Dragon's place: Naruto

Oh that would be my first death I been always afraid of

      — Вы похожи на лебедя.       Чёрные выразительные брови дёргаются в изумлении. На лице юноши отражается невинная смятённость — не может решить, подарили ли ему оригинальный комплимент, или же в словах художника больше прозы, чем хочется думать. Дейдара следит за изменениями в мимике миловидного натурщика: мягкие растушёванные линии скул отступают на второй план, позволяя аккуратным ямочкам, проявившимся от нисколько не смущённой, яркой улыбки. Та будто преломляет рассеянный солнечный свет и использует его, как инструмент. Она напоминает Дейдаре дребезжание пламени костра, которое отражается в антрацитовой водной глади, — пленяет взгляд, но рассмотреть, что скрыто в пучине, невозможно.       — Что? — не голос — благозвучное пение хрусталя. Юноша обхватывает филигранными пальцами шею, вытягивая её, и Дейдара на мгновение овладевает способностью существовать без поглощения кислорода. — Моя шея слишком длинная?       Меловая натянутая кожа; из-за выразительного контура вен она кажется не толще папирусной бумаги. Подобно выточенной из ледника, что бесцельно блуждал в океанических просторах, стати времён великих древнегреческих мастеров, юноша стоит перед Дейдарой, слугой искусства, и говорит о своей придуманной несовершенности. Из его уст такие слова равны оскорблению.       — Нет, вы… — художник жестикулирует, рисуя в воздухе объяснения, но по вопросительно-позабавленному взгляду единственного зрителя Дейдара понимает, что инсталляция ему не даётся. Движения рук замедляются — стихают вовсе, когда солнечную студию заполняет молчание.       Оба не находят понимания, но тишина меж фигурами схожа с пуховым одеялом. .       Зябкая гусиная кожа прячется под полупрозрачной вуалью. Астенические плечи, выпирающие острые лопатки и цепочка позвонков, спускающаяся от основания шеи к копчику. Дейдаре мерещатся расправленные иссиня-чёрные крылья — художник может пересчитать каждое пёрышко, от махового до невинного пуха, обрамляющего напряжённую кожу у самых лопаток.       Уголь, отрывисто штрихующий по бумаге, пачкает пальцы; Дейдара знает, его посетила новая Муза. Она хрупка, но обладает сильным духом и требует от творца того, к чему он не привык, — мелодичности, плавности в движениях кисти, кропотливого отслеживания линий и нанесения на холст васильковой краски. Дейдара боится спугнуть её; боится до онемения в кончиках пальцев и оцепенения перед чистым прямоугольным пространством, и потому пишет грязно, быстро, резко, недовольный тем, что выходит из-под его руки, но неумело пытается ухватиться за образ, рождённый в узком пространстве между морем и небом. Спокойный. Вечный.       Напоминает чёрного лебедя.       Художник не замечает, в какой момент его руки слабнут, обессиленно отстраняясь от холста. О паркет ударяется источенный кусочек угля. Грудная клетка ходит ходуном, как после вскарабкивания на вершину, но Дейдара, заплутавший в веренице коридоров, пока гнался за силуэтом, подготовившим крылья к взлёту, не издаёт ни единого звука.       — У вас закончилась бумага.       Вновь перезвон ветряного колокольчика отрезвляет возбуждённую голову. Художник поднимает глаза, возвращая непонимающий взгляд, которым натурщик одарил его самого несколько часов назад.       — Бумага, — немногословно повторяет юноша, и его кофейные глаза серебрятся заразительной улыбкой. — Вы истратили все листы на наброски. Посмотрите, всё на полу.       Осторожное, почти ласковое объяснение заставляет опустить взгляд под ноги — те погребены под рассыпанными веером страницами чьего-то, будто чужого, скетчбука; Дейдара не помнит, когда успел зарисовать столько. Тихий шорох одежды привлекает внимание, и художник успевает увидеть, как фантомные массивные крылья скрываются за махровой тканью халата.       Юноша бесшумно ступает босыми ступнями по холодному полу, выверяя шаги, следя, как бы не наступить на результаты их первой встречи. Дейдара надеется, лишь первой.       Лилейные пальцы сжимают край перепачканного, точно сажей покрытого, листа. Художник ловит себя на шальной мысли: ему впервые не всё равно.       — Это отличается от того, что вы рисуете обычно. Верно? — в зимнем море плещется солнце. Юноша улыбается, высвобождая его наружу. — Мне нравится. Позволите прийти ещё?       — Абсолютно. Конечно, да, — чересчур скоро проговаривает Дейдара, поспешив с ответом. Его награждают радостной улыбкой; от созерцания бесхитростной, плавно раскрывающейся мимики собственные уголки губ расползаются сами собой. — Значит… Хаку?       Дейдара готов поклясться: за чужой спиной расправляются лебединые крылья — от одного лишь звучания имени.       — Да, — выдыхает юноша, крадя в сотый раз за день кислород у пропащего художника.       Муза касается руки творца — вкладывает кисть. Дарует плавность для будущих черт.       — Отлично, — Дейдара почти шепчет. — Тогда до вторника.       Он не сможет, используя слова, объяснить Хаку, в чём кроется его схожесть с лебедем. Но он попробует запечатлеть его полёт.