Рэд vs Волк

Волк Возвращение в Санкт-Петербург не стало для меня радостным событием. Не думал, что за два года может всё так поменяться, и, в первую очередь, я сам. Поначалу часто плакал по ночам, отчего бабушка Тоня расстраивалась. Я умолял её разрешить мне связаться с Тарасом, чтобы хоть как-то объяснить ему причину своего бегства, но видимо мама́ так настроила её, что об этом не могло быть и речи. Стоило мне заговорить о своём любимом, как она всплёскивала руками и начинала причитать. Это обычно заканчивалось для неё таблетками от давления, поэтому я прекратил свои тщетные попытки. Спасался лишь музыкой: только она позволяла мне забыться, дать немного зарубцеваться ранам. Вскоре после приезда мама́ записала меня на приём к психологу — моё якобы пошатнувшееся психическое здоровье стало для неё просто идеей фикс. Специалистом оказалась молодая женщина с красивыми татуировками на руках. Её звали Кира Тимофеевна. Она провела со мной довольно длительное собеседование, в ходе которого, в начале немного стесняясь, а затем обретя большую уверенность, рассказал о произошедшей со мной «беде». Психолог внимательно слушала, задавая уточняющие вопросы, а затем попросила заполнить несколько анкет. По окончании сеанса женщина попросила зайти в кабинет мама́. Не знаю, что там произошло, но разговор закончился на повышенных тонах. Мама́ обвинила Киру Тимофеевну в некомпетентности и сказала, что та купила свой диплом в переходе. Следующим психологом, которого я по-прежнему посещаю, стал солидный немолодой мужчина, офис которого располагался в бизнес-центре на Литейном проспекте. Ему я рассказал тоже самое, что рассказывал Кире Тимофеевне. Правда, Пётр Геннадьевич, так звали психолога, не дал сделать это в полном объёме: он часто перебивал меня, а потом и вовсе оборвал на полуслове. Он внимательно посмотрел на меня и сказал: «Юноша, нам всё ясно. Ваша мама оказалась права: в вашем случае непременно требуется профессиональная помощь. Да, длительная и кропотливая, но Пётр Геннадьевич Раевский не привык отступать» (в последствии окажется, что он частенько будет говорить о себе в третьем лице). Затем между психологом и мама́ также состоялся конфиденциальный разговор, продлившийся до конца отведённого на сеанс часа. Что такого он ей сообщил, не знаю, но мама́ вышла, чуть ли не целуя ему руки и беспрестанно восхищаясь его профессионализмом. Более того, даже по дороге домой (я окончательно перебрался к бабушке Антонине) она пребывала вне себя от радости, ведь «ей порекомендовали такого отличного специалиста». Её настрой нисколько не омрачала заоблачная стоимость курса терапии последствий посттравматического синдрома. Разумеется, я не разделял её воодушевления, но и не перечил, ибо давно уяснил: это бесполезно. Лишь скрепя сердце соглашался, поддакивая ей на немногочисленные вопросы. Именно так я и стал посещать Петра Геннадьевича по два раза в неделю. Конечно, путь от Троицкого проспекта до Литейного был неблизким, но, по крайней мере, мама́ и другие родственники перестали вести себя со мной как с неизлечимо больным ребёнком. Как же устал доказывать всем им, что я в полном порядке и что мне всего лишь нужно вернуться в Москву к своему любимому, а остальным — позабыть об этом недоразумении. Устал, но не сдался. Решил: если пройду курс и получу справку о полном выздоровлении, то меня вновь будут принимать всерьёз. В нашу консерваторию я поступил без проблем. Ещё бы, внук самого профессора Любомира Николаевича Волка! Меня приняли без излишних процедур, каким-то образом приняв в зачёт те результаты, которые показал на экзамене в Академии имени Гнесиных. Не знаю, как всё произошло, но этим лично занималась бабушка Тоня. Она же тоже в своё время имела отношение к Консерватории имени Римского-Корсакова, работая там концертмейстером. Пожалуй, за последнее время это событие стало единственным плюсом. Юра тоже поступил вместе со мной, как мы когда-то и планировали. Как же давно это было. Не иначе, в прошлой жизни. С тех пор много воды утекло: я переехал в Москву и повстречал там самого замечательного человека на свете — Тараса, а Юра остался в Санкт-Петербурге и встретил Женю. Общение с другом и его молодым человеком было небольшой отдушиной, не позволяющей мне и в самом деле сойти с ума. Ребята поддерживали меня и убеждали, что рано или поздно всё образуется, даже несмотря на то, что у самого Юры дела обстояли ненамного лучше — его родители тоже были против «нетрадиционных отношений», но хотя бы не предъявляли ультиматумов и не требовали категорично перестать быть собой. Периодически меня подмывало бросить всё и отправиться в Москву, но я очень боялся, что этот мой импульсивный поступок только навредит. Мама́ однозначно дала понять: если только заподозрит, что я нарушил данное ей слово, она незамедлительно обратится в полицию. Зная её пробивной характер, не сомневаюсь, что дело против Тараса будет доведено до конца. И понимая это, умерял своё желание. Хотя, надо признаться, я делал попытки выяснить через близнецов, с которыми, набравшись смелости, всё-таки связался. К сожалению, оказалось, что они не в курсе, так как их отправили на отдых к родственникам, проживающим в Краснодарском крае. Марина сразу же стала выяснять у меня подробности всей этой истории, произошедшей с Тарасом и мной. Я вкратце обрисовал ей ситуацию. Совершенно не ожидал реакции девушки. Она обвинила меня в том, что я не поделился с ней такой важной информацией, да к тому же выставил дурой в тот раз, когда мы ходили на фильм «После». Да уж, подобная реакция подруги была неожиданной. В конечном итоге мы вроде бы помирились, но как говорится: «Ложки нашлись, а осадочек остался». А вот с Ильёй и вовсе не получилось наладить контакт. Он меня демонстративно игнорировал. Марина как-то обмолвилась, что «это у него бзик такой по поводу геев». Вот никогда бы не подумал, что Илья окажется гомофобом. Он всегда мне представлялся чутким и прогрессивным человеком. Однако, мне не стоит сбрасывать со счетов и влияние отца-военного. Вот и ещё одна ниточка, связывающая меня с Тарасом, оборвалась — общение с близнецами прекратилось само собой: летом они длительное время проводили на улице, загорая и купаясь, а с началом учебного года свободного времени существенно поуменьшилось, особенно у меня из-за посещения психолога. Начало учебного года внесло ещё одно изменение в мою и без того многострадальную жизнь. Например, многие друзья по школе разъехались: кто-то поступил в московские вузы, кто-то отправился покорять заграницу. Постепенно познакомился со своими сокурсниками и погрузился в учёбу. В последней я нашёл и положительные стороны: чем меньше свободного времени, тем меньше его на мысли о Тарасе. Говорят: «Время лечит», но я не желаю излечиваться, то есть забывать всего того, что было между нами, как бы на этом кто ни настаивал и не убеждал в неправильности произошедшего. И, в первую очередь, мама́ с Петром Геннадьевичем на пару. Последний на сеансах постоянно утверждает, что мне нужно освободиться от болезненного опыта, исправить своё восприятие Тараса и посмотреть на него не через розовые очки, а своими собственными глазами. И увидеть мне предстояло не иначе как злодея, глубоко порочного и коварного. В первый раз, такое представление о Тарасе меня сильно возмутило, но Раевский сказал, что «рано или поздно мне придётся признать этот очевидный факт». Чем дольше я протестовал, тем на больший срок откладывалось окончание терапии. Мама́ качала головой и говорила, что нашему семейному бюджету придётся ещё немного потесниться. Её старшие братья предлагали помочь нам деньгами, но она почему-то отказалась. Я слышал, как по телефону она говорила дяде Олегу, что в сложившемся всецело вина папа́ и он должен самостоятельно оплатить исправление последствий своих опрометчивых решений. Видимо, поэтому папа́ практически не появлялся в Петербурге — как я понял, он стал брать на дом частные заказы. Это меня сильно расстраивало. Однажды я поделился этими переживаниями с Юрой и Женей, и тогда Женя посоветовал посмотреть мне фильм «Стёртая личность». В нём рассказывалась история молодого человека-гея, консервативные родители которого отправили его в некий центр, где героя должны излечить от гомосексуализма. Друг посоветовал воспользоваться советом одного из второстепенных героев: во всём соглашаться и играть роль исправившегося — это позволит быстрее вырваться оттуда. Мне претила сама идея обмана, но, кажется, это был единственный способ. И я стал играть роль. Было тяжело, не спорю, особенно когда приходилось нелестно отзываться о Тарасе. И я говорил то, что хотели от меня услышать. Говорил, но при этом внутреннее умолял любимого человека простить меня за это. Ах, до чего же было трудно скрывать настоящие чувства, но я делал это, потому что знал: от этого многое зависит. Я твёрдо решил не терять надежды и вынести это испытание с честью и мужеством так, как это делал бы Тарас. Уверен, мы с ним обязательно будем вместе, может быть, не так скоро, как этого хотелось бы, но надеюсь и искренне верю, что так оно и будет. Обязательно будет!..