Почему?
— Мама, почему мы опять переезжаем? За прошедшие два года они меняют уже пятую квартиру. Обстоятельства не дают спокойно прожить на одном месте даже больше полугода. Увольнение, стычка злодея и героя, проблемы с документами, утечка газа, снос здания. Каждый раз, когда кажется, что в этой квартире ничего не произойдёт, как на зло, появляется сосед с криками об прорвавшей трубе на пятом этаже. Как будто жизнь специально подтасовала самые неудачные карты. — Здесь не безопасно, — Янаги быстро упаковывает очередную «ценную» вещь, но на деле, это был обычный хлам, — Ты ведь видела, как вчера нашего соседа скрутили полицейские. Было очень опрометчивым решением поселиться в одном из преступных районов Токио лишь из-за низких цен на жильё. Но другого выбора, на тот момент, не было. Янаги всё ещё помнит, с какой аккуратностью устанавливала на окнах решётки, как выкупила в местном ломбарде старенький, но надежный мини-сейф и как своими руками меняла замки на двери. Как было страшно возвращаться с Ханой домой поздно вечером, даже когда рука нащупывала в сумке электрошокер с газовым баллончиком. Но страшнее всего было за дочь. Обычные детские сады она не посещала, лишь те, где была бы под постоянным наблюдением специального врача. Да и сложно было найти садик, где все требования могли бы соблюдаться. Из-за этого, большая часть денег уходила именно на него. Находился он в часе езды от этого района, поэтому, и на дорогу уходило приличное количество средств. — А куда мы переезжаем? — Хана глядит на суетящуюся мать, которая быстро перетаскивает коробки из кухни в гостиную. — В Сайтаму, — выдержав паузу, добавила, — я уже нашла тебе там начальную школу. Янаги сдула спавшие на лицо волосы. Очередной переезд не прошёл для их бюджета бесследно. В кармане оставались деньги лишь на самое нужное — еда, транспорт и аренда квартиры. Обучение в школе им предоставили бесплатно. Но там придется её дочери довольно несладко. Янаги сильно сомневалась, стоит или нет. У девочки и так половина детства прошла в разных исследовательских лабораториях и больницах. — Хана, ты ведь знаешь, что такое коррекционные школы? — Знаю, — тяжело выдохнув, Ямадзаки-младшая натянула толстовку, — И ты меня туда отправишь? — Ты подслушивала мои разговоры по телефону? — не повышая голоса, поинтересовалась Янаги. Она знала о любознательности своей дочери. И пользовалась её честностью. Поэтому, услышав положительный ответ, ни капли не удивилась. — Но ты так громко разговаривала, из гостиной все было слышно, — добавила девочка будничным тоном. С того самого дня, с двадцать девятого июля, два года назад. Со дня, когда и произошел тот злополучный случай. С того самого дня всё изменилось. Жизнь запоминалась лишь короткими отрывками. Больница, дом, детский сад и так по кругу. Вместо излюбленных корейских пельмешек на столе стоит тарелка с непонятным содержимым. Вместо платья — спортивные костюмы. А вместо сладостей горькие таблетки. Хана пережила бы всё это, если бы не одно. Отношение Янаги. Каждый раз во взгляде матери она замечала отторжение. Будто у Ханы есть что-то лишнее. И каждый раз, вертясь перед зеркалом, она пыталась найти тот самый изъян, неудовлетворяющий мать. Вина падала то на слишком острые зубы, то на непослушную шевелюру, то на слишком грубые черты лица для девочки, то на слишком смуглую кожу. Ей постоянно приходилось задаваться вопросом — что не так? Янаги никогда не кричала на дочь. Даже когда была недовольна. Ей хватало одного обвиняющего взгляда, прожигающего насквозь маленькое тельце Ханы. Вызвать у маленькой девочки чувство стыда за свои поступки — вот самое страшное наказание для ребёнка, всем сердцем любящего своего родителя. Отторжением она пыталась защититься. Спасти саму себя от чудища, живущего в её дочери. Сбежать от ответственности материнства. Но незримая нить никак не рвалась. Она любила и будет любить свою дочь. Сколько не пытайся, но эта связь никогда не исчезнет. От этого ей всегда было тошно. Ямадзаки-старшей приходится игнорировать единственного близкого ей человека ради спасения своей шкуры. Желание жить всегда перебарывало её инстинкт материнства. Да, она трусит. Да, она тряпка. Но лучше быть живой тряпкой, чем мертвым героем.***
— Представься, — молодой учитель ткнул ручкой в сторону новой ученицы, одновременно листая журнал о бейсболе. Ни класс, ни новенькая девчушка его ни капли не интересовали. Он просто пройдёт здесь практику и вернётся к учёбе в институте. — Добрый день! Ямадзаки Хана, пять лет, рада знакомству, — выдавив из себя улыбку, она пыталась выглядеть как можно дружелюбнее, чтобы заслужить доверие. Хотя, это было незачем. Всё равно мамаша опять захочет куда-то переехать через полгода. Усевшись на единственное свободное место у открытых дверей, она быстро разложила школьные принадлежности. Её соседом по парте оказался какой-то замызганный мальчик, с одним выпавшим зубом. Кто вообще ставит двойные парты? Её соседка напротив сильно обнадёжила, сказав, что в их начальной школе каждый сидит за своим местом один. А, точно, эта школа настолько бедная, что использует старые парты из соседнего медицинского института. Мамаша повелась на бесплатное образование и наличие специального врача, а о финансировании спросить забыла. Первый урок прошёл спокойно и скучно. Сосед по парте то и дело поднимал руку и шепелявым голосом отвечал на вопросы учителя, которые тот, нехотя, задавал. Ямадзаки лишь выполняла простые задания учителя, лениво чиркая карандашом в тетради. После окончания урока, Хана поплелась в коридор, отдохнуть от душного кабинета. Коридор, как и сам класс, выглядели довольно потрёпанными. Обсыпавшаяся штукатурка, трещины в стенах. Казалось, это здание было аварийным и его уже пора было сносить, но власти решили, что неплохо бы отдать это здание под коррекционную школу. Здесь собрались самые разные масти изгоев — от обычных детей из неблагополучных семей, до уродцев, чьи лица были искажены причудой. Ямадзаки же была чем-то посередине. Детей с неконтролируемыми причудами тоже собирали здесь и держали под особым надзором. На перемене к ней подбежали какие-то странные девчушки. Одна, видимо, самая смелая из них, подошла к Хане и протянула руку. Приглядевшись, Хана поморщилась — у одноклассницы отсутствовали верхние фаланги пальцев. Увидев эту реакцию, девочка что-то прошептала себе под нос и ушла в сторону класса. Её подружка, напоминающая Садако из «Звонка» из-за своих сальных длинных волос, спадающих на лицо, грозно посмотрела из-под своей шевелюры и пошла за подружкой. Хана лишь фыркнула. Зачем ей подружки? Всё равно скоро переезжать отсюда. Следующий урок Ямадзаки пыталась сосредоточенно выводить в тетради кандзи, которые писал на доске учитель, по пять раз повторяя одно и тоже: — Хито, человек, — ещё раз повторил учитель, — Две соединяющиеся диагональные дуги, похожи на крышу пагоды, — развернувшись в сторону класса, он ещё раз переспросил, — Все запомнили? Увидев, что несколько человек отрицательно машут головой, ещё раз повторил тоже самое. И так ещё три раза. Уставшая от того, насколько же её сосед тугодум, Ямадзаки ещё раз объяснила ему, как что читается и пишется. Последующие уроки прошли так же. Хана, даже если пошла в школу раньше, чем остальные, понимала всё намного лучше. От постоянных повторов одного и того же под конец дня разболелась голова. Даже обед не скрасил эту скучную зубрёжку. Но самое неприятное было ещё впереди. Услышав от учителя ненавистную фразу: «Пора на анализы», весь остальной класс построился по парам, держась за ручки. Хана осталась в конце строя, одна. Ей пришлось идти за ручку с учителем. Пройдя по обшарпанному коридору, Ямадзаки заглядывала чуть ли не в каждый кабинет. И зря. Столько изуродованных лиц, искаженных опухолями, шрамами и лишними частями или наоборот, недостающими, она не видела. Скривив лицо, она смотрела теперь только вперёд, на спину мальчика, идущего перед ней. До процедурной они дошли довольно шустро. Класс разделился на две группы — мальчики и девочки. Девочки отправились в левое крыло, а мальчики в правое. Хане оставалось лишь боязливо плестись за спиной длинноволосой одноклассницы. Как только дверь медпункта захлопнулась, включился приятный тусклый зеленоватый цвет. Хана помнит это свечение. Доктора называли этот свет «облучением». После него кожу покалывало и подташнивало. Это процедура была самая «болезненная», если, конечно, не считать взятия крови из пальца. Остальные были безобидной сдачей анализов при помощи всяких приборов и примочек. Под конец была довольно скучная беседа с психологом, который по ниточке выуживал из детей слова. Такие процедуры повторялись два раза в неделю — по четвергам и понедельникам. Всё остальное время дети учились. Без конца повторяли одни и те же иероглифы, которые пытливо выводил на доске учитель, учились считать, делали странные поделки, а ещё постоянно проводили тесты на причуды. Так и прошёл первый семестр начальной школы, после которого случилось то, что Хана и предполагала: — Мы переезжаем. Как предсказуемо. — Куда же? — не отвлекаясь от книги, произнесла Хана. Ей абсолютно не интересно. От переезда каждодневная доза таблеток и уколов не уменьшится, а шрамы не пропадут. Она пойдёт в точно такую же школу, какая была здесь. Может, там будет немного теплее или штукатурка от потолка не будет отваливаться. Но от этого в её жизни не изменится ни-че-го — В Тояму, — сидя за столом, Янаги лениво заполняла судоку, остановив взгляд на единственной пустой клетке. Неприятный жёлтый свет, исходивший от дешёвой настольной лампы, резал глаза. — Ясно. Раздался тихий хлопок. Хана отложила какую-то неинтересную книжонку на край стола, за которым сидела мать. В последние пару месяцев в их семье всё было слишком хорошо. Деньги водились, скачков в результатах анализов не было. Даже прикупили какой-то маленький холодильник. Но, как оказалось, что-то хорошее в их семье долго не задерживается. Прямо как отец. Судя по ночным разговорам Янаги по телефону, мамаша влезла в долги. Хана после услышанного долго ворочалась на своём футоне, отделённым от остальной комнаты перегородкой. Только мама и позабыла, что у её дочери очень чуткий сон, а звукоизоляция, как и у перегородки, так и у стен нынешней квартиры, очень плохая. — Тут четыре, — пальцем указала Хана, ткнув в пустую клетку. Янаги скептично посмотрела на дочь. Но сверив, всё оказалось верным. От этого было ещё неприятнее. Задача, над которой она ломала голову, была решена ребёнком. — Несчастливое число, — добавила Хана между делом. Она пыталась завести хоть какой-то диалог с матерью, но та откликалась лишь изредка, и то, с неохотой. Даже глаз не подняла со своих судоку. Почему каждый раз она остаётся игнорируемой? Может, это тоже врач прописал? Или матери просто тошно находится рядом с ней? С тем, кто в прошлый раз чуть не разорвал ей глотку. Только, к счастью, Хана этого не помнит. Поэтому шрамы на шее до сих пор остаются для неё загадкой, как и то, что за у неё причуда. Она узнает её лишь по проклятьям матери, посылаемым в её адрес. Тот день напрочь стёрся из памяти, как и несколько дней после этого. Врачи говорили, что это последствия первого проявления причуды и бояться нечего. Но мама же почему-то боится, нагоняя своей паранойей беспокойство. Она боялась, пытаясь спрятать страх за маской равнодушия. Но Янаги ужасная актриса. Тебе же не всё равно?***
Остальные школы были такими же, как самая первая. Серые, невзрачные и до ужаса однообразные. Полуразрушенные здания, бывшие психбольницы с моргами и военными лазаретами. Где только Хана не училась шесть лет начальной школы. За всё время ей удалось сменить одиннадцать школ в семи префектурах. Три муниципальные, пять частных и четыре специализированные. Но каков результат всех этих страданий? Врачи что-то мямлили себе под нос, всё чаще говоря одно и тоже: «Нужно ещё пару лет». Пару лет, хорошо. Сколько там прошло с того дня? Один год детского сада и шесть лет начальной школы. Семь лет. Практически всё детство, проведённое в клетке. В клетке, в которую её загнала мама, врачи, лекарства, уколы и ещё множество неведомых ей веществ. Она просто устала. Устала чувствовать себя лабораторной крысой, загнанной в угол. Устала от каждодневной дозы лекарств и уколов, от которых её руки стали как у наркомана. Но от своей обыденной жизни нельзя взять выходной. Хана пытается заглушить свою боль, зачитываясь книгами допоздна, чтобы глаза слипались от усталости. Чтобы сразу, как голова коснулась подушки — отрубиться. Чтобы ночью перед глазами была лишь одна чернота. Она наслаждается этой чернотой. Наслаждается своим пустым мирком в царстве Морфея. Этот черный мир — единственное место, где можно спастись от внешнего, недружелюбного мира. Но сон кончается, рано или поздно. Тогда Ямадзаки просто пыталась забить свою голову как можно сильнее. Чтобы постоянно думать, чтобы голова аж зудела от крутящихся мыслей. Она постоянно вспоминала какие-то формулы, определения — лишь бы не задумываться о том, насколько всё плохо. Из-за этого ни о чём, кроме учебы, она не думала. Только бы получить положительную оценку. Ведь это единственная цель, которую она может достигнуть. Спорт — противопоказано, любая деятельность, способная вызвать эмоциональную вспышку — под запретом. После школы она никем себя не видела. Какая-нибудь студентка педагогического факультета. А потом? Работа в какой-нибудь провинциальной младшей школе. А почему именно учитель? Следующее поколение сделает этот мир лучше. Кто бы что ни говорил про теорию сингулярности причуд. Следующее поколение будет терпимее к своим сверстникам. Кем бы они не были — беспричудными, отбросами общества с разрушительной причудой или такими, как Хана. Она ненавидела беспричудных. Их не обременяла суперсила, они были абсолютно свободны. Беспричудным, наверное, круто быть. Уж намного лучше её участи сейчас. Но, вскоре, чувство зависти сменилось слепой ненавистью. Она не может сдержать это. Это было похоже на первозданный инстинкт. Нужно оставаться с толпой, иначе она тебя без жалости раздавит, растопчет и не придаст этому никакого значения. Будь как все — вот и залог выживания. Ведь толпа идёт по самому безопасному и короткому пути. А дети… Они не такие. Для них нормально быть индивидуальными. Им не страшно общаться с мальчиком, который может убить при желании. У них нет инстинкта самосохранения. За это Хана любила детей и ненавидела себя. Неумение подавлять ненависть к тем, кто это совершенно не заслужил сгубило её, оставив без детства. Так пусть оно будет хоть у тех детишек. А как бы она хотела, чтобы её воспитали? Любящей, доброй и светлой девочкой, которая постоянно улыбается всем и дружит со всеми вокруг? Эдакая, слащавая подружка главной героини, постоянно лезущая туда, куда не просят. Она хотела, чтобы её воспитали в свободе, чтобы когда она полезет пальцами в розетку, мама скажет ей, что будет больно, но препятствовать познанию мира не будет. Зато в следующий раз не полезет. Но Хана с раннего детства знает, что пальцы совать нельзя, поэтому никогда так не сделает. Это её и раздражало. Она знала, что так нельзя. Она вычитывала из книжек правила и зубрила их наизусть. Но на деле ни одно из этих правил не пригодиться никогда. Да и если пригодиться — Хана просто будет стоять в ступоре или убежит, испугавшись последствий. Воспитанная в пробирке девочка, познающая мир по черно-белым книжкам с заумными словами. Ненавидеть кого-то за это нельзя. Мама хотела как лучше. Поэтому она хочет дать то, чего не было у неё самой — детство. Беззаботное, с набитыми ссадинами и синяками, но детство. Может, она проживёт его со своими учениками?***
— Мы останемся в Футю. Хана отвлеклась от тетради с математикой. Не поверив свои ушам, она переспросила. Янаги раздражённо повторила, добавив: — Останемся там, пока не закончишь школу. Потом можешь съезжать, если захочешь учиться где-нибудь за пределами Канто. Я отправила документы в пятую и седьмую школу. Куда с твоими сдвигами возьмут — туда и поступишь. Это Хане ни о чём не говорило. Школа — есть школа. Средняя, начальная, старшая. Везде всё равно будет одно и то же. Хотя, будет всё же одно различие. В этой школе ей придётся проучиться три года. Три года на одном месте, без переездов. С одними и теми же людьми. С обычными двенадцатилетними подростками. Не с уродцами, психами, а с абсолютно обычными детьми для их сумасшедшего мира. Если мать говорит, что мы остаёмся — значит так оно и есть. Постоянные переезды стали уже образом жизни, от которого отвыкнуть будет сложно. Но Хана была рада, ведь, как-никак, почти все счастливые детские воспоминания связаны именно с этим маленьким городком в префектуре Токио. После этого городка начиналась чёрная полоса, не прекращавшаяся и по сегодняшний день. Глубоко в душе жила надежда, что этот городок вернёт свободу в клетку, в которой сейчас заперта Хана. Город, в котором она была свободна. Ямадзаки-младшая хмыкнула. Звучит как название для манги. Но Футю ничего не изменит, как и Тоттори, где и началась эта странная история любви, в результате которой и появилась она. В Тоттори ей уже удалось пожить. И это ничего не изменило. Никакого волшебного облегчения не наступило. Тоттори — город, в котором всё началось. А где же всё закончится? Нет, не «где». Когда же всё закончится? Когда будет город, в котором всё закончится?***
— Могла бы и не просить отгул, — оттягивая юбку вниз, протараторила Хана. Эта форма сильно отличалась от коррекционных школ. Она была… Нормальной. Совершенно обычной. Такой, какой должна быть форма в обычной средней школе. Выполненная в темно-серых тонах, юбка в складочку, да рубашка с жакетом. Но в юбке девчушка чувствовала себя неуютно. Всю жизнь в коррекционных школпх она носила то штаны, то длинные балахоны, то ещё какую-то непонятную, мешковатую одежду. Я не привыкла быть нормальной — Мне нужно посмотреть на твою школу, — Янаги сегодня пыталась строить из себя заботливую мамашу. Вон как вырядилась. Напялила на себя деловой костюм, каблуки, даже накрасилась. Хана пыталась вбить в свою голову мысль, что Янаги этот наряд ни капли не идёт. Что она выглядит нелепо на этих каблуках, что её макияж получился ужасно. Но она не могла не признать, что её мать всё равно красива. Что её зелёные глаза, что этот маленький носик и черные, стриженные под каре волосы выглядят красиво. Она даже была обижена, за то, что ей этого всего не досталось. Лишь глубокие зелёные глаза — единственное материнское наследство. Остальное ей досталось от человека, которого та ни разу в жизни не видела — от отца. Скулы, подборок, разрез глаз — всё от него. По этим чертам она вырисовывала его образ перед сном, но он никак не клеился. Получался лишь бесформенная мужская тень, которую она где-то видела. Из мыслей её вывели чьи-то голоса. Это её будущие одноклассники играли во внутреннем дворе школы. Тень недавно отцветшей сакуры излучала приятную прохладу. Семья Ямадзаки не успела переехать в Футю к началу учебного года, поэтому они пришли в школу только к середине мая, в уже сформированный класс 1-4. Четвёртый в параллели, предпоследний класс. Обычный класс, такой же обычной школы. — Иди в двести двадцать шестой кабинет, он на втором этаже, — Янаги вручила в руки Ханы несколько купюр, — Это на обед. Вернусь в семь, как обычно. Это мог быть милый семейные разговор, если бы не обстоятельства. Со стороны так и казалось. Мать заботится о своей дочери, которая пришла первый день в школу. Но этот холод в её голосе, этот безразличный взгляд. Даже на людях не пытается быть хорошей матерью. Она знает, что не умеет притворятся, поэтому даже не пытается. Быстрый стук каблуков сообщил об уходе Янаги. Легонько скрипнула дверь в учительскую. Окончательно убедившись, что матери в коридоре нет, она пошла в сторону бетонной лестницы, ведущей на второй этаж. В коридоре пахло мытым полом и пылью. Обычный серый бетонный коридор, с крашеными в персиковый цвет стенами. На стенах висят плакаты о поддержании режима дня, о первых признаках простуды и правилах дорожного движения. А самый ближний к лестнице плакат… «Правила по использованию причуды дома и в общественных местах.» Не глядя, она быстро прошла рядом с ним. Смотреть на такие плакаты она не может. Просто не может и не хочет. Ей незачем. Фыркнув, она поднялась дальше по лестнице. Низкий каблук ботинок, то и дело шаркал по бетонный ступенькам. Неприятно мигала лампа, время от времени затухая. Были слышны голоса учеников, занимающихся на втором этаже. Второй этаж ничем не отличался от первого. Такие же персиковые стены, плакаты, где-то в конце стоял книжный шкаф, не понятно для чего. Первый кабинет — 201, после 202 и так по порядку. Быстро найдя нужный, Хана без колебаний открыла дверь. В классе никого не было. По словам матери, у них сегодня ежемесячный тест на проверку причуды. На вопрос, какие именно тесты они сдают, Янаги не ответила. И не надо. Хана всё равно не будет их сдавать. Только даст доктору или учителю справочку и всё. Каждый месяц она сдает тесты посложнее этих. Из-за этого самым не любимым днём месяца для неё стало четвёртое число — день сдачи анализов. Точно несчастливая цифра. На партах лежали учебники, тетрадки и прочая канцелярская утварь. Хана присела за самую первую парту третьего ряда, потому что та ближе всех стояла к дверям. Посчитав места для сиденья, Ямадзаки-младшая пришла к выводу, что в классе учится двадцать четыре человека. Приглядевшись, она приметила три места, на которых не было ни канцелярских принадлежностей, ни рюкзаков. Все они были последними партами в своих рядах. Отлично, самое то для низкорослой Ханы. Услышав долгожданный звон, обозначающий окончание урока, Ямадзаки-младшая принялась ждать, пока её одноклассники придут со стадиона. Она не думала, как будет знакомиться с ними, как представиться, что скажет во время приветствия. Ей было без разницы на первое впечатление. Да, по словам матери, она будет учиться в этой школе все три года. Но это не повод строить из себя дружелюбную неженку. Лучше они привыкнут к вечно угрюмой и недовольной всем заучке, чем к девчонке с натянутой на лицо улыбкой и тупыми шутками. Но почему именно заучка? Просто нелюдимая, вот и всё. Из коридора послышался гул и стуки шагов. Вот и они, те самые люди, с которыми ей предстоит проучиться следующие три года. Для приличия, Хана встала с чужого стула, оттряхнув юбку. Спадавшие на лицо волосы, та убрала за ухо, пригладив макушку с вьющимися локонами. Пора бы уже и парикмахерскую сходить, а то на следующем приёме врач снова отчитает Янаги за неподстриженные волосы. В прошлый раз она оправдалась переездом, а на приёме в июне такая отговорка уже не сработает. — О, смотри, там в классе какой-то мальчик, — послышался тонкий девчачий голос. — Дурочка, это же девочка, — гулом отдалось из коридора. — Это та самая новенькая, староста? — Без понятия. После этого странного диалога Хане стало не по себе. Спутать её с мальчиком? И всё только из-за короткой стрижки. Ну, может, совсем чуть-чуть. Но это не повод кричать об этом на весь коридор. Не успела новенькая с реагировать, как в класс ввалилась толпа двенадцатилетних потных детишек, которые только-только пришли после урока физкультуры. Волосы, прилипшие к мокрому лбу, помятые штаны и белая футболка, собравшая на себе грязь, следы от травы и жирные разводы. Как вообще так небрежно можно одеваться? Как будто одежду с прошлого года не меняли. Ямадзаки новую одежду покупала не часто, из-за этого вещи берегла и ухаживала самостоятельно за каждой парой обуви. А здесь… Оборованцы какие-то. Первые зашедшие из одноклассников вообще ничего не сказали, лишь прошли мимо, косясь, как на новый экспонат в музее. Обычная реакция, ничего более. Завидев Хану, кто-то поздоровался, кто-то проигнорировал, а кто-то вообще не заметил присутствие чужого человека в классе. Не успел весь класс зайти в кабинет, как, по предположениям Ханы, староста класса встала во главе толпы и начала говорить: — Меня зовут Хамада Шикая, я староста 1-4 класса, — равнодушно изрекла девушка и поклонилась. На голове у неё произрастали два небольших оленьих рога. Сама староста, кроме рогов, внешне ничем не отличалась от среднестатистической японки. Хотя, в современном мире термин «японец» или «японка» имеет очень размытое понятие. — Ямадзаки Хана, буду учиться с вами следующие три года, рада знакомству, — нет, она ни капли не рада. Тоже поклонившись, та хотела спросить, где же её место, но подошедшая девочка отвлекла её от этого. И лучше бы она не подходила к ней. Девочка представилась и поприветствовала нового человека в коллективе. Ямадзаки-младшая сказала, что рада знакомству, откланялась и поскорее бы удалилась, если бы не навязчивость этой особы. — Унаги Ода, ха-ха, зови меня просто Унаги-чан, — её слова сопровождались противным шипением. Ведь на голове у неё извивались несколько десятков маленьких змей, заменивших ей волосяной покров. Змеи были странного, неоново-зелёного цвета. Всё-таки, Ямадзаки встречались дети с мутациями и пострашнее, поэтому ни одна мышца на её лице не дрогнула. Мутационный тип в этом классе был лишь у старосты-оленя, парня с эльфийскими ушами (хотя, это вполне может быть побочный эффект другой причуды) и девочки-Горгоны. Не уроды, чьи лица перемолоты в кашу, а конечности вот-вот отвалятся. Абсолютно нормальные, по меркам мира, подростки. Странно, но Хане сложно привыкнуть к нормальности. Для неё понятие нормально, сформировавшееся за семь лет — это когда рядом с тобой сидит ребёнок, способный в любую секунду подорвать всё к чертям в радиусе двадцати метров. Но это ведь вообще не нормально… Вошедший в класс учитель заставил отстать Унаги от Ханы и остальным сесть на свои места. Пожилой мужчина прошёлся по списку присутствующих, а заметив стоящую у окна девочку, будто опомнился. Ямадзаки так и не определилась, за какую парту сесть и можно ли садиться за них вообще, поэтому предпочла проветриться у окошка. Парень, чья парта стояла рядом с окном, захотел что-то сказать, но одного взгляда на руки в маленьких темных синяках от постоянных уколов, хватило, чтобы отвести от неё взгляд и уткнуться в учебник по географии. Учитель быстренько усадил Хану за вторую парту третьего ряда, а её хозяин пересел куда-то в конец класса. Заставлять представляться перед всем классом он не стал, за что Ямадзаки глубоко благодарна. Он лишь озвучил на весь класс её имя и сам представился, назвавшись Куними-сенсеем. Весь оставшийся урок Хана пыталась внимательно слушать учителя. Тема про процент людей с причудами и беспричудных в разных странах её ни капли не интересовала. Она уже перерыла множество сайтов с этими графиками, процентами и таблицами, чтобы понять, почему же ей так «повезло». Заметив скучающий вид одной из учениц, Куними-сенсей, быстро среагировал и задал вопрос: — Ямадзаки, ответь пожалуйста, — Хана невольно дёрнулась, — В какой стране наибольший процент людей с причудами? — Кхм, — откашлявшись и поднявшись с места, она начала, — Наибольший процент людей с причудами в наблюдается в двух странах — в Соединённых Штатах Америки и Японии. От общего населения, люди без причуд составляют около девяти процентов в США и десяти процентов в Японии, — на автомате проговорила она, после чего, её взгляд мельком проскользнул по страницам учебника. Хана просто сверяла данные в учебнике и ту информацию, которую она прочитала на популярном интернет-ресурсе. К счастью, данные не разнились. — Очень хорошо. Ты училась в частной школе? — Я изучала на досуге, — она поскорее хотела сесть за парту. Обязательно ли знать, откуда ученик достает информацию, если она верная? — Хорошо, — немолодой учитель лёгким сдвинул очки на переносицу, — А откуда ты к нам приехала, Ямадзаки? — очередной глупый вопрос. В коррекционных школах был хоть один плюс — там не докучали глупыми вопросами, по типу — возраст, город, день рождения и тому подобное. — Я очень часто переезжаю, поэтому это не имеет значения, — это было очень дерзко. Вообще, Хана никому никогда не дерзила. Разве, что, докучающим одноклассникам в одной из коррекционных школ. Самое нормальное место, в котором она училась, — Я могу сесть? — Ах, да, конечно, садись. Остальной класс вслушивался в разговор, пытаясь разузнать хоть что-то о новой однокласснице. Но лишь староста про себя отметила, что в этом классе ей явно будет не сладко. Таких отстранённых тут не любят, Шикая уже успела почувствовать на себе это. Даже в душе она немного пожалела новенькую. Наверное, у той есть какие-то весомые причины вести себя так. Хамада, как староста, не должна вмешиваться в личные переживания одноклассников. Она просто будет наблюдать за ней, чтобы та особо не отстранилась от класса, да и чтобы задиры из параллели не обижали. Дружить или не дружить с остальными одноклассниками — дело её, вмешиваться она тоже не станет. Ученики, сидевшие почти на самых задних партах ряда опять что-то бурно обсуждали, перекидываясь бумажками. На новенькой они не были зациклены. Кроме Унаги. Пока парни перестали осаждать змееволосую свернутыми и исписанными обрывками из тетради, она прислушалась к голосу новенькой. Она даже не вникала в слова. Ведь голос может сказать о человеке даже больше. Тут даже она не заметила хрипотцу в словах, предложения, сказанные будто на автомате, нет. Это угасший голос. Такой бывает у людей, потерявших надежду. У людей, загнанных в угол. У тех, кто давно уже смирился со своей судьбой. Не звонкий и тонкий голосок, полный радости, а притихший, холодный и равномерный голос. Не такой, как у старосты. У неё был голос праведный и правильный, она как судья, зачитывающий приговор. А здесь… Голос сдавшегося маленького ребёнка, загнанного в угол.***
Тишину разрывает хохот. По-детски звонкий хохот. А за ним и шипение десятков пресмыкающихся. Серпентарий, видимо, делит уровень интеллекта со своей хозяйкой, раз им показалась смешной причёска пожилой дамы в торговом центре. Слава Всемогущему, у женщины были проблемы со слухом и смеющуюся она не услышала. — Унаги, ты вообще нормальная? — Хамада бы с радостью влепила однокласснице пару оплеух за слишком шумное поведение. Хоть усмирение одноклассников и входит в её обязанности старосты, но делать это стоит гуманными способами. Благо, Куними-сенсей не видел настолько позорного поведения своих учеников. А то на его лысеющей голове вообще не осталось бы волос. Девочки, под предлогом шопинга, отделились, на самом деле собираясь мирно посидеть в кафешке, пока сенсей будет втирать мальчикам что-то в духе: «А вот раньше…». Раньше и трава была зеленее, и Всемогущий был моложе. — Куда пойдём? — Хочу капуччино, пойдёмте в кафе! — Тут неподалёку есть забегаловка Камбо-сана, там подают отменную гёзу. — Да-да, а ещё там вкусное якинику. — В раменную хочу-у-у. — Ямадзаки-сан, а ты как думаешь? — Унаги толкает локтём Хану в бок, хихикая. — Я… Нет, я не пойду, извините, — потупив взгляд в пол, тихо произносит Ямадзаки. Она старается не афишировать своё финансовое положение перед одноклассниками. Жуткое чувство стыда пробирает. — А, тогда понятно, — немного поразмышляв, Ода добавила, — Давай, тогда, я за тебя заплачу, — и опять эта улыбка. Искренняя и лучезарная. Не при всех же кричать об этом. Опять. Ямадзаки, не стыдись. Одноклассницы всё поймут. — Не стоит, я не голодна, — но в ту же секунду желудок звучно даёт о себе знать, — Я, это, дома поем, — Хана пальцами пересчитывает мелочь в кармане. Этого даже на воду не хватит. — Ямадзаки-сан, если тебя так не устраивает, то можешь занять у меня, — в разговор встряла староста, — Потом, как деньги появятся — отдашь, — Хамада почесала рог, который за год разросся ещё сильнее. Хане было тошно от того, что одноклассницы её жалеют. Да, жалеют. Она, что, по их мнению, похожа на беспомощную сироту без родителей, которая никогда не была в кафе или раменной? Или которой даже на карманные расходы не дают? Хотя на подобное ей как раз таки, кроме тёти, никто не даёт. Следующая мамина получка через неделю, но если Янаги узнает, что её дочурка шлялась по кафешкам в Токио, то денег точно не даст. Но, может, долг, висящий на Хане, заставит эту даму выделить из бюджета средства, ибо к многочисленным долгам добавлять ещё один не стоит. А тётя… Это уже будет наглостью — напрямую просить. Да, Хана придёт и прям так и скажет: «Тётя Хотару, мне нужны деньги, чтобы вернуть долг за порцию какого-то непонятного дорогущего блюда, которое я заказала в Токио. Не могла бы ты любезно и безвозмездно отдать мне эти несчастные пару тысяч иен?». Хотару и без того слишком часто даёт денег просто так. Да, она бы поняла ситуацию и с радостью поделилась бы деньгами, но Ямадзаки-младшую тогда мучили бы угрызения, якобы, она превратилась в неблагодарную нахлебницу. — Не надо, спасибо, — Хана ловит на себе взгляды местной «свиты», — Я взяла с собой бенто, не беспокойтесь, — никакого бенто и в помине не было. Надо их просто успокоить. — Да у тебя денег просто нет на нормальную еду, так и скажи, — из местной свиты послышался писклявый голосок, — И на одежду, видимо, тоже. Вау, опять. Ямадзаки не особо была удивлена этим выпадом со стороны любимой одноклассницы. Это уже её нисколько не задевает. Если есть над кем изыматься — то способ она найдёт. Сильный жрёт слабого, ничего удивительного. И, судя по всему, в этой пищевой цепи Хана находится у основания пирамиды. Сорняк или какая-нибудь букашка, которая в скором времени будет съедена противной жабой. А её поглотит мимо пролетавший коршун. Она надеется, что на противную жабу, как можно скорее, найдётся своя птица. — Хватит, Кавадзу-сан, — Шикая встала между Ханой и компашкой «жаб», — Давай хотя бы один день ты не будешь с ней собачиться. — Ой, Староста-сан, прости-и-ите, — издевательским тоном протянула Кавадзу, — Я же не посмею пойти против вашей воли и ни за что не продолжу оскорблять нашу нищебродку, — девчушка кланяется, из-за чего остальные посмеиваются. Как же все от этого устали. Хотя бы для разнообразия можно было найти другую жертву, а то прицепились к Ямадзаки и уже год не отлипают. — Кавадзу, попридержи язык при себе, — Шикая уже начинала злиться. Злиться на неё, а ещё на беспомощность Ямадзаки. Ей что угодно скажи — она сначала отпустит глаза вниз, сожмёт свои кулачки, да так и будет стоять. Может, если продолжить, то она убежит в туалет. Ещё и рыдает там, наверное, но слова поперёк никогда не скажет. А Шикае, как старосте, её защищать. Она не хочет портить отношения с Кавадзу из-за какой-то слабенькой, хиленькой девочки, с никому не известной причудой, которая даже постоять за себя не может. Когда Кавадзу с ней первый раз здоровалась, Ямадзаки просто промолчала, не желая знакомиться. А потом и на первую, не очень приятную шутку в её адрес, Хана среагировала так же — никак. Тогда-то главная задира класса и поняла, что Ямадзаки можно пользоваться, как душе угодно. Козёл отпущения, игрушка для выпускания пара — Кавадзу тут же бежит к Ямадзаки. Доходило ли до рукоприкладства — староста не знает, да и знать не хочет. Если всё происходило вне стен школы и не во время уроков — то не её проблемы. — Кавадзу-сан, пожалуйста, не начинай, мы же в торговом центре, — девчонка в очках с толстой оправой пытается заступиться за Ямадзаки. — Да что ты говоришь. Это наши проблемы, Чинако-чан, — желтоволосая шутливо тыкает её в бок, как бы намекая, что дальше она явно шутить не станет. — Тогда почему ты решаешь их перед всем классом? Раз уж это ваше личное — поговорите наедине. Сейчас из-за вас мы не идём никуда. Либо вы сейчас затыкаетесь, либо я вас оставлю Куними-сенсею, а мы пойдём в кафе, — Хамаде показалось это лучшим решением из возможных. В любом случае её ждёт тишина. Необычайно быстро, Кавадзу заткнулась. То ли она была жутко голодна, то ли ей не хотелось оставаться с кем-то один на один, без своей свиты. От последней мысли староста едва не рассмеялась. Она-то, и боится остаться с Ямадзаки? Эта странная и правда может что-то учудить, но чтобы это было нечто опасное — вряд ли. Хане хоть и её было обидно за слова одноклассницы — со временем ко всему вырабатывается иммунитет — но не нравится ей другое. Почему же староста приплетает к этому и её? Она в ответ ничего не говорит, даже не провоцирует, а хотя так хотелось поиздеваться над её микроскопическим мозгом. — Ямадзаки-сан, не обращай на неё внимания, — Унаги припрыгивает рядом, косясь на «жаб», которые зашли по дороге в какой-то приторно-розовый бутик. Фу, мерзость. Девочка всей душой ненавидит эти «кавайные» магазинчики. Вывеска какого-то ядрёного цвета и сомнительные, по её мнению, товары. Лучше уж сходить в хороший секонд-хенд. — Всё в порядке, — не отрывая взгляд от плитки на полу, Ямадзаки всем видом показывает, что ей вообще нет дела до одноклассников. Зачем зацикливаться на них? Средняя школа всё равно когда-то кончится, «жабы» пойдут в другую, школу для якобы, крутых девочек и мальчиков, а она пойдёт в четвёртую, с какой-нибудь, там, Одой за компанию. Но здешних ошибок повторять не станет. — Слушай, — начала она полушёпотом, — Давай я всё-таки за тебя заплачу. Видимо, ей было стыдно за прошлый раз, когда она чуть ли не на весь торговый цент закричала об этом. — Пусть это будет, как подарок на прошедший фестиваль. А ты помолишься за меня, — это могла быть хорошая шутка, но… — Прости, я атеистка. — А-а-а, тогда ладно. А то я думаю, чего же ты перед едой не молишься. А чего так? Думаешь, что Бога нет? Или ты думаешь, что после смерти мы просто исчезнем? А как же чистилище, рай, ад? — Просто не верю. Ей не хочется каждый раз обращаться с гласом: «Ох, Ками-сама, пошли мне своё благословение! Ками-сама, я благодарна за то, что могу сейчас есть пищу! Ками-сама…» Но, как ни странно, Янаги вполне себе религиозная женщина. Только в храмы почти не ходит. Помнится, как-то она пыталась лечить Хану молитвами, но здесь даже молитвы не помогут. Всё плохо. Спасибо за такую прекрасную жизнь, Ками-сама. Надеюсь, Ямадзаки после смерти переродится в беспричудную после стольких лет мучений. Кафешка оказалась приятным и непримечательным местечком, затерявшимся среди множеств пестрящих бутиков. Она была даже слишком обычной. Такое кафе можно встретить чуть ли не в каждом городе, с точно таким же, быстро стирающимся из памяти названием, меню и интерьером. Хана не понимает, что люди здесь находят. Каждое утро начинают в подобной кафешке с чашкой горячего шоколада, увлечённо печатая что-то на ноутбуке. Эти люди кажутся необычно счастливыми и занятыми. Может тут кофе такое. Или бесплатный вай-фай. Девочки скинулись на два сладких пирога. Напиток решили оставить за каждым. — Чего будешь? — Унаги подсаживается к Хане, сидящей где-то на отшибе, рядом со старостой и Чинако. — Воды. Газированной, — она даже не тянется к пирогу, чтобы урвать последние куски. Девочки оказались жутко прожорливыми. Слюнки хоть и текут, но она их тихо сглатывает. Она не может заставить себя ничего взять. Даже воду не взяла бы, но пить и правда хочется. — Ямадзаки-чан, я же угощаю. Помню, ты писала в сочинении про чёрный турецкий чай. С лимоном. Аж самой захотелось попробовать. Хамада-сан, чего вам угодно? — Ода шутливо обращается к необычайно серьёзной старосте. Хана хотела пошутить про сакэ, ведь учитывая, что Шикая от мозга до костей та самая стереотипная японка, этот напиток ей бы подошёл. — Раз ты будешь так любезна, Унаги-сан, возьми мне, пожалуйста, зелёный чай с лаймом. И две ложки сахара, — Хамада элегантно махнула рукой. Наверное, так она и общается со своей прислугой. Её у неё, скорее всего, очень много. — Чинако-чан? — Колу вишнёвую, — она поправила очки, пялясь куда-то в сторону. По телевизору шёл Спортивный фестиваль Юэй, куда сейчас и пялились почти все девочки. Почему пялились? Так они увидели там какого-то смазливого парня, который и не заметил, что с него слетело всё, что должно было скрывать его рельефные мышцы и пресс. А может и заметил. — Гадость… — Хамада сморщила лицо. Не то чай был без сахара, не то вид полуголых парней не привлекал её. — О-о-о, это же Михаеру Конрико! Он, кстати, полукровка, немец наполовину! А ещё он вылетит на следующем же этапе! — Унаги! — хором выпалили девочки, залипшие у экрана. — Всё-всё, без спойлеров, — змееволосая принялась жевать последний кусок пирога. — Разве это не прямой эфир? — В сеть слили уже вчера ночью, прикиньте! — Унаги-сан, сначала дожуй. Староста, казалось, заботится об однокласснице, но на деле лишь затыкает её. Ей фестиваль не был интересен, как и геройское общество, и культ вокруг него. Она давно нашла свою цель — достойно унаследовать и развивать родительский бизнес. Герои не вызывали у неё экстаза до трясущихся поджилок, как у современной среднестатистической девочки её возраста. Даже их использование, как способ разрекламировать фирму, как это любят делать сейчас. Устраивают псевдобитвы со злодеями, чтобы место стало популярнее, покупают рекламу у героев, используют их, как маскотов и многое-многое другое. Шикая же на дух не переносит ажиотаж вокруг супергеройства и причуд. Вся эта сфера, по её мнению, функционирует только ради денег, а не для помощи нуждающимся, каковой она и задумывалась сначала. Но это ли истинная причина? Староста постоянно уклоняется от подобных вопросов и никогда напрямую не говорит. Лишь зачитывает нудную лекци о продажности и прочем. Странное мнение. Хана, может, и недолюбливает героев, но позицию не разделяет. Герой — такая же работа, как, к примеру, врач и учитель. Не должны же они работать за спасибо. Тогда защищайте себя сами. Но она всё равно разделяла нелюбовь к фестивалю. Ямадзаки он не нравился по совсем иным причинам. Ноющая зависть где-то в глубине души не давала спокойно смотреть на будущих героев — их жизнь не обделила. Хана начинает чувствовать себя беспомощной и жалкой. Когда кто-то говорит, что герой лишь должен иметь желание спасать людей — про причуду все тактично умалчивают. Общество нынче толерантное. Пусть слабые детишки думают, что все просто. — Травмоопасные битвы с участием подростков-героюшек. Юэй, видимо, бюджет окупает этим цирком. Такие, как они, — староста кивает в сторону телевизора, — Приносят нехилые деньги этой организации. — А что плохого-то, Хамада-сан? Гладиаторы же были раньше, — Ода почесывает затылок, — Ты сегодня злая какая-то. Удивительно, что почти за полтора года змееволосая не заметила, что это паршивое настроение преследует Шикаю каждый день. Только на людях она это особо не показывает, лишь сидя с хмурым лицом на всех уроках. — Гладиаторы боролись за свободу, — неожиданно для себя встряла Хана, говоря куда-то в стол, надеясь, что её не услышат. — Ямадзаки-сан правильно говорит. А в Юэй, чего бороться этим ряженым клоунам? Лицо Унаги стало необычайно сердитым. — Герои не ряженые клоуны! Они спасают людей! — Хамада задела змееволосую за живое. Хана сразу приготовилась к интересному зрелищу. Что же думают остальные про героев? — Небось, сама решила стать такой же клоунессой? Было видно, что рогатая лишь от скуки начала этот, фактически, бессмысленный спор. Такие фанатики, как Ода, быстро не остывают. Но впервые у старосты в безжизненных глазах появился хоть какой-то азарт. — Мне без разницы на мнение одного. Общество любит героев. На мнение какой-то Хамады Шикаи всем будет наплевать! Теперь уже Унаги задела что-то у Хамады. Струнка самолюбия звякнула. Кто-то оспорил авторитет Шикаи. На лбу девушки даже вена от раздражения выступила. Хана уселась поудобнее, взяв в руки чашку с прекрасным турецким чаем. — Думаешь, ты вообще сможешь поступить на героюшку? Волосы-змейки ещё никого не спасли. Тут даже Ямадзаки показалось, что это слишком. Никого не спасли… Унаги по привычке начала умножает трёхзначные числа. Папа научил её, как только ей захочется плакать — пусть его дочка в уме умножает. Для надёжности она прикусила раздвоенный язык. Вроде влага отошла от глаз. — Ты… А ты как будто сможешь поступить! Старый приём, действующий на гордых людей — взять на слабо. — Мне это не нужно, — в её голосе что-то переменилось. Он стал… Тише? Да. Она начинает сдаваться? Хамада? Ямадзаки мельком оборачивается на телевизор. Какой-то парень, а внизу подпись, которая надолго отпечатается в её голове: «Факультет общего образования». — Хамада-сан, в Юэй учатся не только герои, — заворожённо Хана наблюдает, как этого парня быстро разносят другие ученики. Тот даже не пытается что-то сделать. Такова его участь массовки. — Ямадзаки-сан, не неси чушь, — староста лишь отмахивается. — Да, в Юэй учатся ещё и обычные студенты, — Унаги подтверждает слова Ханы. Удивлённое лицо Хамады стоит запечатлеть на каком-нибудь полотне. — Там есть ещё факультет общего образования, управления и поддержки, — змееволосая специально смаковала как можно дольше слово «управление». Управлять Шикая любит. Она любит держать всё под контролем. Но держать под контролем героев, тех, кого она не терпит… Это же идеально! Она сможет изменить саму концепцию геройских агентств, поставив во главе не глупенького героюшку, а опытного предпринимателя, понимающего что-то в ведении бизнеса, экономике и маркетинге. Даже если ничего не получится — всегда есть автобусная фирма родителей, которую, в случае чего, унаследует её сводный брат, пашущий сейчас, как никто другой. Он ведь так мечтал об этом. Хоть одного человека она осчастливит в этой жизни. И, может быть, её... Ту, из-за которой и появилась её ненависть к героям. — Унаги-сан, я принимаю твой вызов, — неожиданно Хамада поднимается из-за стола, — Заранее хочу извиниться, — она слабо поклонилась. Она сделала это абсолютно искренне, понимаю, что и у Унаги есть свои мотивы. Она даже, кажется, подозревала, в чём дело. Ода колебалась. Сейчас она может сбежать. Слова были брошены в пылу их спора, очевидно, со зла. И хотя отец всегда учил отвечать за сказанное, но… Она ведь и правда не поступит. Как бы ей не хотелось. Она не пройдёт экзамен в Юэй. И правда, что ей дадут волосы-змейки? Они бесполезны. И к тому же сильно мешают. Унаги Ода не поступит. Она такая же фанючка, как и все. У Хамады было в несколько раз больше шансов. Богатые родители, влиятельный статус, недюжинный ум, над которым с детства работали десятки репетиторов, нанятых заботливыми отцом и матушкой. Она в пролёте. Стоит отказаться и тоже извиниться. Хамада ухмыльнулась. Сомнения Унаги приносили ей то ещё удовольствие. Может, она попыталась понять её, но чести своей не даст пасть здесь. Не перед Ямадзаки, не перед Чинако. Даже если бы никого рядом не было, она не позволила этому случиться. Ямадзаки уже собиралась переключиться на скучный фестиваль, но тут: — Я согласна! Она. Согласна. Шикая, как в тумане помнит, что ей пожали протянутую руку. Унаги дура. Большая дура. Ямадзаки разжала руки старосты и змееволосой. — Ямадзаки-сан? Староста вопросительно смотрит на Хану. У неё и правда глаза начали блистать. Нехорошим таким огоньком. Юэй. Лучшая школа в Японии. Хоть и геройская, но лучшая школа. С факультетом общего образования. Тьфу, такие дела наобум не решаются. Она же не Унаги, чтобы разбрасываться словами. — А? — Запомни всё, что тут произошло. Забудешь такое.