Цугцванг

      - Я не понимаю, что ты хочешь от меня, блядь, - Питер снова висит на телефоне. Как же ему всё это остопиздело за последние пару дней, - попросить прощения? Потому что я этого жду, Уэйд, я серьёзно, это из-за тебя всё летит в пизду, ты сам рушишь свои ёбаные правила. «Никаких фото», Уэйд, никаких фото! Это твои условия, а следовательно, это мои условия, - он ходит по квартире, уперев руку в бок. Он проснулся полчаса назад, а уже хочется рыгать, - да мне похер, куда тебя там вывезет Барнс, в мешках, без мешков, в лес, в степь, он нарушил договор... в смысле?       Между бровями резко стреляет. Долбаная мигрень. Я похож на бабку, хочет заорать Питер, похож на столетнюю бабку, у которой всё должно болеть, потому что, ну... ей сто лет?!       На Питере только домашние шорты. Он снова пьёт. В какой-то момент он начинает ждать, когда к нему в квартиру вломятся амбалы и нассут на ковёр, а ему самому выбьют зубы о толчок. Но этого не происходит. Во-первых, у него нет ковра, во-вторых, он не Лебовски.       - Что значит технически не нарушал? - прикладывает пальцы к виску, - ты сечёшь, что я на него даже в суд подать не могу?       Если Питер подаст в суд на Джеймса Барнса за невыполнение условий договора, этот самый договор, как и имя Питера, как и его профессия, станут достоянием общественности.       Но у Питера всего два варианта: либо этот, либо тот, где его считают любовником этого самого Барнса, чтоб ему провалиться.       Питер давал себе пять дней. Справился за три.       - Блядство, - выдыхает он и трёт веки. Знает, что нельзя, плохо для ресниц. Знает, что Уэйд бы сейчас лупанул его по руке. Но ничего не может поделать. Каждая мышца в лице напряжена до предела, каждый нерв готов взорваться, - что мне делать, Уэйд, - обреченно садится на один из двух неудобных стульев с кожаной холодной обивкой в кухне, - что мне делать.       Уэйд предлагает ничего не предпринимать. Пока что.       Уэйд говорит:       - Тебе нужно залечь на дно, понимаешь, малыш. Не светиться. Никаких заказов, клиентов, считай, у тебя отпуск, съезди к тёт...       - Да она твоей милостью, сука ты такая, меня видеть не хочет! Ах, отче наш, светоносный племянничек оказался заднеприводным, забирай из дома кружку, бери мяч и хуяч, - рука зло сжимает телефон так, что начинает елозить по нему. Челюсти стучат друг о друга и немеет щека. Опять пить успокоительные, от которых Питер только три месяца как отошел.       Тогда Уэйд тоже долго перед ним извинялся. Кто же знал, что уважаемый человек окажется безумным садистом и... что вообще должно научить Уэйда Уилсона перепроверять всю информацию о клиенте?       - Иногда мне кажется, что ты меня не любишь, Уэйд.       Уэйд выдыхает прямо в динамик.       - Я люблю тебя. Просто не всегда получается как надо.       В дверь кто-то звонит.       - Я сейчас, повиси, - Питер отключает звук вызова, блокирует телефон и вальяжно идёт открывать. В глазок он никогда не смотрит, к нему могут прийти только Уэйд, но он на том конце провода, значит, это доставщик еды. Питер накидывает серую толстовку и открывает.       Кулак, прилетающий ему в нос с размаху, даёт ясно понять, что это не лапшу сейчас дадут, а пиздюлей. Правда, непонятно, за что.       Питер хватается за нос. В ушах всё ещё стоит хруст верхнего латерального хряща, а по глотке уже течёт. Горько. Кровь горькая, неприятная, горячая, стекает прямо в рот, Питер открывает его, но не успевает ничего сказать, его уже берут под руки и ведут в гостиную. Ведут — громкое слово. Тащат.       Один, самый мелкий из них, главарь, который всё равно в три раза больше и крепче самого Питера, усаживает его за плечо на диван, наклоняется, вглядываясь прямо в глаза Питера, смотрящие исподлобья. Он бы сказал что-то, но крови так много, что она начинает литься из открытого рта, и Питер кашляет, дёргаясь в руках молчаливых амбалов, не перестающих держать его, даже когда он сидит.       - Как-кого хрена, мужик-ки, - гортанно выплёвывает Питер. Белёсые глаза главного и шрам через всё лицо буквально орут Питеру, что нужно придержать язык. Не выражаться. Изъеденное оспинами лицо орёт: Питер, заткни хайло. Татуировка кинжала, обвитого змеёй, плюёт ему ядом в лицо.       Он наклоняется к самому питерову лицу.       И резко хватает его за волосы. Прямо за чёлку, прямо там, где волосы будто снимают кожу со лба, когда их тянут, Питер пытается заскулить, но один из амбалов пинает его костяшками в спину.       - Передай своему хахалю, - спокойно, как ни в чём не бывало, будто не он сейчас держит Питера за патлы так, что слёзы наворачиваются, будто не перед ним окровавленное, чуть подсохшее лицо в тёмной корке, - что если он...       - Это точно тот? - гнусавит один из амбалов. Тот, что пнул его.       - Да точно он, - отвечает ему второй. Он то ли хрипит, то ли у него говор такой, неприятный, - смазливый, педик.       Главарь сильнее тянет волосы, чтобы вновь привлечь внимание Питера.       - Что если он продолжит задерживать моих людей на мексиканской границе, мы отрежем твои замечательные пальчики, принцесса, он должен сильно загрустить, вы же, пидорасы, в очко их себе суёте или что вы там делаете, однохуйственно, в общем...       - К-какой хахаль? Ты что несёшь?! - Питер не пытается вырваться, он понимает, что это бесполезно. В голове пульсирует так, что подкатывает к горлу. Пустые спазмы, он ведь ничего не ел. Хоть бы доставщик не пришёл сейчас, хоть бы...       - Тебе виднее, кто тебя пялит, Том.       Питер замирает.       На секунду даже нос вместе со всем остальным лицом перестаёт болеть.       - Джеймс? - спрашивает, обмякая. Нет. Да ну нет, нет, нет. Нет! В носу всё распухло так, что имя он безбожно коверкает, в груди закручивает что-то неприятное, жгучее, как будто рвота уже подступила, как будто вот-вот.       Главарь усмехается, мол, он у тебя ещё и не один.       - Он должен подъехать в Сан-Диего. Лично. Один день, Том, - его волосы отпускают, - один день, и мы вернёмся.       Амбалы отпускают его руки, но один не удерживается и со смешком поддаёт Питеру по затылку. Помятые каштановые кудряшки спадают на лоб. Питер проглатывает вязкое и всё ещё горьковатое. Носом он дышать не может. Смотрит в колени. В лицо ударяет горячее.       - И не думай, что сможешь убежать, принцесса.       Дверь закрывается с громким хлопком.       Он ждёт, пока они уйдут, а потом судорожно вытаскивает телефон из кармана:       - Уэйд! - пальцы не слушаются, и, господи, они уже в крови, как и заляпанная толстовка, - Уэйд, ты здесь?       - Почему так долго? - расслабленно спрашивает привычный голос.       - Заткнись, молчи, ко мне только что вломились бандюганы, хуй знает, кто они, я понял только, что Барнс держит их на границе, а пальцы отрежут мне! Уэйд! Что, блядь, что я должен делать сейчас?! Они сказали, что вернутся завтра, Уэйд, уже завтра, это через двадцать четыре часа, всего двадцать четыре часа, я не хочу умирать, Уэйд!       Уэйд подбирается. Наверное, думает.       Питер пытается дышать полной грудью. Раз-два. Вдох-выдох. Вдох. Выдох.       - Причём здесь ты?       Питера захлёстывает.       - Ой, блядь, тебе виднее! Они назвали меня Томом.       Уэйд пару секунд молчит. Потом роняет короткое:       - Твою мать... Я не думал...       - Завали ты рот свой! - у Питера внутри всё кипит, он стучит пяткой по полу, чувствуя, что вот-вот впадёт в тупую истерику, - лучше подумай, что делать, - в который раз он у него это спрашивает? Что делать. В какой момент всё пошло не так? Какой момент стал переломным? Стал той точкой невозврата? Наверное, тот, когда он выключил телефон в туалете отеля, решив, что разберётся с проблемами сам, без уэйдовского кудахтанья. И к кому он теперь бежит, поджав хвост? - или я звоню в полицию.       - Питер, пойм...       - Мне плевать! - он уже кричит в трубку, рявкает, как голодный пёс. В дверь опять начинают звонить, - идите на хуй!!! - кажется, сейчас он сорвал голос. Звонить перестают, - мне похуй, Уэйд, что где вскроется, ясно тебе? - важно, чтобы Уэйд понял всю серьёзность, потому что если не поймёт, Питер просто повесится здесь и сейчас, - я не хочу остаться без пальцев из-за... блядь, из-за чего? Мы даже не трахались. Ни за что, Уэйд! Меня покалечат ни за что. Или ты придумываешь что-то, или я иду в полицию. Считаю до трёх: раз...       - Малыш, успокойся.       - Два...       - Тебе нужно успокоиться.       - Три! Иди на хер, Уэйд, - трясущийся палец несколько раз тычет в красный круг отбоя перед тем, как попасть, но Питер откидывает телефон и рывком обхватывает себя руками за так же резко поджатые колени. Опускает голову на них, но только касается коленями носа, как по всем нервным окончаниям проходит волна боли. Сука.       Питер пару раз поскуливает.       Так, просто, чтобы пожалеть себя. Для галочки.       Но потом встаёт, смотря вокруг, будто впервые видит эту квартиру, эти светлые стены и пол. Всё чужое. Надо валить. Теперь точно надо валить. Он аккуратно вытирает лицо мокрым полотенцем, смотря на себя в зеркало: нос распух, а в углу глаза лопнул капилляр, протянувшийся ниткой до самой карей радужки. Шмыгает. Больно. Надевает футболку, куртку с мехом, джинсы, ботинки на босую ногу. Берёт в руки голову Антиноя со словами:       - Теперь только ты и я, да? - она лишь на вид тяжёлая, на деле же Питер может нести её одной рукой, не особо напрягаясь. Он даже не стал захлопывать дверь, просто закрыл. Плевать, кто туда придёт. Плевать.       Здание Нью-Йоркской полиции вырастает над ним, как нечто огромное и угрожающее. С минуту Питер колеблется, заходить, не заходить, ведь когда он зайдёт — пути назад уже не будет. С другой стороны, если он не зайдёт, его, возможно, убьют. Питер поднимается по ступеням.       Бумажная волокита забирает у него все силы.       Всего полтора часа спустя он сидит в кабинете темнокожего полицейского, ковыряя ручкой из полицейского настольного ведёрка полицейский же стол. Голова Антиноя стоит у ног.       - То есть вы, мистер Паркер, - полицейский сверяется с записью в бумагах, - утверждаете, что трое неизвестных без вашего согласия «вломились» в ваш дом, «разбили вам лицо», - он цитирует, посматривая на Питера, - и, упомянув некоего «Джеймса Барнса»... - он взволнованно кашляет и поправляет потный голубой воротник, переводит взгляд с бумаги на Питера. Питер почти проковырял дырку размером с наконечник пасты, - Джеймс Барнс? Тот самый Джеймс Барнс?       Питер с лицом, как будто у него спросили, действительно ли Земля круглая, кивает:       - Ага.       Полицейский поджимает лоснящиеся губы, будто они в жиру, Питер щурится, приглядывается. Лицо перестаёт сводить. Хочется крыть всех хуями. Накатывает странная апатия.       На вопрос, почему, Питер коротко отвечает, откинувшись спиной на стул и расставив колени настолько, насколько позволяли джинсы:       - А они думают, что я его любовник.       У полицейского в глазах он читает что-то вроде: ну, дыма без огня не бывает, и:       - Но я не его любовник, это был... единичный случай.       Как хорошо, что за педерастию больше не сажают, отрешенно думает Питер. В участке светло, но не так светло, как в его квартире, по-другому, здесь лампы дневного света, и помещение больше похоже на захламлённую, старую операционную. Не сказать чтобы уютно, но лучше, чем в одиночестве с гипсовой головой и трезвонящим Уэйдом, которого Питер, кстати, быстро заблокировал, предвидя миллиард звонков.       Полицейский смотрит на него. Питер смотрит на полицейского.       Через пятнадцать минут он уже сидит в кабинете какого-то начальника в костюме.       - Мистер Паркер, - этот мужчина седой и в очках, на его плечах костюм сидит уже не так облегающе, но он всё ещё выглядит тяжелым и мощным мужиком, - вы, наверное, не понимаете всей ситуации, - начинает было он, но Питер усмехается:       - Вы хотите ухватить Барнса за зад, и не только вы, ФБР тоже. Наверное, - передразнивает он, - я могу вам в этом помочь, но если честно...       Он качает головой. Было бы смешно, если бы не было так страшно.       - ...я не понимаю, зачем, - полицейские смотрят на него, как на зверя в цирке, мол, давай, выполняй трюки нам на радость, в смысле ты не хочешь? - я просто боюсь, что те уёбки меня убьют, и всё. Вы полицейские, вы должны защищать простых людей. Вот я — простой человек, мне нужна защита, давайте.       Седой начальник снимает очки, чтобы протереть. Питер видит, что уголок его губ скользнул вверх, но остановился.       - Мистер Паркер, - повторяет он, - вы, наверное, всё-таки не до конца понимаете ситуацию, - снова надевает очки и, складывая руки в замок на столе, смотрит прямо на Питера, - мы знаем, какого характера у вас были отношения с Джеймсом Барнсом, и в ваших же интересах нам помочь, чтобы эта маленькая деталь, так скажем, не попала в отчёт. Вы же умный молодой человек.       - Вы меня шантажируете? - Питер запоздало моргает. По инерции, когда глаза уже начинают болеть. Вот же мудацкая Америка, мудацкие копы. Чтоб вы все посдохли, думает Питер.       - Что вы, бог вас упаси, - начальник раскрывает ладони. Жест доверия. Но Питер им не доверяет, - предлагаю взаимовыгодный план действий, мистер Паркер.       Он достаёт из ящика стола раскладной мобильный, Питер такой в последний раз лет в двенадцать в руках держал.       - Сейчас вы позвоните Барнсу и обрисуете ситуацию...       - Он даже не помнит, как меня зовут уже.       Лицо начальника каменеет. Видимо, Питер начинает его раздражать.       - Значит, в ваших же интересах, чтобы вспомнил. Мы думаем, что в Сан-Диего должна произойти передача крупной партии наркотиков или оружия.       - Если всё пойдёт не так, - Питер мнёт пальцы, и снова, снова губы чешутся, хочется потрогать их руками, надавить на них, разодрать, оторвать, выбросить, - кто спасёт меня от него?       Полицейские молчат.       Они натурально хотят отдать Питера на убой. Использовать, как пушечное мясо. Питера ведёт, как будто он близок к тому, чтобы потерять сознание. Он берёт телефон слабой синеватой рукой. Достаёт свой. У него должен быть его номер, в почте, с другими данными, на экстренный случай. Цифры. Пальцы. Гудки. Сердце делает кульбиты, раз, два, три, перебой, четыре, гудок, гудок, гудок, пять.       Он настраивает себя. Всё будет нормально. Потому что по-другому не может быть.       - Слушаю, - вот блядь. Питер думал, что он готов, но это оказалось не так.