Даже кровь не помеха

Не сразу, но со временем Рик замечает это — Морти огрызается. Он спорит, высказывает недовольство и отстаивает свою позицию перед дедом с криком и руганью. И поначалу Санчез даже по-тихому гордится им, хоть большинство этих актов неповиновения больше похожи на обычные истерики. Но всё же у мальчишки прорезался голос и подростковое самомнение, даже домашние замечают, что Морти изменился. Конечно, Джерри считает, что исключительно в худшую сторону, но кто бы его спрашивал. Когда умиление дерзким подростком начинает отпускать, приходит чувство неправильности. Когда в очередной раз пиздюк начинает истерить и осуждать жестокие методы Санчеза. Когда в экстренной и супер-опасной заварушке Морти, тыча пальцем в грудь деда, кричит, что тот бессердечный садистский ублюдок, а Рик в ответ рявкает на него, вложив в свои слова всю свою силу, пытается всей своей мощью подавить его. Вот тогда Рик понимает: что-то не так. Морти не слушается его, не прогибается под всё усиливающимся давлением чужой воли и даже не замолкает ни на секунду. Да не может такого быть?! За всеми этими годами, проведёнными вдали от родной планеты, он уже и забыл, насколько он силён для собственного мира. В космосе всем было плевать на запахи и моральное давление, именно этого он и искал, сбегая из дома, где его ждала любящая жена и умница-дочка. Сколько он себя помнит, ни разу, ну, разве что совсем в пиздючестве, но точно никогда в сознательном возрасте, Рик не встречал на Земле человека, способного противиться его воле. Рик Санчез всегда был охуенно сильным, он мог подавить волю любого, он мог стать величайшим человеком на родной планете, но он выбрал свободу, собственные гениальные мозги и космический терроризм. А теперь какой-то пиздюк, его собственный внук, которому даже толком никто не может точно поставить статус, и поэтому все его считают бесперспективным бетой, этот пиздюк игнорирует всю эту силу и мощь, обрушившуюся на него. Охренеть… Рик не знает, радоваться этому или нет, и откладывает размышления об этом в дальний ящик, где-то рядом с семейными проблемами и вопросами морали своих поступков. Когда Морти приходит к нему с просьбой о приворотном зелье, чтобы выебать рыжую сучку на школьной дискотеке, Рик твёрдо говорит «нет». Сам не понимая, почему, отказывает пацану в такой, по сути, мелочи. Отговаривается каким-то пафосным бредом о нерационально растрачиваемом гениальном потенциале, отправляет недовольного, почти плачущего, обиженного внука на встречу с неотвратимым отказом. Как только за несносным пиздюком закрывается с оглушительным хлопком дверь, Санчез бездумно шарит руками по карманам потасканного халата в поисках спасительной фляжки. Морти не жалко, жалко почему-то себя. Учёный не сразу распознаёт отвратительное чувство за рёбрами. Оно прячется глубже и маскируется под злость и бешенство, что заставляют его пить обжигающее горло пойло не останавливаясь, большими глотками, пока не останется и капли. А, поняв бесполезность предмета в руках, зашвырнуть его со всей дури не глядя, сбивая со стола ни в чём не повинные недоделанные приборы… «Пиздец, Санчез, психуешь не хуже предтечной омежки. Ёбаный Морти, заразил своей истеричностью», — ехидные мысли так и крутятся в голове. «Точнее, пока не ёбаный», — как бы невзначай добавляет внутренний голос, усмехаясь. Блядь… Чуть успокоившись, Рик ищет новую, обещающую успокоение бутылку в завалах стеллажа, открывает не глядя и делает несколько неторопливых глотков. Садясь за верстак, стирает рукавом халата каплю алкоголя, неаккуратно сбежавшую с уголка рта. Теперь надо подумать, что это такое сейчас было, чего он взбесился? Почему был так необоснованно жесток с мелким? Обида. Да, ему обидно, что Морти тянется к какой-то однокласснице, хотя та его явно ни во что не ставит. А к нему, к деду — нет. Поэтому на робкое: «Может, мне тоже повезёт, как папе, даже у беты может быть шанс с сильной альфой или омегой…» он бросил сбивающее спесь: «Нет, не повезёт. Тебе не повезёт». Ну, а что, по факту он прав: даже трахни Морти эту дуру сегодня, что он будет делать с ней дальше, когда дозреет и оформится как омега? Хотя, говоря те слова, Рик думал совсем не об этом. Думал, что не хочет, чтобы его вечно восторженный пиздюк ошивался рядом с кем-то другим, не хочет, чтобы он заглядывал кому-то другому в рот и смотрел так на кого-то другого. Для всего этого у мелкого есть он, Рик Санчез, единственный и неповторимый, по крайней мере, в этой Вселенной точно. Нет, это не обида — ревность. Во всём мире это чувство называется ревностью. Дважды, блядь… Он же пьёт эти ёбаные таблетки, они действуют, он же чувствует, что не хочет выебать этого несносного пацана прямо здесь и сейчас. Тогда в чём дело, он же в жизни никого никогда не ревновал. Ни разу, даже Диану. С ней вообще всё было совсем по-другому. Рик пополняет запас алкоголя рядом с собой и устраивается поудобнее. Пить и вспоминать, вспоминать и пить — удел стариков-неудачников. С ней всё было совсем по-другому: она пришла к нему сама, сама же и осталась навсегда. Санчез никогда не испытывал недостатка внимания обоих полов, всегда сам выбирал, с кем провести ночь, а после уходил, тоже сам. Нерациональные привязанности — не его тема, они ограничивают и в отношении к самому умному существу Вселенной всегда пропитаны алчностью и лицемерием. Зачем привязываться, если всё закончится опостылевшими отношениями и в итоге разрывом. У всех так, Рик никогда не верил в сказки про истинных и предназначение. Диана была другой, она искренне верила, что предназначена для него. Пришла и осталась — лучшее описание их совместной жизни. Никогда ничего не просила и не требовала, она положила свою жизнь служению ему и его гению. В их отношениях никогда не было животной страсти, да даже секс появился в их жизни не сразу. Не было ревности, хотя сам он себя никогда не ограничивал… Наверное, всё-таки это была любовь. Рик хорошо помнит отвратительное чувство собственного бессилия от чужой боли, оттого, что Диана тайком плакала над каждой, пропадающей через месяц, меткой. Через пару лет он бросит даже пытаться сделать её полностью своей, ему это не надо. Как моральная компенсация — он берет её замуж, так он это объясняет себе. Будучи прилежной женой, она успокаивает себя мантрой: я создана для тебя, я идеальная пара, просто твою гениальность не уравновесить мной одной, это мой крест, и я несу его с достоинством. Видимо, эта безоговорочная, слепая любовь передалась Бет именно от матери… Чёртова Бет, глупая любимая дочурка… Всё могло бы повернуться совсем иначе, вся жизнь. Вернувшись домой расстроенным и немного пьяным, Морти прокрадывается в дом через гараж и находит деда, мрачно пьющего, как всегда, в одиночестве.  — Ну что, пёс, как повеселился? Вдул своей ры-ээ-жей сучке? — Рик чувствует себя премерзко и ведёт себя соответственно. — От-отъебись, Рик! — даже спьяну видно, насколько мальчишка расстроен. — Что, не выгорело? Отшила, или ты даже не решился? — ему даже не интересно, но рот упрямо не хочет затыкаться. — Какого чёрта, Рик? Что т-ты хочешь услышать? Как я стоял в углу и смотрел, как она уходит с оч-очередным своим парнем? — на последних словах Морти изображает пальцами кавычки, усмехается недобро и вытирает кулаком проступающие злые слёзы. — Как, как я должен был попытаться привлечь её внимание, если сам в себя не верю. Ты в меня не веришь, сам же ск-сказал: «Тебе не повезёт». Пацан пытается уйти, но Рик не намерен отпускать его в таком состоянии. Схватив полную бутылку со стола, второй рукой хватает внука за рукав праздничного пиджака. — Ну хватит, хватит сырость разводить. Поле-ээ-тели, Морти! И тянет в сторону летающей тарелки. Пацан на странность не сопротивляется и покорно падает на пассажирское кресло, благоразумно пристегнув ремень безопасности. Вырулить из гаража получается не сразу, но опыт не пропьёшь, и в итоге корабль плавно поднимается над городом. Санчез пьёт и молчит, изредка поглядывая на застывшего в кресле внука. — На, выпей, и полегчает, — учёный протягивает в сторону Морти руку с крепко зажатой в ней бутылкой. Тот не берёт, и Рик, ведомый градусом в крови, добавляет, настойчиво пихая бутылку в безвольно сложенные на коленях руки: — Давай, не сучься, Морти! Выпивка всегда помогает, по крайней мере, мне… Пацан несмело улыбается, делая первый глоток, и, конечно же, начинает кашлять, чуть не подавившись непривычно крепким пойлом. Дальнейшие события проходят как в тумане, Рик слишком пьян для запоминания неважных вещей. В памяти всплывают какие-то обрывки разговоров, вроде бы он пытается в своей манере грубовато успокоить мальчишку, объяснить, что всё это полная хуйня — все эти любови и статусы. Что нет ничего страшного быть бетой или, как мелкий, неопределяемым. В космосе всем вообще посрать на такие земные заморочки. Что ему, его деду, плевать, кем в итоге будет его внук, он рад ему любому. А потом — темнота. Кажется, Рика ненадолго вырубило. Открыв глаза, он морщится от невероятно яркого света. Проморгавшись, видит перед собой немного сонного, но улыбающегося Морти. Он такой красивый, когда так улыбается только для него, особенно в лучах восходящего Солнца. Пахнет сладко. — Спа-спасибо, Рик. Мне правда это было нужно, — и невозможно робко и невинно касается губами щеки, покрытой пробивающейся грубой щетиной. — Хватит, всё, Морти. Завязывай со своими телячьими нежностями, — неловко говорит Рик, направляя тарелку к дому. Всю дорогу домой Морти дремлет, неудобно свернувшись на сиденье рядом, на расстоянии вытянутой руки, и приходится прикладывать огромное усилие, чтобы не прикоснуться, не погладить эти растрепавшиеся пушистые волосы. Рик пытается дышать через раз и минимально возможными порциями, потому что всё пространство корабля отравлено сладчайшим запахом, запахом спокойствия и предвкушения хорошего секса, которого никогда не случится у них двоих, запахом его внука. Срываться сейчас никак нельзя, это просто глупо после всего вместе пережитого, и приходится сделать мысленно заметку — таблетки всегда должны быть под рукой. Всегда. Надышался, старый дурак, расчувствовался. Ничего более слащавого и романтичного придумать не смог? Потащил расстроенного пацана смотреть восход Солнца с орбиты. Да вы с ним каких только рассветов вместе не видели?! Половину Вселенных вместе уже облетели, хотя Морти, кажется, понравилось. Отоспавшись и придя в себя, Санчез, на всякий случай, чтобы не показаться сентиментальной размазнёй, макает внука носом прямо в неприглядную реальность. Вот, Морти, посмотри, что случается, когда Рики идут на поводу у своих Морти. И показывает несколько Вселенных, населённых одними кроненбергами. — Понял теперь? И чтобы больше не выёбывался и не канючил, когда я говорю «нет»! — ворчит Рик, вышагивая из портала на замусоренный пол гаража. — Понял, Р-рик, ты главный. — То-то же, блядь! Неловкая ситуация забывается в череде приключений, опасных и не очень. Всё нормально, всё как и должно быть. Обычным, ничем не примечательным вечером после ужина Бет, смущаясь, отзывает отца в сторону. — Папа, у меня небольшая просьба. Сегодня и завтра не строй никаких планов на Морти, пожалуйста, — и смотрит заискивающе и немного неуверенно. Не дождавшись ответа, добавляет: — Завтра с утра плановый осмотр насчёт… статуса Морти. Пожалуйста. Это важно. — Хорошо, дорогая, как скажешь. Сегодня и завтра без Морти — омежьи штучки, что ж, он не понимает, что ли?! Рик не придаёт словам дочери значения вплоть до следующей ночи. Ужин он пропустил и, изрядно залив в себя спиртного, в темноте крадётся на кухню. Но встретиться с едой, видимо, не судьба. На кухне, в компании початой бутылки вина сидит Бет. Явно чем-то расстроенная, хорошо выпившая, она не сразу замечает, что уже не одна. — Ты что-то хотел, папа. Сейчас… — она нелепо подскакивает из-за стола, тщетно старается спрятать следы своего преступления, что невозможно на пустом столе. — Чёрт! — тишину разрывает звон разбившегося бокала. — Сядь на место и успокойся уже! Бет падает на стул, как подкошенная, и Рик понимает, что вложил в слова чуть больше силы, чем хотелось бы. — Прости, прости, папа, ты не должен был этого видеть, — тихо шепчет Бет, изо всех сил стараясь совладать с собой. — Всё нормально, родная. Не мне тебя упрекать за выпивку в одиночестве. Рик пытается говорить как можно спокойнее и по возможности не давить. Садится за стол чуть поодаль от дочери, ставит пару чистых стаканов и уверенной рукой разливает в них вино. Он, конечно, не любитель ни кухонной психологии, ни вина, но что поделать. — Пей, не стесняйся, — подталкивая полный стакан чуть ближе к дочери. Та хватается за стакан, как за последнюю спасительную соломинку. Пьёт, проливая тёмно-красное в сумерках вино прямо на дрожащие пальцы. Встаёт и достаёт из верхнего шкафчика ещё одну, точно такую же бутылку. Молча ставит рядом с уже почти пустой. Тишина и стук стекла нагнетают тоску и раздражение. Рик терпит для приличия пару минут, медленно попивая противную кислятину. — Ну? Скажешь что-нибудь, или так и будем молчать? Бет на его слова чуть не давится, сжимает стакан в тонких пальцах так, что, кажется, ещё чуть-чуть — и хрупкое стекло брызнет во все стороны, разлетаясь блестящими осколками. — Это я, я во всём виновата! Папа, Морти такой хороший мальчик, а из-за меня… — слова перемежаются всхлипами, и это явно не то, что сейчас готов вынести Рик. Приходится немного подвинуть стул и приобнять рыдающую дочь, погладить по волосам, совсем так же, как в детстве. Поток слёз как будто становится ещё больше, а неразборчивые слова путаются в отворотах лабораторного халата. Рик, как может, старается успокоиться и передать спокойствие своей такой непутёвой дочке. — Ты же знаешь, ты всё знаешь… Я не встречала ни одного человека умнее тебя. Ты должен был догадаться, из-за чего я всё это устроила, зачем я живу с этим… этим… — от слёз мысли путаются, и она неосознанно прижимается теснее к тёплому сильному боку отца. Вдыхает через всхлипы родной запах, что всегда успокаивал в детстве. — Когда ты ушёл… Назло всем, тебе назло сошлась с этим идиотом. Испортила твои гены: Саммер, хоть и слабая, но альфа, а Морти — мой бедный мальчик, он же весь в отца! Зачем? Какая я дура, мои дети должны были быть совсем другими, сильными и умными. Похожими на тебя, папа… — Замолчи! — Рик бросает это слово наотмашь, как отрезвляющую пощёчину. Отрывает примолкнувшую дочь от себя, крепко держа за плечи и встряхивает так, что завтра, скорее всего, на светлой коже останутся синяки. Смотрит внимательно прямо в глаза. — И мама, мама не выдержала твоего ухода и всего, что было после. Она умерла через год после рождения Саммер… — шепчет почти на грани слышимости, отводя в сторону взгляд, не в силах смотреть прямо в такие родные, любимые глаза, окружённые бесчисленными морщинами, следами прожитых в разлуке лет. — Хватит, Бет, завязывай, — голос глухой и усталый. — Мне тоже всё это нелегко, так что не надо. Всё так, как и должно быть, я смотрел — нигде не лучше. С пацаном твоим всё будет нормально, не переживай. Рик встаёт и неловко целует её в макушку, успокаивающе, просто по-отечески. Бет последний раз вжимается мокрым лицом в голубую мягкую ткань отцовской кофты, вдыхая на всю глубину лёгких. Горько. На душе не лучше. — Спасибо тебе, папа. Ты, как всегда, прав. Она выдыхает, не в силах сопротивляться чужой обезоруживающей мощи, и разжимает пальцы, отпуская. Отец медленно отходит в сторону двери. — Бет, точно всё нормально? — он очень надеется, что вопрос не повлечёт вторую волну слёз. — Всё хорошо, правда. Иди, я тоже скоро пойду, — она улыбается вымученно и почти искренне. — Ты прав, так и должно быть. — Я всегда прав, — говорит Рик, выходя, чуть опустив голову, как будто придавленный весом всех бед мира. Как он ни старается, уснуть этой ночью так и не выходит. В тишине дома ему всё кажется, что он слышит тихий плач из кухни и, возможно, звон стекла. Но выйти второй раз он так и не решается.