Прежде чем я влюблюсь

      Почему она не хотела от него убегать?       Гермиона лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и слишком долго задавала себе этот вопрос, пытаясь найти ответ.       Она проснулась утром в обычное время, когда соседки ещё спали. Первые мысли после пробуждения были, конечно же, о вчерашнем дне. Сонная голова не сразу же впитала в себя эмоции ужасного вечера, поэтому они постепенно с каждой минутой давили на сознание сильнее, в конце концов, заставив резко подскочить с кровати и оглядеться. Гермиона невольно обняла себя за плечи, покачнувшись вперёд, и почувствовала ужасающую подавленность. Уже не имело значения, что наступил новый такой же день, в котором остальные не знают и не помнят происшествия вчерашнего. Имело значение то, что Гермиона всё помнила, помнила поступки других людей, их слова, эмоции, действия, и она не могла избавиться от этих воспоминаний.       Началось всё просто: она совершала глупые поступки, которые, в общем-то, не имели никакого значения. Подумаешь, ругалась с Лавандой, злилась на Джинни. Выяснив настоящее отношение к себе друзей и знакомых, Гермиона поначалу была в лёгком изумлении. Лаванда просто ненавидела её всеми силами души. Её ненависть оказалась куда глубже, чем представлялось ранее, и, может быть, дело здесь было совсем не в Роне. Скорее всего, она очень давно относилась к ней с глубокой неприязнью, а Рон – это ещё одна причина, по которой раздражение Лаванды только усиливалось. Но Гермиону это уже не волновало, ведь они с Лавандой никогда не были хорошими подружками.       Джинни заставила изумляться ещё сильнее. На протяжении нескольких лет они прекрасно вели дружбу, и иногда Гермионе казалось, что Джинни ей заменяет младшую сестру, которой у неё никогда не было. Их отношения всегда были очень тёплыми и имели, кажется, полное взаимопонимание. Конечно, Джинни и Гермиона были разными: они имели разные интересы, взгляды на жизнь, да и характер у них очень сильно отличался. Гермиона помнила её маленькой девочкой, которая поступила в Хогвартс и с жадностью донимала братьев с расспросами о школе, учителях, предметах и прочих вещах, хоть как-то связанных с магией. Ещё в начале её первого курса Гермиона разглядела в ней весёлую натуру, которая с удовольствием поддевала своего старшего брата Перси на пару с озорными близнецами – Фредом и Джорджем. Ей нравились шутки близнецов, и она старалась не отставать от них в остроумии. Правда, в какой-то момент её весёлость куда-то исчезла, и Гермиона думала, что это связано с проблемами в учёбе. Первый курс – это испытание для всех начинающих волшебников, в котором преподаватели сходу твердят об экзаменах, по результатам которых будет принято решение о переводе на второй курс. Джинни была самой младшей в семействе и очень сильно переживала, что окажется менее способной из всей семьи. Гермиона помнила её подавленное состояние за завтраками в следующих семестрах и однажды решилась помочь ей. Джинни безмятежно согласилась с тем, что её состояние напрямую связано с учёбой, которая тяжело ей давалась. Если в первом семестре у неё была хорошая успеваемость, то к середине второго семестра сестра Рона стремительно скатилась вниз, и Гермиона взялась за её образование. Вместе они стали проводить много времени, изучая друг друга лучше в процессе обучения. Оценки улучшались, но состояние Джинни становилось только хуже. Куда-то делись её остроумные шуточки, которые уступали только шуткам Фреда, Джорджа и их друга Ли Джордана, а под конец учебного года она стала сама не своя. Гермионе всё время казалось, что та хочет ей открыть какой-то секрет, но время шло, а никаких тайных разговоров между ними так и не случилось. Гермиона не смогла вовремя понять, что на самом деле с Джинни происходили странные вещи, и причина была в очень необычном предмете – дневнике Тома Риддла, который очень сильно влиял на маленькую девочку. Под его действием Джинни была подавленной, хмурой и угрюмой, а затем дневник, осквернённый тёмной магией, чуть не довёл её до смерти. Если бы не Гарри и не Рон, то страшно было представить, чем тогда закончилась бы дружба Джинни и убедительного призрака, выслушивающего все её переживания. Что же это за вещица была такая, что выпустила в мир воспоминания юного лорда Волан-де-Морта, который был готов забрать любую чужую жизнь, чтобы стать материальным? Какая магия была наложена на дневник, что из него собирался выбраться реальный человек, обладающий знаниями, силой и магией? Никто так и не выяснил, что это было, и вдруг Гермиона задумалась о своей ситуации. Она попала в повторяющийся день, заключённая в нём с Томом, о котором ничего не знала. В чём разница? Во всём, за исключением того, что её нового знакомого зовут так же, как и Волан-де-Морта, но это может быть простым совпадением. Людей с таким именем полно, само имя очень известное и распространённое.       Том — не призрак. Он осязаем, и она может даже прикоснуться к его магии, которая убеждает в том, что у него есть чувства и эмоции. Он не пытается её убить, да и зачем? Лорд Волан-де-Морт уже есть в её мире, причём не первый год, поэтому какой смысл ему придумывать другие лазейки для своего второго появления, которое, к слову, невозможно? Невозможно, чтобы в мире было два волшебника, делящих одну и ту же личность! Более того, Том не пытался вызвать в ней доверие, заморочить голову своим пониманием её внутренних душевных переживаний. Наоборот, он был жесток и холоден, лишь объективно помогая в каких-то ситуациях, которые, возможно, могли отразиться и на нём. Иначе смысл ему лезть в её жизнь?       Так что проводить аналогию с призрачным воспоминанием, с которым столкнулась Джинни, и настоящим человеком, который полностью был наделён чувствами, эмоциями и, в конце концов, жизнью, было глупо. Не та ситуация и не те обстоятельства. Никакого сравнения!       Что касается Джинни, то после всех зловещих событий первого курса она снова стала весёлой девочкой, которая легко преодолевала разного вида препятствия, а спустя ещё некоторое время проявила любовь к квиддичу. Она всегда оставалась активной и задорной, и ей даже подходило определение «душа компании». Гермиона, напротив, не выражала никакого интереса к физической активности и компанейской душевности. Ожидала ли она, что эти интересы в какой-то момент жизни раскидают их по разные стороны? Впервые услышать недовольство о своём характере было крайне неприятно. Гермиона не знала, что Джинни считает её скучной и нудной, однако быстро приняла мнение подруги и лишь озлобилась из-за этого, желая показать, что эти черты её поведения лишь поверхностны и обманчивы: Гермиона тоже способна весело проводить время, смеяться и болтать на разные темы, даже о квиддиче. Она стойко снесла на себе все скандалы в гриффиндорской гостиной, а однажды даже сумела всем высказать в лицо, что думала о других, о чём ни в коем случае не жалела. Если она за что-то заслужила мучиться в этом дне, то они тоже заслужили однажды услышать от неё правду.       Том был прав: повторяющийся день – это прекрасный шанс разглядеть своё окружение и их отношение к себе. Гермиона крайне резко контрастировала на фоне друзей и знакомых, она различила их отношение к себе в разных ситуациях, и будь она всегда конфликтным человеком, то вряд ли с ней вообще кто-нибудь дружил. Исключением мог оставаться Гарри, который всегда относился к ней с самыми тёплыми и искренними чувствами, и даже в конфликтных диалогах не обострял ситуацию, а наоборот, старался сгладить её. Выходит, один Гарри оставался ей настоящим другом? Неприятно было осознавать эту странную истину, однако Гермиона её приняла, испытывая лишь глубокое одиночество от непонимания окружающих людей. Она выделялась среди них. Она была другой. Она элементарно никому не могла выказать накопившиеся чувства и эмоции и не могла ни у кого попросить помощи. Если даже рассудительная профессор Макгонагалл приняла её за студентку, которая помешалась на учёбе и аттестации, помутив тем самым рассудок, то что скажут другие преподаватели? Может быть, разок стоило открыться Гарри, который, по её представлению, должен понять и хотя бы поддержать её, но Гермионе было страшно от того, что в своём единственном друге она может разочароваться. Тогда кто останется с ней? Никто.       Она изучала себя каждый день с приходом новых обстоятельств и изумлялась, какие качества на самом деле были в ней скрыты. Хорошо, она довольно успешно приняла своё озлобление на ту же Лаванду и Джинни. С трудом она приняла в себе решительность на крайне резкие действия, однажды разбив шарик Лаванды об стену или заставив её саму наступить на этот шарик, а в дальнейшем даже успела подраться с Браун и, как бы это жестоко не звучало, попыталась задушить её.       Следующим открытием для самой себя стало убийство троих слизеринцев, которых она до глубины души ненавидела и испытывала к ним самую глубочайшую неприязнь. Ей не доводилось видеть смерть своими глазами. Ужасающее зрелище даже если убитые – самые настоящие враги, однако пережив в себе все чувства от подобного происшествия, Гермиона осознала, что способна принять и такую себя: сначала непонимающую и отрицающую всю ситуацию и вину за произошедшее, а затем решительную и упорную. Раз она сама загнала себя в неприятности, то смело приняла решение идти до конца и спасать саму себя. Конечно, ей не хватило хитрости и предприимчивости для того, чтобы справиться с этим самой, но тогда вовремя подвернулся Том, который, как раз, обладал подобными качествами, чтобы вырвать её из проблемы огромнейшего дня, который вряд ли она когда-то забудет. Вывод напрашивался сам собой – Том был прекрасным напарником и вожаком в любом деле, пусть то будет драка, или убийство, или попытка скрыться от преследования. Гермиона, пусть и не без его помощи, но смогла принять в себе эту странную «отзывчивость», которая душила её в тот раз целый день, смогла принять свои решения и страх от последствий. С болью в груди и затаённым дыханием она приняла себя такой, способной совершать преступления и заметать следы. Она ощутила, насколько оказалась решительной и смелой, а также проявила стойкость в такой сложной ситуации.       Но всё утро ей казалось, что тот день был слишком далеко от настоящего. В какой-то степени даже глупым и вызывающим невесёлый смех над собой. Несмотря на то, что ей удалось выдержать все терзания и переживания тогда, ситуация вчерашнего дня была слишком невыносимой.       Она приняла и смирилась со всеми своими выходками, даже с участью преступника, но ко вчерашнему происшествию жизнь её не готовила. От слова «совсем».       Вспоминая жадные прикосновения к своему телу, которые быстро надламывали её сущность, заставляя с криком винить себя в излишней доверчивости, Гермиона начинала трястись. Невольно руки в который раз начинали ощупывать себя, словно проверяя, что сейчас её никто не трогает и не задевает. Она много десятков раз уже оборачивалась по сторонам, сидя на своей кровати и пережёвывая вчерашний ужас, который оставался таким же не менее мощным, чем и вчера. Множество раз она видела перед собой не стены спальни, в которой тихо посапывали Лаванда и Парвати, укутавшиеся в своих одеялах, а непроглядный мрак, в котором не было ни одного источника света, а лишь грубые руки и жадные губы, которые её оскверняли. Она – девушка, которая не успела ощутить сладость мужской близости в страстных объятиях и глубоких поцелуях, и тут же нарвалась на откровенное насилие, которое напрочь отбило желание даже приближаться к своему единственному другу – Гарри. Но даже уверенность в его порядочности и искренней дружбе почему-то вставала под лёгкое сомнение. Гермиона до ужаса боялась в очередной раз обмануться и оказаться в ловушке нового дня. Она твёрдо пришла к выводу, что Том был единственным человеком, с кем день должен пройти, более менее сносно, не считая, что он тысячу раз её душил, причинял физическую боль и применял Круциатус. Но ради нормально прожитого дня ей стало казаться, что эти издевательства были не так важны, а по существу - ничем, в сравнении с желанием прожить очередной день впервые нормально и без происшествий. Том аргументировал своё поведение, и она не могла не согласиться с тем, что сама была виновата в таких грубых ответных реакциях, ведь зачинщиком их жестоких взаимоотношений была именно Гермиона, а не он. Во всяком случае, с его помощью она смогла хоть как-то взять себя в руки и на некоторое время перестать разрывать душу жестокими воспоминаниями. Том хотя бы не предпринимал никакой попытки подвергнуть её изнасилованию. Пускай его натура до сих пор вызывала невероятный страх, но его она уже смогла преодолеть, приходя к выводу, что Том – это воплощение человека, который действительно чем-то может ей помочь в сумасброде поджидающих испытаний постоянного дня.       И этим утром Гермиона в своём безутешном одиночестве пропадала в воображении, которое нещадно испытывало её, каждую минуту подбрасывая картинки произошедшего. Она издавала протяжный тихий стон от ужаса, охватившего за плечи, и, чтобы не привлечь к себе внимание спящих соседок, легла под одеяло, плотно укутываясь в него, как в кокон, который должен был избавить от ощущения обманчивых прикосновений, а подушка послужила отличным средством заглушить звериный вой раненного существа. Слишком долго она лежала, спрятанная от внешнего мира, проливая слёзы от отвращения и задавая себе один и тот же вопрос: «За что?». Она усердно винила себя за то, что оказалась такой доверчивой и бездумной. Почему она не проявила элементарную осторожность? Почему она не разглядела в открытых жестах Маклаггена животный интерес к себе? Зачем она позволяла ему прикасаться к себе, полагая, что потом будет достаточно объясниться с ним и расставить роли по местам, что они – друзья? Это было очень глупо и безрассудно. В произошедшем она виновата сама.       Тем не менее, всё утро Гермиона задыхалась от слёз, ужаса, испуга и отвращения. Она не готова была принять такую ошибку, а тем более смириться с ней. Тело безудержно дрожало, а подушка жадно впитывала солёную воду. Ей было плевать на повторение одного и того же дня, секретом которого владел Том, на глупый шарик, который до сих пор валялся на полу, на проснувшуюся Лаванду, которая поднялась с кровати и первая направилась в ванную комнату, на негодующую Джинни, которая сейчас ждала в гостиной первого попавшегося друга, что с удовольствием пойдёт с ней на завтрак в Большой зал, и тем более на слизеринцев, которые никогда не упустят возможности оскорбить её. Ей было не плевать только на Маклаггена, который вчера был обезврежен очередным проступком Тома – убийством. И самое странное, Гермиона осознавала, что этот подлец заслужил умереть не один раз, а множество. Она, наконец, разглядела, что он был самым ужасным человеком, встретившимся ей за всю жизнь, ведь даже прошлые издевательства Тома были ничем в сравнении с таким отношением Кормака к ней. Вчера она чувствовала себя дичью, загнанной в угол, под пристальным взглядом насильника, который смотрел на неё, как голодный волк на кусок сырого мяса. А сегодня она пребывала в самом подавленном состоянии, сквозь которое прорывалось яростное и слепое желание отомстить. Будь трижды убит этот мерзавец! Гермиона думала, что он заслужил быть убитым даже в завтрашнем дне, когда он по-настоящему наступит, и её не мучила мысль о самом факте убийства. Вчера она даже бровью не повела, осознав, что Том во второй раз убил человека на её глазах. Её даже не пугали мысли, которые время от времени возникали в голове – Кормак Маклагген заслужил быть убитым.       Гермиона не задавала себе вопросы о том, как и когда она успела такой стать. Меньше, чем за две недели, она поняла, что нельзя делить мир на хороших и плохих людей, ведь хорошие люди могут совершать кошмарные и отвратительные поступки, а плохие – смелые и самоотверженные. По этой причине Гермиона задумалась над личностью Тома и посмотрела на него как будто другими глазами.       До недавнего момента у них сложились не самые лучшие отношения, сопровождаемые злостью, яростью, жестокостью и бесчувствием, — так думала она день изо дня. Но последние два дня заставили её разглядеть в этом нечто другое. Том не был лишён снисходительности и терпеливости. Чего там говорить, если ему была, кажется, знакома элементарная нравственность, которая и привела его к ней на помощь прошлым кошмарным вечером, да и предыдущим тоже. Как бы жестоко он не относился к ней, его присутствие вытягивало её из передряг, которым почему-то не было ни конца, ни края, и Гермионе казалось, что, чем дальше идёт это бесконечное количество дней, тем становится только хуже. В этом были огромные плюсы: она увидела в людях то, чего раньше никогда не замечала. Она лучше и глубже изучила себя, понимая, какой она на самом деле человек. И самое главное, в этом дне она могла делать всё, что угодно, зная, что завтра никто ничего не вспомнит. Гермиона прямо сейчас могла найти всех обидчиков и испытать на них свою силу. Она могла высказать приятелям всё, что думает. Могла закрыться в спальне и не общаться ни с кем весь день. И даже если ей захочется кого-то изничтожить, то ничто не сможет ей препятствовать. Главным оставалось только то, как схитрить и избежать последствий от своих действий в этом дне, и, конечно же, сохранить себя, не сдаться врагам и дождаться, когда темнота снова захватит её в объятия, чтобы проснуться в таком же следующем дне.       Раз этот день был пока что вечным, то Гермиона не раз задумывалась над тем, что нужно использовать данное время с умом. Впереди её ждали новые знания и тайны, которые должны стать раскрытыми, но только не сегодня. Сейчас она была ужасно разбита и не способна даже составить логическую цепочку о том, почему этим утром Том стал казаться ей самым близким человеком, существовавшем в этом дне. Ей казалось, что только ему она может озвучить свои чувства, которые он и так понимал без слов, и, может быть, даже довериться ему. Вспоминая его слова о том, что этот день для неё не пытка, а самый настоящий шанс узнать себя, Гермиона горько ухмылялась. Том был прав, но этот шанс обходился слишком дорого. Казалось, весь мир решил испытать её во всех ситуациях за несколько дней, и неизвестно, что ещё ждёт впереди. Разве может быть что-то хуже, чем она пережила вчера? Немного подумав об этом, Гермиона решила, что нет. Хуже уже ничего быть не может.       Она винила себя за то, что вчера не подошла к Тому, когда он так явственно показывался ей. Тогда Гермиона прекрасно осознавала, что он ждёт её приближения, но решительно отказалась подходить, поддаваясь страху. С колющим сердцем она вспоминала, как думала о том, что ей безопаснее находиться с Маклаггеном, ведь он ей друг и ничего плохого сделать не может. Она ещё никогда так в жизни не ошибалась, ведь всё оказалось наоборот. Самое безопасное место было там, где находился Том, безусловно. И Гермиона обманулась в своих ощущениях, полагая, что с любым другим человеком ей находиться надёжнее, чем с ним.       Если бы можно было повернуть время вспять! Увы, пережитое уже не забыть.       Последние два дня были настолько долгими и богатыми на впечатления, что Гермионе казалось, словно они тянулись целую неделю и целиком изменили её жизнь. Если же ранее она видела в Томе источник самой настоящей опасности, то теперь различала в нём и спасение. Её боязнь и настороженность по отношению к нему нисколько не уменьшились, но, с каждым разом вспоминая о нём, в ней просыпалось странное чувство восхищения от того, каким он был умным, хитрым, предприимчивым, бесстрашным, решительным и даже чутким. Ранее Гермиона избегала Тома, предпочитая проводить время в делах и размышлениях, время от времени пересекаясь со своими знакомыми. То и было очевидным, ведь он не церемонился с ней и тут же подавлял её ярость и строптивость своей силой, которая внушала что-то очень пугающее и устрашающее. Теперь испытывая всю ту же пугливость, она отказывалась от мысли бежать от него. Вчера он заставил её задать себе вопрос, на который она не могла найти ответ. Почему она теперь не хотела от него убегать?       Наверное, Гермиона чувствовала в нём какую-то скрытую защиту, словно он был какой-то преградой между ней и окружающей действительностью. Он всегда приходил, когда она проливала слёзы от очередных стычек с приятелями, а в последнее время даже задавливал её слезливость своим поведением и… магией.       Магия – необычное ощущение, которое обволакивало невероятно мягким теплом, даруя силы и чувство уверенности и защищённости. Как только к её душе прикасалось слабое тепло, она тут же бездумно поддавалась его влиянию, растворяясь в мягкости этого ощущения. Гермиона чувствовала, как медленно делает шаг в пропасть и свободно летит вниз, в непроглядную нежную и воздушную тьму, которая приятно грела тело, как крепкий алкоголь, и также умопомрачающе действовала на разум. В этот момент ей не думалось о своих неприятностях, исчезала ранимость, и только чувство жажды заставляло тянуться ещё быстрее к пропасти, в которой не было дна. Испытывая странную теплоту и лёгкость, ей хотелось получить ещё больше этих манящих ощущений. Пальцы сцеплялись в замок, словно боясь разомкнуться и выпустить обретаемую силу, которая приводила в странного рода блаженную эйфорию. Она готова была часами черпать эту магию, которая оказалась настолько сладкой и пьянящей, что в этом было тяжело признаваться самой себе. Никогда в жизни Гермионе не приходилось испытывать подобного, но, ощутив это чувство на себе, как невидимые нити и лоскуты чего-то бархатного касаются каждого нерва, разливая в крови неизвестное влечение, как вся сущность наполняется нерушимой уверенностью, и как тепло вселяет ментальную и безусловную защищённость, она не могла избавиться от своего желания снова погрузиться в ласковые объятия магии. Она была несравнима ни с чем. Она была единственная в своём роде. Она была безумно нежна, тепла и желанна. Она принадлежала Тому.       Эта магия притягивала к себе своей безукоризненной мощью. Впервые почувствовав её, Гермиона ощутила, как подавляющая сила тянет её вниз, заставляя упасть на колени и признать её величие, и тогда она действительно опустилась на пол, неотрывно глядя в глаза источнику этой энергии и не понимая, почему её слабость и беспомощность были ей приятны. Та энергия, что впервые подхватила её в воздух, заставив лететь во мглу, была цепкой, сдавливающей и настойчивой, не давая возможности самостоятельно отпустить её из своих рук, и если бы не желание самого владельца этих чувств отпустить её, то смогла бы она сбросить с себя эту тень, объятия которой были лучше каких-либо других объятий?       Поэтому Том был крайне опасным. Он владел тем, что очень сильно могло влиять на разум Гермионы, заставляя её подсознательно становиться движимой его желаниями. Он точно знал, что она успела ощутить манящие чувства от его прикосновений, которые являлись источником слабого тока, пробегающего по всему телу, заставляя вздрагивать от поглощаемых чувств, и Гермиону это пугало. Её пугала эта неистовая жажда и пугала опасность самой магии, которая могла контролировать её мысли и эмоции. Том с лёгкостью мог внушать те чувства, которые ему были необходимы, и, кажется, это оружие было намного мощнее, чем волшебная палочка – она поддавалась манипуляциям добровольно. Он мог выдернуть из неё любую эмоцию, заставив успокоиться, перестать переживать и беспечно довериться ему. Возможно, он стал внушать ей нужные эмоции в тот день, когда его рука безукоризненно убила трёх волшебников. Когда она сжала его ладонь, её охватила безмятежность и пустота, которые подавляли внутренний ужас и страх. Ещё тогда её настоящие чувства были задавлены магией, которую в тот раз она не смогла понять и проникнуться к ней. Почему же он раньше не пользовался этим? Почему он не показывал свою силу во время яростных стычек в библиотеке или в аудитории? Почему именно сейчас, а не несколько дней назад, когда её злость взрывалась вулканом, быстро расползаясь по всему телу, как горящая лава?       Чем дальше Гермиона изучала Тома, тем меньше его понимала. Он жестоко мучил её несколько дней, а потом с безмятежным видом исцелял. Затем он провернул ситуацию, в которой заставил действовать сообща, связав их ладони невидимой нитью, присутствие которой до сих пор время от времени мелькало яркими образами в воспоминаниях. Тогда он подлил ей масло в огонь своим безнравственным поступком и сам же вытаскивал её из этого огня. А в последний раз он стал воплощением высоконравстенности и необыкновенно обострённой чуткости, заставив её, наконец, взять себя в руки и некоторое время свободно выдыхать, заминая в себе терзающие переживания от того, что совсем недавно чужие ладони нагло изучали женское тело против её желания. И, несмотря на всю опасность Тома, Гермиона явственно осознавала, что с самого утра ей не хватает той магии, которая сдержала бы боль в разрывающемся сердце и перестала отравлять кипящую в артериях кровь, в которой не хватало кислорода, чтобы её сущность оживилась и перестала проливать горькие и безутешные слёзы.       Лишь жажда сбросить с себя тяжесть произошедшего заставила её оторвать голову от подушки и неторопливо оглядеться. Красные от слёз глаза внимательно осмотрели спальню, и, не увидев в ней никого, Гермиона поднялась с кровати и поплелась в ванную комнату. На полу уже не валялся шарик – очевидно, его заметила Лаванда и забрала с собой. Кругом стояла мёртвая тишина, которая неумолимо давила на сознание, не давая собраться с мыслями.       Рука потянулась к крану, включая холодную воду, и намоченные ладони тут же прижались к глазам. В темноте своего взора Гермиона различила мигающие белые силуэты, которые сгущались в единый сгусток, становясь ярче и ближе. Глаза тут же заболели, и она опустила ладони, чтобы взглянуть на себя в зеркало.       Перед ней стояла Гермиона, у которой неестественно ярко блестели глаза, налитые густой чёрной краской. Взгляд утерял своё искреннее тепло, с которым она всегда смотрела на людей и на своё отражение. Вместо этого в них искрились боль и сожаление, скорбная печаль, которая так глубоко залегла в душе, что пробудила апатию, с которой невозможно было бороться. Она не хотела ничего искать, не хотела вызнавать какие-то тайны, не хотела слышать о том, что беспокоило её ранее. Ей было настолько плохо и настолько плевать, что руки едва ли тянулись к зубной щётке. Словно кукла, она провела стандартную процедуру умывания после сна, неторопливо вернулась в спальню и надела первую попавшуюся одежду, которая бросилась в глаза. Вдруг взгляд различил на спинке кровати мантию Тома, которая вчера оставалась с ней в момент исчезновения в темноте, уносящей её в новый повторяющийся день. Снова её стал преследовать странный закон этого времени, в котором вещи Тома имели свойство сохраняться в отличие от других.       Гермиона медленно подошла к изголовью кровати и взяла в руки мягкую ворсистую ткань, которая прекрасно умела сохранять тепло человеческого тела. Сжав её в руках, она на несколько секунд замерла, ощутив на мгновение холодный запах свежести, затем повернулась к двери и направилась к выходу. Мантия Тома была прекрасным поводом увидеть его раньше, чем начнёт смеркаться.       Потухший взгляд быстро пробежался по гостиной в поисках нежелательных собеседников, и, не увидев никого, Гермиона обошла дальние кресла и направилась к проёму.       — Привет, Гермиона!       Она сильно дёрнулась, отскочив в сторону и пугливо посмотрев на говорившего. Мимо неё прошёл улыбающийся Колин Криви, светловолосый мальчишка, который, не робея, часто навязывался Гарри, до сих пор восхищаясь его известностью. Гермиона облокотилась о стену, пропуская его вперёд, а затем быстро прошмыгнула через проём, торопливо направляясь в другую от него сторону.       Бездумно глядя себе под ноги, она прошла по коридору и вышла к другому, ведущему к лестницам. Множество раз оборачиваясь назад, Гермиона оказалась возле лестничной площадки и быстро полетела вниз, задумавшись над тем, куда идти и нужно ли искать Тома. Она металась между страхом от опасности и желанием ощутить душевное равновесие, которое способен дать Том. Она не знала, верно ли поступит, если позволит себе ещё раз подвергнуться влиянию силы волшебника, или это было слишком рискованно для неё самой? Насколько чисты были намерения Тома помочь ей? Что будет, если она в очередной раз поведёт себя доверчиво и обманется в этом?       Кошмарные мысли давили, логика кричала остановиться и не искать, а чувства дальше направляли вниз по лестницам, заставляя равнодушно пройти мимо Большого зала и спуститься ещё ниже, в вестибюль. Преодолев последнюю ступеньку и оказавшись там, Гермиона замедлила шаг и неторопливо стала приближаться к высокой, настежь распахнутой двери, из которой вышли почти все студенты, собирающиеся посмотреть межфакультетскую игру в квиддич.       И вдруг всем своим нутром она почувствовала рядом с собой чужое присутствие. Её стремительно нагнала чёрная тень, которая в считанные мгновения поравнялась с ней, и мужская рука потянулась в её сторону. Гермиона даже не вздрогнула, лишь слегка повернув голову вбок и посмотрев на профиль Тома, ладонь которого легко сжала тёплую мантию и потянула её к себе. Мягкая ткань выскользнула у Гермионы из рук, тот тут же взмахнул ею и надел на себя. Как только его вторая ладонь высунулась из рукава, его пальцы проникли к тыльной стороне её ладони и сжали.       Том не сбавлял шаг и молчал, даже не посмотрев в её сторону, а та тут же ощутила слабые покалывания в своей руке, которые медленно и едва ощутимо поднимались к плечу. Малосильное невидимое тепло согревало пальцы, отпечатки которых оставались на душе, но этого было так мало, что внутренний ком переживаний и подавленности оставался с ней, разве что уменьшившись в размерах. Гермиона больно сглотнула, пытаясь самостоятельно закопать в себе накопившиеся чувства, но ничего не выходило.       Она ответила на прикосновение, сжав мужскую ладонь в ответ.       Они вышли на улицу, и Том повёл её по дорожке, ведущей вниз к лесу. Гермионе вспомнилось, как два дня назад они шли по этому месту, так же сжимая ладони, только обратно в замок, и в это же мгновение ощутила подступающую пустоту, которая в тот раз тоже сопровождала её в пути. Едва ощутимая энергия уже успела коснуться всего существа, которое затребовало получить большего. Гермиона с жадностью понимала, что этого тепла ей мало для того, чтобы восстановить душевное равновесие. Она даже не чувствовала, как что-то готовилось сбросить её в пропасть, чтобы её сущность смогла снова ощутить растворение в манящих грёзах. Никакая тень не собиралась обхватывать её за плечи, и это вызывало разочарование.       Глядя на пожухлую серую и мокрую траву под ногами, Гермиона задумалась над тем, что сегодня был двенадцатый по счёту повторяющийся день, и, оборачиваясь в прошлое, с лёгким изумлением понимала, что человеку достаточно меньше двух недель, чтобы изменить взгляды на жизнь и полностью поменять отношение к окружающим людям. Не важно, что они сделали – хорошее или плохое, – важным оставалось то, что даже самая крайняя жестокость может не мешать держать за руку человека, совершающего плохие поступки, если в нём есть нечто большее, например, как в Томе.       Его чувств было мало и это стало настоящей пыткой. Гермионе казалось, что слабость тепла нагло дразнит её, крича, что оно есть, но, чтобы овладеть им, нужно сначала поймать. Лёгкое раздражение появилось внутри от недостающих ощущений, и она сильнее сжала чужую ладонь, словно от её цепкости зависела мощь энергии.       Гермиона заметила, что в следующую секунду Том, наконец, посмотрел на неё, поэтому она подняла голову и взглянула в ответ.       Впервые Гермиона посмотрела на него как на источник необходимого тепла, которое было только у него. Тёмные глаза странно притягивали к себе, не позволяя оторваться от увиденного: Том был не простым человеком, каким она видела его все эти дни, а другим – бледность его лица ровным тоном подсвечивалась, как какая-то серая призрачная аура, и у Гермионы не оставалось сомнений, что это и были лучи его энергии, которая ранее была совсем незрима и, тем более, неосязаема. Смеющийся взгляд даже не пугал и не заставлял отстраниться, а лишь давал чётко осознать, что Том знает, что привлекло её внимание и чего она хочет. Гермиона небыстро остановилась, из-за чего остановился рядом с ней Том, и продолжила неотрывно заглядывать в глубину антрацитовой бездны. Тут же обрушилась на неё истина: не только прикосновения способны делиться магией, но и глядящие на неё глаза, в глубинах которых она впервые увидела столько сгустившегося тёмного тумана, что не оставалось сомнений – это и был тот самый источник, который владел всем этим. Глаза были бездонными колодцами, зеркалом души, в которой и копились все силы, и от этого наблюдения невозможно было оторвать взгляда. Ей не приходило в голову, что разглядеть это и почувствовать к этому притяжение было безвозвратным путём в пропасть. С жадностью разглядывая недосягаемую магию, слабая частичка которой покалывала ладонь, Гермиона приоткрыла рот и медленно произнесла не своим грудным голосом:       — Я нашла ответ на твой вопрос.       Том терпеливо молчал, глядя на неё с неким удовольствием, а уголки его губ поднялись вверх в мягкой усмешке. Гермиона невольно сделала короткий шаг к нему, подняв голову выше, и тихо произнесла:       — Почему я раньше этого не видела?       — Потому что раньше я этого тебе не давал, — спокойно ответил он.       — Почему? — резко вырвался вопрос у Гермионы, едва тот успел договорить.       — Раньше ты бы испугалась и убежала, — коротко улыбнулся Том.       — Я и сейчас… — начала та, но замолчала, услышав тихий смех собеседника.       Он слабо качнул головой и продолжил:       — Сейчас ты не боишься, а лишь сомневаешься. Хочешь, я развею твои сомнения?       Гермиона ощутила, как рука Тома выскользнула из её ладони, его взгляд стал отстранённым, и в этот же момент её настигла подавленность, которая жадно стала кусать душу, пытаясь разорвать на части. Грудная боль вновь пронзила насквозь, пробуждая в разуме все ощущения вчерашнего дня, в котором бесновали грубые касания губ и рук. Какая-то липкость появилась в пальцах, и невидимая жижа стала обволакивать её тело, медленно погружая в вязкое болото отвратительных чувств. Хотелось сорваться с места и побежать, чтобы выбраться из трясины, но она уже нагло и крепко вцепилась ей в ноги, не давая сделать шаг. Гермиона не могла убежать от тянущих вниз ощущений так же, как вчера пыталась убежать от Маклаггена. Её голова дёрнулась в сторону, пытаясь сбросить иллюзорные прикосновения его пальцев, которые отчаянно старались зацепиться за её волосы, чтобы остановить, повалить вниз и получить желаемое. Звериный вой застыл в пересохшем горле, а дыхание затруднилось. Гермиона едва ли видела перед собой Тома, который по-прежнему стоял напротив и с непроницаемым взглядом наблюдал за ней.       Выходит, с самого начала он дал ей душевное равновесие, в котором она так сильно нуждалась с раннего утра, отгоняя отвратительные чувства и кошмарные воспоминания. Гермиона была не права, решив, что Том не даёт ей достаточного количества энергии, чтобы не впадать в трясину событий. Он давал ей ровно столько, сколько нужно было, чтобы оставаться собой, и Гермиона с мятежностью и необузданной неистовостью чувств осознавала, что этого ей было крайне мало. Её цель, в конечном счёте, была не желанием получить внутреннее спокойствие, а завладеть самой магией, пропадая в её обволакивающих касаниях.       Это ужасно пугало, и Том был прав, что, испытай она это раньше, то тут же убежала бы куда глаза глядят, но, опробовав уже весь спектр пьянящих эмоций и ощутив в себе неукротимую жадность, Гермиона, наоборот, больше всего хотела притянуться к этим чувствам. Она приблизилась ещё немного к Тому и напряжённо замерла с навернувшимися слезами в глазах, мечтая, чтобы трясина из отвратительных ощущений превратилась в трясину из обступающих и обнимающих чувств, мягко касающихся каждого нерва.       Том с мягкой усмешкой пристально посмотрел на неё, словно проникая своим взглядом в душу. Через несколько мгновений его голова немного опустилась вниз вместе со взором, а затем, подняв обратно на неё глаза, источающие любопытство и неподдельный интерес, он медленно и проникновенно произнёс:       — Находясь между двумя пропастями, нужно помнить, что у одной из них есть дно, о которое больно ударишься, но есть шанс подняться и найти выход, а в другой – бездонная мгла, которая сладко обнимет, но не выпустит тебя из своих объятий никогда.       Гермиона сморгнула пелену в глазах и почти беззвучно ответила:       — Шанс можно и упустить, оставаясь наедине только с болью от удара.       Несколько секунд Том неотрывно смотрел за движением чёрных расширившихся зрачков, которые безжизненно глядели на него, пожирая взглядом.       — Мгновенное решение, — тихо ответил он с тенью удивления. — Тогда без сожалений.       И тут же его лицо осветила очаровательная улыбка. Он взял обратно её руку в свою ладонь, а второй, отодвинув воротник пальто, проник к верху грудной клетки, пальцами нащупывая сквозь ткань ключицу и биение сердца в сонной артерии.       На несколько мгновений Гермионе показалось, что сейчас эти пальцы приблизятся ближе к скулам и обхватят её за горло, но секунды шли, ладони замерли, и ничего не происходило.       И вдруг спустя некоторое время она ощутила знакомый пробегающий по всему телу ток, который так стремительно увеличивал свою мощь, что все мысли и гнетущие чувства куда-то резко пропали, оставив жалящую эйфорию от ощущения тепла и защищённости. Гермиона шумно выдохнула и, не сдержавшись, прикрыла глаза. Её пошатнуло от обволакивающей магии, которая мгновенно толкнула в непроглядный мрак и заставила устремиться вниз. Такой давящей мощи она не испытывала даже в ночь, когда Том привёл её в Лондон, спасая от преследования. Невидимые тени плотно обступили её, замыкая в круг, и Гермиона почувствовала, как же она слаба перед силой, что была заключена в её спутнике. Ноги тут же подкосились, а пальцы вцепились в чужую мантию, чтобы устоять над землёй, но этого было слишком мало, чтобы осилить и принять в себе то, что давал ей сейчас Том. Глубоко внутри разум крикнул, что она безоговорочно просчиталась, позволив себе проникнуться желанием ощутить на себе невидимый захват, но этот крик потонул в безмятежности. С закрытыми глазами Гермиона падала в невидимой темноте вниз и не понимала, что в реальности её тоже тянет к земле. Тело становилось ужасно расслабленным и неуправляемым. Появилось какое-то странное состояние, напоминающее обморок, только сознание оставалось на месте, прекрасно всё чувствуя и запоминая. Она ощутила, как рука Тома отпустила ладонь и обняла за спину, придерживая её от стремительного падения. Медленно он опустился вместе с ней вниз, неотрывно разглядывая расслабленные черты лица Гермионы и не выпуская её саму из рук.       Она распахнула глаза и ощутила лёгкий испуг от того, что на неё жадно смотрели глаза, которые стали ещё темнее, чем прежде. В одну секунду её настиг неистовый порыв отшатнуться, убежать и спрятаться, но тело было тяжёлым и непослушным, а сдавливающая и приятно окутывающая магия не выпускала из объятий. Больше не было никакой пустоты, которая глушила мысли и прятала тягостные чувства. Остались Гермиона, пронизанная осознанием происходящего, и Том, держащий свою ладонь на её плече и смотрящий прямо в глаза заинтересованным и жадным взглядом.       Она не знала, сколько прошло времени с момента, когда её рука притянулась к руке Тома, чтобы сбросить её со своей шеи. Для этого пришлось приложить все усилия, но, разорвав прикосновение, её сущность не выбралась из плена. Гермиона по-прежнему чувствовала, как с не меньшей силой её продолжает обнимать незримая тень, сжимая плотнее и крепче. Захотелось застонать от исступлённых и незнакомых ранее чувств, которые пронизывали насквозь. Внутри стали бороться два существа, одно из которых хотело отвести взгляд, сбросить со своих плеч невидимые объятия и отпрянуть от странных ощущений, а другое желало бездумно прильнуть к чужому теплу и беззаботно раствориться в нём.       Ошибка или нет? Возможно ли отступить или уже поздно?       Гермиона так и замерла, глядя в тёмные глаза Тому и преодолевая в себе желание прикоснуться к нему. На задворках сознания пришла мысль, что он терпеливо ожидает, какая сторона в ней победит. Достаточно ли он сделал для того, чтобы она забыла о прошлых распрях и конфликтах? Достаточно ли в нём силы, чтобы подавить её своей магией, которая стала для Гермионы ошеломительным открытием?       Секунды стремительно бежали вперёд, разрывая Гермиону на части от того, что она едва ли сдерживается, чтобы не поддаться пытливым ощущениям. Внезапно появившаяся соломинка, которая всё ещё держала её в невесомости перед дальнейшим стремительным падением в пропасть, быстро ускользала из рук.       Гермиона с усилием отвела взгляд вниз, посмотрев на свои ладони, и воспоминания начертили в её пальцах тонкие нити, которые когда-то были сброшены рукой Тома. В такт его шагам, в такт идущим секундам, в такт бьющемуся сердцу, в такт разжимающимся пальцам…       Один. Два. Три…       Соломинка выскользнула из рук, Гермиона сделала безвозвратный шаг вперёд и стремительно притянулась к магии.       Она стремительно притянулась к Тому.       Ощутив на своей груди прикосновение девчачьих ладоней, он среагировал не сразу. Некоторое время его заинтересованный взор скользил по растерянному лицу Гермионы, с неверием разглядывающей свои руки, затем он взял её ладонь и потянул наверх за собой, выпрямляясь перед ней и заставляя подняться с травы. Та бегло взглянула на него и увидела, как его губы стали изгибаться в мягкой усмешке, которая остро кольнула в голове Гермионы мыслью о том, что она оказалась слабой и беспомощной. Она позволила окутать себя плотной вуалью чернеющей мглы, чтобы сдаться превосходящему её во всём волшебнику. Чужие правила затянули в болото без возможности выбраться из него. Том говорил, что это игра, так вот, свою партию она добровольно проиграла.       — Ещё сомневаешься? — ровным тоном спросил он.       Гермиона снова бегло посмотрела на него и слабо качнула головой. Беспокойство коснулось сердца, и она растеряно произнесла:       — Это что-то невообразимое. Такого не может существовать.       Том тихо усмехнулся и обнажил блуждающую улыбку. Он отвёл взгляд в сторону и неторопливо ответил:       — Однако, как видишь, у меня это есть. Гермиона?       Оба взглянули друг на друга, и, пристально посмотрев в затуманенные и вопрошающие глаза, Том произнёс:       — Расскажи мне о своих чувствах.       Та приоткрыла рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле. Она задумалась, пытаясь проанализировать свои ощущения, и только спустя минуту тихо выдавила:       — Ты какой-то дьявол. У обычных людей такого нет.       — Может быть, я необычный, но почему сразу дьявол? — с любопытством отозвался Том елейным тоном.       — Потому что в тебе всё дьявольское, — внимательно разглядывая его лицо, отозвалась Гермиона и ощутила, как странная слабая улыбка появляется на её губах. — Твои поступки, способности, внешность. Твоя магия…       Том опустил взгляд вниз на касающуюся его ладонь и, делая шаг вплотную к Гермионе, с насмешливой улыбкой, но мягким голосом произнёс:       — Разве есть разница, дьявольское это или нет? Имеет значение только мощь.       Та хотела что-то ответить, но в ту же секунду вздрогнула, ощутив, как руки Тома почти неощутимо обхватили её за спину. Гермиона задрожала от необычных ощущений, которые мгновенно проникли в самое сердце, заставив кровь застучать в висках, а дыхание смолкнуть. Её обоняние задразнил любимый запах детства, который наполнял лёгкие свежестью. Как во сне, она медленно обхватила Тома за мантию другой рукой и почувствовала, что тело перестало вздрагивать и расслабилось, прижимаясь к чужому и плавясь в нём, как замёрзшее масло от раскалённого ножа. Она плавилась от лёгких прикосновений, не имея возможности подумать о чём-то рассудительно, и это был прекрасный шанс услышать всё, что говорит ей сердце, а не логика.       — Расскажи, что чувствуешь? — над её ухом раздался вопрос, который недавно он ей уже задавал.       — Твою магию, — тут же ответила Гермиона, словно из неё вырвали эти слова.       — Какая она?       — Тёплая, мягкая, красивая, сильная, желанная, — с расстановкой продолжала отвечать она, не понимая, что за сила заставляет её говорить откровенно и не задумываясь.       — Тебе с ней лучше?       — Да.       — Ты хочешь, чтобы я перестал так делать?       — Нет.       — Хочешь чувствовать её всегда?       Повисла на несколько секунд тишина, затем Гермиона выдохнула:       — Да.       — Магия принадлежит мне, Гермиона, — произнёс Том, и по тону его голоса она поняла, что он насмешливо улыбается. — Тебе придётся находиться со мной рядом всегда.       — Значит, всегда, — вырвалось у неё.       — Ты уже забыла, как избегала меня и боялась? — игривым тоном, сдерживая смешок, спросил Том.       — Нет, — слабо качнула она головой.       — Я душил тебя, — проникновенно продолжил тот шептать, глядя вдаль поверх головы Гермионы и проводя своей рукой по её спине выше, проникая под волосы и касаясь своей ладонью шеи и затылка. — Я издевался над твоими увечьями. Я наводил на тебя палочку, Гермиона. Я убивал на твоих глазах…       Та молчала, вспоминая произошедшее и чувствуя, что напряжённо натянулась, как тетива лука.       — Но я спасал тебя, — сменившимся тоном наиграно и ласково продолжил Том. — Я следил за каждым твоим шагом. Я помогал тебе. Я защищал тебя. Я не давал тебя обидеть…       Гермиона закрыла глаза, слушая его, как мантру.       — Я говорил, что тебе лучше быть со мной и слушать меня, — мелодично и проникновенно звучал голос. — Тебе бы не пришлось вчера вырываться из настойчивых рук, нагло изучавших нежность твоей кожи в укромных местах…       Гермиона больно сглотнула и сильно сжала чёрную ткань за спиной Тома, явственно представляя, как вчера была зажата между стеной и пылающим телом старшекурсника.       — …не пришлось бы испытывать жадность мучивших тебя губ, которые прожигали твою тонкую кожу на шее и делали тебе больно…       Гермиона ощутила, как пальцы Тома проскользнули к месту, где вчера Кормак терзал её шею, и провели по ней полосу, оставляя невидимый след – такой же, какой вчера оставил Маклагген. Её охватила нервная дрожь, жалящая всю душу.       — …не пришлось бы вжиматься в стену, тихо и беспомощно постанывая от ужаса, страха, отвращения и проклиная себя за наивность, доверчивость, ошибку…       К горлу подступил пронзительный крик, но он так и не раздался, замерев на пересохших губах.       — …не пришлось бы дрожать от странной и пугающей грубой ласки, которая разрывала тебя на части под придавленным жарким телом, жаждущим проникнуть в каждую клеточку твоего сознания…       Гермиона жалобно и протяжно простонала, распахнув широко глаза.       — …не пришлось бы ничего из этого, — прямо в ухо шепнул ей Том, обжигая кожу горячим дыханием, — если бы ты раньше оказалась со мной.       Он выпрямился перед ней, ослабив хватку на её плечах, и другой рукой заставил поднять голову. Растерянный и невидящий взгляд скользнул по его лицу и различил тёмные блестящие глаза, источающие какую-то пугающую заинтересованность. Гермиона ощутила в себе всю силу обрушевшегося на неё сожаления, которое так и кричало ей, что она ошиблась, выбирая путь неподверженной ничему независимости и бесконтрольности. У неё нет и никогда не было такого пути. Он был обманчив и иллюзорен, потому что, попав в этот повторяющийся день, она уже была подвластна чужим правилам, и в них не входила присущая ей самостоятельность, с которой она встревала в передряги каждого дня. Когда она выбирала между своей независимостью и желанием поддаться Тому и следовать его указаниям, в надежде выпытать у него правду, ей не приходило в голову, что никакого выбора здесь быть не может. Все силы этого дня толкали к нему, пытаясь образумить, что бессмысленно отступать от него, потому что, какой бы волей она не обладала, всё равно была в тысячу раз слабее его. Рядом с Томом у Гермионы не было никакого самоконтроля и свободы, если только он сам не давал ей возможность проявить их в себе. Все эти дни он позволял ей глупо думать, что она способна справиться со всеми задачами и испытаниями сама, но, наконец, он безжалостно оборвал ей нити фальшивой надежды, которая часто вселяла в неё обманчивую уверенность в своих строптивых действиях, и сейчас явственно давал понять, что она не может даже отшатнуться от него, если очень сильно этого захочет. Его невидимая тень уже обступила со всех сторон, зажимая в плотное кольцо чувств, которые плавили её сущность своей лаской и теплом. В голову пришла осознанная и страшно пугающая мысль, что постоянный день – это его мир, и он в нём властелин. Если это так, то он любой ценой выбьет нужные ему действия и эмоции из неё. У него ведь настоящий талант подгонять её к краю обрыва, в который она готова сорваться, но в нужный момент его рука цепко хватала её ладонь и тянула на себя. Благодаря этим манипуляциям Гермиона, страшась упасть в обрыв, сильно близко притянулась к Тому, позволяя ему обхватить себя целиком и внушить, что он – единственный шанс на спасение. И если с двух сторон её обступила непроглядная пропасть, то та бездна, возле которой находился Том, была хотя бы бездонной, приятной на ощущения и сладко томительной на ожидания. Он с самого начала подтолкнул её идти вдоль обрыва, идя за ней по следам и поджидая, когда ей понадобиться его помощь, чтобы в нужный момент оказаться рядом и заставить безоговорочно довериться ему. Всё это время, избегая насильственного привлечения к себе внимания, он терпеливо поджидал, когда она сама бросится к нему в руки. И сейчас, осознавая всю эту долго тянущуюся умную игру Тома в кошки-мышки с ярко контрастирующими элементами жестокости и тепла, Гермиона не могла выпустить из рук его мантию и отстраниться. Её пальцы уже вцепились мёртвой хваткой в неосязаемую магию, которая тянула ко дну, без шанса разжать и выпустить её из ладоней, и она сдалась, оседая в обволакивающих объятиях чужих рук, которые овладели ею и больше не выпускали из плена. Её шаг к Тому был последним и бесповоротным. Он даже не оставил возможности оглянуться назад на свою прошлую жизнь, притягивая к себе блеском своих глаз её взгляд.       Тонкие губы слегка приоткрылись, и Том ей прошептал:       — Я могу дать тебе больше. Я могу дать тебе всё, если ты захочешь.       — Почему ты раньше отказывался дать мне всё? — заворожённо глядя ему в глаза, тихо спросила Гермиона.       — Я не мог и не могу дать тебе этого, прежде чем ты кое-что не сделаешь.       Она почувствовала, как сердце громко застучало в груди, и поняла, что, наконец, настал тот момент, когда Том скажет, что она должна сделать, чтобы получить от него всё.       — И что я должна сделать прежде?       Его ладонь проскользнула к её лицу и концами пальцев вонзилась в волосы. Несколько секунд он молчал, глядя на неё пристальным и искушающим взглядом, затем мягко улыбнулся и ответил:       — Влюбиться.       Сердце остановилось, а дыхание прервалось.       — Что? — беззвучно переспросила она, наблюдая широко раскрытыми глазами за тем, как он наклоняется к ней.       — Не бойся, в этом я тоже тебе помогу, — прошептал он ей в губы и легко прикоснулся к ним своими губами.       Гермиона вздрогнула от прикосновения, словно молния ударила в неё, и земля ушла из-под ног. Тело налилось свинцом, обездвижено замирая в чужих руках, которые с каждым мгновением сжимали её сильнее. Тонкие губы беспрепятственно приоткрыли её, и Гермиона ощутила их лепестками цветов – какими они были нежными, мягкими и свежими, напоминая утреннюю росу на траве. Теплота, которую источала магия Тома, стала невыносимо жаркой и душной, не позволяя вдохнуть ни грамма воздуха, заставляя её дрожать от копящейся боли в груди, которая приятно жалила изнутри её тело. Мир в глазах Гермионы задрожал, беспорядочно рассыпаясь, как мозаика, и падая во тьму, превращаясь в темнеющий антрацитовый пепел, который подхватывал поднявшийся февральский ветер. Вокруг всё резко потемнело, небо стало тяжёлым, тёмные антрацитовые тучи обволакивали его так же стремительно, как магия Тома обволакивала её. Если несколько минут назад Гермиона думала, что испытала на себе всю её мощь, то сейчас её сущность осознавала, что те объятия были ничем по сравнению с тем, что делала его магия прямо в этот момент. Она сдавливала и душила сильнее любого физического удушения от руки. Она проникала в каждую клеточку тела, в каждое тонкое волокно нервов, в каждый лейкоцит бушующей крови, которая с невероятной скоростью струилась по всему телу, разливая в каждый тёмный уголок её души волнение и страх, среди которых мерцала неистовая жажда, впиваясь в ткани, как смертельный вирус в живой организм, без шанса вырвать его оттуда. Магия заставляла Гермиону биться в ознобе от её небывалой силы и потерять саму себя, преклоняясь и безусловно покоряясь ей. Она запустила вирус, который жаждал постоянного колебания тепловых волн и подводил к одержимости от этих ощущений. Гермиона не могла укротить такое огромное количество энергии, не могла обуздать её в себе, чтобы спокойно принять как есть. Внутри вспыхнули вулканы, лава которых стала плавить всё, что встречалось на пути. Она прожигала каждую мысль, каждую эмоцию, каждое чувство, оставляя ей свой жар и столбы чёрного дыма, клубящегося и затмевающего её сознание, и Гермиона внезапно почувствовала, что магия Тома желала получить от неё ответ. Она призывала её к этому настойчиво и властно.       Как от движения ваги кукловода, ладонь, лежащая на мужской груди, проскользнула под мантию за спину, и пальцы цепко схватились за рубашку и сжали её до побелевших костяшек. Болезненное чувство в груди вырвалось вместе с оставшимся зажатым в лёгких воздухом, и из-за этого у Гермионы закружилась голова. Перёд глазами появились чёрные пятна, которые затуманили взор, заставляя закрыть глаза, и увлажнённые от чужих касаний губы дрогнули, отзывчиво прижимаясь к чужим губам.       Том был таким же ласковым, как и его магия, которую теперь Гермиона ощутила на вкус. Неизъяснимая и мучительная сладость, оседающая на языке, трепетно дразнила её чувства. Том сильнее укрыл Гермиону собой, немного запрокинул ей голову назад, и та почувствовала, как он вдохнул в неё что-то новое и неизведанное, сладкое и умопомрачительное, то, из-за чего ей не хотелось, чтобы Том её отпускал, – влюблённость.       В этот момент его губы замерли, Гермиона открыла глаза и встретилась с изучающим и восхищённым взглядом почерневших глаз, которые стали вызывать в ней чувство неосязаемого страха. Блеск восхищения тут же исчез, превратившись в нескрываемую заинтересованность, и Том почувствовал, как Гермиона, отстранившись от его лица на несколько дюймов, задрожала в его руках ещё сильнее, начиная в себе устрашающую борьбу проснувшихся внутри неё двух разных сущностей.       Она попыталась опустить голову вниз, но Том не позволил ей этого сделать, заставляя смотреть ему прямо в глаза. Глядя, как бледные щёки Гермионы покрываются румянцем, он выискивал в её глазах все чувства, что одолевали её, затем самодовольно улыбнулся и выпрямился перед ней. В его взгляде Гермиона уловила явное удовлетворение от происходящего.       Ей стало дурно. Голова пошла кругом, застилая всё вокруг густым графитовым цветом, не оставляя ни единого намёка на просвет. Гермиона ощутила, как ввергла себя в пропасть, которая наделила её одержимостью и жаждой. Она жалела себя из-за испуга перед неизвестным чувством и впадала в эйфорию от завороженности и восхищения. Том стал вызывать в ней жажду своего присутствия. Он пробудил в ней странную одержимость, и это было в его стиле, потому что это было жестоко.       Том выпустил лицо Гермионы и позволил ей, наконец, спрятать свой растерянный, полный ошеломления взгляд. Его руки обхватили её за спиной, и она тут же устало уронила свою голову ему на плечо и прикрыла глаза.       Несколько минут назад это было страшно и невообразимо, а сейчас это казалось одним единственным верным решением – довериться всему, что сказал Том. Поверить и признать, что ей всего лишь нужно было влюбиться.       По-прежнему дрожа и путаясь в своих мыслях и ощущениях, Гермиона слабо улыбнулась, услышав, как Том тихо засмеялся от того, что на это ему потребовалось каких-то полчаса.