Цугцванг

      Стейси помогает ему одеться молча: застёгивает пуговицы на рубашке, завязывает бабочку. Приглаживает выбившуюся прядь волос, стараясь задержать дыхание. Питер предполагает, что ей нравится на него смотреть. Но она его уже ненавидит. Может, она влюблена в своего босса. А может, ей просто претит та мысль, что на неё, успешную карьеристку, скинули такое глупое недоразумение.       Питер не знает, о чём она думает. Позднее утро плавно перетекает в день.       Стейси ставит перед ним коробку с духами.       - Мистер Барнс распорядился... - Питер сразу хватает её.       - «Потому что это ты»? - странный выбор. Полторы сотни баксов. Армани. Питер зубами, игнорируя предостерегающе напрягшиеся руки и плечи Стейси, разрывает упаковку. Проталкивает картонку, Стейси вдыхает поглубже, он чувствует, сейчас она набросится на него или... - чёрт, - палец цепляется за угол.       - Да что с тобой не так, - Стейси взрывается и отбирает у него коробку. Зло сжав тонкие губы смотрит, как слега кровящий палец Питера исчезает у него во рту. Качает головой.       Питер думает, сегодня она придёт домой и долго будет лежать в ванне. Возможно, даже выпьет бутылку вина в одиночку. Потому что день обещает быть трудным.       С Питером никогда не было легко.       Если бы с Питером было легко, согласилась ли бы его тётя отдать его в руки сомнительного, высокого и взрослого Уэйда Уилсона, пообещавшего увезти его за океан учиться в частной школе?       Стейси пшикает на него два раза: на левую ключицу и на правую.       Питер прикрывает глаза.       Если именно этот запах нравится Барнсу, сладкий, мускусный, пахнет, как голое тело в цветах. Пахнет, как ваниль, размазанная языком по губам. Пахнет сексом. И деньгами. Если именно это — то, что нравится Барнсу... Питер улыбается.       Сердце снова глухо бьёт его в ребро.       Говорит ему: очнись.       Но следующий вдох опять кружит голову, и Питер не может этому сопротивляться, как не может сопротивляться земному притяжению или чувству голода.       Его снова везут на машине. Питеру кажется, что большую часть своих заказов проводит не с клиентами, а в их машинах, сидя на заднем сидении, прямо за водителем, как самый ценный пассажир. Сидит, иногда смотрит в окно, иногда сквозь свои колени, надолго опуская лицо. Уэйд говорит ему: веди себя так, будто на тебя двадцать четыре на семь направлен объектив камеры. Не теряй лицо даже в душе. Даже во сне. Не теряй лицо никогда.       Что Питер слышит: ты товар, не потеряй товарный вид.       За окном всё так же, как и везде в Америке. Те же многоэтажки, те же верхушки парка, едва тронутые сероватой рябью жухлых листьев. То же самое небо, что и везде. Питер включает телефон. Отвечает обеспокоенному полной суммой Уэйду, что всё в порядке, с лицом тоже в порядке. О том, что у них с Барнсом ничего не было, он решает тактично умолчать. Почему-то это кажется личным.       Почему — Питеру пока непонятно.       В щиколотках и запястьях ноет от волнения. Что-то закручивается прямо в желудке и посылает под горло спазмы, лишающие голоса. Ему бы воды. Или не нужно, Питер чувствует, что близок к лёгкой панике. Вдох-выдох, Питер. Вдох-выдох. Сегодня ты Том. Том Холланд. Тебе двадцать один. Вдох-выдох. Ты литературовед. Вдох-выдох. Ты должен вспомнить всё, что знаешь про Мичиган, Небраску и Беркшир Хатауэй со всеми её пакетами акций, годичным оборотом и местом в Форбс.       Ты должен обозначить коллегам Джеймса Барнса его положение.       Ты должен быть на все сто. На все двести. На все сорок пять миллиардов чистой прибыли Беркшир Хатауэй в год.       Ты всем своим видом должен кричать: если он может позволить себе меня, он может позволить себе всё.       - Если он может позволить себе меня, - шепчет Питер под нос, - он может позволить себе всё.       Кулаки сжимаются до белых костяшек. Немеют.       Вдох-выдох. Перед ним открывается дверь. Пора.       Он выходит, сразу опираясь на сухую прохладную ладонь Барнса. Его улыбка обезоруживает, и Питеру приходится в самом деле опереться, а не просто сделать вид. Барнс держит крепко, чувствуя вдруг вес Питера, но ни один мускул на его лице не выдаёт того, что он заметил эту перемену.       Кажется, сегодня Питеру будет как никогда комфортно, ведь, если смотреть на Барнса и делать выводы, то каждый второй будет в такой же маске, как и сам Питер. Всем будет выгодно улыбаться друг другу в лицо.       - Том, - короткий кивок. Он отпускает его влажную, выдающую с потрохами ладонь.       - Джеймс, - Питер смотрит ему в глаза. Почему по ним ничего не понятно? Гладкое светлое стекло. Приглядись Питер — увидел бы своё отражение.       По пути в зал Барнс кивает в знак приветствия нескольким коллегам. Питер улыбается в их сторону.       Он не успевает оглянуться, как в его ладони оказывается бокал шампанского. Розового. Как он любит.       - Спа... - начинает было он, но в кармане предательски гудит телефон. Вот же чёрт. Не выложил, не оставил. Каков придурок. Сглатывает. Джеймс цепляется этими нечитаемыми глазами за питерову переносицу, и Питеру натурально плохеет, - спасибо.       - Что-то не так?       - Я... отойду... на минуту, - он старается улыбаться всё так же обворожительно, как будто они просто мило воркуют, чтобы не вызвать ни одного подозрения. Чтобы не вызвать ни одного подозрения даже у самого Барнса, который пока ещё не слышит подозрительные звуки в кармане, но скоро обязательно услышит. Барнс протягивает ладонь, чтобы забрать у Питера бокал, - я быстро.       Кабинка туалета закрывается с лёгким щелчком. Он опирается на кафельную стенку.       - Алло, Уэйд, богом клянусь, если это не вопрос жизни и смерти...       - Питер, - голос у Уэйда не то что обеспокоенный, Питер ждёт услышать что-то вроде «твоей тёти больше нет» или «мы остались без цента, потому что я в очередной раз поставил всё на Ливерпуль, а они, как последние пидоры, продули Манчестеру Сити шесть-ноль», но Уэйд говорит: - вали оттуда.       - Что значит вали, Уэйд?! - в груди клокочет. В висках что-то плавится, Питер чувствует, ещё секунда, и его стошнит. Лоб мгновенно потеет, - что, блядь, значит вали? Ты вообще сечёшь, где я?       Уэйд грязно выругивается вполголоса. Питер слышит, как он вжимает ладонь в лицо и елозит.       - Объясни нормально, - он начинает терять терпение. Барнс ясно сказал ему: без эксцессов. Питеру не нужны проблемы. Уэйду тоже. Так какого хрена, извините?       - Джеймс Барнс не просто зам вице-президента Беркшир Хатауэй, малыш, - секундная пауза, - федералис хотят поймать его за горло уже грёбаных шесть лет. Там всё: убийства, наркотики, рабство, ты не должен с ним свети...       - Да я уже! - чёртов Уэйд. Умел подавать информацию вовремя.       Сердце колотилось, как безумное. Он отрывает телефон от уха, звонок длится полминуты. Господи, помоги. А ведь Питеру ещё приводить себя в порядок. Нужно срочно что-то решать.       Питер проглатывает вязкую слюну. И кладёт трубку. Выключает телефон. Призрачные проблемы от нахождения с Джеймсом Барнсом не шли пока что ни в какое сравнение с проблемами от того, если Питер с ним не начнёт находиться сию же секунду.       Ещё через полминуты он уже, сияющий голливудской улыбкой, берёт Барнса под руку, как будто не замечая, что тот говорит с каким-то важным дедом с выпученными глазами. Мол, он настолько влюблён, что не замечает никого вокруг, кроме.       На самом же деле Питер вопит в душе.       Сильная рука, за которую он схватился, кажется не просто сильной, а каменной, опасной. Теперь этот профиль напоминает звериный оскал, эти глаза — пугают. Как у хищника. Почти прозрачные. Барнс щурится, но смотрит на Питера с преувеличенной нежностью. Питера окатывает ледяной водой с макушки до ног, и ладони перестают слушаться.       Один неверный вздох, и что с ним будет?       - Нет, вы только подумайте, - дед едва ли не стучал ногой по полу, - семьдесят долларов за баррель, все вшивые газетёнки с Уолл Стрит уже, как псы, схватили этот кусок мяса, сплылись на кровь, как акулы, и я не удивлюсь, если Трампа в ближайшее время подвинут... - он почти касается своим коротким узловатым пальцем синего цвета лацкана смокинга Барнса, мол, помяни моё слово, приятель. Барнс вежливо кивает в ответ.       Питер напряжённо всматривается в его лицо. Он всегда так мало говорит? Он всегда так собран? За этим что-то кроется? Но что?       - Какого чёрта мы должны нести убытки? Джим уже переносит производство обуви из Китая во Вьетнам, всё летит к чертям, всё летит к чертям в этой лодке, и мы в ней, и я, и вы, Джеймс, - дед всё-таки касается дорогой ткани пальцем.       Питер в ступоре. Должен ли он что-то сказать? Или политика — тема неприкосновенная?       Почему Барнс молчит? Если Уэйд прав, и он действительно чёртов Фрэнк Костелло во плоти, то ему это напряжение между Вашингтоном и Пекином может быть даже на руку, а быть может, он потеряет больше всех.       - Каким образом это повлияет на инвесткомпанию, - всё-таки говорит Барнс, убирая руку, за которую ранее схватился Питер, ему на талию. Такой странный, будничный жест, будто он делает так каждый день, - после роста операционной прибыли в первом квартале?       - Мы скупаем собственные акции, активы могут пострадать, в цене растёт только платина, серебро и золото, но Беркшир это не только драгметаллы, Джеймс.       Барнс дёргает бровью и глубоко вдыхает, не сводя с него глаз.       Питер чувствует, как пальцы сильнее сжимают его бок сквозь две ткани.       - Прошу нас извинить, - говорит он, и Питеру приходится полностью подчиниться обвившей его руке, едва не разлив шампанское.       Когда они отходят на приличное расстояние, Барнс ещё раз вдыхает и еле заметно усмехается:       - Терпеть его не могу, - он одним глотком допивает свой, наверняка, арманьяк — пьёт ли он что-то ещё? — и резко ставит бокал на поднос случайно подвернувшему официанту, так, что тот чуть ли не опрокидывает его целиком, вместе с остальными пустыми и полными бокалами.       Питер оглядывается на испуганное лицо такого же молодого мальчишки, как он сам. Как тот удерживает поднос двумя руками, пялясь на него в панике во все глаза, будто пытаясь загипнотизировать посудины не падать.       Всё обходится.       Что-то, что щемит у Питера под левой ключицей, отступает, и он снова может свободно вдохнуть.       Он смотрит на Барнса: тот вовсе не замечает произошедшей ситуации. Даже на миллиметр не повернулся на короткий звон. Словно ему плевать или у него глаза на затылке.       Питера пробивает озноб. Не надо было голым по номеру расхаживать. Он заболел, он точно заболел. Как на зло начинают гореть щеки. Лёгкое головокружение заставляет Питера допить шампанское и элегантно — а как же ещё — подать бокал Барнсу.       Тот реагирует сразу же, машинально, всё ещё не повернув головы.       Отличное боковое зрение. Большего Питеру пока не нужно.       Картинка складывается или Питер додумывает то, что хочет додумать?       Он пытается максимально абстрагироваться от телефонного звонка Уэйда. Что он чувствовал, когда подъезжал? Как и обычно, волнение. Он вспоминает свои влажные ладони и то, как Барнс на мгновение опустил лицо вниз, когда почувствовал его кожу на своей. Он вспоминает, как перед сном прокручивал в голове всё, что произошло от входа в бар до выхода из него. Снова и снова. Как в животе ныло и тянуло, и леденели ноги, когда он представлял, каково это — коснуться его лица. Будет ли кожа щек грубой от ещё не заметной щетины, будет ли она мягкой от лосьона, каким цветом станут его губы, если их поцеловать, если их целовать долго, влажно. Будет ли линия челюсти такой же острой и твёрдой, как на вид. Будут ли мышцы его груди напрягаться, если провести по ним пальцами.       Под прикрытыми веками мутнеет.       Питер выпил всего один бокал. И ничего, кроме винограда, с утра не поел. Молодец, Питер. Только опьянеть на важнейшей, мать её, встрече месяца не хватало. Если он провалится... Питер даже не может подумать, что будет. Что случится с его карьерой в принципе и что с ней и с ним самим сделает Джеймс Барнс в частности?       Горячей костяшки касается холодный хрусталь.       - Спасибо, - на автомате шепчет Питер, выныривая откуда-то из своего внутреннего, горячего и вязкого, - Джеймс.       Произнести это имя. Казалось бы, простая задача.       Но выходит только с придыханием. Выходит только так, будто он уже прижал его к стене, как старшеклассницу в высоких гольфах, как будто он уже поднял юбку в клетку до самой полоски трусов и трогает там, где можно только ему. Язык толкается в передние зубы, рот открывается, но потом резко высохшие губы снова сталкиваются, и хочется проглотить это, затолкать в себя поглубже, в самый пищевод, потому что это ненормально, это абсурдно, вообще всё то, о чём сейчас Питер думает, запрещено. Ему нельзя допускать таких мыслей, ему нельзя допускать... всего этого дерьма. Нельзя стать уязвимым. Нельзя подставиться.       Ты не человек Питер Паркер. Ты товар с кодовым именем «Том Холланд» и сроком годности два дня. Потом потеряешь вкус.       Что ты будешь делать, когда потеряешь вкус? Уэйд не залижет твои глупые раны. Он наподдаст ещё, чтобы не повадно было.       Свежий бокал Питер осушает за раз. Выискивает глазами того самого официанта в толпе, и когда он мгновенно подходит, аккуратно ставит хрупкое донышко на железный поднос.       Барнс наблюдает за ним, как змея наблюдает за беззащитным кроликом. Приобнимает за плечи. Наклоняется и втягивает воздух рядом с питеровым виском.       - Скажи свой предел, - его дыхание мурашками сбегает от скулы Питера ко лбу и губам, а потом отдаётся в горле и желудке, - не хочу шоу, которое не заказывал.       Питер промаргивается, чтобы стереть с глаз эту дымку.       - Наверное, мне уже хватит, - опускает взгляд на губы. Блядь.       Всё летит к чертям, всё летит к чертям, и в этой лодке Питер единственный пассажир.       Он хочет сказать или: я всё знаю, или: поцелуй меня прямо здесь. Но молчит, смотря, как завороженный. Как Барнс... Джеймс. Как Джеймс изгибает рот в полуулыбке. Как же красиво, как же Питеру жарко кто бы знал, как же подгибаются колени, и если бы не рука Джеймса, он бы потерял равновесие. Опять.       Он не слышит следующие разговоры, он не помнит людей, которые к ним подходили. Он чувствует только запах своего парфюма, смешавшийся с парфюмом Джеймса, и, боже, завтра уже так скоро, а он всё ещё, как последний дурак, проводит щекой по гладкой ткани чужого смокинга, туда, обратно, почти касается губами, но Джеймс трогает его кончиками пальцев за загривок, и этот разряд тока, не иначе, заставляет Питера остановиться ненадолго.       Через какое-то время Питер ощущает, что свет поменялся и в лицо словно подул порыв свежего воздуха, окатил его, это было на самом деле или ему показалось? Он приоткрывает глаза, но всё вокруг всё так же размыто. Стены стали другого цвета.       - Том, - тихо говорит Джеймс. Шея касается стены.       Холодно. Холодно?       Питер честно старается прийти в себя, но что-то мешает ему, он не может собрать мысли в кучу, что-то ускользает от него, как только он видит просвет, тот сразу увязает в тёмном и густом. К лицу притрагиваются обе чужие ладони. Ложатся прямо на пылающие щёки. Питер только представить может, какой у него сейчас взгляд, какие у него сейчас влажно блестящие радужки, какие тени от ресниц, с поволокой, какой расплывчатый зрачок цвета мориона.       - Ты красивый, - ещё тише. Почти в самое ухо.       Питер открывает рот, чтобы вдохнуть, чтобы глотнуть наконец воздуха чуть больше, потому что того, что есть, катастрофически, ужасно, до боли не хватает.       По бёдрам идут лёгкие волны не то судороги, не то просто нервные окончания умирают. К сгибу колен. По лодыжкам к ступням. Щекотно.       - Надеюсь, мы ещё встретимся, - совсем шёпотом, Питер поворачивает голову, чтобы уловить, где его губы, где его чёртовы губы, господи, - ты справился превосходно, - бесшумно, очень близко. Слишком близко. Питер нервно шмыгает носом, чтобы не... чтобы не. Не важно.       - А как же... - он даже не знает, что конкретно хочет сказать. Он вообще должен быть рад тому, что всё обошлось и Уэйд поднял панику ни с хера.       - Секс? Если хочешь.       Барнс ухмыляется.       Джеймс, поправляет про себя Питер. Джеймс.