***
«/Flashback/ — Выворачивай карманы, сучка! — Что, детдомовским совсем денег не дают? — А нос-то высоко задирает! Ничего, сейчас мы тебе поясним за манеры! Выглянув в решетку на двери подвала, Майер слегка прищурился от обилия света и шума на улице. Задний двор школы. Никогда на нем спокойно не бывает. Даже ранним утром. Джон вообще был удивлен, что местные элитные лоботрясы умеют вставать раньше полудня. Как оказалось — умеют, в шесть утра подорвались и очень даже активно работают руками и ногами. И немец даже знал, что является причиной такого раннего подъема и кто удостоился избиения на этот раз. Нет, драки в школе происходили и днем. Но они обычно ограничивались парой тумаков, после чего хулиганы получали от жертв карманные деньги, а потом все расходились по своим делам. А вот с утреца пораньше обычно народ собирался не столько для того, чтобы что-то вытрясти, сколько для того, чтобы целенаправленно избить. А рыжая малышка откровенно, по их меркам, на это нарывалась. Отлично училась, много знала и самое главное — не стеснялась это показывать, тыкая всех подряд носом в их невежество. Это было забавно, но крайне неосторожно и как думал Майер, где-то даже глупо. Вдобавок, девчонка была не в меру любознательна, часами засиживаясь с книгами, и конечно, её отправляли на всякие конкурсы, где она получала первые места, завышенную самооценку и еще больше неприязни к себе. Люди никогда не любят тех, кто от них отличается. А уж тех, кто этим еще и гордится, не любят вдвойне. — Господа, что за шум в столь дивное прохладное утро? — незаметно выскользнув из подвала, Майер широко и очень лицемерно улыбнулся собравшимся. В основном, здесь были старшие, но и народ помельче собрался. — Не твоё дело, ублюдок, — сплюнула одна из девчонок. Она выглядела гораздо старше своих лет, но насколько это было известно Джону, была его ровесницей — лет четырнадцати. — Все, что происходит в подвале и выше него — моё дело. А самоутверждаться за счет избиения детей — сомнительный бонус к репутации. Что вы у этой пигалицы ищете? — поинтересовался немец, попутно оглядывая участников драки. Те, на удивление, выглядели потрепанными. У кого-то на руках и лице алели кровавые царапины, кто-то и вовсе зажимал прокушенные руки, — Денежек на супчик не хватает, или книжку решили отобрать? Разочарую, но вашему интеллекту это никоим образом не поможет. — Че сказал? — Н-да, тут бы азбуку для начала… — пробормотал Джон и уже громче добавил, — Пошли вон, пока я не довел до сведения всех в школе, чем вы занимаетесь и что вы храните под матрасами. Особенно касается наших дражайших подростков. Как и ожидалось, угроза подействовала. Нехотя, но народ разошелся, напоследок облив парня словесными помоями. Впрочем, ему было всё равно, гораздо больше его занимала прислонившаяся к кирпичной стене рыжая пигалица с растрепанными волосами, разбитой губой, окровавленными пальцами и жуткой злобой в глазах. Не детской обидой, а именно злобой. С такими глазищами только кожу с людей снимать. — Я, конечно, не рассчитываю услышать от тебя «спасибо»… — начал было Майер, клоня голову набок, но его перебили. — Мы не переходили на «ты». И я не просила помогать. — А я не разрешал меня перебивать. Это невежливо, — расплылся он в ехидной улыбке, наклонившись к ней. Однако, попытка выдать девочке щелбан закончилась тем, что та уклонилась и предупреждающе клацнула окровавленными зубками. Майер выпрямился. — Если уроки воспитания, которыми мы обменялись — это всё, то я пойду, — буркнула девочка, направившись к подвалу. — Нет, не всё, ребенок, — уже более серьёзно отрезал Джон, нахмурившись. Девчонка замерла, — Во-первых, когда ходишь по моему подвалу, соблюдай тишину, ты топаешь, как жирная курица и от тебя голова болит. Во-вторых, не кусай людей за руки, они грязные, а ты выглядишь, как маленькое животное. В-третьих. Расскажи, зачем маленькие серые глазки каждое утро наблюдают за моими тренировками? Солжешь — и я их выколю. — Мне казалось, ты это уже понял, когда наблюдал своими большими серыми глазками за тем, как тренируюсь я, — хмыкнула пигалица, — Ты умеешь то, чего не умею я. Я хочу так же. — Много хочешь, — сложил в ответ руки на груди парень. — Научи меня. — Нет. — Научи. Я буду стараться. Ты видел, что я умею. — Мало умеешь. И мало стараешься. Иди уроки учи, ребенок. Ты и ножик в руках не удержишь, не то, что клинок. И твой шест еще ни о чем не говорит. Так что гуляй, причинение травм — не твоё. О том, что он отвернулся, Майер сильно пожалел спустя пару секунд. Сначала девчонка резко запрыгнула ему на спину, вцепившись в его рубашку, чистую, между прочим, и белую, своими окровавленными конечностями, а потом к шее прижалось небольшое лезвие ножа. Холод ощущался даже сквозь широкую ленту, плотно закрывавшую шрам. Стоило немцу только дернуться, как плечо пронзило болью от сильного укуса, отчего он зашипел. С одной стороны, ему были симпатичны нестандартные люди, с другой — не тогда, когда эти люди железом в него тыкали. — Так что там ты про травмы говорил, продолжай рассказывать. Заодно перечисли, чего еще я не могу удержать в руках, — беспечно улыбнулась малышка, почти ласково обнимая парня свободной рукой за шею и ногами за талию. Издалека было даже похоже на очень милое зрелище. — Ты знаешь, что со спины убивать — удел трусов, да? В глаза человеку надо смотреть, — из чистой вредности проворчал Майер, замерев на месте. Как-никак жизни лишиться не хотелось, мало ли, что эта бестия удумает. Обычно дети такого возраста гораздо более пугливы, но не это нечто, вылезшее, судя по мыслям, из глухой деревни где-то в Уэльсе. Люди подобного сорта всегда отличались диковатостью, но не до такой же степени. — А это что-то принципиально изменит? Кстати, животных убивать лучше со спины, иначе они испугаются и будут невкусными, — невинно просветила его девочка, заглянув ему через плечо. Нож от шеи она, однако, не убирала. — А ты меня съесть решила? — Ты же не хочешь меня учить, значит, уже не очень нужен. А я, между прочим, еще не завтракала, — шуточки это рыжее бедствие выдавало с тем же серьезным лицом, с каким угрожало. «Да кому я когда вообще был нужен», — подумалось Джону. Фыркнув, он медленно поднял руку и так же медленно взял девчонку за руку, сдвигая нож чуть вбок, к яремной вене. — Вот здесь, — со вздохом начал он, — Резать лучше всего. Человек быстро умрет от потери крови. Но делать это нужно быстро. Или можно с большого размаха всадить человеку в шею. Давай, вперед. — Что «вперед»? — Режь. Или бей. — Ты же… — Что, боишься? — съязвил он, тут же получив второй укус в плечо. — Вовсе нет. Ты же умрешь. — Поверь, ребенок, ты не станешь тем, что меня убьет. Давай. Размахнулась она, как и ожидалось, не быстро, но очень уверенно. Этого Джону вполне хватило для того, чтобы перехватить её руку, вывернуть и швырнуть на асфальт, тут же ногой прижав рыжую спиной к земле. Попытку подобрать нож он пресек, откинув его ближе к себе и для профилактики наступив на маленькую ладонь. Однако ни криков, ни слез он не увидел, хотя в теории, ей должно было быть достаточно больно. Но девчонка только тяжело дышала и недовольно таращилась на него большими серыми глазами. — Я же сказал, что ты меня не убьешь. — Ты сказал «с большого размаха»! — Запомни, ребенок — все лгут. А ты сейчас на своем опыте познала, как не стоит вонзать нож в незнакомых людей и что за этим последует. — Да ты садист, — проворчала она, даже не пытаясь сдвинуть его ногу со своего туловища. — И горжусь этим. Что, всё ещё хочешь за мной таскаться? — Нож только верни. Майер, до тех пор рассматривавший небольшой острый ножик с гравировкой, уставился на пигалицу — всю в пыли, крови, со ссадиной от его каблука на ладони и спутавшимися рыжими волосами. Какое-то время он рассматривал её, воспользовавшись возможностью сделать это вблизи, а не из окна и не из-за угла коридора. Внешность у неё была довольно смазливая и даже заурядная. И все же что-то в ней казалось неестественным. Наконец, наклонившись поближе, Майер схватил девчонку за подбородок и заставил посмотреть на себя, наконец, поняв, что именно с ней было не то. Глаза у неё были нечеловеческие. Слишком серьезные на фоне вроде бы улыбающегося лица. Обычно её ровесники смотрели на всё сквозь призму некоторой наивности и тонны неприкрытых эмоций. В мелкой рыжей не «что-то» было. В ней не было. Невинности не было, вот, чего. И это было достаточно занятным. Какое-то время Джон просто молчал и сверлил серые глазки взглядом, раздумывая над тем, насколько игра стоит свеч и нужны ли ему дополнительные глаза и уши. — А что я получу взамен? — не отпуская ребенка, осведомился он в конце-концов. — Мою приятную компанию, — фыркнула она, нахмурившись, — А что ты хочешь? — Ты будешь делать то, что я скажу. Не задавая лишних вопросов. — И всё? — Всё, но поверь, быть полезной — штука сложная. Если от тебя не будет толка — я тебе пальцы отрежу, чтобы на будущее старших не бесила, — пригрозил он. Страха в серых глазенках по-прежнему не было. То ли она его не воспринимала всерьез, то ли просто была слишком упряма. — Я согласна. — Тогда завтра здесь как штык в четыре утра. Посмотрим, что из тебя выйдет. А сейчас иди, приводи себя в нормальный вид. И волосы собери.» Сначала он и правда думал, что из нее не выйдет ничего. Что она просто не выдержит драконовского режима, тяжелых тренировок и множества заданий, от готовки до уборки. В первые месяцы, желая побыстрее разочаровать ребенка в жестоком мире и избавиться от рыжей занозы, Майер над ней откровенно издевался, эксплуатируя, как ручную служанку и давая совершенно, на его взгляд, невыполнимые задачи в невменяемом объеме. Таскать для него книги из разных библиотек, выбирая определенные экземпляры, бегать по магазинам в поисках разных инструментов, канцелярии, ножей и всё тех же книг, варить кофе и прочие мелочи, на которые Майеру не хотелось тратить время. Она не всегда справлялась с этим так, как полагалось, но всё же справлялась, и взамен получала очередные издевательства, но уже спортивного характера. Он велел ей навернуть десять кругов вокруг немаленькой площади школы — девчонка с трудом, но осилила и это. Правда, несколько раз падала. Майер как-то сказал ей залезть на крышу школы, не заходя внутрь — она разодрала ладони, но сумела по кирпичам залезть на высоту второго этажа. На каждой тренировке он бил её до крови, неизменно швыряя на асфальт, а она только плевалась этой самой кровью и просила показать ещё раз. Такое упрямство невольно подкупало и забавляло, и постепенно Джон всё же сменил свою вредность на милость, перестав грузить её совсем уж бессмысленными поручениями и позволив девчонке пару раз в неделю нормально поспать и отдохнуть. Нормально спать она, кажется, не умела и как штык в шесть утра оказывалась либо в библиотеке, либо у него в подвале, совершенно не обращая внимания на шкафы с различными инструментами, напоминавшими пыточные, на кровь на полу и жесткую кушетку. В какой-то момент это снова начало раздражать Майера, который привык к одиночеству и тишине, а не к вечным расспросам, подколкам и комментариям. Маленькая бестия была как яркое пятно на тусклой картине. Неестественное, мозолящее глаза, мешающее и вообще, рушащее гармонию. И Джон искренне рассчитывал, что если уж её не получается поймать на слабости физической, то она, хотя бы, испугается его увлечений.***
«/Flashback/ — Ну что, как дела, что нового? — Твоими стараниями, золотой мальчик, из нового у меня только работа, — Майер тяжело глянул на привычно веселого старосту, — Последнее время что-то многовато людей ты мне скармливаешь. — Да ладно тебе, времена просто нынче тяжелые, — отмахнулся парень, лучезарно улыбнувшись и переставив шахматную фигуру, — Слышал, ты завел себе интересную маленькую игрушку. — Глуховат ты что-то стал, два года уже прошло. — Хотел убедиться, что вы поладили. — Поладили? Напомни, когда тебя в последний раз били обо что-нибудь головой? Потому что сотрясение еще, очевидно, не прошло, — съязвил Джон, внимательно глядя на доску, — Я уже черт знает, сколько от неё избавиться пытаюсь. Мелкая бестия. — Интересно, это малышка Моргана такая упрямая, или ты настолько ленив? — не удержался от подкола Грин, хитро щуря водянистые голубые глаза, — Признай, она неплоха. Способная девчушка. А мне как раз когда-нибудь надо будет пост кому-то передать. — Она просто немного интереснее остальных, — фыркнул немец, сделав рокировку, — Но вряд ли из неё выйдет что-то путное. Да, она из деревни. Была. Когда-то. Периодически об этом вспоминает. Но сейчас она — ребенок, живущий в богатой и полноценной семье, а такие дети — разбалованные неженки, не приспособленные к жизни и суровой реальности. И она тоже станет такой же, просто заняться нечем, вот и развлекается пока. Просто обычно у богатых принцесс капризы в сторону новых платьев, а не мазохизма, фехтования и борьбы. — По-моему, ты придираешься. — По-моему, я говорю, как есть. Ничего серьёзного она не выдержит. Всю эту ночь она, скорее всего, ревела от страха и больше не подойдет ко мне даже на километр. Еще и заикаться начнет. — Что ты уже сделал с нашей маленькой колючкой, садист? — Устроил ей последнюю проверку на прочность, — протянул Джон, — Запер её в пыточной. — Что?! — Что? — И когда ты это устроил, позволь спросить? — староста, казалось, едва не подавился вином, которое вечно тщательно прятал в кабинете. Немец на какое-то время застыл, в уме прикидывая, сколько времени его не было в школе, пока он бегал по своим делам. — Часа в четыре утра понедельника, — на автомате бросил он, в очередной раз скривившись от головной боли. — И что ты сидишь? — А с чего бы мне менять положение? — Майер, — вздохнул Грин, потерев переносицу так, словно объяснял что-то ребенку, — Проснись, осознай реальность и давай еще раз по слогам. Ты… — Я. — Запер… — Запер. — Девятилетнего ребенка… — Девятилетнего ребенка. — В пыточной. Холодной. Темной. Сырой. В подвале. — В пыточной и я не буду повторять все эти эпитеты, там вполне уютно. — Похер. На двое с половиной суток. — На двое с половиной суток. — А теперь давай всё вместе, — раздраженно процедил староста. Джон сонно вздохнул, закатив глаза. Уперлись же этому черноголовому барану игры в слова. — Я запер девятилетнего ребенка в пыт…черт, — заново осознав ситуацию, немец быстро поднялся с кресла и схватив пиджак, направился вон из кабинета, — Я предупреждал, что не умею общаться с детьми! Сбежать ему все-таки не удалось. Сзади послышались столь же быстрые шаги старосты. Очень недовольного старосты, который все-таки любил детей при всем своем ублюдском характере. — Ну наконец-то дошло, доброе утро, милый, — съехидничал он, — Как ты вообще додумался такое устроить? — Я сказал ей там прибрать, запер, чтобы не убежала, думал, раньше от дел освобожусь, а потом как-то забыл. — Прибрать? — Да. — Прибрать, Майер? Ты ей там что, кровь, инструменты и мертвое тело оставил? — Ну да, — распахнув дверь в подвал, немец пару раз свернул налево, спокойно, но быстро виляя по коридорам. Подземные катакомбы, они такие. Темные, затхлые и почти родные. Какое счастье, что у руководства не хватает сил, времени и желания все это дело нормально перекрыть. — Тебе что, голову снести? Ей девять с половиной! Де-вять! А ты её почти на три дня оставил в залитом кровью помещении с трупом! — Если исключить из данного предложения пару слов, то в целом, всё шло по плану. На самый крайний случай, я всегда могу почистить ей память и будет твоя деревенская зайка потом спать спокойно, — проворчал Майер, отпирая дверь в свою личную пыточную. Он ожидал увидеть всё. Зареванного и напуганного до смерти ребенка, бессознательное от голода тело на пороге, ещё что-нибудь в этом роде. Он не увидел. На всякий случай, Майер даже протер глаза и включил свет, чтобы уж точно прийти в сознание. Он стоял на пороге абсолютно чистой комнаты. Ладно еще столы, мебель и инструменты вымыть, но эта чертовка умудрилась отдраить бетонные, черт их возьми, полы и стены. Нет, Майер ей сказал всё вылизать до кристальной чистоты, но заливая кровью пористый бетон, он как-то рассчитывал на то, что она с этим заданием не справится. Да что уж там, он рассчитывал, что она сейчас, сломя голову, тут же выбежит из подвала и больше никогда даже близко сюда не подойдет, узрев кровь, кишки и… Майер поднял взгляд на труп. Точнее, туда, где труп прошлый раз был и где его сейчас совершенно точно не наблюдалось. Косой деревянный крест был начисто вымыт. Додумавшись, наконец, опустить взгляд, немец заторможенно глянул на черный плотный и чем-то набитый пакет, который, мать его, был гораздо меньше, чем человеческое тело. По крайней мере, целое. — Нежное существо, да? — над ухом раздалось ехидное хихиканье, которое вскоре переросло в дикий и весьма несдержанный хохот, — Ты бы сейчас себя видел. Разве что значок загрузки на лбу не мигал. — Пошел в ад, — не отводя взгляда от пакета, пробормотал Майер. Из хорошего: девчонка не просто кремень, а прямо огонь. Из плохого: он, вообще-то, не разрешал разбирать труп на запчасти. Еще из хорошего: он все-таки оставит её у себя. Из хорошего и из плохого одновременно: она совершенно точно больная на голову. Возможно, сильнее, чем он. Встретились два маньяческих одиночества. — Твоё слово для меня закон, — выдавил староста сквозь смех и направился к выходу. Майер же, закрыв дверь, подошел ближе к длинной кушетке, которая находилась в самом углу, в тени. Она была уже привычной для немца, но очень жесткой для нормального человека. И несмотря на то, что рядом стояло вполне нормальное кожаное кресло с мягким сиденьем и спинкой, девчонка почему-то решила заснуть именно на кушетке. Склонив голову набок, Джон с любопытством уставился на рыжее длинноволосое существо. Маленького роста, большие серые глазки, чистые брючки, блузка, ангел во плоти просто, только, блядь, труп разрезала на части. Почти десять лет человеку. Нет, как бы он тоже этим занимался, но он — больной психопат, ему как бы можно. — Мелочь, подъем, — скомандовал немец, отойдя от своих размышлений. На всякий случай, он даже потряс девчонку за плечо. Та поежилась, недовольно скривилась, будто лежала на мягчайшей кровати с балдахином и десятью подушками. — О, ты вернулся. Рада видеть, — сонно моргнула она, потянувшись. — То, что ты сделала… — Майер хотел сказать «полный, блядь, пиздец», хотя обычно так не выражался, но решил пока нецензурную лексику не употреблять. Она же вроде как, ребенок, при детях материться плохо. — М? Где-то недомыла? Вроде же нигде крови не осталось. Я этот бетон задралась мыть, почти всё, что было в шкафу израсходовала, — невинно спросила Моргана, большими глазами уставившись на Джона. Тот решил подвести разговор ближе к делу. Не могла же она совсем не испугаться. — Я не разрешал разбирать тело на части, — строго отрезал он, сверху вниз глядя на ребенка. Немец ожидал, что она начнет хотя бы рассказывать, как ей было тут жутко, одиноко и страшно смотреть на труп и готовился уже стирать ребенку память, заодно внушив, что к Майеру и близко подходить не стоит. — А, это. Прости, он просто разлагаться начал, да и крест надо было отмыть. Я бы целиком упаковала, но в шкафу больших мешков не было, вот, пришлось выкручиваться. — Слушай, ребенок, тебя вообще не смущает тот факт, что я тебя с трупом оставил, нет? — всплеснул руками Джон, стараясь не выдать степень своего охреневания, — Это мертвое изувеченное тело, я ему глаза выколол, половину органов достал, зубы повыдергивал. — Ну и что? — зевнула девчонка, спрыгнув с кушетки и размявшись, — Мои предки сжигали преступников в качестве жертвоприношений. Костер разводить тут я не решилась, так что…а кто это был, кстати? — Да действительно, надо было обязательно разделывать человека, — пробормотал немец, сев в кресло, — Это был один паренек, который очень сильно задолжал и попытался обмануть. И ты б хоть помягче место для сна выбирала. — Так это же твоё кресло. Засну там, а ты мне еще потом за это подзатыльников дашь, — пояснила девочка, и скривилась, — Слушай, можно я пойду поем и тогда уже на тренировку? Почти четыре дня ничего во рту не было, кроме кофе. Я быстренько сбегаю и сюда. — Одной ногой здесь, другой… — В могиле, я поняла. Услышав хлопок двери, Майер устало откинулся на спинку кресла, тяжело вздохнув. Маленькая ходячая заноза. Вот точно, заноза. И это даже забавно. Может, в следующий раз ей уже можно и заточку ножей поручить.» С тех пор она бывала в подвале всё чаще, проводя там время утром и вечером, когда не была занята учебой или придурковатыми розыгрышами. Джон иногда думал, что ей там медом намазано. Что она могла найти в сырых, пустых и темных помещениях, он категорически не понимал. Но малышка, выполнив все задания, брала в библиотеке книги и упорно перлась к нему в пыточную, устраивалась там на кушетке и молча читала в то время, как он либо работал, либо тоже что-то учил. Потом такое времяпрепровождение ему наскучило и он потихоньку стал обсуждать с ней прочитанное, заодно просвещая в самых разных сферах — философии, истории, биологии и прочем, до чего он дотянулся. Девчонке это, кажется, нравилось. Майер, по крайней мере, никогда еще не видел, чтобы его слушали настолько внимательно и увлеченно. Иногда она задавала вопросы, как умные, так и не очень. И ему нравилось на них отвечать. В какой-то степени это гладило самооценку — он в её глазах, кажется, был умнее и образованнее преподавателей. Это льстило так, как не льстили похвалы учителей и ворох комплиментов от старосты. В какой-то момент он решил попробовать с ней поиграть в Демиурга. Раз уж ему на добровольных началах достался кусок глины, почему бы не вылепить из нее красивую статую? Тем более, девчонка, кажется, не просто развлекалась в свободное время, а действительно хотела стать лучше, хоть еще в силу относительно детского характера вела себя периодически хуже, чем безголовая перепелка. Но его советы всегда слушала и Джону стало интересно, насколько далеко это может зайти. Насколько она сможет измениться и в какую сторону. И он начал заниматься с ней уже с некоторым азартом и интересом.***
«/Flashback/ — Это не три миллиметра, — бросил Джон, мельком взглянув на нарезанный огурец. Даже в сумраках кухни общежития было видно, что каждый кружочек можно было нарезать на десять таких же, но тоньше. — Ты себе установил новое программное обеспечение с линейкой в глазных яблоках? — поинтересовалась Моргана, кое-как придерживая один из кружочков и пытаясь разрезать его еще раз. Нож для детских рук был явно велик, но по мнению Джона, не настолько, чтобы так криво резать овощи. Ей десять, пора бы уже и к жизни приспосабливаться. — Проверить хочешь? — прищурился он, из заднего кармана действительно достав небольшую линейку. На время измерения огурца девушка, судя по всему, перестала дышать, — Пять миллиметров. Заново. И еще с тебя болгарский перец. Кубиками. Сторона каждого — полсантиметра. — Кому это принципиально? — нервно дернулась девчонка, — И вообще, чем это в жизни помогает? Я хотела научиться драться, а не вот это вот! — Это принципиально мне. Помогает это тем, что развивает глазомер, моторику, скорость и точность движений. Если ты собираешься резать и бить людей, будь добра, делать это грамотно, иначе получишь несколько тюремных сроков за нечаянные убийства в присутствии свидетелей. Так что не болтай, а режь, у тебя три минуты, пока соус не вскипит. — И почему я тебя еще не убила…свидетелей как раз нет… — Самому интересно, — в тон ей ответил Майер, разделывая курицу уже отточенными движениями. В столовой он не ел принципиально, прекрасно зная, что там рядом с кастрюлями мыши тараканами обедают. Приходилось готовить самому, ну и заодно эту изнеженную принцессу учить, пока она тренируется собственные руки нормально использовать. А то как кусать людей, так первая, а вменяемый ужин приготовить и овощи одинаково порезать — это уже извольте, у нее лапки. Но кажется, она и правда старалась, сосредоточенно пыхтя над ненавистными продуктами. Кубики, правда, получились чуть больше, чем полсантиметра. Но ужин всё равно был вкусным. » В какой-то момент рыжий ребенок все-таки исчез, оставив, наконец, Майера наедине со своей нелегальной работой, садистскими увлечениями и компанией трупов. Узнав, что её «сожгли», он лишь фыркнул от недовольства. Все-таки птичка оказалась туповата, раз сумела повестись на шантаж и вообще влипнуть в такую ситуацию. Сама виновата. Именно поэтому он никоим образом ею не интересовался, да и она услужливо пропала из школы. Первое время Джону казалось, что над ним смилостивились боги, дав поработать спокойно. А вот потом по нервам начало скрестись отвратное, смутное и непонятное чувство того, что чего-то не хватает и вообще, что-то не так. Никто не мозолил глаза, не засыпал его умными вопросами, не сидел рядышком, читая книгу, и не острил в ответ на его команды. Никто больше не смотрел на Майера восторженными щенячьими глазами и ему, признаться, не с кем было поделиться своими накопленными знаниями. Да и в серой гамме подвала очевидно стало не хватать рыжего пятна. Майер чувствовал себя словно ребенок, у которого отобрали игрушку, на которую он раньше не очень-то и обращал внимание, но вот её пропажа стала очень даже ощутимой. Вдобавок, ему стало просто скучно. Весь его день снова свелся к работе и чтению книг. Жизнь верхних этажей уже перестала быть такой интересной — все как-то шло своим чередом, мелкие драки, разбирательства, подлости. Ничего любопытного. И это бесило настолько, что Джон был готов на стенку лезть. Староста было советовал ему еще какого-нибудь ребенка завести, но получил в ответ лишь скептический взгляд. Как будто бы это так легко — просто взять и найти какого-нибудь детеныша, который не постесняется труп худо-бедно ножом располосовать. Майер, конечно, любопытства ради пробежался взглядом и своей телепатией по некоторым детским мозгам, но ничего особенно интересного не увидел. Те, кто стремились к знаниям, были теми еще зажатыми ботаниками, а те, кто регулярно ошивался в драках, не имели ни грамма мозгов. Так что немец предпочел остаться один. Как, в общем-то, и делал всю жизнь. Спустя, правда, целый год, летом, его планы на одиночество снова нарушили. Точнее, он их сам себе нарушил, когда услышал, что возле школы часто видят большую хищную птицу. Хоть рядом и был лес, таких, по словам отличников, сроду в этих местах не водилось. На заднем дворе, как минимум, раз в несколько дней, собиралась и малышня, и ребята постарше, только чтобы поглазеть на чудо-чудное, диво-дивное, которое если прилетало, всегда сидело на одном и том же дереве — большой и раскидистой черемухе и никого к себе не подпускало, сидя на ветке так величественно, словно на троне. При этом, когда птицу как-то раз попытались сбить с ветки камнями, она оставила на лицах и руках обидчиков такие царапины, что даже Майер пришел в легкое восхищение от столь ювелирной работы. И разумеется, не сумел удержаться от того, чтобы тоже выбраться из подвала, посмотреть на такую диковинку.***
«/Flashback/ Джон чуть прищурился, когда в лицо ему ударил ледяной ветер. Премерзкая погода для начала осени. Вдобавок, дождь, вдобавок — град. И при всем при этом, под кроной дерева, чуть ли не прижимаясь к стволу, действительно сидела птица, которую еще утром снова обсуждала ребятня. Мелким хотелось полапать, да потрогать, хулиганам — перья выщипать, ботаники же задавались вопросом, откуда вообще в их краях кречет, где её родичи, и почему она прилетает именно сюда, хотя тут явно нечем питаться. Майера скорее интересовало именно последнее. На всякий случай, он даже сунулся к ней в разум, но ничего особенного не нашел — обычный птичий мозг, насколько он мог об этом судить. Однако, его все же что-то смущало. Не мигая, он смотрел на кречета, кречет же в ответ уставилась на него. Глаза Джону показались до дурацкого знакомыми, но из-за погоды выяснять подробности было сложно. Да и птица вон, вся промокла и выглядела, скорее, жалко, чем величественно. Вздохнув, Майер чисто наугад, но осторожно протянул к дереву руку, морально готовясь пригнуться, чтобы не остаться без лица. Птица непонимающе наклонила голову, но не тронулась с места, снова вскоре приняв горделивый вид. — Хочешь в тепло — рекомендую убавить гонор. Дождь кончится не скоро, до гнезда не долетишь, будешь сидеть здесь до второго пришествия, — отрезал Джон, ничуть не смутившись тому, что он разговаривает с животным, как с человеком. Смутило его больше то, что это подействовало — птица, потоптавшись на месте, неловко спланировала ему на руку, уцепившись когтями за предплечье. Немец мысленно поблагодарил свой кожаный плащ — когти у кречета и впрямь были внушительными. Убедившись, что его не собираются клевать, Джон пересадил пташку на плечо и направился на этот раз не в подвал, а по запасной лестнице наверх, на чердак, где был вполне себе рабочий камин. Пусть пернатое обсохнет для начала.» Птица оказалась до одури умной. Английский она, кажется, понимала как родной и Майеру даже не приходилось её дрессировать. Достаточно было сказать и показать, чего он от нее хочет. После их знакомства, она уже спокойно садилась к нему на руку или залетала на чердак, аккуратно умещаясь на плече или колене, когда Джон читал. Он, в свою очередь, иногда с ней разговаривал, обсуждая вслух книги и спокойно жалуясь и на людей-идиотов, и на скуку смертную, и на старосту, и вообще, на всё на свете. Все-таки она ведь животное. С ней можно было себе позволить то, чего Майер бы себе никогда не позволил в общении с людьми. А кречет…она понимающе клекотала и осторожно, даже ласково покусывала парня за ухо или за пальцы, словно выражая всё своё сочувствие. Первое время он смотрел на это удивленными глазами, но потом как-то привык и даже стал гладить пташку в ответ по клюву и голове. Подкармливал он её сырым мясом, которое она охотно ела. Впрочем, охотничий инстинкт это не отменяло и каждый раз, когда на заднем дворе раздавались истошные человеческие вопли тех, кто устраивал драки, немец удовлетворенно улыбался. Птица обычно после такого прилетала к нему и жутко гордо смотрела, ластясь под руку. А Майер охотно гладил её и предупреждал, что нужно быть осторожнее. Кречет кивала и перебиралась к нему на колени под пиджак, словно в свое гнездо. И сидела так до самого вечера, пока не улетала в раскрытое окно, но через пару дней обязательно прилетала снова. Продлилось это, правда, не так долго, как немцу бы хотелось. Отвратительное настроение у него бывало хоть и редко, но бывало. И в такие моменты, последнее, чего ему хотелось — это чьего-либо присутствия рядом, потому что в руках себя немец в такие моменты в принципе не держал. Именно поэтому, когда в полуразгромленное «гнездо» опять прителела пташка и оценив ситуацию, попыталась сесть сначала рядышком, на стол, а затем и по привычке, на плечо, Майер её просто на эмоциях сбил рукой с себя, огрызнувшись на «тупую птицу с тупой привязанностью». Кречет такого обращения с собой явно не ожидала и почти свалившись на пол, снова вспорхнула на стол, непонимающе заглядывая в глаза Джону. Он же отвернулся и сказал, чтобы птица отвалила от него и не бесила, «пока на ужин не съел». Как и ожидалось, птица всё вполне поняла. Она снова на короткое время села к нему на плечо, ласково куснула за ухо, и…больше не прилетала. Первое время Джон было раздражался. Много уж эта пернатая о себе возомнила. А потом он опять был готов умереть со скуки, жалея о том, что он спихнул с плеча единственное, кажется, существо, с которым ему было действительно комфортно. А еще через год вернулась Моргана. Она выросла. Вытянулась, превратившись в нескладного, тощего подростка с выделяющимися скулами, острыми чертами лица и длинными, как когти, пальцами. Всё теми же остались только злобные и холодные глаза, недовольные, затравленные. И теперь уже почему-то наглухо черные. И разумеется, после уроков она, как привороженная, потащилась в подвал, к нему, чем Майер был крайне польщен. Ему откровенно нравилось то, что за три года она не утратила своей сути и опять была готова таскаться за ним и помогать. Однако, отношения их перетерпели некоторые изменения. За ней теперь слишком чутко приглядывала Хлоя, и чтобы не создавать лишних вопросов, Джону волей-неволей пришлось втереться в относительное доверие к этой компашке. На людях он был само очарование. Легкий, капельку игривый, со своей чертовщинкой, эдакий «плохой мальчик» — и вот уже Левернс пустила его даже жить к себе, никак не мешая общаться с Морганой. А вот с ней уже Майер был другим.***
«/Flashback/ — Слушай, а тебе не кажется, что это как-то смахивает на угнетение прав женщин? Не феминистично как-то, ну, ноги на девушек класть, — донесся полузадушенный хрип откуда-то снизу. Майер поправил очки, убрал от глаз книгу и уставился на девушку, временно исполнявшую роль пуфика для ног. Свечи, над которыми она отжималась, почти уже догорели, а сама птица обливалась седьмым потом. — Чего? Работай. Солнце еще высоко. — На дворе полночь. — Видишь лампу? — Джон указал на висевший на единственном проводе источник света, — Пока еще раз двадцать не отожмешься, это — солнце. А всё оставшееся время, солнце — я. — Ну да, похож. Смотреть на тебя невозможно… — Это потому, что я светило. — Лет десять назад ты светило, а сейчас ты только девушек угнетаешь, — хмыкнула Моргана, опускаясь над свечами максимально низко, и получив каблуком ботинка по позвонкам, хмыкнула, — Абьюзер. — Отжимайся более плавно, иначе я кофе на тебя пролью, — заметил Джон, решив не добивать её ногами за обзывательства. Хотя мысленно он уже записал в программу тренировок два лишних круга вокруг школы и, может, очередной спарринг. Ибо нечего его методы воспитания критиковать.» С ней он продолжал быть все тем же требовательным, скупым на какую-либо заботу и ехидным человеком, при этом не упуская случая напомнить Моргане о разнице между ними. Он — ведущий, она — ведомая. Он командует, она — слушается. Он старше, она — младше. Он влегкую позволял себе временами трепать её за шкирку, тягать за волосы и раздавать подзатыльники. Впрочем, делать это приходилось нечасто, так как пусть даже к этому прилагалась копна подколок, но она всегда делала то, что от нее требовалось. Разумеется, с некоторыми…странностями. В ней явно что-то изменилось. Словно из самого нутра подростка веяло чем-то холодным, черным и прожорливым. Она всё больше времени проводила на заднем дворе, ввязываясь в драки и не уходила, пока не пускала кому-нибудь, в том числе, себе, кровь. А потом шла на тренировки, получала еще больше и окончательно помятая, но со страшным азартом в глазах шла на учебу. Вдобавок, в школе тоже стало не все гладко — люди умирали, как мухи, по совершенно разным причинам, либо же просто ехали с катушек. Большинство учеников ходили дерганные и нервные, а вот девчонка, наоборот, бодрая да довольная. Насколько она, конечно, в принципе бывала довольной. Майер как-то подумывал залезть к ней в голову, но вечно это дело откладывал. Даже увидев, как Лантре, не шибко напрягаясь, тащила человеческое тело, он списал все на результаты физической подготовки. И только спустя полтора месяца, спустившись как-то в подвал, Джон застал её за поеданием сырого мяса. Прямо с кровью, прямо со стола, прямо оторванное от рядом лежащего тела. На удивление, он не бесился. Только спросил, не учили ли ее пользоваться приборами или хотя бы мыть руки перед едой. И даже когда девушка, растерянно моргая, вытерла кровь со рта рукавом кофты, Майер не треснул её за неаккуратность. Потому что все его мысли занимало совершенно другое. Она не человек. Прекрасное открытие, от которого Джон был готов улыбаться и радоваться, как ребенок, которому выдали интересную игрушку. Только в этот момент он понял, какое сокровище он к себе пригреб. Она могла быть невероятно полезна и в добыче информации, и в ментальных пытках, и…в убийствах, да. Которыми, видимо, она уже и без него баловалась. Глупый маленький ребенок. Напорется же так когда-нибудь на подозрения. И Майер, подумав пару часов, решил совершить несовершаемое — и способности девочки приручить. Делал он это, разумеется, аккуратно. Чтобы не раскрывать тонкости своей телепатии, немец скармливал ей тех, кто был ему не нужен, а между делом, пока наблюдал за зрелищем — как бы мельком и рассуждая вслух, подсказывал, как можно применять способности. Она, к счастью, слушала и их симбиоз вполне можно было назвать продуктивным, если не считать проблем в виде её почти-исключения и прочих мелочей, которые пришлось разгребать и из-за необходимости, и из-за некоторой скуки. В конце-концов, хоть что-то интересное, да и лишаться своей игрушки ему не хотелось. Слишком привык. В какой-то момент Джон заметил, что привык он не только к девочке, но и к её быту. С тех пор, как он начал ошиваться не в школьном общежитии, а в доме Хлои, его безэмоциональность мало-помалу стала разваливаться. Во-первых, потому что перед Левернс и прочими приходилось изображать из себя образец обаяния, любви, веселья и дружелюбия практически двадцать четыре часа в сутки. Во-вторых — понемногу, но суета вокруг перестала надоедать, белобрысая рокерша уже не раздражала своей эмоциональностью, да и их разговоры и отношения иногда даже забавляли. К тому же, в доме было куда удобнее и тише, чем в общежитии и в какой-то момент Майеру здесь стало почти так же интересно и комфортно, как и в подвале. Особенно, когда пришлось все-таки после бала рассказать Моргане о том, что он телепат, и теперь их общение никакими временными рамками не ограничивалось, поскольку Джон мог соваться ей в голову хоть в три часа ночи, сидя в другом конце дома. Проблема конспирации тоже исчезла. Джон мог спокойно телепатически разговаривать с Морганой на те темы и в тех формулировках, в которых нужно было, совершенно не парясь по поводу того, что их услышат. Ну, и их тренировки тоже приобрели немного другой характер. Стали более…веселыми.***
«/Flashback/ — Ауч! — Каждую лишнюю минуту я буду тебя слегка бить до тех пор, пока не выпутаешься из наручников. — Ты сидишь в трех метрах от меня! — возмутилась Моргана, прикованная к батарее за руки и за ноги. Майер кивнул и опять послал ей ментальный удар под коленку. — Это психосоматика. Я внушаю твоему мозгу, что его бьют. А мозг — очень доверчивый орган, если ты не будешь тренировать его. Пытайся выкинуть меня из своей головы, — флегматично объяснил он, перелистывая страницу очередного учебника по анатомии. В голове медленно, но верно зрела голубая мечта о наборе посуды из человеческих костей. Очень оригинально, конечно, хотя и не очень удобно. Легкое сопротивление Джон вполне чувствовал, что не мешало ему следующие десять минут выдавать девчонке дистанционные тычки и подзатыльники. Со стороны батареи слышалось легкое копошение и возня, как будто от клетки с крысами. На самом деле, Майер не ждал того, что она будет пытаться вскрывать замки иголками — он пытался мотивировать её силу, которая периодически очень даже успешно, хоть и хаотично корежила предметы в реальном мире. Но видимо, кому-то было лень. Чуть глубже проникнув в её разум, немец хотел было добавить мотивации парой угроз, но ему в голову почему-то полился поток до ужаса неприличных картинок. А потом он услышал чужие мысли. «А мне идут наручники. Надо потом себе такие купить. Руки и ноги разом — это нечестно. Хотя выглядит секси. Видела как-то фильм, который начинался точно так же…» Меткости Джона мог бы позавидовать любой. Не каждый может так швырнуть книгу вслепую. Оружие достигло цели и вскоре на лбу у размечтавшейся девушки отпечаталась обложка «Сильмариллиона». Майер подумал еще немного и чтобы наверняка выбить из дурьей башки ненужные мысли, вдогонку послал «Войну миров», не отвлекаясь от своего учебника. В районе батареи послышался стук, потом глухой удар, потом — приглушенный вой. — Ну Уэллсом то за что?! — держась за лоб, вымученно простонала она. — Продолжишь думать об оргиях — Жюля Верна возьму, — невозмутимо ответил немец. — Сотрясение же будет…— уныло вздохнула Моргана. — Думаешь, у тебя есть, чему сотрясаться? — хмыкнул Джон, мысленно отмахиваясь от пошлых образов, вспыхивавших у девчонки в голове, — Не выросло еще ничего, чтобы о таком думать. — Сам же говорил читать классику. Я и читала. Классику эротической литературы, — хохотнула Лантре. Майер закатил глаза и разом выдал ей накопившиеся за пять минут подзатыльники. В ответ в его голове появилась очередная обнаженка. Судя по всему, теперь это было намеренно. Джон решил не доводить до греха и убийств, и постарался вспомнить про игры гормонов в подростковом возрасте, а заодно и отвлечься от кадров из разряда «пятьдесят оттенков чего-то там». Кадры почему-то из головы не пропадали, отчего Майер вздохнул и со всей серьезностью уставился в учебник, периодически отпивая кофе из фарфоровой чашки и ментально вставив заглушки себе в уши. Сбоку послышался лязг одних наручников, потом вторых. И еще разок ударив девчонку в колено, Майер опять случайно потерял концентрацию на тексте про тазобедренные суставы. В голове тут же возник голос. «Интересно, чисто технически, от психосоматических ударов по заднице можно получить оргазм?». Джон изо всех сил постарался сделать так, чтобы кофе не пошел носом. Мысль продолжилась. Причем с крайне ехидной интонацией. «А если встретятся два телепата — это ж целый ментальный секс можно устроить. Ощущения, наверное, послабее, хотя, может и такие же. То есть, технически, силой воли можно выебать человека, и…» Нет, собрание произведений Жюля Верна, прилетевшее в голову, её не убило. Но асексуальность привило на целых три месяца.» Личного пространства между ними становилось все меньше и меньше. Да и какое, к чертовой матери, личное пространство, если они большую часть времени проводили либо рядом, либо друг у друга в головах, вытаскивая наружу разнообразные воспоминания. Симбиоз их сил был шикарным — Майер слышит, Моргана — видит. Работать было одно удовольствие, если не брать в расчет того, что по мнению самого Джона, пользовалась Лантре своими силами крайне банально. Он смог бы лучше и креативнее, но увы. Что было, то было. Тем более, девочка, за весьма короткое время поднаторев в ментальных пытках, с удовольствием полезла в головы людям, изучая их, как мышей в клетке, но на этот раз уже более осознанно и методично. Да и у самого Джона с особым усердием копалась в голове, пытаясь узнать всё больше и больше. В какой-то момент это опять начало бесить его внутреннюю интровертность, но при этом плохо сочеталось с какой-то…странной привязанностью. Не влюбленностью, а именно привязанностью. Лантре не становилась для Майера идеалом, и никаких розовых очков у него не появлялось. Просто в какой-то момент стало некомфортно без её присутствия где-нибудь под рукой. Иногда даже в буквальном смысле. Она же, почуяв свободу, всё больше вредничала и отбивалась от рук, всё больше занимаясь самодеятельностью. Что еще сильнее бесило. Майер, во-первых, привык всё контролировать, во-вторых, при всей своей скупой симпатии, птице не доверял и вполне допускал мысли о том, что она всё же воткнет ему нож в горло, если случай представится. Да и время уже подходящее — окончание учебы не за горами, а дальше что они будут делать? У Джона были свои дела и он искренне сомневался, что Лантре потащится за ним. Она другая. Более…социальная. Чувствительная, хоть и не признает. В целом, нормальное среднестатистическое животное в человеческом теле. Только вот одна проблема — животное далеко не домашнее. И в какой-то момент она вырастет. И подчиняться ей надоест. Ее потребности изменятся. И с этим придется что-то делать. А морочить себе этим голову Майер не хотел, невольно начав отдаляться и снова пытаться выстроить между ними определенные границы и субординацию ученицы и учителя. Он ворчал, придирался и вечно был всем показушно недоволен, нагружая её все больше и больше, пытаясь хоть так и удержать пока под своим контролем, и отбить у девушки охоту как-то подбираться к нему ближе, чем надо. Она упиралась, спорила, огрызалась, не понимая, почему он так резко сменил к ней отношение и какого поведения он от нее ждет. У них даже доходило до ссор. В последний раз Майер просто послал все к черту и уехал, а вернувшись, обнаружил только полумертвое избитое плетью тело в подвале. С ума от волнения он, конечно, не сходил, но от её кушетки в своей пыточной дольше, чем на десять минут не отрывался. Разве что в самый первый раз задержался на полчаса, пока вытряхивал информацию, имена, адреса и пароли из старосты. Староста, будучи мальчиком, конечно, золотым, но умом не обделенным, выдал все сразу, не дожидаясь применения чего-нибудь болезненного. И даже не соврал, за что потом Майер был ему крайне благодарен.***
«/Flashback/ — Это что? — Это стол. За ним сидят, — пояснил Джон, расставляя шахматные фигуры. «Стол» был весьма своеобразный и представлял собой человека, проткнутого в четырех местах железными брусьями. Между брусьями была натянута колючая сетка-рабица, на которой человек лежал животом. Голова его свисала вниз, руки и ноги были пристегнуты к железным «ножкам» стола. Шахматной доской являлась человеческая спина, с которой в определенном порядке были вырезаны квадратики кожи. Джон не поленился и даже скальпелем по бокам разметку букв и цифр сделал. Теперь же Моргана как-то странно на это смотрела, хотя в целом, Майер был готов к тому, что её начнет тошнить. — У тебя фетиш на превращение людей в предметы интерьера, да? — поинтересовалась девушка, подойдя ближе. — Должен же я хоть какое-то удовольствие получить после того, как мне истрепали нервы тем, что изувечили тебя. Не люблю, когда кто-то посягает на мои игрушки, — хмыкнул Джон, глядя на неё с некоторой даже заботой. Хоть она уже давно встала на ноги после травмы спины, Майер, признаться, хотел бы забыть кровавое месиво, которое он видел вместо ровной белой кожи. Его стараниями раны быстро затянулись, но всё равно Джон нервничал, когда Моргана брала слишком тяжелые вещи в руки или нагружала себя тренировками сверх тех, которые он ей давал. Сейчас она как раз вернулась со спортивной площадки и немец быстро прошелся ладонью по её спине, будто бы проверяя состояние шрамов. Лантре на это внимания не обратила, увлеченно рассматривая новую жертву, обходя её со всех сторон. — Живой? — девчонка ткнула в бок пленника и подняла полный радости и любопытства взгляд, как будто была ребенком, получившим подарок на Рождество. Майер, посмотрев в довольные черные глаза, в очередной раз убедился, что крыша у Лантре съехала вполне успешно и наверняка. — Конечно. За кого ты меня держишь. Правда, я ему внушил, что он не может двигаться, — немец отстегнул кляп бывшего палача девушки и притворно-ласково спросил у него, — Ну и что ты такое? — Шахматный столик…— послышался хриплый стон. — Умница. Молчи дальше, — улыбнулся Джон и сунул кляп обратно в рот парню, — Извиниться перед нами ты ещё успеешь. — Долго он протянет? — Лантре уже расставляла шахматные фигуры на чужой спине. На удивление, они держались, — И где второй? — Одну партию точно. А второй тебе на закуску, делай с ним, что хочешь. Е2 — Е4, — скомандовал Джон. Лантре села напротив, переставила фигуру и тут же послышался глухой вой. Майер слегка пнул свой живой стол в живот, и на слегка недоуменный взгляд девушки, пояснил, — Донышки фигур обвалял в соли. — М. Оригинально, — призналась она, и слегка равнодушно добавила, — Мы — больные на голову психопаты. — Есть немного, да, — согласился Джон, сделав ход конем. — Тебя в этом совсем ничего не смущает? — усмехнулась девушка, и сама уже заткнула воющую жертву, отключив ей, видимо, голосовые связки. — Меня смущает только то, что я нападаю на твоего слона, а ты это игнорируешь, пытаясь ползти своей пешкой в сторону ладьи, — хмыкнул Майер, щелкнув девчонку по лбу. Та поморщилась, но улыбка с её лица не пропала. — Ты просто прелесть. — Я знаю. Поэтому цени меня, как Голлум кольцо. — И потом я умру, обнимая тебя… — Не исключено. » После очередной ссоры, вконец убившей в Майере надежду на то, что птичье создание изменит свое к нему отношение, Джон просто смирился со своей участью, заодно осознав, что пока он там что-то себе думал, планировал и размышлял, её потребности уже изменились. Она уже выросла. Но совершенно не в ту сторону, в какую думал немец. Кречет не собиралась ни бросать его, ни предавать, ни просто отдаляться. Она просто была к нему привязана обыкновенной, тупой преданностью и доверяла ему даже без всякого контроля. В её детстве между ними и то больше расчетливости с её стороны было, но теперь…она хотела ответного доверия, всерьез обидевшись на его эмоциональные качели, восприятие которых у животных отключено. Майер подумал, пошвырялся предметами в стену после её очередных ворчаний и успешного побега на крышу, и решил все же попробовать угомонить свою паранойю, желание знать все наперед и впервые в жизни кому-то довериться. Угомонился он правда, только после мысли о том, что если девчонка его предаст, он её сведет с ума и выпотрошит. Чай, не ребенок уже, справится с ней как-нибудь. Мысль, благо, как возникла, так больше и не пригодилась. Птица, ловко покопавшись у Джона в голове, еще и жалеть его начала. Слава богам только, что не показывала этого даже в мыслях, которые немец все же первые пару месяцев после их «душевного разговора» слушал чаще, чем книги читал. К его облегчению и удивлению, ни единой мысли о том, чтобы как-то использовать его доверие у девушки не возникло. Хотя возможностей было море. В какой-то степени Майер был недоволен тем, что она так и не стала безэмоциональной и расчетливой, но…был благодарен. И даже, хоть и с опозданием, но «подарил» ей виновников её травмы и практически смерти, заодно порадовав этим и себя. Кречет, впрочем, была вовсе не против такого совмещения приятного с полезным. За исключением, правда, того, что вскоре полезла на рожон второй раз, решив в одиночку поиграть в спасателя. Чисто в теории, день ничего плохого ну совершенно не предвещал. Майер закончил свои дела, послушал Моргану, вернувшуюся с уроков, выдал ей очередную кипу книг, раздал четкие, как ему казалось, указания «сидеть, читать, ждать». Пояснять, почему он последнюю неделю провожает ее из школы до дома и обратно, вовсе не хотелось, хоть причина была довольно проста — по городу и даже по школе ползали слишком уж нехорошие слухи и мысли. То похитили кого, то убили. А еще Лантре, видимо, очень уж кого-то интересовала. Последнее время у нее, у Хлои и даже у сестер внезапно появилось целое море претендентов на познакомиться, подружиться, проводить и вообще узнать, где живет, когда учится и где бывает. Стоит ли говорить, что немцу это не нравилось до степени желания сломать всем этим «друзьям» шеи. Радовало только, что девчонки всех отшивали. Не радовало скорее то, что мысли этих людей никак не приводились к единому знаменателю. Все было будто бы…естественно, несмотря на то, что Джон чисто интуитивно чувствовал, что здесь что-то не так. Но людей было много, и поводов подлизываться к старосте, чисто объективно, тоже. А на то, чтобы копаться глубоко в мозгах у всех, сил не хватит. Вот он и оставил в какой-то момент птицу одну на чердаке, решив поболтать с более приземленным, но таким же вездесущим за счет связей старостой. Тот, хоть и немного, но смог рассказать, намекнув на то, что убийства людей падающими люстрами сходят с рук не всем. Болтали они долго, вежливо и немец даже был в хорошем настроении, когда поднимался на чердак. Ключевое слово — «был». Стоило ему узреть пустую комнату, хорошее настроение исчезло под плинтус, а когда Майер еще и дома никого не застал, кроме недовольного Хлоиного братца — вообще провалилось в ад. А потом, с появлением серебристого придурка все стало еще хуже, чем было и у Джона не осталось ни сил, ни нервов на то, чтобы волноваться. Ртуть он отвлек от самоубийственной и бесполезной самостоятельности небольшой, по его меркам, перепалкой. Впрочем, пока язык молол разнообразные оскорбления и ехидства, мозг лихорадочно пытался что-то придумать. Сам Джон в какой-то момент опустился настолько низко, что где-то в перерывах между желанием придушить Ртуть, даже начал искренне надеяться и даже слегка молиться на то, чтобы ситуация хоть как-нибудь, но разрешилась. Морально он, конечно, готовился к худшему и заранее продумывал, что сделает с теми, кто забрал его птицу. Но заодно понимал, что никакое сдирание кожи и проведение лоботомии ее, очевидно, не воскресит, а вот уж чего-чего, а хоронить её точно не хотелось, даже несмотря на всю кипу имеющихся у девчонки недостатков. Относительно он успокоился только тогда, когда они по милости пусть и придурковатого, но полезного серебристого шустрого, оказались в подвале большого дома. Тогда уже, пока чуть не замерзшая насмерть Лантре валялась на полу и пыталась прийти в себя, к Майеру вернулось спокойствие, недовольство на ее непослушание, рациональность, скептицизм и атеизм. Из нового было облегчение и легкое чувство вины за то, что больно долго он вытряхивал сведения из старосты. Из относительно нового — головная боль, мучившая немца с самого прихода домой, превратилась в адскую мигрень. Благо, просить о чем-то птицу не пришлось — она сама полезла снимать боль, стоило Майеру пересадить её к себе на колени. Не только ради того, чтобы согреть, но и чтобы точно успокоиться, убедившись, что она живая и в относительном порядке. Тем более, это было в какой-то степени даже забавно. Она была такая маленькая, потерянная и удивленная внезапной заботой, что Джон невольно, хоть и мысленно, улыбнулся. И даже обнял её в ответ, когда она внезапно тоже решила понежничать. Это чувствовалось…непривычно. Но дискомфорта точно не доставляло, скорее, наоборот. Когда уже все разрешилось, кречет даже не побоялась это повторить.***
«/Flashback/ — А пить одному — это прямой путь к алкоголизму, — раздался над самым ухом ехидный комментарий. Прежде чем Майер успел возмутиться на манеру подкрадываться, Лантре обняла его. На этот раз — со спины. Тяжело вздохнув, немец опустил взгляд на маленькие ладошки, сложившиеся где-то в районе его солнечного сплетения. Особенно странно было чувствовать теплую щеку на своем плече. — Я думал, люди обычно просят поделиться немного по-другому. Зачем ты сбежала от своего ненаглядного, к слову? — вскинув бровь, Джон отпил еще немного виски из бокала. Чего он точно не ожидал, так это того, что Моргана в три часа ночи каким-то образом найдет его сидящим на крыше и размышляющим о бренности бытия. — Не спится. Много всего произошло. И Хлоя…— бокал из рук довольно быстро исчез, а бормотание сзади на мгновение прекратилось, — Она уезжает. — Да, я слышал трехэтажный мат по этому поводу. Вы друг о друге слишком печетесь. — Ты завидуешь? — Нет. Птица промолчала. В голове Майера четко пронеслись её мысли о том, что он врет. — Джон. — М? — Ты когда-нибудь хотел, чтобы у тебя была семья? — и опередив язвительные комментарии, Лантре добавила, — Не та биологическая, что у тебя. Теперь уже настал черед Джона замолкнуть и медлить с ответом, пытаясь переварить вопрос. Хотел ли он когда-нибудь семью? Чтобы о нем вот так же кто-нибудь заботился, защищал, чтобы доверял? Как у Морганы и Хлои? Подкалывать друг друга, есть из одной тарелки и быть всегда рядом? Разумеется, он такого когда-то хотел. Когда был еще совсем ребенком. Но даже тогда он четко для себя понимал, что все это лишь мечты и тратить на них время и нервы — себе дороже. А с тех пор, как он окончательно ушел от своих родственников, Майер и вовсе не задумывался о таких вещах, считая их не настолько интересными. — Хочешь, я буду твоей семьей? — внезапно прервала громкий для обоих поток мыслей кречет. Джон, хоть и нехарактерно для себя, уставился на девчонку совершенно удивленными глазами. — Ты научилась ДНК перекраивать, или как? — Или как. Не говори, что не слышал про клятвы на крови. Хлоя мне названая сестра, вот, тебе тоже предлагаю. — Как я польщен, сейчас расплачусь, — не найдя ничего лучше, Майер решил снова съехидничать, параллельно пытаясь уравновесить мнение головы и желание сердца, которое что-то последнее время слишком много всего хотело. Сзади послышалось фырканье, возня и вскоре кречет уселась уже перед немцем, причем еще и подлезла настолько близко, что Джон кожей чувствовал её дыхание. — Хочешь или нет? — сжала она губы. Майер сощурился. Уточнять, почему нельзя обойтись без надрезания рук и прочей ереси было бессмысленно — она язычница и для нее подобные вопросы звучат приблизительно как «зачем нужен штамп в паспорте». По сути, она, как много лет назад, предлагала ему новую сделку — но на этот раз более серьезную. Со своей ответственностью, кругом прав и обязанностей. С одной стороны, на кой черт ему это надо, с другой…кто, если не она. Кречет знает его лучше всех. Он знает её лучше всех. Они вместе уже черт знает, сколько времени провели, съели пуд соли и запили кислотой. И немец солжет, если скажет, что он к Моргане привязался не сильнее, чем к ручной птице. — Руку мне сама обрабатывать будешь, — предупредил он, закинул мелкое тело себе на плечо и направился к выходу с крыши. — Разумеется, б р а т е ц, — добродушно сьехидничало мелкое тело, куснув немца за лопатку. Тот лишь вздохнул и хлопнул люком.»***
— Ну вот, вроде все, — буркнула Левернс, хлопнув багажником машины, — Майер, поди сюда, прощаться будем. — А без этого никак? — попытался было возразить немец, вернувшись из воспоминаний в реальность, но Хлое на его возражения было фиолетово и она коротко, но крепко его стиснула в объятиях, взлохматив еще и волосы на голове. Джон тихо фыркнул, потрепав ее в ответ, а девушка пошла прощаться дальше. С Питером они еще днем успели обняться, на очереди оставалась Моргана, которая, как несчастный суслик, жалась спиной к забору, растерянно наблюдая за сборами. Они с белобрысой перекинулись парой слов, и тоже обнялись, на этот раз, правда, куда более долго. На голове у Лантре так же осталось заботливо встрепанное гнездо, и только после этого Хлоя крайне неохотно и с недовольным видом села в машину, спустя какое-то время скрывшуюся за поворотом. Наступившую тишину можно было ножом резать, а у Майера, заранее приготовившего мотоцикл, отчего-то встал в горле ком. Вчера, после того, как кречет на расстроенную голову предложила ему стать ей братом, а он, на слегка выпившую и разволновавшуюся голову, согласился, они остаток ночи провели в городе. На этот раз она держалась маленькой раненой лапкой не за рукав кожаного пальто, а за порезанную руку Майера, пока они гуляли по опустевшим улицам и просто болтали обо всем на свете, но больше всего — о чем-то личном, раскрывая друг другу последние спрятанные секреты. Джон уже словами делился некоторыми подробностями и чувствами из своего детства, Моргана же рассказывала о немногочисленных своих приятных воспоминаниях, таких, как праздники в Уэльсе. Такое времяпрепровождение для немца было чем-то откровенно новым. Но довольно занятным. Была в этом какая-то своя атмосфера. Он не сопротивлялся, когда Лантре уже к утру потащила его в пустой, только начавший работать парк аттракционов. Несмотря на то, что изначально затея казалась ему довольно идиотской, выяснилось, что некоторые горки, раскачивающиеся громадные качели и вообще все, что связано с высотой и страхом — оказывается, забавно. В качестве своеобразной благодарности Джон потом угостил Моргану мороженым. Правда, чисто из вредности сказал, что вкус выберет сам и наугад выбрал лавандовый. Ему всегда нравился этот запах, по крайней мере, а вот на вкус он лаванду еще не пробовал. «Наугад» вылилось в то, что они шатались по парку до десяти утра и на пару сьели этого мороженого по три ведерка под неспешные разговоры о ядах, истории и заболеваниях времен средневековья. Под конец Майер по собственной воле затащил девушку в магазин драгоценных камней и предложил что-нибудь выбрать. Она выбрала. Небольшой кристалл раухтопаза и широкий кожаный чокер с вставленным в него крупным ромбовидным флюоритом, переливавшимся из фиолетового в глубокий бирюзовый. И когда они уже вышли, подарила украшение ему, добавив, что флюорит считается камнем лжецов. Джон, конечно, задумку очень оценил. Чокер на шее смотрелся куда более стильно, чем ленты. Домой новоиспеченные брат с сестрой вернулись чуть ли не к полудню, о чем, впрочем, жалеть не пришлось — все еще спали. Потом были долгие сборы и уборка дома, и вот, теперь Хлоя уехала, а он не знает, как бы поаккуратнее добить Моргану. Несмотря на то, что перед старшим Левернс он изображал образец спокойствия и рассудительности, сейчас, глядя на потерянную, совершенно беззащитную девушку и вспоминая то, как они провели время, становилось не по себе. — …Мне тоже пора, — неожиданно тихо для себя констатировал Джон. Лантре, кажется, не сразу его услышала, глядя вслед уехавшей Хлое. — М? Тогда до завтра. Покажу тебе потом новые идеи мебели из костей, и… — Ты не поняла. Я тоже уезжаю. Далеко и не знаю, насколько надолго. Когда Моргана обернулась, Джон тяжело вздохнул. «Поаккуратнее» не получилось. Эта новость окончательно прибила девушку, и без того расстроенную. Казалось, в черных глазах сломался мир и рухнула вселенная. И тем не менее, в них все еще отражалось непонимание и нотки обиды. В голове секундно пронесся ворох мыслей и тут же затих, словно птица сама себя заткнула и окончательно поникла. — Ты не сказал мне, — только и выдохнула она. Несмотря на ровную, даже смиренную интонацию, Майер чувствовал осуждение. Глубоко вздохнув, он подошел чуть ближе. — Я сам не знал до сегодняшнего вечера, — признался он, и зная, что девушка все еще не привыкла задавать много вопросов о его делах, решил пояснить первым, — Как ты сама в курсе, я единственный ребенок в семье. Мои «родители», как выяснилось, умерли еще несколько лет назад, теперь настал черед старших родственников. И теперь у меня, во-первых, имущества больше, чем было, во-вторых, надо уладить кое-какие дела. И я понятия не имею, насколько это затянется, с бюрократией Германии я плохо знаком. — …Вау. Так ты у нас теперь богатый мальчик, — прибитый стрессом мозг Лантре, кроме нейтральных комментариев, кажется, больше ни на что не был способен. Майер даже не залезая к ней в голову, видел, что её сейчас от рыданий удерживает только стеснение, остатки силы воли и его лекции о том, что плачут только слабые и слезами дело не решается. Вид у нее всё же был настолько убитый, что Джон не выдержал. — Прекрати делать такое постное лицо, будто мы никогда не увидимся. Это Германия, а не иной мир, — ехидно цыкнул он, но увидев, что это эффекта не возымело, вздохнул и развел руки в стороны, — Иди сюда. В его объятия она порхнула быстрее, чем Джон успел моргнуть. И чтобы Лантре со своим ростом не дышала ему в ребра, немец все же забрал ее на руки, позволив обхватить себя ногами за талию и руками за плечи. Острый подбородок уперся в плечо и вскоре кречет, не сдержавшись, тихо всхлипнула. Она не то, чтобы плакала. Скорее уж её трясло. Майер обнял девушку крепче и склонив голову, коснулся виском чужой макушки в попытке успокоить. «Езжай со мной» — неожиданно предложил он, четко сформулировав расплывчатую до сих пор мысль в голове. И уже еле ощутимо добавил, — «Тебе больше никто не сделает больно». Он, в общем-то, знал, что она откажется. И это было правильно. Его предложение было чисто импульсивным и немец прекрасно понимал, что у нее здесь учеба, бросать которую сейчас — глупо. Да и Майер сам не определился пока со своим будущим и не то, чтобы очень хотел тащить свое глупенькое сокровище неизвестно, куда и в какие условия. Он все-таки должен ей не рай в шалаше устраивать, а нормальную жизнь. В любом случае, она здесь не пропадет. Птичка уже достаточно самостоятельная, а на всякий случай, немец очень подробно и красочно попросил старосту за ней приглядывать, на всякий случай, вложив тому в кудрявую голову картинки расчлененных тел с сопровождением типа «так же с тобой сделаю, если что». Чуть менее подробные инструкции он внушил Ртути. Ему немец, на удивление, не особенно-то и угрожал. Незачем. Недостаток внимательности и раздолбайство, кажется, были у парня успешно починены после вчерашнего, а в остальном, он и без того с Морганы пылинки сдувал, что, на данный момент, сыграло Джону на руку. — Не могу. Ты же знаешь, — после долгого молчания вздохнула птица, приглаживая обратно волосы Майеру. Тот в ответ сделал то же самое с черной волнистой копной. — Знаю, но моё дело — предложить. Учись давай хорошо. Не доверяй людям. Можешь только Питеру своему, но тоже шибко не очаровывайся. Подвал твой. Старосту разрешаю таскать за шкирку. И не убивайся, — хмыкнул он, нехотя опуская Моргану обратно на землю и надевая перчатки. Она поджала губы, когда он завел мотоцикл. Классического прощания у них все же не вышло. — «Обещай, что вернешься», — прилетело Майеру в спину, когда тот уже набрал скорость. Чуть подумав, он хмыкнул, дотягиваясь до ее разума. «Обещаю, маленькая сестра.»