Волчье Солнце

В дверь раздаётся ритмично повторяющийся стук. Янаги в это время читала какой-то бульварный роман под монотонный шум телевизора, по которому шёл старый сериал. Не очень хотелось, но пришлось встать. За дверью стояла Хана. Вроде, такая же, как обычно, но в последнее время девочка была слишком вялой. Может занятость в клубе так влияет на неё? Ямадзаки-младшей довольно проблематично долго находиться в компании. Общение с людьми сильно выматывает её. У дочери, кажется, и друзей нет. — Чего стучишься-то? — В прошлый раз сама ведь попросила. Точно. В тот раз Янаги едва не зашлась в истерике, когда читала письмо. Первая весточка за столько лет. Она была удивлена, что кто-то и по сей день отправляет бумажные письма. — Что-то нужно? — Да. У меня некоторые таблетки кончились, — Хана трясёт перед носом матери пустой баночкой, — В аптеку надо. — У меня пока нет денег, — Ямадзаки-старшая чуть прикрывает дверь, как бы выгоняя дочь из комнаты, — Тебе ведь снизили дозу, — последний раз она покупала их в прошлом месяце. В день по две капсулы, а в баночке их сто штук. Тут что-то явно не так. — Так ты ведь сама их пьёшь, как не в себя этот месяц. Забыла уже что-ли? — на мгновение мать заставила Хану заволноваться. Неужто заметила? На пару секунд стало так тихо, что она могла услышать стук собственного сердца, но, благо, короткое молчание прервала Ямадзаки-старшая. — Точно, да, — Янаги потёрла лоб ладонью, ухмыльнувшись. Надо прекращать, а то, вон, больше дочери начала употреблять. Этот кретин своим письмом вон до чего довёл её. Урод, придурок, ублюдок. Его не было тринадцать лет и тут письмо. Она бы с радостью сожгла его и это письмо, но возможное наличие там денег заставило её вскрыть конверт. Лучше бы не открывала. — Это, — резко начавшаяся реклама по телевизору вывела Янаги из размышлений, — Займи у Хотару. Её долг скоро превысит сотню тысяч иен, а сестра даже не просит побыстрее отдать деньги. Говорит, мол, можете даже не отдавать, мы же семья. От этого Янаги чувствует себя неловко — она не отдаёт долг, а ей говорят: «Бери ещё, мне не жалко!». Когда-нибудь она обязательно с ней расплатится. Хана ничего не ответила, лишь легонько закрыв дверь в гостиную. Хлоп. Вдох-выдох. Колени неистово тряслись. Липкие, потные и такие же безумно дрожащие ладони касались холодной стены. Девочка пыталась восстановить резко участившееся дыхание, чему мешала пульсация в висках. Кажется, температура поднялась. Щёки горели адским пламенем, а лицо очевидно стало красным от напряжения. Так нельзя делать. Нельзя врать. До этого, паинька-девочка по имени Ямадзаки Хана в жизни бы не солгала матери. Её бы мучали ночами угрызения совести, она бы долго ворочалась на футоне, пытаясь уснуть, но чувство вины гложило бы её, не давая сомкнуть глаз. Но сейчас она чувствует себя, на удивление, легко. Даже какое-то приятное чувство теплиться в животе. Хана нашаривает в кармане последнюю таблетку. Быстрее. Трясущимися руками она закидывает лекарство в рот. Ещё чуть-чуть и станет поперёк горла. Без воды их сложно глотать. Капсула больно царапает стенки гортани, но всё-таки проходит. Всё. Теперь точно всё. Неприкосновенный запас кончился. Вчера после школы за раз четыре таблетки закинула. Кавадзу и её тупые подружки заставляют пить успокоительное чуть ли не по три раза в день. Ничего, ещё пару годиков потерпеть. Дозу уменьшили уже как полгода. Резкий переход к более слабым успокоительным пошатнул Хану. Головные боли из периодических превратились в частые, а из частых в постоянные. Кажется, эти таблетки ещё как-то странно влияют на физическое развитие. В тринадцать лет её рост был где-то сто сорок сантиметров, что явно не было нормальным. Остальных признаков полового созревания тоже не наблюдалось. Ни тебе груди, ни появления фигуры. Хану бы это не особо волновало, если бы в своих издёвках этого постоянно не упоминала Кавадзу. Не её дело, у кого какое тело. Просто это неприятно. Очень. Собравшись как можно быстрее, Ямадзаки натягивает куртку и бежит с третьего этажа вниз, прихватив лишь рюкзак. Почему она так быстро запыхалась? Трясущимися руками Хана жмёт на кнопку, открывающую дверь. Услышав писк, толкает. Дверь, кажется, ещё тяжелее, чем обычно. А из-за холодного металла по телу про бегают мурашки. Кажется, у неё жар. Как бы не заболеть. Хотелось сесть в первый же автобус. Но, как назло, весь транспорт переполнен туристами, норовящими по всему городу. Неудивительно, ведь настало время фестиваля Кураями Мацури, который каждый год проводился в Футю. Теперь понятно, почему мать принимала успокоительное, ибо всё торжество происходит с позднего вечера до раннего утра. Из-за этого Янаги была жутко нервная, ведь нельзя было ни нормально уснуть, ни проснуться. И такое в их спальном районе. Но это ещё цветочки. Четвёртого и пятого числа их ждут головные боли, ведь тогда наступают самые главные дни празднования, когда с раннего утра и до ночи не прекращаются шествия и представления. А пятого мая совершается грандиозная кульминация, после которой город выдыхает с облегчением. До следующей весны. Решив, что лучше дойти до тёти Хотару пешком и, желательно, по дворам, Хана сбавила шаг. Не хотелось столкнуться с какой-нибудь толпой туристов, а то они разные бывают. Некоторые с бубнами и барабанами ходят, другие вообще в ритуальных костюмах. Цирк какой-то, а не фестиваль. Ямадзаки уже, наверное, поверила бы в высшие силы, ведь ей наконец-то удалось без происшествий добраться до тётиной квартиры. Но всегда что-то идёт не так. Она не особо привлекала к себе неприятности, если не считать того инцидента в детстве, но после него девять лет всё было относительно спокойно. Очень зря девочка тогда пошла дворам. Видимо, этот день стал отправной точкой в длинной череде странных событий. До дома тёти оставалось лишь завернуть за угол, как она услышала до боли знакомые звуки. Будто из фильмов её детства. Герои всегда пытаются убедить злодеев сдаться. Патологические добряки. Хана всей душой ненавидит эти геройско-злодейские разборки. Была бы её воля — никогда бы даже мимо них не проходила. Попадёшься под руку злодеюшке-преступнику, а потом скажут — сама виновата. А если герою — то тогда вообще засудить могут. Мол, мешали поимке опасного вора дамских сумочек. Во время фестиваля это обязательно должно было произойти. Какой праздник без краж и нападений? Чего-то явно будет не хватать. Благо, городские власти не сглупили и наняли героев, чтобы обеспечить безопасность. Но кого они наняли… Прямо перед носом Ямадзаки что-то или кто-то пробежало. Сколько бы она не вглядывалась — перед глазами лишь размазанный чёрный силуэт. В руках оно несло какую-то небольшую, видимо, дамскую сумочку, что резво болталась из стороны в сторону из-за длинного ремешка, норовя задеть всех и вся на расстоянии метра. Жёлтый аксессуар был единственным ярким пятном на теле этого существа. Оно вылезло из-за угла дома и стремительно направлялось в сторону Ханы, даже не думаю свернуть. Спокойно. Она принялась озираться по сторонам. Можно бежать в сторону дома. Или, стоп. Ох, чёрт, голова, как в тумане. Ещё и эта ломота в ногах, как не вовремя. Существо приближалось стремительно, издалека даже казалось, что за ним оставался чёрный, липкий шлейф. Всё произошло так быстро, что она даже понять не успела. Хлоп! Хана сразу же согнулась, скорчив на лице гримасу боли. Будто кто-то на всей скорости врезал корешком книги. Тупая боль, чуть выше пупка, словно разошлась по всем конечностям и вернулась обратно. Как будто тело сейчас развалится на две части. От неприятных ощущений в уголках глаз скопились слёзы. Перед глазами всё стало мутным и размазанным. Чёрное пятно убежало куда-то вдаль. За ним кто-то погнался. Ямадзаки видела лишь розовый силуэт, отскакивающий от асфальта. Видимо, это и есть герой. Судя по голосу, девушка. Погоня за злодеем, судя по задорному: «Юху!», для неё была не более, чем забавной игрой. На Хану, согнувшуюся пополам, она не обратила внимания, крикнув лишь на последок: — Сасаки, пострадавших оставляю на тебя! — и скрылась за углом дома, продолжая погоню. Она почувствовала пронёсшийся вихрь, который высушил мокрые дорожки на щеках и позволил сохранить трезвость ума. Прохладный воздух привёл голову в порядок, поэтому Ямадзаки вытерла слёзы и разогнулась. Что только это было? То есть, ей «посчастливилось» поучаствовать в геройско-злодейских разборках? Надо будет после прихода домой сходить в душ. То, что она попала в такую передрягу — просто какое-то издевательство над ней. Нисколько не смешная шутка. Какая-то чёрная жижа на рукаве. Ямадзаки отряхивает рукав. Противная липкая гадость. Фу. Герои с злодеями никогда до добра не доводят. Особенно, если это разгар Курияма Мацури, рядом с одним из храмов, где тусуются туристы-паломники. Хотелось присесть на скамейку, которой, к сожалению, рядом не было. Сейчас бы обезболивающего. Хана звучно сглотнула. Лекарство. Да, точно, ей нужно поторопиться в аптеку за лекарством. Кажется, тревога снова наступала на пятки. Нет-нет-нет, нужно бежать. Если она успеет до появления напарника — то про неё никто и не вспомнит. Хана огляделась. На горизонте никого не было видно. Лишь детишки у песочницы, да и те были на другом конце двора. Фух, кажется, пронесло. Ни мама, ни тётя об инциденте не прознают. Её всё устраивает. А то закатят скандал, почему же их дочь-племянница с особо опасной причудой не получила должной помощи от героев. А потом пойдут судебные разбирательства, компенсации. А ей ведь просто прилетела сумка по животу. — Я же просил называть меня по геройскому имени! И я даже первую помощь оказывать не умею. Тобуко, ты меня вообще слушаешь? — о, вот, кажется, и напарница. Только напарница оказалась с сюрпризом. Из-за угла, на всей скорости, выбежал парень. — Постой! Хана оборачивается и видит того самого Сасаки. Она не успела. Орущий в рацию, со спавшим капюшоном, растрёпанным гнездом на голове и длинным, развевающимся плащом. Столько пафоса, о Всемогущий. Тебя, конечно, никто не переплюнет, но стараются. Можно попробовать сделать вид, что она не расслышала. Ямадзаки натягивает капюшон куртки, затягивая шнурки. Нужно лишь медленно идти в сторону подъезда. — Девочка, ты не ушиблась? — герой идёт в сторону Ханы. Всё, теперь не отвертеться. Ладно, можно сказать, что она просто проходила мимо. Главное — убедительно врать. Опять ладони вспотели. Нужно торопиться. Успокоительное. — Вы это мне? — она делает вид, что вообще не причастна к тому, что происходило здесь буквально пару минут назад, — Вам что-то нужно? Сасаки, видимо, повёлся. Они стояли друг от друга в метрах пяти, не меньше. Ямадзаки стояла полубоком, лишь слегка повернув голову, на секунду сталкиваясь взглядами. Можно было просто проигнорировать его. — Слушай, тут такое дело, — он немного поддался вперёд, будто размышляя, стоит ли ему идти, — Тут недавно пробегала героиня. Блондинка с хвостиками в розовом костюме. Ты её не видела? Самое время сыграть правильную дурочку. Лишь бы он отвязался. — Покажите свое удостоверение. Я вам ничего не скажу без него. Хотя, героюшка походил на героя даже больше, чем Всемогущий. Неприметная внешность, тёмные волосы и незапоминающийся вырвиглазный костюм. Злодеи обычно не выглядят так безвкусно. И, вообще, если бы это был злодей — Хану бы и уговаривать не нужно было. Она бы с радостью дала направление той героини. Сасаки, неожиданно для неё, начинает рыться в многочисленных карманах костюма. Ямадзаки думала, что он наплюёт на неё и пойдёт разыскивать других свидетелей. Но, нет. Жаль. — Вот! Он с гордостью протягивает своё удостоверение. Точнее, временную лицензию. Там красуется его фото и имя: «Сасаки Тошиюки». — Хорошо, — в голову тут же пришло ещё более бредовое оправдание, — Но без родителей я ничего не расскажу, — Хана срывается с места. Хотела поиграться с героюшкой, но тот оказался настырным. Темноволосый стремительно оказался прямо перед ней, преградив путь. Высокий. Для неё. Где-то сто шестьдесят есть, наверное. А он ещё и на платформе. Это разве удобно? — Стой, подожди! Где твоя мама? У тебя есть её номер? — Моя мама дома… Ай! — она ухватилась за неожиданно заболевший живот. Всё, теперь точно спалилась. Можно было просто проигнорировать его вначале. Герой нервно дёрнулся. Он хотел помочь, но не знал, как. — Сильно болит? А-а-а, я не знаю, что делать, — он пытался установить сигнал с напарницей, но в рации слышались лишь слабые помехи. — У меня нет телефона, — тихо проговорила она, — И мамин номер не помню, — опережая вопрос, ответила «пострадавшая». Можно было просто мирно разойтись, но Ямадзаки не осмелилась предложить эту идею, а то, кто знает, вдруг Сасаки окажется святошей, неспособный нарушить закон. — Что же мне с тобой делать? Вдруг ты вообще потерявшаяся девочка на фестивале? Так у меня будет ещё больше волокиты. А если я её отпущу, то что я скажу Тобуко-чан? Она ведь с меня кожу сдерёт, — Сасаки призадумался, нахмурив лоб. Ему, конечно, шло задумчивое лицо, но по его репликам мозговой деятельностью и не пахло. Он даже первую помощь не оказал. А, он же не умел, точно. Кто таких в герои берёт?  — Слушай, девочка, ты в каком классе учишься? — он разговаривал, сюсюкаясь, что иногда бесило. Ещё и пытается поймать зрительный контакт. Глаза не то голубые, не то серые. Тоже ничем не приметные. — Третий класс средней школы, — уточнила Хана, ведь иногда некоторым приходила в голову мысль, что имеется в виду третий класс начальной школы. Судя по лицу героя, он думал точно так же. Теперь понятно, чего он так с ней сюсюкался-то. Ну да, рост может смутить, но не настолько, чтобы дать ей девять лет. И, наконец-то поняв, что с человеком такого возраста можно договориться, он продолжил: — Так ты ведь младше меня всего на год, — Хана не стала говорить, что разница вообще-то два года, — Слушай, девочка… Давай по имени, — он снял перчатку с руки, и протянул свою ладонь, — Сасаки. Спасибо, что не семпай. — Ямадзаки, — она слабо жмёт руку. Такая горячая. И, вообще, почему ей взбрело говорить имя какому-то недо-героюшке? Хотя, они больше никогда не встретятся, а он забудет её завтра же. — Ямадзаки-чан, — то, что он старше, не даёт ему право так к ней обращаться, — Ты здесь что-нибудь видела? Тут же не пробегало никаких злодеев? Он улыбнулся, подмигнув. Понятно теперь. Безответственность парня поражала. Но впервые Ямадзаки с радостью нарушает закон. Ведь в каком-то, только что выдуманном списке её правил было одно, гласившее: «Не связывайся с героями, а то проблем не оберёшься». Собственно, это была самая настоящая правда. Нервотрёпки будет куча, а у неё и так проблем выше крыши. — Нет, Сасаки-сан, — она не дала себе подмигнуть. Ещё бы, — А ещё у меня ни капли не болит живот. А ещё мне не нужна моральная компенсация от не пережитого мной инцидента, Героюшка-сан. Новое прозвище его смутило, но виду он не подал, продолжи строить из себя пафосного героя. Завёл руку в волосы, чтобы, якобы, их подправить. Как типичный популярный парень из старшей школы. Сасаки — просто ходячий набор стереотипов. — Хочешь… — он призадумался, — Шоколадку? — и ехидно улыбнулся. Ямадзаки похожа на того, кого можно подкупить шоколадкой? Отличная моральная компенсация. Жалко только вот, что… — Я не ем шоколад. — А как насчёт автографа от профессионального героя, то бишь, от меня? — и он тихо добавил, — У меня просто больше ничего нет… — Ладно уж, — сжалилась Ямадзаки. Ей уже терять нечего. Да и колени начали подкашиваться. И ладони потеют. И щёки горят, кажись. Надо поскорее в аптеку. Парень быстро завёлся, неведомо откуда достал цветную бумажонку и размашисто подписался: «…» Какое безвкусное геройское имя. Можно было выбросить автограф в ближайшую урну, но их не рядом наблюдалось. Она лишь пополам сложила бумажку и закинула куда-то вглубь рюкзака. — Ямадзаки-чан, у тебя будет храниться мой самый первый автограф! Не растеряй его. Мы ещё увидимся! А Хана надеялась, что нет. Сама же недавно осуждала таких безответственных дур, не соблюдающих закон, и сама такой дурой стала. Прекрасно, если тётя с матерью узнают о произошедшем — сразу поведут её к лечащему врачу, просить компенсацию у геройского агентства, ведь для людей «с особо опасными причудами» предусмотрена компенсация в два раза больше, чем обычным людишкам. Мол, они представляют угрозу для общества и, поймав одного злодея, вы случайно спровоцируете другого. Прошаренные уже специально выискивают места стычек, дабы получить халявные денежки. Как можно быть настолько зависимым от финансов, чтобы подвергать себя опасности? Ах, да, общество зря что ли поклоняется героям. Странный день. Очень. И её новый знакомый тоже. Ямадзаки ещё раз отряхивает рукав куртки. На голубоватой ткани растекалось противное, склизкое, грязно-зелёное пятно. Ещё и пахло специфически. Как сироп от кашля. Только этот чутка подпортился и источал неприятную вонь. Где-то на асфальте лежали куски, похожие на желе, точно такого же цвета. Видимо, у злодея была линька. А убирать это никто не будет? Как-никак, в городе фестиваль, улицы нужно держать в чистоте. Неважно. Их проблемы. Если туристы разочаруются в Курияма Мацури — ещё лучше. Хотя бы не так шумно будет. Она решает просто забыть про то, что здесь произошло. Влажной салфеткой девочка вытирает рукав. Вроде не видно. Наконец можно идти к тёте? Поскорее бы. — Это Хана, — она набирает номер квартиры в домофоне трясущимися пальцами. Из старой модели домофона в ответ слышится лишь невнятное не то шипение, не то шуршание, в котором Ямадзаки узнаёт голос тёти. В подъезде пахнет заварным раменом. Хотару пару раз упоминала, что под ней живёт орава шумных студентов. Видимо, у них сейчас обед. А может и завтрак, кто знает. Жалко, что в доме тёти лифт был сломан. Так бы она с радостью проехалась на нём до её квартиры. И её не смущает, что нужно было подняться лишь на второй этаж. Просто ноги побаливают, да и после стычки не только ноги, но и живот. Как бы синяк не остался, а то через месяц на приём. Как только открылась дверь в квартиру, в нос ударил пряный запах. Корица, кажется. Небось, тётка опять готовится встречать каких-то гостей из других городов, что она обычно делает во время фестиваля. Значит надо поскорее закончить со всеми делами у Хотару, а то находится в толпе шумных малознакомых людей Ямадзаки уж точно не хочет. — Хана-чан, я сейчас, — слышится женский голос с кухни. Племянница лишь молча разувается, скидывая куртку куда-то на пол. Дома бы её наградили за такое грозным взглядом, но у тёти можно. У неё можно почти всё. Из дверного проёма показывается тётя. Поверх делового костюма у неё надет цветастых фартук в жирных пятнах, а в руке деревянная лопатка. Она, видимо, только-только пришла с работы. Или собирается на неё. Даже очки не сняла. — Колючка моя, привет! — Хотару сразу же налетает на племянницу, чтобы сделать с ней особый ритуал — взъерошить её и без того непослушные, короткие волосы. — Тёть Хотару, не надо… — Хана аккуратно увиливает из-под тётиных рук. Ей неприятны прикосновения. Даже любя, даже от самого близкого ей человека. — Ну-ну, — она тискает Ямадзаки за щёки, — Не кормят что ли? Вон как похудела, дажё щёчек не осталось. — У меня их и не было. — В детстве ты была той ещё пухляшкой, — Хотару лишь посмеивается, — Пошли, верну тебе бока и щёки. М-м-м, чувствуешь? Это оладушки с корицей. Рецепт нашла — пальчики оближешь, обещаю, — тётя так быстро тараторила, что Хана не поспевала обрабатывать всю информацию. Сама и не заметила, как её притащили на кухню под предлогом попробовать оладьи. Вот и всё. Если ты ступишь за порог кухни — точно уйдёшь не скоро. Ямадзаки подумывает о том, чтобы сказать насчёт лекарств, что стоит их принимать натощак, но… Ладно, она подождёт. У Хотару в квартире не так пасмурно, как на улице. Вроде и настроение поднимается. И ноги не подкашиваются. А при виде домашней выпечки уходить перехотелось совсем. — Хана-чан, ты так давно ко мне не заглядывала, жуть, — Хотару встрепенулась, усаживаясь напротив Ямадзаки, — Рассказывай, как там в школе? — Всё… Нормально. То есть, как всегда, — она опустила нос. Не стоит об этом спрашивать. — Хей, ты чего? — Хотару понимающе сменила тему, — Слушай, ты что-то хотела про сочинение спросить, так ведь? Что-то про больницы… Или бассейны. Хотя мне без разницы, я про всё смогу рассказать, — тихо заскрипел ножик по поверхности тарелки. Ямадзаки сосредоточенно пыталась не выдавать волнения. — Ах, да, — она потёрла побаливающий живот, — На завтра нужно сочинение сделать. Про профессии родственников, — сегодня она уж слишком часто придумывает всякий бред. Ей просто хотелось поговорить с тётей о чём-нибудь. — О, ты хочешь узнать про плавание для грудничков? Ну, слушай, — Хотару заметила пессимистичный настрой племянницы, — Что-то не так? — Я… Мне нужно написать сочинение про семью. — А что-то здесь не так? — Хотару продолжила недоумевающе улыбаться. Она начинает понимать, к чему клонит Ямадзаки, но виду не подаёт. — Но… Мне бы хотелось узнать про отца. Хотару резко переменилась в лице. — Может, всё же, ты хочешь узнать про бассейны? — Всё так же. Что ты, что мама. Видимо, тёте сравнение с Янаги не понравилось. Хана прекрасно знала, что тётушка не хочет, чтобы племянница видела в ней того, от которого она пытается её спасти. Как бы ей не хотелось использовать такие методы, но придётся. Хотару громко вздыхает, пряча за короткими прядками волос лицо. Рано или поздно она должна узнать об этом: — Его зовут Окаму. Окаму Ямадзаки. Ему сейчас под сорок должно быть. Прости, больше ничего не знаю, — тётя отводит взгляд. Конечно, не знает она. Ничего нового она не узнала. Её собственные поиски дали больше результатов. — Я должна написать сочинение про него, — нехотя, Ямадзаки жуёт оладьи. Слишком приторно, аж зубы, кажется, заболели. — День отца не скоро. Хана кое-как проглатывает тётину стряпню. День отца действительно через полтора месяца. А Хотару всё понимает, просто притворяется дурочкой. Актёрская игра оставляет желать лучшего, если честно. Но странно то, что тётка считает, что этой притворной тупостью её можно обхитрить. Ей ведь уже давно не пять годиков. Если от тёти ничего добиться не выйдет — придётся самой во всём этом рыться. Выпытывание продолжалось ещё некоторое время, пока Хана не поняла — от тётушки чего-то добиваться — гиблое дело. Уж лучше самой поискать. — Ладно, оба-сан, я пойду, наверное. Она быстро поблагодарила Хотару и выбежала в коридор. Тётя, суетясь, направилась за ней. Вытирая руки о фартук, так же быстро складывает в контейнер оладьи и на выходе догоняет Хану. В такие моменты материнская связь ощущалась куда больше, чем с Янаги. Может оно и к лучшему? Женщина достала деньги из кармана, начиркала что-то на цветной бумажке для заметок и, всунув её между купюрами, всучивает это всё Хане. Ямадзаки не обращает на бумажку особого внимания. Какой-то маленький клочок, на котором начиркан номер. Хана думает, что это для мамы. Вдруг, там, работу ей новую нашла, поэтому суёт её в карман, не обратив внимания. Без разницы, что они там собираются решать. — Мусутафу. Почти шёпотом произносит Хотару, провожая племянницу. — Он в Мусутафу. Это его номер. Я не уверена, но можешь позвонить. Его номер? Стоп, подождите. Хана от удивления приоткрыла рот, как бы растерянно спрашивая: «У тебя был его номер, но ты решила промолчать?». Она должна была просто попросить? То есть, всё это время она могла спокойно с ним связаться? Не нужно было пытаться дозвониться до ненавистной бабули, не нужно было пытаться найти что-то в маминой сумке, вытряхивая оттуда лишь кучку мелочи и пустые упаковки от лекарств? — Он совсем недавно писал твоей маме. Ты ведь до сих пор носишь его фамилию. И Янаги тоже. Твои родители не развелись. А он хочет увидеть тебя. И, вообще, он имеет на это право… Голова кругом идёт. Отец? У неё не было отца. Не существует никакого Окаму. Есть только Янаги Ямадзаки. Да, есть только мама. И тётя. И призрачные бабушка и дедушка, которые в голове живут лишь мутными, чёрными тенями. И теперь тот, кого для неё не существует — хочет её забрать. Зачем она ему пригодилась через столько лет? — Пойми меня, пожалуйста. Я хотела рассказать тебе о нём, но… У меня не хватило духа. Я же знаю, что ты начнёшь искать его, — Хотару тут же начинает оправдываться. Громко хлопает дверь. От прикосновения к холодной стене подъезда по телу бегут мурашки. Хана медленно сползает на ступеньку, стягивая на лицо шапку. Колючая. И тёплая. В кармане рука нащупывает шуршащие купюры и злосчастную бумажку. Уже нечего терять. Ямадзаки неторопливо спускается к телефонному аппарату… *** Хана не любила тот самый ежемесячный приём. Врачи каждый раз придумывали более изощрённые анализы, а ценники на лекарства с каждым разом росли и росли. И вот опять оно. Та самая больница Токио, в которую её привезли семь лет назад. Она не помнит, как долго там была, что с ней делали, но от самого вида тёмно-серого унылого пятиэтажного здания в животе всё свернулось. Неприятный осадок на душе заставил скривиться от отвращения к этому месту. Старое здание больше походило на психбольницу. Хана невольно поёжилась, уж слишком гадко здесь. Рядом с госпиталем стояло ещё одно здание. Новое, с белыми стенами и современными окнами. Эти два учреждения работали в связке. В старом здании была обыкновенная больница, а в новом здании располагались палаты пациентов. На самом верху нового здания отблёскивали позолоченные иероглифы. «Больница Фуджия». Так вот, как называется это место. Судя по надписи рядом с калиткой при входе, этот медицинский центр функционирует ещё и как дом престарелых. Внутренний двор был слишком приветлив для такого мрачного места. Множество невысоких кустарников росли вдоль забора. Где-то у входа в дом престарелых росла давно отцветшая сакура. На клумбах посадили красивые красно-жёлтые цветы, а возле них стояли фигуры кроликов в полный рост. Хана про себя отметила, что с радостью осталась бы здесь на старости лет. Да хоть сейчас. Янаги предлагали, чтобы её дочь прошла курс лечения здесь, но та отказалась, как обычно, потому что денег не хватило. Да и дочь ей эгоистично не хотелось отпускать. Никогда та ещё не расставалась с ней больше чем на три дня. Конечно, за исключением того случая, семь лет назад. После того, как Янаги буркнула что-то по типу: «Жди меня здесь», и ушла, Хана решила занять себя довольно скучным, но хоть каким-нибудь делом, принявшись рассматривать местных обитателей. Людей на улице было не так уж и много. Вот пожилой мужчина в инвалидной коляске, а с ним медбрат. Две престарелые женщины, сидящие на скамейке неподалёку. Медицинский персонал, отдыхающий во внутреннем дворе во время перерыва. И какая-то женщина, на которой Хана остановила взгляд. Она не была похожа на типичного обитателя дома престарелых. На вид ей было даже меньше сорока. Ровная осанка, бледная кожа без морщин. И белоснежные густые волосы, спадающие на ровные плечи. Но грустные, мертвенно-серые глаза были поникшими, а припущенные веки говорили о усталости. В руках у неё были яркие синие цветы. Взгляд устремлён куда-то вдаль. За пределы этого госпиталя, может быть, даже за пределы Токио. Она была похожа на принцессу в долгом заточении. Только вот, принца она не ждала. Она уже свыклась со своей участью вечной пленницы больничных стен. От разглядывания пациентки её отвлекла Янаги, махнув, чтобы дочь шла в больницу. Внутри здание не казалось обшарпанной психбольницей, как казалось снаружи. Довольно приятное место, если не обращать внимание на старенький ремонт и мрачный медперсонал. Они, наверное, навидались всякого здесь. Конечно, как они ещё не свихнулись с такой работой? Сдав самые обыкновенные ежемесячные анализы, мать и дочь направились к тому, чьё слово было для них законом — местному педиатру, ведущему контроль над беспричудными детьми и детишками, находящимися под особым вниманием у Инспекции по Контролю Причуд. Хана относилась к второй группе уже седьмой год, можно было бы и снять с учёта. Но врачи придумывали самые странные и нелепые отговорки, лишь бы получать зарплату побольше за работу с более «опасными» пациентами. Последний пункт их путешествия был самым болезненным и неприятным. Беседа с лечащим врачом. Эти служители медицины не были дипломированными психологами и их банальными вопросами: «Как у вас там дела с причудой?» или «Не напала на кого-нибудь?» ещё сильнее усугубляли ситуацию. Каждый раз садясь на перед ними, к глазам подходили слёзы, которые Ямадзаки-младшая еле сдерживала. Она снова чувствовала себя маленькой трёхлетней девочкой, сидящей в углу и льющей бесполезные слёзы. Лечащий врач не обращал внимания на эмоциональное состояние пациентки. Это нормально, пусть поплачет. — Моя хорошенькая, — слащаво начала женщина, которая, судя по бейджику, и была её лечащим врачем. Что же, неплохое начало. — Простите, мы сегодня поздно, — Янаги виновато опускает взгляд, устраиваясь на скамейку рядом с дочерью. Она пытается казаться учтивой матерью только перед врачом. — Ой, да ничего, я всё равно тут до поздна, — не понятно от чего, женщина рассмеялась, — Хана-чан, присядь-ка перед мной, — её рука указала на табурет перед столом. — А вас, мамочка, я попрошу выйти, — опять улыбка, даже слишком искренняя для того, кто работает здесь. Хане показалось, будто она настолько свихнулась от своей работы, что её эта улыбка больше от нервов, нежели от позитива. Янаги и противиться не стала. Хана сама знает, что нужно делать. Без мамочки ей даже лучше. Давление, оказываемое своим сверлящим взглядом в область затылка во время разговоров с лечащим врачом заставляло её съёживаться. — Твоя мама ушла, Хана-чан, поэтому пришло время с тобой поговорить наедине, — она не сменила ни тона, ни выражения лица, но что-то явно изменилось. — Можно называть меня по фамилии? — уважение к старшим ей никто не прививал. — Да, Ямадзаки-чан, конечно, — опять так же улыбнулась. Лишь сейчас, вблизи, Хана приметила небольшой дефект на лице у врача — веко одного глаза всегда припущено. Она обречена на вечное подмигивание, — Давай, рассказывай, что у тебя и как? Ты же недавно переехала? Как одноклассники? — Одноклассники, как одноклассники, ничего необычного. Да, особенно то, что для большей части класса она не более, чем никто, а для меньшей части либо объект травли, либо объект защиты от неё. Но лучше так, чем над ней издевался бы весь класс. — Понятно, — быстрым движением она что-то чиркнула в блокноте, — Не обижают? — Нет, всё в порядке. И друзья у меня тоже есть, — опередила она следующий вопрос. Конечно, только Унаги, Хамада и Чинако явно не считаются за друзей, а больше за хоть каких-то защитников от травли, на которую она уже и забила. Все придирки и оскорбления, которые когда-то казались жабам колкими и обидными, никогда и не были такими. Раньше они хоть немного, но задевали её за живое, а сейчас как-то наплевать. Как горох об стенку, реакции полный ноль. — Есть ещё какие-то проблемы? С друзьями, в семье? Ты скажи мне, не бойся. Дальше этого кабинета это не выйдет. И маме твоей ничего я рассказывать не буду. И, да, она у тебя какая-то нервная, надо ей тоже что-то прописать. Хана замялась. До этого никто даже и не пытался поговорить с ней дальше типичных вопросов, автоматически прописывая в характеристики «нелюдимая, подозрительная, в контакт с одноклассниками входит неохотно». Никто даже не попытался докопаться до причины нелюдимости пациентки, никому даже не захотелось по-человечески с ней поговорить, как с ребёнком, а не потенциально опасным пользователем причуды. Хана даже была несколько тронута, но от простого хорошего отношения она не станет рассказывать что-то. — Всё хорошо. Педиатр лишь хмыкнула. — Точно? — врач повертела ручкой в руке, как фокусник-шарлатан. Надо бы тоже так научиться. — Да, — нагло врать в лицо Хана научилась ещё давно. Расскажешь что-то об этом — либо доза обезболивающих увеличиться, либо этот жди ещё кучи тестов и обследований. Но педиатр знала, что у Ямадзаки никак не могло быть всё в порядке. С историей болезни этой пациентки она была ознакомлена с первого инцидента, когда она ещё работала в отделе скорой помощи по усмирению людей с особо опасными причудами. Один из её выездов запомнился особенно хорошо. Ведь это был ребёнок. Маленькое дитя, только-только получившее свою причуду. И уже сейчас её скрутили двое взрослых медиков. После она ознакомилась с её случаем, лично следила за историей болезни, но после выписки Ямадзаки передали другому врачу. Педиатр продолжила время от времени интересоваться ею у коллег и с тех самых пор хотела взять Хану под свой контроль. Её ещё можно было спасти. Но бестолковые коллеги, работавшие с ней до этого, загубили её. Именно в том возрасте нужно было с ней работать по максимуму, чтобы она стала нормальной, в понимании комиссии. Но интерес для неё представляло больше другое. Город, в котором всё произошло. Футю. Инцидент, произошедший в этом городе, сразу после получения Ханой причуды. Год, в котором количество аномальных причуд в этом городе выросло в несколько раз. — Да не бойся ты! Я не обижу, — её рука лишь легонько коснулась ладони Ханы, по телу пошла неприятная дрожь. Чужие прикосновения для неё были неприятны до жути. Девочка сразу же одёрнула рукав толстовки, стараясь как можно сильнее зарыться в ней. — Я вас и не боюсь… — слишком неуверенно и тихо. Не поверит. — Как раз таки боишься, — на лице врача появилась ухмылка. Педиатр сделалась необычайно спокойной и не такой взбудораженной, какой казалась минуту назад. Хана промолчала. Ничего на её лице не выдавало эмоций. Как ей казалось. — А теперь снова пройдёмся по вопросам, хорошо? Как ты ощущаешь себя в классе? — Я никто. Я пустое, никому не нужное место, — о чём ты говоришь, Ямадзаки? Она тут же прикрыла ладонью от неожиданности. Хана бы никогда в здравом уме не сказала такое врачам. Она не пустое место. Нет-нет-нет, она не врёт. Всё действительно хорошо, кто бы что не говорил. Даже если кажется, что помощь нужна, даже если она начнёт тонуть, ни за что не ухватится за этот спасательный круг. Педиатр отложила блокнот, ухмыльнувшись. Она что-то сделала с ней! Это… Это запрещено! Пользоваться причудой без надобности, тем более на работе, тем более с таким эффектом. — Ты считаешь своё детство ужасным? Хотелось возразить, но язык, будто ватный, мямлил какую-то несуразицу, совсем не похожую на правду. И в следующую секунду из её уст вырвалось: — Да, — в ту же секунду Хана захлопнула рот. Это даже не было похоже на мысли вслух. Язык отказывался слушать, и, будто собачка, исполнял чужие команды. — Вот и хорошо, — врач привстала со стула, оценив всю ситуацию. Её нужно спасти сейчас или никогда, — Теперь о тебе, Ямадзаки-чан. Ты ведь на самом деле не считаешь себя дефектной? Ты ведь такая же как все. — Я… — сколько бы она не пыталась приложить усилий для того, чтобы не нести всякую чушь, а ещё лучше, вообще замолчать, это не работало, — Я сама уже ничего не знаю. Я потерялась, помогите, пожалуйста. Замолчи, замолчи, замолчи! Ямадзаки, заткнись! Педиатр со спокойным лицом лишь листает личное дело пациентки. — Слушай, ты уже столько всего пережила, — в руке она покрутила ручку, — Тебе не кажется, что пора бы тебе уже начать уживаться со своей причудой, м? Это ведь всё-таки часть тебя. Не думаю, что твой организм обрадуется отторжению того, что по умолчанию принадлежит тебе. Ты готова начать процесс принятия части себя? Сколько бы не отрицала Ямадзаки, врач была права, как никто. Столько лет упорного отторжения явно не пошли ей на пользу. Она устала от своего бесконечного нытья, от бесконечной жалости и ненависти к себе — Да! — выпалила Хана. Не из-за действия причуды, не для того, чтобы от неё отстали, а сама. Она впервые решила что-то сама. Ведь она была лишь обычным бревном, плывущим в бурном потоке. Неуклюжее, бесполезное, просто двигающееся по течению. Но насчёт причуды педиатра она не может ничего возразить, что это запрещено. Ей надо брыкаться, кричать, топать, чтобы хоть кто-нибудь спас её от нахождения наедине с этой женщиной. Она хочет, чтобы никто не лез в её голову. Собравшись, Ямадзаки со всей силы сжимает челюсти. Во рту сразу разливается жидкость с железным привкусом, а с языка будто цепи сняли. Кровь неприятно обволакивает язык, щёки, нёбо, но боли, самое главное, не ощущается. Язык будто под действием какого-нибудь укола. Но эффект длиться всего пару секунд. Острые клыки впились в язык неглубоко, но болеть от этого он меньше не стал. Руки судорожно сжимают колени, пытаясь хоть как-то заглушить боль. Только бы не закричать. — Ямадзаки-чан, с тобой всё хорошо? — а в ответ ничего. Врач поняла, что действие её причуды было прервано резкой болью. А девочка-то догадливая. Легкая усмешка растянулась по её лицу. Из-под контроля её причуды так быстро выбираются не многие. Допрос она решила не продолжать. Её причуда действует на одного человека лишь раз в месяц, так что разгуляться не получиться. Но может на следующем приёме… Нет, не стоит. Она ведь уже знает этот трюк и не поведётся. — Сплюнь кровь, — женщина кивнула в сторону раковины. Хана как можно быстрее подбежала к раковине. Кровавые брызги разлетелись по фаянсовой поверхности. Резкие плевки не прекращались ещё секунд тридцать. Кровавые брызги попали на футболку и спадавшие на лицо пряди волос. Рот пришлось ополаскивать ещё раз десять, чтобы смыть противный привкус железа. Язык пробирает ещё сильнее от контакта с холодной, почти ледяной, водой. Пульс отдает в виски, отбивая бешенный ритм. Ямадзаки ничего не замечает вокруг, кроме раковины и крана, из которого медленно течёт струя холодной воды. Ей нет дела до врача, до матери. Почему-то эта отстранённость что-то напоминает. Жуткое и ужасное дежавю. Перед глазами всё плывет и качается из стороны в сторону. — Ты меня слышишь? Ямадзаки? Девчушка упирается руками о края раковины, чтобы не упасть прямо здесь. Она всё слышит, но ничего не может сказать в ответ. Язык будто атрофировался. Побочное действие причуды, а из-за раны эффект усилился ещё в несколько раз. Да, способность врача имела маленький эффект «опьянения», ведь в таком состоянии человека намного легче разговорить, чем в трезвом виде. Но слабые детские организмы не выдерживали долгих сеансов, и детишки просто валились на пол. А эта пока держится, не смотря на слабость. Пора прекращать. Женщина принялась что-то рыскать в ящиках. В руках у неё оказалась маленькая чёрная склянка, которую та поднесла к носу пациентки. Резкий запах нашатыря мгновенно ввился в ноздри, выводя из дрёмы. Хана резко дёрнулась. Неожиданно чётко мыслящая голова и чёткая картинка перед глазами в первые секунды ввела в ступор. Ухмыляющаяся врач мечтательно смотрела в окно. — И что дальше? — язык резко пронзила боль. — Ты молодец. Нет, правда, Ямадзаки-чан. Ты даже не сорвалась. Похвала от лечащего врача легла бальзамом на душу после случившегося, но Хана быстро пришла в себя. Она опять пытается что-то выведать. Но, на удивление, в этих словах не было ни скрытого смысла, ни капли лести. Даже капельницы и уколы с лекарствами не будут сдерживать причуду вечно, они были больше как плацебо для отчаявшихся детей. Но маленькая Ямадзаки знала, что та жидкость, которую ей вводят еженедельно — это не препарат, гасящий причуду, а обыкновенное успокоительное «на всякий случай». — Думаю, врать теперь мне не имеет смысла, Ямадзаки-чан? — Мне пока ещё не хочется верить в то, что вы хотите мне помочь, почему я должна вам рассказывать всё? — Хана утирает лицо полотенцем, предположительно, педиатра. — А почему бы тебе мне не поверить? Что-то страшное, думаю, не случится, — она до сих пор смотрела в окно, которое выходило на внутренний двор больницы, в котором сейчас преспокойно сидели пациенты. — Я правда хочу прийти к тому, чтобы пользоваться причудой. И не хочу после всего пройденного пути пожалеть об этом. На «Я хочу использовать причуду», ей смелости бы не хватило. — Я обещаю, что сделаю всё, что в моих силах. Но насчёт пользования — тебе придётся изучать всё с самого начала. Ты будешь наравне с детьми четырёхлетнего возраста. Да и расти ты не сможешь вечно. У любой способности есть свой потолок, Ямадзаки-чан. Помни это и не пытайся прыгнуть выше потолка. — Я согласна. — Только нужно подождать. Пока тебе следует слезть со всех лекарств и уколов. Полтора года на восстановление — в идеале. Ямадзаки-чан, пожалуйста, только не торопись. Иначе всё повториться. Если бы Хана знала, чем обернётся этот разговор - никогда бы даже не разговаривала с ней, сразу бы сбежала куда глаза глядят и никогда бы не пользовалась причудой. Но сейчас, окрылённая глупым желанием стать такой как все, но на самом деле, помутнённая завистью, Хана хотела лишь стать полноценной частью общества. Она лишь эгоистично вожделела нормальности для себя, не думая о Янаги и Хотару, которые столько вкладывались в то, чтобы частичка этой "нормальности", не сделала из Ханы кровожадного убийцу. А педиатр лишь улыбалась. Наконец к ней в руки попала одна из участниц инцидента в Футю. Она разгадает его причину, во что бы то ни стало. — А что сказать матери? — Поздравь её, — врач протянула листок, — Ведь теперь ей не придётся так много тратиться на лекарства и капельницы, — а на листке надпись.

«Дано разрешение на начатие первого этапа снятия ограничений у пациента Ямадзаки Ханы. Врач-педиатр больницы Фуджия, Юуру Шинохара»