Бойся своих желаний

      POV Анна       Вернувшись в главный корпус, я поела в общей столовой и пошла к себе спать. Грязная, измученная, с волдырями после розг на икрах я еле заснула, хоть и была очень уставшей. Утро наступило слишком быстро, и я вообще не вылезла бы из кровати, если бы не дикий голод. Общее недоедание за последние несколько дней потихоньку скопилось, превратившись в боль в животе, которую невозможно было терпеть. Я вообще люблю поесть, а тут концлагерь со скудной пищей.       По дороге я заглянула в общий душ. Тот, что для остарбайтеров. Там была куча угрюмых голых людей обоих полов, молчаливо мывшихся холодной водой.       «Ещё терпимо», — подумала я, принюхавшись к своей подмышке, и пошла к столовой.       На улице было хорошо. Морозно и свежо, солнце недавно встало, лагерь оживал, но ещё недостаточно офицеров и солдат сновало туда-сюда, чтобы я чувствовала себя не в своей тарелке.       Когда я шла к зданию, где располагалась столовая, метрах в пятиста увидела Клауса. В камуфляжных штанах и белой майке он выполнял физические упражнения. Ага, мускулы сами собой не появляются. Судя по легкому румянцу на щеках он был здесь приличное количество времени. Интересно он каждое утро занимался?       Я испугалась, что прямо сейчас меня и прибьют за вчерашнее, но он, даже заметив меня, не пошёл ко мне и не прервал своего занятия. Подозрительно. Машину ещё не нашли? Ему не доложили? Странно.       Я остановилась на дорожке, рассматривая его. Он как раз упал на землю и отжимался. Мускулы напрягались под кожей. Я была очень обижена и зла на него, но женщина во мне не могла не оценить его отличную физическую форму. Ягер подпрыгнул на турник и, держа ноги под прямым углом, подтягивался. У него, наверное, не меньше шести кубиков, а то и восемь. Этого я теперь никогда узнаю. После вчерашнего дня ни за что с ним не буду спать. Пусть хоть умоляет на коленях. Решив, что я уже достаточно спалилась, я двинулась дальше к корпусу. Не хочет меня сейчас убить и ладно. Пойду пока набью живот какой-нибудь дрянью.       В столовой мне выдали металлическую миску с овсянкой, в которой помимо овсянки ещё какая-то ерунда была намешана. Боже, надеюсь это разные виды круп или хлебные крошки. К каше полагался кусок подсохшего хлеба и даже одно варёное яйцо. На мой вопрос: «Есть ли кофе?» — повар так на меня посмотрел. Я подумала, он стукнет меня поварёшкой.       Я выкатилась из столовой, нашла относительно спокойное место у торца здания и стала есть. Мысли о том, какая я несчастная и как мне не везёт, сами собой нашли меня. Скоро я уже потихоньку вытирала наворачивающиеся слёзы с глаз и давилась невкусной кашей. Икры безумно болели. Я не видела выхода из ситуации. Что делать? Клаус ведёт себя, как неадекватное мудачьё, бежать у меня вряд ли получится, да и в СССР меня по-прежнему никто не ждёт. Как не крути, я в заднице. — Ты Ольга, да?       Я посмотрела вверх, спешно вытирая глаза. Спалилась. Отлично, теперь какая-то девка знает, что я слабачка. — Да. Что тебе? — ответила я грубее, чем следовало бы.       Она-то не виновата в моих несчастьях. Девушка, немного дёрнулась, но проигнорировала мой тон и представилась. — Анна Ярцева. Я переводчик немецкого тут в лагере, — она неуверенно улыбнулась. — Приятно познакомиться.       Я вздохнула. Друзья мне не нужны. Никогда не знаешь, когда тебе воткнут нож в спину, но и раскидываться людьми тоже не следовало. — Ольга. Тоже рада познакомиться. Прости за грубость ранее. — Плохой день? — она понимающе кивнула. — Понимаю, сама тут хлебнула горя в начале. Сейчас уже обвыклась, но всё равно иногда попадаю под раздачу.       Она присела рядом со мной со своей миской каши в руках. Её взгляд задержался на моих ногах. — Больно? Ты бы намазала чем-нибудь. — Чем? — я удивилась. — Подорожник что ли слюной приклеить? — В лазарете что-нибудь должно быть. — А что мне полагается медпомощь? — Ты же не пленник, а остарбайтер. Думаю, мази на тебя не пожалеют. Тем более здесь врач, который лечит немцев, нормальный, в отличии от монстра в лагере для узников. Тот лишь отсеивает способных работать от немощных. Никого не лечит и использует свою власть над людьми. Тех, кого он признаёт немощными, отправляют на уничтожение. А быть признанным негодным к работе может любой, кто ему не понравился.       Надо обсудить это с Клаусом. Ага, если бы только наши отношения не зашли в тупик. — Хочешь, я провожу тебя в лазарет? — Хорошо. Спасибо. А как ты попала сюда? У тебя очень хороший русский язык. — Я наполовину полячка, наполовину немка. Отец у меня был немцем. Он умер за два года до вторжения в Польшу. Бабушка была русской и научила меня языку. Когда немцы вошли в Польшу, со мной не церемонились. Деревня, в которой я жила, была объявлена рассадником партизан, хотя это была наглая ложь. Там жили в основном женщины и дети. Немцам нужен был повод утащить людей в рабство на бесплатный труд. Мне ещё повезло со знанием языка — меня сделали переводчиком. Остальные женщины из моей деревни вон в поле трудятся каждый день под палящим солнцем.       Я мысленно сказала себе быть осторожнее с этой девушкой. Мало ли, может, она не такая жертва обстоятельств, какой хочет прикинуться. Но в целом мне было её жаль. Это я в этом мире была гостьей. Даже после всего проведённого здесь времени меня не отпускало чувство, что всё это нереально. Казалось, я вот-вот проснусь, и это испытание закончится. А если даже и не проснусь, по крайней мере у меня был хороший старт в жизни, я жила в нормальное, спокойное время, где никто не разглядывал мой череп, решая, заслужила ли я жить или нет. Для этой девушки эта страшная реальность была единственной жизнью, которую она знала. Если война с СССР не начнётся, я даже не представляла себе, что должно случиться, чтобы она спаслась. Мы вернули тарелки в столовую и побрели в сторону лазарета. Аня рассказывала мне, что нельзя делать и кого больше всего следует бояться. — А про молодого штандартенфюрера что можешь рассказать? — Мало что знаю про него. Он недавно приехал. Говорят, какой-то заслуженный герой боёв в Турции, Ираке и Иране. Иногда он тут ходит, мундир и правда весь в медалях, но я глаз не поднимаю на него даже. Он очень меня пугает. Холодом от него веет, глаза бесчувственные, такой застрелит и даже не моргнёт. Как только приехал, почти сразу стал отбирать военнопленных на учения. А с них они не возвращаются.       Я сглотнула, вспомнив про экипаж, выбравшийся из танка и павший от пулемётной очереди. В танке, убившим их, был Клаус. Он командовал им. — Но русских же нет в этом лагере? И белорусов, и украинцев? — я цеплялась за любую ниточку, чтобы заткнуть голос совести. — Немного, в основном, как я —полукровки, которым не повезло оказаться на территории стран захваченных Германским Рейхом.       В лазарете Аня взяла у доктора мазь. Он оказался нормальным. По крайней мере сохранил зачатки человечности. Выслушав Ярцеву, он дал ей для меня мазь и сказал, сколько раз в день наносить. Поблагодарив его, мы двинулись назад. — А что ты делаешь здесь, когда нечего переводить? — Здесь много польских евреев. Работы немало. Стою и перевожу приказы солдат работающим пленным. Ещё во время допросов перевожу. Если же переводов нет, иногда мне везёт, и я получаю немного свободного времени, если не попадусь на глаза какому-нибудь офицеру, который придумает для меня работу.       Из главного корпуса вышел тот офицер, что угрожал мне расправой за плохое поведение. Гауптштурмфюрер Тилике. Заметив нас, он пошёл навстречу. — Ярцева. Сюда!       Аня вжала голову в плечи. Я наоборот нахохлилась. Сейчас начнутся оскорбления и угрозы. — Штандартенфюрер лично будет отбирать заключенных. Ты будешь ему переводить. Завтра в час дня быть у внутренних ворот. Понятно?       Она кивнула, не глядя ему в глаза. Я угадала смысл почти всей речи по отдельным словам. Неожиданно он весь подобрался, лицо сменилось на более игривое, и он сказал: — А мне нужно убедиться, что твой немецкий соответствует стандартам. Понабрали тут дикарей. Сегодня в семь вечера жду тебя в кабинете.       Я выпучила глаза. Это то, что я подумала? Офицер повернулся ко мне. — Штандартенфюрер хочет видеть тебя сейчас же.       Я замешкалась, пытаясь встретиться глазами с Ярцевой, но та словно уменьшилась в два раза и стояла глядя в землю. — Ну, что встала? Пошла! — делать было нечего, я пошла к Ягеру.

***

      Я вошла без стука. Клауса нигде не было. Сначала я хотела просто сесть и ждать, но потом решила, раз уж я тут, то почему бы не помыться? Хуже себе уже вряд ли сделаю. Машина-то была дорогой. Пройдя в его ванную, я раздеваюсь и начинаю мыться. У него дорогой вкус в продуктах для ухода. Я довольно натираюсь мылом из Франции, благоухающим цветами, и мою волосы дорогим шампунем с запахом цитрусовых.       Через некоторое время хлопает дверь, и тяжёлые подкованные немецкие сапоги топают по комнате. Я сижу, затаившись. Вся смелость сразу куда-то исчезла. Шаги останавливаются на середине комнаты. Я замираю в ванне среди пены. Через полминуты тишины он проходит дальше до стола. Я выдыхаю с облегчением. Звук отодвигающегося стула. Он садится.       Я тихо домываюсь, неуверенная, понял ли он, что в комнате нарушитель границ личного пространства. Закончив мыться, я выбираюсь из ванны и вижу, что из полотенец только два маленьких: для ног и лица. О, нет.       Открыв дверь, я выглядываю в комнату. Клаус сидит за столом с коньяком в руках, смотрит в мою сторону немигающим взглядом. Его спина прямая, как планка. — Иди сюда. — Подай полотенце, пожалуйста. — Иди сюда.       Что-то в его голосе вынуждает меня выйти из ванной и пойти к нему. Я понимаю, что перегнула палку, и теперь только покорность и смирение могут уберечь меня от новых прыжков с розгами. А ещё меня тянет к нему, как к магниту. — Клаус?       Он рассматривает меня с ног до головы. Он такой красивый в этот момент. С топазовыми глазами, загорелой кожей и мускулами, скрытыми под одеждой. Я вспоминаю сегодняшнее утро, как он с лёгкостью выполнял упражнения, и понимаю, что я вся теку. Я хочу его до безумия сильно. С момента первой встречи и до этого мгновения.       Он одним глотком допивает коньяк и показывает пальцем на край стола. Я заливаюсь румянцем. Что он хочет? Чтобы я села на него или легла на стол животом? Оба этих варианта непристойны. — Клаус. Мне жаль.       Он ещё ничего не сказал. За что именно жаль? Почему я извинилась? Он слегка отодвигается от стола, всё ещё сидя на стуле. Резкий звук ножек, царапающих пол, заставляет меня вздрогнуть. — Быстро.       Я подхожу к столу, аккуратно присаживаюсь на край. Он вздёргивает бровь насмешливо, словно тоже думал о двух вариантах и хотел посмотреть, что я выберу. Его горячие руки ложатся мне на колени и скользят вверх, поглаживая. Он слегка разводит колени в стороны, его пальцы сразу начинают гладить меня там. — Так я и думал, грязная ты шлюшка. Уже мокрая.       Я дёргаюсь. Это игра или он правда так обо мне думает? Нужно встать, возразить, ударить его. Вместо этого я прикрываю глаза и стону. Он умело ласкает меня изнутри. После стольких месяцев мечтаний о нём реальность превосходит все ожидания.       Он встаёт, вытирает пальцы о мои волосы и прижимается вплотную, вжав меня в стол. Затем он обхватывает меня руками и тянет к себе. Он прижат сверху, грудь касается моей груди, живот — живота, а бёдра — бёдер. Внутри всё трепещет от ощущения его силы.       Я с трудом могла дышать, когда он провёл мозолистой ладонью по животу. Его поцелуи требовательные и жадные. Он словно изголодавшийся человек, мнёт меня, прикусывает везде, его пальцы сжимают меня достаточно сильно, чтобы оставить синяки, но терпимо. Потеряв голову от страсти, я даже не замечаю боли. Я так долго его хотела. Мои пальцы вцепляются в его китель, расстёгивая пуговицы. Он откидывает мои руки в сторону. Его пальцы спускаются к поясу. — К чёрту игры! — шипит сквозь зубы, расстёгивая ширинку, вытаскивает член.       Он огромен. Больше Гейдриха это точно. А Гейдрих был самым большим, что у меня был. Я пытаюсь его притормозить, но он, не обращая внимания на слабое сопротивление, хватает меня за бёдра и входит одним толчком. Вспышка боли. Я вскрикиваю. Он немного замедляется, но не останавливается. Он трахает меня по-деловому, не обращая внимания на моё удовольствие. Грубые глубокие толчки иногда отзываются болью. Он слишком большой, и моему телу нужно больше времени, чтобы привыкнуть. Я морщусь, но лишь расслабляю мышцы и стараюсь раздвинуть ноги пошире. В очередной раз поражаюсь, какой он сильный. Рейнхард был в отличной физической форме: он часто фехтовал, танцевал, занимался разными видами спорта. Но Клаус солдат. Его тело — сильное мускулистое тело хищника, привыкшего сражаться и убивать.       Его пальцы хватают меня за волосы, тянут голову назад. Я оказываюсь в очень беззащитном положении. Целует мою шею, скользит языком к груди и по очереди сосет их. Сначала одну, потом другую. Он что-то шепчет себе под нос. Сладкие? Я натыкаюсь рукой на что-то. Вещи с его стола летят на пол, с грохотом рассыпаясь. Никто из нас даже не останавливается, чтобы глянуть. — Сильнее! Жестче! — какой-то чёрт в меня вселился.       Откинувшись назад, я позволяю ему взять полный контроль над ситуацией. Он чувствует перемену, довольно улыбается. — Вот так, хорошая девочка. Против природы не попрёшь.       Его глаза горят неприкрытой страстью. Я понимаю, что вид у меня в этот момент такой же ненормальный. Какая-то часть меня ненавидит его, но рука сама скользит между нашими телами, находит клитор. Я ласкаю себя, шепчу его имя. Он припадает к моей шее, оставляя засос. Не могу злиться на него за это. Если бы я могла поднять голову со стола и дотянуться до него, тоже оставила бы отметины на его теле. Он мой, только мой. Звериная часть меня требует поставить на нём клеймо, чтобы весь мир знал, чей он, но сил подняться нет. Он берёт меня так жёстко, что выбивает воздух из легких. Есть силы только ласкать себя рукой. Что-то мне подсказывает, что его не особенно заботит в этот момент, кончу я или нет. Он всё ещё в кителе, и я беспомощно держусь за одно плечо. Погон под пальцами холодный. Мельком я думаю, скольких он убил на поле боя, в скольких схватках схлестнулся и вышел победителем, чтобы теперь с высокомерием носить знаки отличия. От этих мыслей возбуждаюсь ещё сильнее. Пальчиком довожу себя до оргазма. Он стонет, чувствуя, как я сжимаюсь кольцом вокруг него в судорогах. Уткнувшись лицом мне в волосы, он заполняет меня любовными соками. Мы лежим на столе недолго — минуты две. Я вдыхаю его терпкий мужественный запах жадно и глубоко. Придавив меня своим телом к столу, он впивается в губы. Его большие руки продолжают ласкать мою грудь. Он не тратит времени на отдых. Поднявшись со стола, легко поднимает меня на руки и несёт к кровати. — Дверь. Надо закрыть дверь на ключ.       Он прислушивается и идёт к двери. Я копошусь на кровати, расстилая её. Я правда думала, что дальше всё будет по-моему. Возвращаясь, он пронизывает меня взором синих глаз. Взяв подушку, бросает её на пол. Я провожаю её взглядом, удивлённо смотрю на него. — На колени.       Те же стальные нотки в голосе, что заводят меня и заставляют пальцы ног закручиваться от предчувствия неизбежного удовольствия. Я быстро спускаюсь с кровати. Чёрт, надо хоть притвориться, что я против. Ради приличия. Но тело реагирует на повеление хозяина инстинктивно, быстрее чем мозг успевает обдумать и принять решение. Вот я уже стою перед ним на коленях на подушке. Какой предусмотрительный. Он понимающе усмехается. Поднимает рукой обмякший член.       Я открываю ротик и беру его. Он испачкан нашими соками. Я содрогаюсь, ощущая свой вкус на его члене. Его сперма практически не имеет вкуса, лишь вяжет рот. Старательно я облизываю его, чувствую, как он снова наливается и твердеет. — Нравится, когда с тобой обращаются как со шлюхой?       Его рука обхватывает мои волосы, он несколько раз глубоко толкается внутрь. Очень глубоко. Еле сдерживая рвотный рефлекс, я вспоминаю, как делала гастроскопию, и советы врача перед процедурой. Старательно дышу через нос и расслабляю горло. Смешок вырывается у меня. Кто бы мог подумать, что несколько лет спустя её советы пригодятся мне в уже гораздо менее невинном деле.       Его глаза закрыты, лицо напряжено, он часто и тяжело дышит. Я хочу доставить ему удовольствие. Пусть думает, что это акт подчинения. Я-то знаю, кто у кого теперь на поводке. С самой первой нашей встречи я обвила его вокруг пальца и, появившись в концлагере, доставала его, пока он не сломался. Он мой. Я поняла это, ещё когда сидела с ним у костра. Я поняла, что хочу его и буду им обладать, ещё когда лежала той ночью в танке рядом и чувствовала тепло его тела. Он мой, и я его не отпущу. Это не я с ним в концлагере застряла, а он со мной застрял по жизни. Это судьба, что я залезла именно на тот полигон, где Клаус проводил испытания.       Он тем временем резко выдернул себя. Подняв меня за руку, повернул спиной к себе и толкнул на кровать. Его рука зарывается в моих волосах. — Выгни спину, похотливая сучка.       Грязные слова заводят. Войдя в меня, он сразу ловит быстрый ритм. На этот раз он нежнее, мягче, но всё такой же требовательный. Я жадно ловлю ртом воздух и радуюсь, что он не видит моё лицо. Нет причин сдерживаться и поддерживать нормальное выражение лица. Я полностью расслабляюсь и громко постанываю. От отпускает мои волосы, и я падаю лицом в матрас. Так удобнее и легче. Его руки жёстко фиксируют мои бёдра, не давая отодвинуться даже на сантиметр.       Он доводит нас обоих до границы. Его рука змеей обвивается вокруг моих бёдер, широкая ладонь накрывает заветное местечко, я не сдерживаясь, кричу в матрас. Как удобно, что он глушит все звуки. Клаус проводит пальцем по влажной щёлке, разделяет пухлые складки, находит соблазнительную пуговку, терзая меня. Там внизу так мокро и горячо. Я никогда не смогу снова посмотреть ему в глаза из-за стыда. Жар моих прижатых к матрасу щёк может соперничать с жаром между бёдер. Он изливается в меня, добавляя ещё больше огня. Внутри меня словно течёт горячая лава.       Из последних сил мы ползём на середину кровати. Он скидывает одежду, сапоги и обнимает меня, прижимая к себе. Его губы целуют моё лицо, я целую его в ответ. Мы засыпаем в объятиях друг друга. Он будит меня ещё один раз посреди ночи, чтобы снова заняться любовью. Я приятно удивлена его либидо. Его жадность заразительна, и я отзываюсь на каждое движение, на каждую ласку.