Бойся своих желаний

      Прошло три дня, как меня отвезли в особняк Гейдриха, находящийся в двадцати минутах езды от Праги, и поселили в комнате на втором этаже. Дверь всегда была заперта, под балконом в саду караулили солдаты в форме СС. Сам особняк был очень красивым, элегантным и богато обставленным.       Казалось, про меня просто забыли. Хотя мой паспорт и остался у нацистов, мой рюкзак мне вернули и даже не стали обыскивать. После того, как Рейнхард объявил меня гостьей, Хармс безропотно отдал мне рюкзак и повёл к машине. Почему Гейдрих не приказал меня обыскать, я не знаю. Возможно, не счёл меня серьёзной физической угрозой, но, скорей всего, просто подумал, что Хармс уже обыскал меня и не нашёл ничего интересного. Дарёному коню в зубы не смотрят, я просто радовалась, что мои вещи ещё со мной.       Я поискала в комнате тайник, куда бы спрятать всю технику, чтобы она не попала в руки нацистов, но надёжного места так и не нашла. Умом я понимала, что обязана её уничтожить, но эгоизм не давал мне этого сделать. К тому же, если я всё же доберусь до своих, то они смогут использовать технологии, чтобы уйти далеко вперёд и получить бесспорное преимущество над США, Китаем и Германией. Надежда добраться до своих и спастись не хотела умирать во мне. Светлое будущее, в котором славяне живут в безопасности и экономическом процветании, казалось совсем близким и доступным.       Мне приносили еду три раза в день, раз в день горничные меняли постельное бельё и прибирались. Я даже не пыталась с ними заговорить, всё в них вызывало отторжение: от причесок в стиле ролл, до скучной одежды и кислых некрасивых лиц. Да уж, в наше время девушки просто красавицы, макияж всё-таки великая сила. Ну или может немки все повально некрасивые, хотя я слышала, что немецкие мужчины, так не считают и буквально почитают своих женщин. Жаль, что на женщин других рас их хорошие манеры не распространялись.       Горничные постирали и высушили мои вещи, мне даже выдали неплохую сменную одежду, но я предпочитала ходить в своей юбке, майке и накинутой сверху белой рубашке, вместо пиджака. Юбка и пиджак, которые мне выдали, были ужасны! Моя мама в молодости и то носила более красивые и женственные вещи.       Сбежать не было никакой возможности — за дверью всегда стояли двое солдат. Пока горничные убирали комнату, меня выпускали в сад погулять. Всегда под присмотром двух солдат. Каждый день они менялись. Терять мне было особо нечего, поэтому от скуки я докапывалась до них, пытаясь разговорить их на английском языке. В первые два дня ответом мне было лишь молчание и откровенное нежелание идти на контакт. Солдаты явно не хотели неприятностей. На третий день я приняла стратегическое решение пойти на прогулку только в майке, без рубашки, и один из солдат разразился трелью на французском языке, в ответ на мои попытки заговорить на русском и английском. Мужчины в этом мире такие смешные. Оголённая чуть выше колена нога, плечи или зона декольте превращала их в краснеющих, стесняющихся юнцов. Но так как французского языка не знала уже я, то беседы у нас не получилось. А вот на четвёртый день мне повезло больше — на плохом английском языке, один из солдат всё же заговорил со мной, минут тридцать мы болтали ни о чём. В основном я отвечала на вполне невинные вопросы о русском менталитете и жизни в СССР. Думаю, набрехала я немало, так как Бог его знает, каким был реальный быт в СССР в 1941 году.       Под конец разговора я смогла узнать, что Рейнхарда перевезли из больницы домой по его же приказу. Ему стало намного хуже, хотя врачи вначале думали, что всё обошлось. Раны сами по себе были не опасными и не представляли угрозы для жизни, а вот разлетевшиеся во все стороны мелкие частицы кресел машины, которые были набиты конским волосом, попали в его тело. Начался сепсис, и теперь Гейдрих был при смерти. Я вспомнила, что пенициллин только недавно изобрели, и мир был очень уязвим без нормальных антибиотиков. Дела обергруппенфюрера были настолько плохи, что солдат даже не побоялся рассказать мне об этом. Видимо, уже похоронил своего командующего офицера, иначе не стал бы рисковать.       Я не строила иллюзий насчёт того, что со мной сделают, если он умрёт. Гейдрих был единственной причиной, почему меня ещё не пытали и не повесили. Мне нужно было любой ценой вырваться, пока он ещё жив.       Вернувшись в комнату, я жестами стала показывать горничным, что мне нужно увидеться с ним, повторяя его имя. До них наконец дошло, но они ушли, заперев меня, как обычно.       Через два часа дверь открылась, и один из солдат жестами приказал идти за ним. К тому времени у меня уже созрел план. Если убежать мне не удастся, то по крайней мере, надо спасти Гейдриха. Я взяла с собой антибиотик, который завалялся в косметичке, спрятав его в лифчике. Осталось только убедить начальника Гестапо проглотить таблетку, которую ему даст подозрительная русская. Проще простого!       Меня впустили в спальню к Гейдриху. Он полулежал на подушках. Бледный и слабый. — Фройляйн Анна, добрый день! Вы просили увидеться со мной? — немец иронично улыбался. — Признаюсь, я не в том состоянии, чтобы развлекать гостей, — похвально, что даже перед лицом скорой смерти он не терял силы духа. — Герр обергруппенфюрер, мне нужно с вами поговорить наедине, — я состроила заговорщическое лицо. — Это очень важно.       Немец посмотрел на меня с любопытством. Было видно, что он взвешивал все за и против, но в итоге махнул рукой солдату, стоящему у двери. Он явно не видел угрозы во мне. Розовая юбка, белая майка, никаких карманов, прятать оружие мне было негде. И, видимо, ему было ещё не настолько плохо, чтобы он не смог при желании отбиться от меня. Что ж посмотрим, если до этого дойдет. — Ну же, фройляйн, говорите. У меня много дел и осталось мало времени. — Что значит осталось мало времени? Неужели вы уже сдались? — Мир — это шарманка, на которой играет сам Бог, и нам не остается ничего иного, кроме как исполнять мелодию, которая уже закодирована в ней. — Расстрелять бы вас за капитулянтство, — я невольно улыбнулась.       Как интересно жизнь всё расставляет по-своему. Пару дней назад я боялась его, а теперь он — моя единственная спасительная ниточка. Немец тоже улыбнулся, но вышло вымученно. — Я прожил интересную жизнь. И практически ни о чём не жалею. Дело ведь не в количестве лет, а в качестве, — в мыслях я согласилась с ним. — Что вы мне хотели сказать? — Я была с вами не совсем откровенна. Я вам помогала тогда при покушении не только потому, что я добрая самаритянка, — я, словно ненароком, подходила все ближе к кровати и тумбочке на которой стоял графин и стакан с водой. — Неужели? — немец нахмурился. — Да, я преследовала эгоистичные мотивы. — Какие же? — Гейдрих правда не понимал, куда я клоню.       Ну, была не была! Теперь оставалось только надеяться, что все мужики — кобели и даже при смерти думают не головой, а другим местом. — Вы мне сразу приглянулись, — в лоб заявила я, придвинувшись ещё ближе к кровати. — Вы такой высокий и красивый.       Немец смотрел мне в глаза, не моргая, и, кажется, я пробила самое днище такого чувства, как стыд. Никогда ещё в жизни мне не хотелось провалиться сквозь землю с такой силой. — Можно я вас поцелую?        Хотелось заорать и убежать из комнаты, но бежать в общем-то было некуда, так что приходилось продолжать разыгрывать комедию. Я ломалась и изображала, во что мне хотелось верить, флиртующие выражение лица. Немец хотел что-то возразить. Казалось, он потерял дар речи. Ну, конечно, не каждый же день тебя хотят поцеловать напоследок, потому что ты красавчик на пороге смерти. Жестоко получилось, но если мой план выгорит, он мне ещё спасибо скажет.       Сейчас или никогда. Я схватила графин с водой, налила полный стакан, делая вид, что тоже нервничаю. Одна заранее приготовленная таблетка антибиотика уже была у меня в руке. Немец что-то пробормотал на своём языке. Скорей всего что-то из разряда: «Чокнутые русские дикари». — Да чёрт с тобой! — на мгновение Гейдрих словно скинул двадцать лет и ощущение приближающейся смерти, озорно блеснув глазами и улыбнувшись, как мальчишка. — Иди сюда.        Подумалось, что немногие, если вообще кто-то, когда-либо видел главного гестаповца таким в жизни. Я щедро отхлебнула воды из стакана, оставив часть во рту и незаметно положила таблетку в рот. А потом быстро сделала последний отделяющий меня от кровати шаг и грациозно уронила себя сверху на него. Прямо на раны. Возможно, я даже заехала ему куда-нибудь коленом. Гейдрих шикнул от боли, откинувшись назад, но я схватила его за голову и прижалась к его губам своими. Вода с таблеткой хлынула ему в рот. Вначале он ничего не понял и даже пытался меня целовать в ответ, несмотря на моё приземление, но потом его глаза расширились, и он попытался столкнуть меня.       Он почувствовал, как таблетка скользнула в пищевод. Я, ожидая этого, запрыгнула ему на грудь, ногами попыталась придавить ему руки, получилось не очень, но зато одной рукой я очень удачно закрыла ему рот. По движению кадыка я поняла, что он сглотнул несколько раз, но держала его рот закрытым максимально долго. Наконец, ему удалось вырваться. Гейдрих был в ярости. Болезненный удар в живот скинул меня с кровати, и я упала на пол, задыхаясь. Он заорал, и солдаты ворвались в комнату. Гейдрих что-то кричал им на немецком. Из последних сил я выдернула блистер с антибиотиком из лифчика и бросила ему. — Я пытаюсь тебя спасти! — солдаты грубо схватили меня и потащили к двери. — Дурак, включи мозги! Если ты всё равно уже умираешь, зачем мне тебя добивать? — это привлекло его внимание, он рявкнул солдатам остановиться. — Объяснись! — Это лекарство. Оно поможет тебе с заражением крови, и ты выживешь, но ты должен продолжать принимать его раз в сутки. Верь мне. Если ты умрешь, моя участь всё равно незавидна. Врачи сейчас занимаются разработкой пенициллина или уже изобрели, этот препарат со схожим действием, но намного лучше.       Он смотрел на меня несколько долгих секунд. Всё ещё зол. Потом что-то сказал солдатам, и меня вновь потащили прочь. Я кричала ещё что-то, убеждая поверить мне, пока меня волокли по коридору и вниз по лестнице к входной двери.