнело, она забилась ногами о землю, изо всех сил пытаясь отцепить прилипшую к шее руку, но неожиданно для самой себя Гермиона нашлась, что сделать: её ладонь отпустила холодные пальцы, и в следующую секунду кулак резко соприкоснулся со щекой Тома. Тот ослабил хватку, давая возможность глубоко вдохнуть несколько раз воздух. В это же мгновение Гермиона запустила свою руку в карман чужой мантии и выхватила оттуда свою палочку, направляя её перед собой, борясь с темнотой в глазах. Но её палочка тут же была выдернута из рук, а после этого послышался хруст дерева.
Он сломал её волшебную палочку! Он её сломал!
Не успела Гермиона поддаться бешенству от происходящего, как почувствовала, что Том схватил её за грудки, потянув наверх, затем резко швырнул вниз, и она ударилась головой о землю с глухим стоном, сорвавшимся с пересохших губ. Темнота в глазах прошла, но на смену пришло кое-что ужаснее удушения: невыносимая и жгучая боль во всём теле, словно тысячи осколков вонзились в каждую клеточку, заставляя закричать, застонать и заёрзать на грязной траве.
Что это было? Откуда такая адская боль во всем теле?
Болезненность всей сущности казалась нестерпимой. Острые ощущения, которые Гермионе пришлось пережить вчера, пока Том волок её по коридорам и лестницам с раненой ногой, были ничем по сравнению с тем, что происходило сейчас. Если тогда ей казалось, что ничего больнее этого быть не могло, то сейчас она отдалённо осознавала, что может.
Круциатус – жестокое заклинание, сводящее с ума всех волшебников, под действием которого хочется молить о смерти, лишь бы не испытывать все те муки, что обманчиво рисует разум. И сейчас разум сводил Гермиону с ума.
Как раз она вчера думала о том, что это худшее, что могло произойти с ней, и это происходило.
Внезапно боль исчезла, напоминая о себе лишь в душевных терзаниях, и Гермиона повернула голову в сторону, уткнувшись носом в воротник мантии. Запах бергамота ужалил в носу, вызывая противоречивые ощущения. Она любила этот восхитительный аромат, но теперь испытывала к нему ненависть – он был чужим и принадлежал человеку, которого всеми силами души она боялась и опасалась.
Чёрная тень склонилась над Гермионой, загораживая все оттенки светлого цвета, и запах детства усилился, вызывая тошноту, однако в нём она почувствовала новые нотки чего-то игривого, сладкого и оттого притягательного – то, что хотелось вдыхать постоянно.
— Теперь будешь слушать? — услышала Гермиона шёпот возле себя.
В горле пересохло, и ответить она не смогла, поэтому посмотрела в глаза Тому и покачала головой, пытаясь сдержать слёзы в глазах. Ещё утром она же решила, что лучше быть жертвой, чем игрушкой, и, видимо, сейчас пришло время проверить, как долго она готова оставаться именно в этой роли.
Гермиона увидела, как Том выпрямился над ней и сделал в её сторону короткий взмах палочкой. Она сжалась и тут же ощутила невыносимую боль, которая ломила кости и жалила нервные нити. Истошный крик вырвался из груди, превращаясь в протяжный и жалостный стон, и Гермиона взмолилась остановиться.
В одно мгновение всё прекратилось. Снова чёрная тень замелькала в заплаканных глазах и опустилась ниже, загораживая весь свет. Гермиона тяжело дышала, сдерживая в себе судорожные и тихие стоны. Её трясло, как от тока, бегающему по всему телу в попытке убить в ней живое. Опять сильный запах бергамота со смесью игривой нотки какого-то вещества коснулся лёгких, заставляя задыхаться от страха и беспомощности. Могла ли она когда-нибудь представить, что станет бояться запахов? Особенно любимых ароматов.
Гермиона собрала в себе все силы, чтобы предпринять попытку отползти от своего мучителя, но тот взял её за мантию возле шеи, не давая возможности даже пошевелиться.
— Ты передумала? — нарушил тишину тихий голос Тома.
Передумала ли она?
Гермиона жадно глотала слёзы, пытаясь дышать ртом, а не носом, чтобы окруживший аромат не давил на её и без того неуравновешенное психическое состояние.
Игрушка или жертва? Что лучше?
Гермиона ощутила, как же сильно она боялась внутренней боли. Это была не истерзанная рана, которая жалила и ныла, подводя к обречению и смирению. Мука, которую приходилось переживать сейчас, была в тысячи раз больнее и невыносимей, и с ней невозможно было смириться. Единственным спасением было прекратить это, а значит согласиться.
Гермиона широко раскрыла глаза и посмотрела вблизь находящуюся антрацитовую бездну чужого взора, который смотрел не привычным пронзительным, ожесточённым или смеющимся взглядом, а невинным и взволнованным, словно от этого что-то зависело. Почему-то захотелось довериться этому взгляду, настоящих эмоций которого ей так сильно не хватало за все эти дни. Она так внимательно засмотрелась в темноту глаз, напоминающих утреннее антрацитовое небо из детства, что забыла, кто их обладатель.
Гермиона вяло подняла руку, чтобы коснуться щипающих от слёз губ, но не смогла, согнув свой локоть и безжизненно положив руку на грудь. В следующее мгновение она ощутила холодное прикосновение к ладони, от которого почему-то становилось теплее. Гермиона обратила внимание, что очень сильно дрожит, но вряд ли от холода, хотя хотелось уже расслабиться, потому что всё ужасное было позади. Или ещё нет?
Она ощутила, как холодная рука отпустила её ладонь на груди и медленно поднялась к шее. Гермиона громко сглотнула и закрыла глаза, сдерживая панический крик от того, что её снова собираются душить, но пальцы не обхватывали горло, а просто легко касались подушечками кожи, неторопливо поднимаясь к уху. Она замерла, позволяя себе остро почувствовать чужие касания, которые спустились к ключице и направились к другому уху. Мягкие прикосновения вызывали ещё большую дрожь, которая заставила её выдать невнятный и непроизвольный тихий стон. В этот момент Гермиона распахнула глаза и испугалась странных ощущений, в которых были отчётливо различимы боль и страх, а остальное всё было слишком тяжёлым и неизвестным для её восприятия, однако, как бы это глупо не звучало, вызывало жажду отдаться на растерзание этим чувствам.
— Сегодня сделаешь то, что не сделала вчера?
Туманным взором Гермиона посмотрела на Тома и ощутила в себе вспышку строптивости, которая неожиданно медленно угасала от мягких касаний к шее. Что-то не давало наполниться гневом и отказать, ведь она ещё способна быть жертвой, а не игрушкой.
— Сделаешь? Или мне продолжить? — шептал Том настолько мягко, что от такого приторного фальшивого голоса внутри всё стало сжиматься от страха.
Гермиона вздрогнула, выбрасывая из своего сознания странные ощущения, которые заставляли бездействовать и отдаваться жажде испытывать их снова.
— Нет, — тихо выдохнула она, — не заставляй.
Том некоторое время не двигался, затем медленно опустил голову, внимательно рассматривая всё тело Гермионы, и снова поднял на неё взгляд. Глубоко вздохнув и на мгновение прикрыв глаза, он прошептал:
— Значит, до конца.
Что значит «до конца»? Паника захлестнула разум Гермионы, и из глаз полились слёзы. Неужели он действительно готов убить её?
— П-пожалуйста, — едва слышно взмолилась она, остро ощущая приближение болезненных ощущений.
Сквозь слёзы она различила, как губы Тома стали подниматься в слабой насмешливой и в то же самое время извиняющейся улыбке. Он выпрямился над ней на коленях и посмотрел свысока, опустив лукавый взгляд вниз на неё.
Увиденные эмоции Тома напугали Гермиону до смерти, и она приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но не знала что. Она не знала, как его остановить.
— Пожалуйста, — снова выдохнула Гермиона с жалобным стоном, не представляя, что он задумал сделать с ней.
Но её просьбы Том больше не слышал.
Он со странным интересом склонил голову вбок, внимательно разглядывая лицо Гермионы, и неторопливо поднёс свою руку к её шее. Снова вместо удушающих сжатий она ощутила мягкие касания, которые поднялись к скулам, а большой палец с нажимом прошёлся по всей линии нижней губы, которая тут же защипала от солёной воды и заставила Гермиону на несколько мгновений зажмуриться.
Том убрал руку и встал на ноги. Гермиона посмотрела на него, затаившись в ожидании и надеясь, что тот её отпустит, но тот не торопился что-то предпринимать. Долгое время он стоял над ней, неотрывно разглядывая заплаканное лицо, и той показалось, что дальше ничего с ней не будет.
Короткий взмах, и Гермиона истошно закричала. Это было мучительнее, чем два предыдущих раза. Неужели тогда он сдерживал свою жажду причинить ей боль? Неужели он настолько жесток, что его заклинание было невыносимым?
То ли пытка была долгой, то ли секунды слишком медленно шли, но Гермиона больше не могла ощущать эту ужасную боль, которая вызывала в ней сдавленные, душераздирающие стоны, царапающие глотку.
Хотелось подняться, убежать, спрятаться, но сил и возможности не было. В агонии она смогла лишь перевернуться на живот, цепко впиваясь в серую траву, вырывая её из мокрой земли. В горле пересохло, и слова о пощаде застряли в глотке. От гортанного стона её забил хриплый кашель, который перехватил дыхание, и Гермиона больше не могла поймать ртом воздух. Снова стало темнеть в глазах, реальность расплылась, превращаясь в серый цвет, который с каждым мгновением чернел сильнее и сильнее.
Её тяжёлый хрип отдалялся от неё так же, как и адские болезненные ощущения, которые долго разрывали тело. Гермиона разучилась дышать, и чёрная густая темнота жадно обняла её, унося в пустынную бездну, где не было ни боли, ни страданий.