Vicious soul. Драбблы.

— Ваш бывший староста — человек с невероятно пониженной речевой ответственностью, — недовольно хмурился Джон, двигая фигуры на шахматной доске, — Как заниматься чем-то, кроме студенческих тусовок, так он последний, зато как на факультете какие-то достижения — смотрите все, как он детей учит и какой он молодец. Лицемер.       Я замерла на пороге комнаты, от неожиданности чуть не выронив дипломы, доклады и грамоты из рук. Дверь в комнату я совершенно точно запирала, но для особо одаренных это препятствием не является. С другой стороны, этот особо одаренный нарушал мое личное пространство уже несколько лет. Чего уж тут удивляться. — Между прочим, можно и поздороваться, и похвалить для начала, — фыркнув, я положила все своё добро на тумбочку. Классно вообще, пахала на конкурсах, занималась, выиграла школьную олимпиаду в трех школьных дисциплинах, а мне тут с порога тирады выдают. Можно было бы и поздравить. Да что уж там, просто обратить внимание на золотую медаль на идиотской ленточке. Но да, от Майера вообще хрен похвалы дождешься, не то, что комплиментов. — А то староста пока - единственный, кто мной гордится, и между прочим, он мне даже потом с делами помочь обещал. — Это я тобой занимался, а не он. Я тебя учил. Я тебя литературой снабжал и гонял потом, проверяя знания. Я тебе мышцы на теле и в мозгу наращивал. И даже вместе со всем этим…по анатомии только второе место. Можно было и лучше, гораздо лучше, — немец, казалось, вообще меня не замечал, глядя куда-то в окно. И тем не менее, и в его взгляде, и в энергии, я уловила…нечто большее, чем просто недовольство. Это было нечто, похожее на обиду. — Слушай, а может, мы отвлечемся от старосты, истории, анатомии и обратим внимание на три первых места и сданные рефераты? То, что я лекции у своего класса читала? — двинув кресло назад, я села напротив Майера с весьма возмущенным видом. Нет, ну правда, если его так раздражает бывший староста, я здесь причём. — Или ты будешь беситься из-за того, что все твои достижения и заслуги не признали, не увидели, я не упала тебе в ноги с одами благодарности, тебя не осыпали лепестками роз и на голову корону не возложили? Да у тебя комплексы. — Нет у меня никаких комплексов. Я не люблю бахвальство, — хоть чужой голос и звучал ровно, мне это убедительным не показалось, и я рассмеялась. Джон и сам любил покрасоваться и похвастаться, когда случай выпадал. А еще он лицемерил, лгал и вообще, честным человеком точно не являлся. — Лжешь. — Я не лгу, я глубоко оскорблен, — немного наигранно фыркнул парень, кривя красиво очерченные губы. — Эта ваша высокопоставленная скользкая сволочь только и делает, что отлынивает от работы. — Неужели тебя так задевает игнорирование твоей скромной персоны? Боишься остаться незамеченным? И именно сейчас, когда я реально начала хватать звезды с неба? — хмыкнула я. — Тебе откуда знать и понимать? Ты всего лишь ребенок, который не без того халтурно пролистал пару книжек по психологии, — съязвил парень, вновь вернувшись взглядом к доске. — Я запретил лезть ко мне в голову. — Зато в мою можно лезть сколько угодно, да? — недовольно развела я руками, припомнив, как все мои скелеты весьма нагло извлекались из шкафов и затем разбирались по косточкам, — Конечно, откуда мне что-то понимать, я же вообще на это не имею права, я твой ручной питомец, которого не обязательно во что-то посвящать, чем-то делиться и как-то замечать его достижения. — Тон смени, — раздался тихий, ровный, но очень угрожающий голос. — А то что? — я поднялась с кресла, не менее угрожающе прищурившись. — Может, ты и всесилен, но твоя юрисдикция — разум. Физическое воздействие на моей стороне. — Я тебя этого разума спокойно могу лишить, — напомнил Майер, хмыкнув, — Ты сама была на такое согласна. Я не обещал тебя гладить по головке и целовать в лобик. — Можно поиметь хоть немножко благодарности за то, что я тебе помогала и поумерить свой нарциссизм. Мои заслуги — это моё собственное. — Я тебя об этом не просил, зато я разгребал созданные тобой проблемы и немного развлекал этим себя. И твои «заслуги» — результат моих стараний и моего контроля. — Ты думаешь, я без тебя бы не справилась? — Ты бы без меня уже в гробу лежала. — Ну конечно. Куда ж я без тебя, — сьязвила я, сложив руки на груди, — Куда мы все без тебя. Ты ж везде без мыла влезаешь со своим умом и фальшью. Было бы еще в тебе что-то человеческое… — Не знаешь, вот и не суди. На себя посмотри, считаешь меня живой энциклопедией, да и только, — процедил немец, слегка побледнев. — Я никогда не был и никогда не буду человеком, Моргана. — А ты мне вообще давал возможность себя узнать? «Не мешай, уходи, не лезь, не доверяй мне, и вообще, у тебя задание». Близкое общение, ничего не скажешь. Я о тебе знаю только то, что ты садист, телепат и подлец, каких мало. — И это ровно то, что тебе следует знать, когда ты решишь меня продать. С чего бы мне близко общаться с людьми, которые меня используют для получения информации? Мне легче использовать их в ответ, естественно, в том ключе, который мне нужен. Даже если для этого придется сделать из тебя не такое убожество, каким ты была раньше. Но учитывая «результаты» — старался я зря.       Я от такого просто застыла, сжав губы. Теперь уже злость накрывала не только Джона, но и меня. За семь лет этот недоверчивый кретин даже не предположил, что я доверяю ему совершенно искренне. Он годами позволял мне таскаться за собой и все равно предполагал, что я его кину. Теперь понятно было, почему с каждым разом мои задания и тренировки становились все сложнее и тяжелее, а свободного времени почти и не давалось. Джон просто следил за мной. А с тех пор, как мы открыли во мне способность шариться по чужому сознанию более полноценно, тренировки и вовсе превратились в перемывание моих, в основном, костей. Или же чужих, но в таком случае требования были настолько суровыми, что у меня к концу «сессии» кровь из носа хлестала. Суть всего этого была одна. Немец знал обо мне всё. В буквальном смысле. И судя по всему, хотел это как-то использовать. Точнее, он уже меня использовал. Для пыток ментальных и физических. Только почему-то не лез в воспоминания, связанные с ним. А ведь в самом начале я пошла за парнем только потому, что считала его лучше. Способнее. Мне тоже хотелось быть полезной, хотелось чему-то учиться, мне хотелось жить в этом Аду, а не выживать. Да и...нравился Джон мне. Как человек. О нем всякое говорили, конечно, но он излагал дельные мысли, когда, конечно, не выеживался, не играл в короля мира и не впадал в садизм, совершенно забывая о том, что людям иногда нужно человеческое отношение. А не выливание всех проблем мира на голову, вкупе с, судя по всему, искренними оскорблениями. Что ж, хоть что-то действительно честное от него. — Как же ты невнимательно копался в моей голове, — я разочарованно покачала головой и вышла из комнаты, оставив Майера наедине с его недовольством на мир. Временами меня раздражало его собственничество в отношении меня. Как будто у меня нет и быть не может каких-то своих успехов. Везде он, всё он, и он тут единственный молодец, а тут, понимаете ли, староста с учителями на плоды его труда посягают.       Сбежала я на крышу. Что, впрочем, логично для пернатых. Способность обращаться в птицу убила во мне какую-либо боязнь высоты. Я спокойно цеплялась за шпили здания, ходила по самому краю, не боясь поскользнуться на черепице. Крыша была почти как второе убежище. Но если в подвале вершились темные, незаконные и кровавые дела, то здесь я больше предпочитала отдыхать и расслабляться вдали от чужих глаз. Тем более, что сейчас ситуация того требовала. Вся радость и гордость от побед улетучились в никуда, а вместо этого на душе повис тяжелый камень. Столько готовиться, столько стараться, не спать ночами и в итоге даже ничего не получить. «Это нужно не мне, а тебе». Да хрен там. Я вполне могла бы обойтись без понтов интеллектом. Организационные дела в студенческом совете были куда важнее. Но нет, «сходи, сделай, полезно будет». И в конце-концов, мне достается медаль, недовольство, и просвещение нашей взаимосвязи — я им тихо восхищаюсь, а он тихо меня использует, как один из своих скальпелей и не более того. А вся его помощь была не от доброты душевной, а просто, чтобы развлечься, стравить птицу и человека и посмотреть, чем это кончится. И теперь, когда все кончилось, меня нагружали только ещё более тяжёлыми тренировками. Последнее время это все слишком давило, тем более, после смерти Кэтрин ситуация не то, чтобы глобально улучшилась. Как и говорил Джон, веселее жить мне не стало, спокойнее — только относительно. Все текло своим чередом. Разве что Питер ходил мрачный, но я, как могла, старалась его успокоить. Пока что, правда, получалось только не кривиться от чужих проблем. — И как давно это продолжается? — я показательно вздохнула и закатила глаза, едва заслышав чужой голос. Ну все, лекции про мои грехи подъехали. Интересно, а если с ним не разговаривать, в голову залезет или отстанет? «Не отстану.» — Свали из моей головы, — огрызнулась я, обернувшись, — Что именно «продолжается»? — Ты не ешь. — В супе, знаешь,… — Я про энергию, — оборвал меня Майер, глядя на меня сверху вниз. Что удивительно, он успел переодеться. Точнее, как. Растрепаться. Манжеты на рубашке были расстегнуты, носки с туфлями куда-то делись, пальто тоже. Даже обычно уложенные гелем волосы теперь слегка напоминали гнездо. Это как-то поубавило во мне злости. К тому же, от немца веяло страхом и неуверенностью. Приехали, называется. Неужели я таки довела каменную статую до нервного срыва. — Да как-то…— рассеянно пробормотала я, стянув с правой руки перчатку. Кончики пальцев были черными, — А ты как узнал? — Обычно ты так сильно бесишься по пустякам именно в такие моменты, — Майер вздохнул и сел рядом, оперевшись спиной на трубу, — А еще у тебя радужка расплывается. — А. Понятно, — я немного поежилась, уставившись на черепицу. Теперь в голове невольно мелькали моменты из жизни. И выходило так, что пока я голодная, меня и правда раздражало абсолютно всё. — И извиняться я не буду, — почему-то буркнул Джон, поджав губы. Я нервно хохотнула. — В день, когда кто-то из нас снизойдет до извинений, наступит конец света.       Парень в ответ лишь хмыкнул и закатав рукава белоснежной рубашки, протянул мне руку. Я нервно покосилась на конечность, от которой тянуло энергией. Ну ё-моё. — Ешь. — Не буду, — я отвернулась, — Я пытаюсь обходиться без этого. — В таком случае, грачонок мой неразумный, на досуге попробуй ещё и без воздуха обходиться, — недовольно цокнул Джон, дёрнул меня за плечи и развернул обратно к себе, — Ты в таком состоянии, как сейчас, вполне можешь наломать дров. А я не горю желанием сегодня закапывать трупы, у меня маникюр свежий. — У меня тоже, — хохотнула я, покачав головой. Да уж, в какой-то степени он был прав. Мне и правда было плохо, когда я долго ничью энергию не хлебала. Но с другой стороны…это здесь у меня есть хоть какое-то прикрытие, а дальше что? Ловить людей на улице, как серийные убийцы? Да я такими темпами без личной жизни останусь.       Вздохнув, я все-таки вцепилась пальцами в чужое предплечье и принялась тянуть в себя энергию. Вообще, руки у Майера были красивые. И сильные, это я знала из собственного опыта. Но несмотря на тяжелые физические тренировки, у него на ладонях не было ни одной мозоли. Наоборот, от его рук всегда немного пахло увлажняющим кремом, а ногти так и вовсе были очень аккуратно обработаны и покрыты прозрачным лаком. Немец всегда много времени уделял своему внешнему виду. За все семь лет нашей совместной тусовки, я ни разу не видела его в чем-то хотя бы немного мятом, поношенном, домашнем, или вроде того. Одно время я даже шутила, что он и спит, поди, в брючном костюме. По тыкве потом получала, правда. Зато Майер и меня приобщал к культуре любви к себе. Ну, как «приобщал». Как-то раз он просто вздохнул, сел, посадил меня рядом и начал показывать, как правильно подпиливать и красить ногти, а то у меня все «неровное, и лак слезает, смотреть тошно». Увидела бы это зрелище Хлоя — сдохла бы от смеха. Да и мне самой, в общем-то было смешно.       Мои размышления прервало тихое шипение. Выпав обратно в реальный мир, я невольно отпустила чужую руку. Все равно наелась уже. Джон, выдохнув, опустил обратно рукав. Я недоуменно глянула на руку. Вроде и следов не осталось, чего шипеть то. А впрочем… — Это все-таки больно, — вздохнула я, углядев слегка потемневшие сосуды на чужой кисти. Не то, чтобы я совсем не задумывалась о том, что все мои способности причиняют боль. Просто боль от, скажем, сломанной руки, или сжатого сердца я понимала менее абстрактно и с физическим воздействием вопросов не возникало. Но как чувствуется потеря жизненных сил…этого я знать, увы, не могла. — Это необходимо. Для тебя, в первую очередь. И даже не думай себя изводить диетами. Это бесполезно. — Обнадежил. Но ты же пришел не только для того, чтобы меня покормить? — криво усмехнулась я. Теперь чужие эмоции чувствовались острее. Майер, почему-то, очень уж нервничал. Вот тебе и опачки. Он даже самые отвратительные новости обычно более спокойно воспринимал. — С чего взяла? — Прошлый раз, когда мы обиделись друг на друга, ты три дня со мной не разговаривал, уехал, и даже не обратил внимания на то, что у меня вся спина была исполосована кнутом. — Не начинай, сама виновата была, что не доглядела подставу, — закатил глаза немец, и перехватив моё предплечье, поднес мою руку к своей голове, — Считай, что у нас тренировка. — Вот и я о чем, нет в тебе никакой эмпатии, только прикидываешься, — уже более миролюбиво усмехнулась я, и попыталась вырвать руку, — Опять будешь меня своими скримерами пугать? Проходили уже. — Ты там о недоверии говорила, так вот теперь заткнись и наслаждайся, — внезапно огрызнулся Джон, нахмурившись. — Это твой экзамен. — Ага, и если сдам, получу пирожок с полки и поцелуй в лобик. Миленько. А словами никак? — заикнулась было я, но меня смерили настолько тяжелым взглядом, что я сочла за благо заткнуться. Нет, ну вот почему он так не любит душеспасительные разговоры у камина, а. Точнее, как, пообсуждать других или книги у него всегда язык подвешен, а как о себе что-то сказать, так вот вам, в век по чайной ложке, кушайте, не подавитесь.       Тяжело вздохнув, я коснулась ладонью прохладного лба и провалилась в чужое сознание. И видимо, чтобы жизнь сказкой не казалась, Майер про экзамен вовсе не пошутил: он реально пытался меня выкинуть из своего сознания, подтасовывал реальность, всячески меня путал, тормозил и сопротивлялся. И такими темпами двигаться становилось возможным только со скоростью мухи в меду. Неудобненько. В конце-концов, я начала упрощать иллюзии вокруг себя. Это как со слабым компьютером. Ниже графика, меньше деталей, как следствие, лучше работает. Дойдя до бесцветного 2Д, я, наконец, смогла что-то делать. Стоит сказать, с телепатами, а точнее, с этим вот конкретным, было сложно. У обычных людей в голове полный бардак и все нужное обычно находится на виду. К тому же, они редко могут сопротивляться, более внушаемы и все такое. Короче, работается, как по маслу. А Джон был, ну, настоящим телепатом — и мысли читает, и ментальные блоки, и установки давать может, и воспоминания искажать, и каких еще фишек у него только не было припасено. А у меня, ну…я могла залезть в сознание, могла тут визуализировать и моделировать всякое, могла создавать весьма правдоподобные иллюзии в рамках этого сознания и таким образом, сводить людей с ума. Как бы человек в отключке в реальном мире, но он думает, что все еще бодрствует, только бодрствует его ментальное тело у него в голове.       После некоторых не очень долгих манипуляций, я, наконец-то, добралась до чужих воспоминаний. Представила я их себе, как картинки в галерее — просто горизонтальная линия, с нужными датами сверху. Так было удобнее, когда требовалось быстро и желательно, качественно что-то достать из чужой головы. Глянув на ленту, я нахмурилась. Полистала её. И моментально выявила для себя интересную деталь. Воспоминаний было как-то маловато.       Проблема была в том, что для моих способностей не существовало забытых воспоминаний. Вот совсем. Если это случалось с человеком, он видел, слышал, чувствовал и прочее — моя сила найдет это воспоминание, каким бы скучным и завалящим оно ни было.Исходя из этого, можно себе представить, какой обьем разных воспоминаний, страхов, фантазий и образов умещается в голове у среднестатистического смертного. Но это вижу только я. Сам человек и половины этого может не помнить. Просто обычно в головах у людей, с их-то бедламом, первыми под руку попадаются свежие воспоминания, потом самые яркие, потом уже повседневная и не очень важная рутина. У Майера, господи, как же удивительно, все воспоминания были, конечно же, разложены по ментальным полочкам. Люди, секреты, места, книги… Чтобы найти то, что не было бы связано с его работой, мне пришлось лезть на глубину, аналогичную Марианской впадине. И даже там мне не все удалось выяснить, потому что воспоминания просто обрывались. Был взрослый возраст, воспоминания, связанные со мной и Хлоей. Лежали, кстати, в отдельной «папке». Повод для гордости, мы, оказывается, особенные. Был подростковый возраст и вот где-то на шестнадцатом году жизни воспоминания заканчивались. Как будто детства у Джона не было вообще. И хронология воспоминаний начиналась уже с того времени, когда он был относительно богат, очень красив, напропалую шпионил за людьми, и в общем, был той еще сволочью. На всякий случай, я попробовала забраться дальше и попытаться что-то выяснить о более ранних стадиях развития этого чуда, но наткнулась на такое сопротивление, что мне плохо стало. Значит, не амнезия. При потере памяти, воспоминания, которые человек «забыл», чувствовались, как глухая вата, но с небольшими усилиями они все же извлекались. А тут была какая-то очень плотная чернота, будто эти воспоминания были спрятаны, спрятаны намеренно и очень глубоко. Значит, он сам не хотел это помнить. Забавно.       К счастью, я вовремя вспомнила о том, что во сне ни человек, ни телепат сопротивляться моему присутствию не может. На мгновение я вынырнула из чужого сознания и не успел Джон и рта открыть, как я сьела едва ли не половину имевшихся у него сил, и отправила в бессознательное состояние. Стоит сказать, грань между «отключить» и «убить» была, в моем случае, весьма тонкая. Майер, конечно, старался учить меня не перегибать палку, но получалось не всегда. Хотя тут я прямо постаралась.       Во сне работалось еще легче. Всё подсознательное, скрытое, забытое, все страхи и фантазии обычно у человека вылезали на первый план, а вот насущные мысли, наоборот, уходили за кулисы. Сопротивление пропало, и я даже смогла вернуть привычный режим моделирования. Можно, конечно, и без него обходиться, но стоять в полной темноте и ловить ситуативные иллюзии, которые человек воспринимает, как «сон» — это уже как-то совсем неудобно. Поэтому я со спокойной душой наколдовала привычный себе коридор а-ля Лувр с картинами. Джон обычно именно так представлял себе свой внутренний мир, и во время наших тренировок мы частенько оказывались тут, играя в «найди что-то странное в данном воспоминании». Память свою он, естественно, искажал и понять, где правда, а где ложь, было довольно сложно. Но сейчас, благо, мне все было видно как на ладони. И больше всего меня интересовало детство. Забравшись в самый дальний и темный коридор, я разместила все картины вокруг себя, скастовала под задницей кресло и заглянула в чужие воспоминания.       По глубине травм, как выяснилось, Джон вполне мог посоревноваться, к примеру, с бывшим старостой. И ведь выиграл бы. Бедная, если не сказать, что нищая семья. Даже деревянных и прибитых к полу игрушек не было. Как, впрочем, и не было хоть какого-либо родительского внимания. Да и в принципе, родителей в его воспоминаниях просто…не было. Они появлялись только тогда, когда требовалось отругать или прочитать нотацию. Когда всё совсем уж за рамки выходило. А еще оказалось, что в семье господствовало убеждение, что работать надо руками и никак иначе. То есть, любые профессии, не связанные, судя по всему, с работой дворника или грузчика, считались «недойстойными», а люди, которые жили нормально, считались ворами и мошенниками, зажравшейся элитой, которая наживается на простых работягах. Именно поэтому, когда мальчишка выцепил где-то пару книжек и очень воодушевленный, припер их домой, он получил только ругательства и тумаки, а книги разодрали у него на глазах и сказали, что «подрастет еще маленько — работать пойдет». Собственно, Джона и в школу-то отправлять не хотели, но сие было бы незаконно, а потому, мальчик отправился в ближайшую школу для беспризорников. Ну, тогда она еще была такой. И вот там началось хватание первых звезд с неба — у Майера была на редкость хорошая память и еще лучше были способности к обучению, что весьма оценили учителя. Но не очень-то оценили родственники и количество выдаваемых избиений увеличилось вдвое, придя к стадии «за что угодно». Что, в общем-то, было не редкостью среди людей, но на это все равно было больно смотреть. Особенно было невыносимо слушать тихие мальчишеские рыдания под одеялом. Но проматывать я не хотела. Рука как-то не поднималась. И постепенно, я дошла до момента, когда Джон докатился до того, что сначала ночевал в школьной библиотеке, забравшись, прости господи, на шкаф, а потом, всеми правдами и неправдами перебрался в общежитие, воспользовавшись тем, что для всех он был звездой эрудиции. Книги он не забросил, к счастью, и даже начал зарабатывать на том, что писал другим рефераты. Теперь мне было понятно. И эта его показательная любовь к роскоши и деньгам, и неуёмное желание знать все обо всех. Он пытался доказать, что он может быть лучше, что мозгами тоже можно зарабатывать. И еще он хотел больше никогда не видеть своих родственников. С последним ему везло. Еще в шестом классе те попытались вскинуться и явиться в школу, чтобы забрать мальчишку, но Джон ненавязчиво подкинул директрисе информации о том, в какой помойке он обитал, и в общем, родители его особо не дергали. А к тому моменту и способности начали проклевываться. В панику, Майер, естественно, не впадал, отнесся к этому с научным интересом и пытался практиковаться, благодаря чему даже умудрился выяснить информацию и о дальних своих родственниках. Которые, как оказалось, были. И были в немеряном количестве. И даже неплохо зарабатывали, но по каким-то неозвученным причинам даже не появлялись в жизни парня.       Тут уж даже мне стало интересно, и закрыв воспоминание, я опять перелистала ленту, внимательно выцепливая моменты, когда в кадрах хотя бы слышно было взрослых. В основном, правда, слышно было ругань и пьяные оры. Это было откровенно скучно, но вот когда воспоминания переключились на одну из редких нотаций, которые, правда, все равно состояли из матов, я не услышала, а увидела искомое. Его родители. И их внешность. Они были похожи друг на друга, как две капли воды. Меня передернуло. Может, стоило бы понадеяться на то, что это просто встретились двойники, но…нет же. К тому же, был один случай, который вносил некоторые подробности, но красочнее от этого все не становилось.Вздохнув, я вновь начала перебирать воспоминания, стараясь найти события вековой давности. И нашла.       Как это ни было странно, несмотря на весьма насыщенные события в нашем общении, Джон никогда свои эмоции полноценно не показывал. Особенно это касалось меня. Даже если я в сотый раз неправильно делала какое-то движение, или чего-то не понимала, он обычно делал глубокий вдох и обьяснял заново. Ну и если уж я совсем косячила, Майер, хмурясь и закатывая глаза, флегматичным тоном рассказывал, насколько я тупая, по его мнению, перепелка. Но голоса при этом он никогда не повышал. Мне казалось, что в нем вообще нет эмоций, но как-то раз умудрилась все же вывести парня из себя. Чем, правда, вообще не гордилась.       Произошло это еще на «заре» нашего с ним общения. Он уже тогда был горазд перемывать кости, а я еще не очень осознавала степень своей, скажем так, ущербности, еще нихрена не умела, зато гордыня была охуенная, и самомнение с любовью валить все свои поступки на других — тоже. Сейчас я даже иногда задавалась вопросом, почему Майер вообще меня в то время терпел. Но как-то раз я совсем уж, видимо, его достала, и он смог отбить у меня все эти качества очень и очень надолго. В тот день я заявилась в подвал с опозданием на пару часов, еще и после тусовки с Хлоей. Короче да, я надралась. И искренне считала, что у меня был повод. Джон повода как-то не оценил. » — …И подумай пока вот над чем, по какой причине ты желала смерти своей матери? — Я ж не… — Действие из ниоткуда не берется. Твоя сила не хаотично убивает людей, требуется импульс, — флегматично пояснял Джон, — И если твой пьяный мозг еще не догнал, то трехсекундная злоба тоже считается. Чтобы контролировать что-то, нужно, знаешь ли, в механизме разбираться. — Она меня не любила, — я развела руками, — Деспотия, абьюзерство, тирания, вся хуйня. — То есть? — Когда куда-то ушла или пришла — звонить и писать, в семь вечера быть дома, на концерты отпрашиваться, о друзьях рассказывать, по заброшенным домам не ходить, и вообще, учиться хорошо, — закатив глаза, я фыркнула. Джон смотрел на меня каким-то очень нечитаемым взглядом и судя по всему, копался у меня в голове. — А если хорошо подумать о том, что о тебе волнуются? Поставь себя на их место. — Это не волнение, это ад был! Приходишь домой после школы и начинаются расспросы, где была, почему на два часа позже, как учеба, как уроки, где хвосты и с кем общаюсь, — я развела руками, скривившись, — Эта женщина меня ненавидела, зато сестер лелеяла, как уток. — Что-то не похоже. — Ой, тоже мне, эксперт нашелся, у тебя-то дома, поди, холодильник после шести не запирался и не было нотаций о том, что ночью есть — вредно! Да что ты знаешь вообще об этом?       В следующее мгновение в подвале раздался грохот разбившегося журнального столика, который Джон перевернул, как пушинку. И не успела я даже пискнуть, как меня схватили одной рукой за шкирку и швырнули куда-то в угол, после чего прижали к стене и кажется, даже приподняли, отчего я пребольно проехалась спиной по шершавому бетону. — Что я об этом знаю? О, поверь, я много чего знаю о нелюбви родителей, — змеей шипел Джон, нависнув надо мной. В красивых серых глазах сейчас ничего, кроме чистой злобы я не видела, — Так что давай так. Ты — малолетний ребенок с полным отсутствием эмпатии, зато с присутствием желания пострадать и выставить себя невинной овцой, мол, я ничего не делала, оно само так вышло. Твоя семья о тебе заботилась и старалась оградить тебя, дуру, от таких, например, как наша школьная элита и от такой судьбы, как «сдохнуть в канаве от передоза». А я, милая — ребенок, рожденный от изнасилования. Меня ненавидели просто за факт существования. А холодильника, к слову, у нас вообще не было. Так что в следующий раз, когда соберешься огрызаться, откуси себе язык.       Нервно сглотнув, я сползла по стенке вниз, молча и несколько испуганно глядя на немца. Тот, отдышавшись, отбросил носком сапога от меня осколки стекла и рухнул в кресло. — И только попробуй еще раз явиться в таком состоянии. Убью.»       Из чужого сознания меня даже не выбросило. Меня вышвырнуло с такой силой, что у меня в глазах потемнело. И если бы я отшатнулась сильнее, то точно свалилась бы с крыши. — Ну как, получила, что хотела? — Майер смотрел на меня таким взглядом, будто только что эксперимент ставил. Я поежилась и обняла колени, ничего не ответив. В голове было как-то совсем пусто, как будто меня чем-то тяжелым огрели. За что боролась, называется. А с другой стороны…лучше знание, чем незнание. Но выдержать т а к о е знание было, честно говоря, сложно. — Не думал, кстати, что додумаешься приплести то воспоминание, — продолжил Джон, задумчиво вертя в руках большую монету. Я исподлобья глянула на него. — Это правда?.. Ну в смысле…я правильно совместила? — Да. Приятно удивлен, — хмыкнул парень. Я сглотнула, поморщившись. Господи, мне о понятиях «инцест» и «изнасилование», стоящих рядом и думать мерзко, а он выражается об этом так спокойно. — Я слишком много выслушал на эту тему, чтобы оскорбляться, — Майер, как обычно, очень «услужливо» залез мне в голову. К счастью, не очень глубоко, — Но если хочешь, можешь назвать меня выродком, после чего я буду грустно вздыхать. — Не ерничай, тебе же все равно тошно, — буркнула я в ответ на такие шутки. И посмотрев в немного темные сейчас серые глаза, поняла, что угадала. Ему до сих пор было больно. Ему вообще всегда было больно, только он это прятал очень глубоко, за работой и внешней мишурой.       Джон ничего не ответил, и казалось, задумался. Я поежилась. Сейчас почему-то именно я чувствовала себя потерянной и беззащитной. Мне было много. Слишком много информации, которая как-то выбила у меня землю из-под ног. До сего времени я вполне спокойно воспринимала разные кошмары, человеческие травмы, судьбы. Я много перевидала. Однако, именно эта конкретная судьба почему-то задела за живое. Странная вещь. Вроде бы я оживила всё кошмарное прошлое, и при этом плохо не Майеру, а мне. Может, так чувствуется жалость.       Вздохнув, я накренилась вбок, уперлась лбом в чужое плечо. И таким образом сползла вниз, оказавшись головой на коленях у Джона. Тот особо не среагировал, только вздрогнул. Я криво усмехнулась. Да уж, он умел хорошо притворяться. На мероприятиях он был, как правило, само обаяние и коммуникабельность. Соответственно, для обольщения людей в ход пускалось всё: речь, мимика, прикосновения, и вот уже люди видели перед собой милого и обаятельного парня с легкой чертовщинкой. Наедине же он показывал себя относительно настоящего. То бишь, спокойной каменной статуей. И естественно, от него было не дождаться ни искренних теплых слов, ни жестов. Именно поэтому я удивилась, когда почувствовала прикосновение холодных пальцев к волосам. Джон, конечно, уже как-то раз делал такое, но тогда я была птицей, а он был не совсем в курсе про то, что под оперением прячется человек. К животным он проявлял гораздо больше любви и частенько гладил меня по голове и шее, ероша перья, но после того, как «обман» вскрылся, Майер так делать перестал. Но теперь он, как прежде, бережно гладил меня по волосам, перебирал пряди, слегка задевая ногтями кожу головы. От такой ласки я невольно расслабилась и придвинулась к парню ближе. После, я осторожно взяла другую его руку, частично легла головой на холодную кисть, и прижалась к нежной коже губами. Может, жест немного пафосный, но я в него вкладывала бесконечное уважение. В первую очередь, к самому Джону и к тому, через что ему пришлось пройти. И ведь он не сломался. Вытащил себя, несмотря ни на что. Несмотря на то, что рядом с ним не было никого. У меня была Хлоя, Питер…а у самого Майера? У него не было кого-то, к кому он мог бы прийти и поныть в плечо, с кем он мог бы расслабиться, посоветоваться. На мгновение я задумалась о том, а любил ли его кто-нибудь вообще. Хоть когда-нибудь. Как он сам говорил, «просто за факт существования». — Нет, — в тишине его голос показался мне слишком громким. Я вздрогнула и немного повернула голову, глядя на Майера снизу вверх. — Знаешь, это ужасно. — Не так уж. Прошлый раз, когда я кому-то понравился, я практически умер. — Лента?..— я кивнула на единственную часть тела, которая всегда была закрыта. — Можно и так сказать. — Снимешь? — Сама, — Джон невесело усмехнулся и нервно вздохнул. Я сжала губы и потянувшись, сняла с чужой шеи шелковую ленту. И тут же непроизвольно вздрогнула. Единственным изьяном в безупречной внешности Джона была именно его шея, которую пересекал большой уродливый шрам. — Откуда это?..— вздохнув, я провела кончиками пальцев по шраму. — Толкнули. Упал на осколки стекла. Шрамов было гораздо больше. Этот последний остался, — Майер забрал у меня из рук ленту и повязал обратно. Я решила в подробности не вдаваться, поскольку меня внезапно заинтересовало другое. — Джон, слушай, я всё спросить хотела, — неуверенно начала я, чувствуя, как начинают ныть уже мои старые шрамы, — Вот тогда, в феврале, когда я стала старостой…это ты со мной сидел? — Когда я говорил, что ты обязана мне жизнью, я не в метафоры вдавался, — хмыкнул он, пройдясь пальцами по прямым розоватым линиям на спине.       Я вздохнула, сжав губы. Теперь мне и вовсе стало стыдно за то, что я ему час назад высказала. В конце-концов, вышло и правда так, что без Джона я буквально сейчас была бы мертва, но раньше я вовсе не думала об этом времени. Тогда мы впервые разругались, из-за наших взглядов на людей, а точнее, я просто попыталась завести себе отношения, чего Майер не оценил. Как потом оказалось, правильно. В какой-то момент мы с моим новоявленным парнем не поделили вопросы, кхм…доступа к моей тушке, и в итоге я пропустила мимо глаз самую идиотскую подставу жизни — мне в сумку подкинули пару украшений стоимостью в энное количество нулей. Когда мою сумку вывернули у всех на глазах, отпираться было поздно. Нельзя же было выдать, что я временами отсутствую в общежитии по причине полетов в обличии птицы. Воров в школе у нас не любили. А меня не любили вдвойне, и в итоге, осуждали меня все подряд, а «мягкое» наказание в виде двадцати пяти ударов кнутом превратилось в то, что моя спина напоминала кровавое месиво. Питера на тот момент рядом не было, он, как обычно, развеивался, Хлоя тоже в тот день куда-то уехала. И мне ничего не оставалось, кроме как собрать себя в кучу и доползти до подвала, чтобы мое тело хотя бы не нашли. Себя я на тот момент вообще не помнила. Кажется, когда захлопнулась дверь в подвал, я просто выключилась, кубарем скатившись с пыльной лестницы. А потом просто было больно, холодно и темно, но временами я слышала успокаивающий голос, который будто звал меня с того света. Я чувствовала огромные прохладные ладони на спине, запах трав, спирта и крови. Чувствовала, как меня гладят по голове, и грешила на Хлою или Питера. А оказалось, это был немец. Который, несмотря на все свои подозрения и садизм, по какой-то причине не дал мне умереть. От этого на душе почему-то скребли кошки. Я не знала, было ли это осознание собственной неблагодарности, жалость или же боль от несправедливости мира, но сейчас я, совершенно искренне, желала Майеру счастья. Мне хотелось, чтобы он все-таки тоже узнал, что такое друзья, забота и…семья. Настоящая. — Прекрати меня жалеть, я сейчас расплачусь, — внезапно пробормотал Джон, не без ехидства в голосе. Я прикрыла глаза и усмехнулась, чувствуя, как чужая энергия понемногу успокаивается, выравнивается, и утихает. Такое обычно бывает, когда человек засыпает и довольно глубоко. Это было неудивительно, всё же я столько сил у него забрала. Когда «ритм» энергии окончательно стал тихим и почти незаметным, я потихоньку удобнее устроилась головой на чужих коленях, стараясь не «уронить» с виска теплую ладонь. Хоть я и легла рано, на меня тоже накатила дрема, видимо, от перегрузки информацией. Перед тем, как уснуть, я широко улыбнулась. Что ж, кажется, отношение Джона ко мне перешло на новый уровень. В конце концов, было у него одно правило, которое он испокон веков не нарушал.       Никогда не спать в присутствии тех, кому не доверяешь.