***
POV Анна Он тянется ко мне, его глаза горят неестественной синевой. Я дергаюсь, уворачиваюсь, пятясь прочь и натыкаюсь спиной на теплую грудь. Мужчина спереди нежно охватывает моё лицо обеими ладонями. Шепчет у самых губ, затем целует. На вкус он как апельсины и мята. Поцелуй обжигающий, тягучий, и я тянусь к нему. Другие руки глядят меня сзади по бедрам, по спине, по животу. Одна рука обхватывает вокруг талии, а вторая запрокидывает голову назад. И другие уста — кофе и шоколад — припадают к моим губам. Я безропотно позволяю обоим мужчинам ласкать меня. Руки безнаказанно сжимают грудь, большой палец находит затвердевший сосок. Мужчины одобрительно шепчут. Я извиваюсь между ними двумя как змейка. Оба теплые, от прикосновения к обоим приятно. Кажется я витаю в воздухе, мои ноги не касаются пола. Руки хаотично гладят меня везде. Рука все еще держит меня за волосы, оттянув голову назад и мужчина спереди получает свободный доступ к моей шее. Он то щекочет кончиком языка, то оставляет засосы горячим ртом. Я цепляюсь за плечи мужчины передо мной, одновременно толкаюсь ягодицами назад. Чувствую голой кожей твердый и горячий член. Странно, мне казалось мы одеты. Смотрю на голые плечи, за которые цепляются мои пальцы, только что они были покрыты белой рубашкой. Кто-то грубо сжимает затвердевшие соски, и мне больно, я скулю, но рот быстро закрывают чьи-то губы. Длинные пальцы бесцеремонно скользят между ног, скользят по клитору, я налегаю на руку, но пальцы уже убрали. Меня лишь немного подразнили. Чьи-то руки легко поднимают меня, держа за ноги, я раскрыта. Он протискивается бедрами между моих разведённых коленок и горячий член не теряя времени толкается вперед. Меня заполняют полностью, коктейль ощущений сносит крышу. — Рейнхард… — я откидываюсь назад, смотрю в синие глаза Клауса. Он смотрит насмешливо, я практически слышу как он говорит, что я бесстыжая и ненасытная. Но в его глазах нет осуждения, только одобрение. Я закидываю руку назад, пытаясь гладить его. Хочу обнять. Рейнхард толкается впереди, я царапаю ему грудь. Слышу неровное тяжелое дыхание и понимаю это я. Его ритмичные мягкие толчки прижимают меня к матрасу или чужой груди. Постойте мы же только что стояли? Я не понимаю, что происходит, но удовольствие никуда не делось. Клаус прижимается сверху, переплетает пальцы с моими, заводит их выше и прижимает к постели по обе стороны от моей головы. Клаус? Я тянусь к нему, некстати вспоминаю что он больше. Я чувствую мышцами лона каждый сантиметр его члена, и даже отдельные венки. Шрамы не заканчиваются на его лице, покрывая шею и плечо, правую руку и бок; длинные и белые как змеи, они похожи на татуировки лиан. Я склоняюсь к его плечу и целую одну из линий, провожу языком вниз. Он содрогается. Или это я содрогаюсь? Все смешалось. Я понимаю, что уже не лежу на спине. Когда я поднимаю голову от плеча Клауса, подо мной Рейнхард с его издевающейся ухмылкой. Той что он приберегает для охоты на невинных девушек в университетских залах. Он продолжает входить в меня, крепко придерживая за бедра. Рука Клауса давит на поясницу и я прогибаюсь. Понимаю что они хотят, и начинаю пищать и слабо сопротивляться. Четыре руки играючи держат меня на месте. Рейнхард даже не сбивается с ритма. — Не надо. Не влезет. Его пальца, Клауса, погружаются в меня, одновременно с членом Рейнхарда. Два, потом третий. От избытка ощущений, глаза закатываются и я падаю на грудь немцу. Смысла сопротивляться нет, мужчины все равно сделают что хотят. — Слишком большой. — шепчу я, но меня не слышат или игнорируют. Рейнхард выходит почти полностью и Клаус прижимает свою головку ко входу. Оба мужчины одновременно начинают проталкиваться внутрь. Это просто нереально, я с трудом вмещала даже одного их них. Но к моему удивлению, у них получается и мне даже не больно. Только клитор, забытый и игнорируемый мужчинами, пульсирует и ноет. Оба начинают двигаться во мне очень быстро и сильно. Я выгибаюсь, пытаясь уклониться, но отодвинуться от одного, значит насадиться поглубже на другого. — Господи, хватит. Они не издают никаких звуков и ничего не говорят. Бесцеремонные и властные, они берут меня как хотят. Моё моральное падение сопровождается только моими поскуливаниями и стонами. Тесное, нерожавшее лоно растягивается от двух стволов. Мои мышцы на пределе. Я чувствую что уже близка. Еще чуть-чуть и… Я просыпаюсь с бухающим сердцем в груди, оглядываюсь по сторонам, я одна и в своей постели. Окно открыто и задувает прохладный ветерок, температура в комнате близка к некомфортно низкой отметке, всё как мне нравится. Откидываюсь назад, стараясь угомонить сердце и выровнять дыхание. Пальцы скользят по простыням. Ненавижу шелковые и атласные простыни. Всю жизнь спала на хлопке. Чувствую себя как будто в скользкой прохладной вагине, того и гляди на пол соскользну. Мы люди простые, нам нужно постельное белье попроще. Неудивительно, что какая-то дичь снится! И вовсе это не от вынужденного воздержания. Утром я встала гораздо раньше обычного. Приняла душ, слепила красивую прическу с распущенными волосами. Подвела глаза черным, а губы ярко красной помадой. Придется постоянно следить, чтобы не размазалась, но это того стоило. Все офицеры шеи посворачивают, а Рейнхард пусть кусает локти, видя то что ему теперь недосягаемо. Облачившись в красную юбку до колена и белую шелковую блузку, я перекинула красный пиджак через руку и пошла к нему в спальню. Он уже был одет в свою форму и сидел за накрытым столом. В одной руке отчет, в другой чашка кофе. — Не возражаешь, если мы вместе позавтракаем? — Конечно нет. — он приказал накрыть еще для одного. Когда я села, он убрал отчет и галантно налил мне кофе. — С молоком, как ты любишь. — Благодарю. — Знаешь с таким количеством молока, это скорее молоко с кофе, чем кофе с молоком. Я улыбнулась и стащила сосиску у него с тарелки. — Ты уверен что хочешь сегодня работать? Может после прошлой ночи тебе нужно отдохнуть? Поднабраться сил? — Ревнуешь? — Вот еще. Просто боюсь, что рано или поздно ты заразишься чем-нибудь. — я подняла сосиску на вилке, демонстративно разглядывая ее с разных сторон. Он слегка выкатил глаза. — Зря упрямишься, мы оба знаем, что не выдержишь и упадешь ко мне в постель. — Богатая у вас фантазия, герр Гейдрих. — Ты всегда была жадной до удовольствия. Этим ты меня и зацепила. Я чувствовал, что тебе нравится заниматься сексом. И конечно твоя эффектная внешность. После завтрака мы утряхнулись в машину и поехали в здание, где располагалась штаб-квартира немецкого правительства оккупированного Китая. По пути было очень много солдат и пропускных пунктов. Спереди и сзади ехали машины сопровождения. Я постучала по стеклу: — Пуленепробиваемое? Гейдрих кивнул и вытащил из кармана футляр, раскрыл его и показал мне. Внутри лежало красивое ожерелье из белого и желтого золота. — Золото из которого сделано ожерелье, из месторождения, о котором мы узнали благодаря твоим файлам. Ты очень многое сделала для процветания Германского Рейха, хоть и не нарочно. Мда, умеет он подбодрить. Вот и ответ на вопрос смогли ли они разблокировать файлы на ноутбуке. Наклонившись ко мне он защелкнул на моей шее ожерелье. Я глянула на него. Он никогда не был скупым, но это было до ссор, взаимных обвинений и побегов. — За какие такие заслуги? — Просто так. Потому что могу. — Просто так даже мухи не ебутся. Его покоробило. — Анна, сколько раз мне тебя просить вести себя как леди. Неужели все те порки, что я тебе устраивал ничего не достигли? — Напротив, они добились того что при первой же возможности я дала деру. Он замолчал недовольно. — Ты стучал на меня Клаусу? О чертежах? — Он уже знал о них и твоих подвигах. — Но ты подлил масла в огонь? — Вечно ты обо мне плохо думаешь. — он приторно улыбался. — Да ты просто исчадие ада. А так вот посмотришь на тебя и не скажешь. Ангельская внешность. Дальше начался мой первый трудовыебудень на службе у Рейха. Рейнхард песочил меня за всё и по любому поводу. Чаще всего на глазах его адъютантов. Они кстати оказались оба восхитительно красивые, и получать нагоняи на их глазах было вдвойне стыдно. Им тоже доставалось, но за более «умные» проступки, меня же чмырили за унизительные вещи. Бардак на рабочем столе, ошибки в письменных переводах, невкусный кофе. Он позвал меня в кабинет ближе к обеду. Рейнхард сидел за своим дорогим, но элегантным столом из безумно редкого дерева, каждый предмет на столе лежал идеально ровно. Может я придираюсь, но мне кажется, это не совсем нормально, соблюдать такой порядок. — Анна что это? — Перевод который ты просил. — А это в углу что такое? Упс. — Пятно от кружки кофе. Я предполагаю. — Ты предполагаешь? Его пристальный взгляд вызвал прилив тепла к моему лицу — отчасти скорее от смущения, чем от удовольствия, и отчасти от чувственного напряжения, возникшего от того, что он так близко и так пристально меня изучает. Не в силах больше выдерживать его пристальный взгляд, я опустила глаза и уставилась в пол. Он обошел меня и плотно закрыл дверь в кабинет, затем я услышала звук замка, запирающего дверь. Что?! Я попятилась назад, сначала медленно, затем быстрее, в то время, как он шел к мне, пока, наконец, не уперлась в его стол. В поисках спасения я отвела взгляд от его лица и оглядела комнату. Взгляд зацепился за открытое окно. Представив себе как комично будет выглядеть если секретарь обергруппенфюрера будет спасаться от него бегством вдоль карниза здания. Когда он остановился передо мной, я закрыла глаза, собираясь внутренне. — Анна. — Да? — Ты удивительна неряшлива. Тебя в детстве родители не били? — Нет, не били. — с вызовом ответила я. Он провел пальцем вдоль выреза блузки. Я тяжело дышала, стараясь сохранять нормальный голос. — А следовало бы. — Я больше не буду пачкать твои документы. — Хочу в это верить. Но всё равно, я считаю, дополнительная мотивация необходима. Резко отодвинувшись от его прикосновения, я наткнулась на его стол и была вынуждена упереться в него руками, чтобы полностью не потерять равновесие. Он улыбнулся. Ярко блеснули идеально белые зубы, придавая ему еще больше сходства с хищником. Когда я последний раз спала с мужчиной? Хренову тучу лет назад, в лагере с Клаусом. Поддаваться совсем не хотелось я была очень зла на него, но тело требовало своего. Уже много месяцев засыпая одна в холодной кровати я скучала по теплу и тяжести мужского тела, и сейчас в непосредственной близости от него сдерживаться становилось совсем невмоготу. Его глаза все это время не отпускали меня, в то время как он расстегнул верхние пуговицы блузки, и его пальцы беспрепятственно гладили верх моей груди, соблазнительно приподнятой чашками бюстгальтера. Вздрогнув, я повела плечами, пытаясь освободиться. — Нет, нет, — сказал он и положил руки мне на плечи. — Ты наверняка специально испачкала документ, чтобы нарваться на наказание. Что? Да он псих. Самовлюбленный псих. Вдруг он резко развернул меня и, толкнув вперед, уложил на стол с руками, сведенными за спиной. Я конечно знала, что он военный, но как-то постоянно об этом забывала, отвлеченная его хорошими манерами, игрой на скрипке и довольно приятным видом. Так что оказаться распластанной на его столе стало для меня полной неожиданностью. Пока я думала, что сказать, его рука задрала мне юбку и стала стягивать трусики. Он поцокал тихо, а потом прижал своё тело ко мне, так что грудь сплющилась о твердую древесину его стола, а дышать стало трудно, склонился надо мной. Ягодицами я ощутила его твердый член. — Сейчас, сейчас, — успокоил он меня, — но прежде чем я доставлю тебе наслаждение, ты кое-что должна сделать для меня, Анна. Я молчала все еще не зная, хочу я чтобы он прекратил или нет. — Повторяй за мной, — сказал он, — я принадлежу Рейнхарду Гейдриху. — Нет! — возмутилась я. Его пальцы дразняще погладили мои мокрые складочки. Едва ощутимое касание, как порхание бабочки. — Повтори: «Я принадлежу Рейнхарду Гейдриху», или же я прекращу. — Он сделал несколько медленных движений, создавая трение лишающее меня воли, и я почти зарычала, — Повтори! — Нет. — пискнула я, чувствуя как рушится самообладание. — Ты обещал не лезть ко мне. Погладив меня по попе, он подтянул трусики вверх. Я заскулила. От его тихого смеха по моему телу пробежала дрожь, когда его пальцы нежно провели по обнаженным ягодицам — я прокляла это время в котором нормальных колготок еще не шили и я вынуждена была ходить в чулках поддерживаемых поясом. Затем он резко отпрянул, отпустил меня и обошел стол, сел в свое кресло передо мной и стал изучать моё лицо. Я сверлила его злобным взглядом. Но ничего кроме как смотреть бунтарски не могла. И мы оба это знали. Он взял меня за подбородок и поднял голову вверх, и сказал «Если ты не будешь хорошей девочкой, не получишь наслаждения». Я встала со стола, надеясь что он наигрался. С полыхающими щеками вылетела из кабинета. Села за свой стол, его адъютанты с любопытством разглядывали меня. Мне казалось они знают, или хотя бы догадываются и от этого теряла остатки самообладания. В обед он притащил меня в невероятно претенциозный ресторан. Недавно открывшийся, на самой главной площади, он принадлежал богатому немцу, который ковал железо пока горячо. На столе было огромное количество приборов которыми я не умела пользоваться, а официант был необъяснимо заносчив, словно он хирург спасающий жизни, а не таскает еду на подносах. Я устроилась поудобнее положив локти на стол. Стоило только Рейнхарду потянуться за меню, как подбежал офицер и ему пришлось отойти в сторону. Какой-то важный разговор растянулся на долгие минуты. А я была готова съесть быка. Положив руки на стол я разглядывала корзинку с какими-то трубочками. Хлебные? Недовольная физиономия подошедшего официанта вынудила меня убрать локти со стола. Поправив посуду на столе, он развернулся и стал уходить. То есть он подходил лишь для того чтобы демонстративно поправить посуду. — Эй, эй друг? Постой. — в пекло Рейнхарда, я хотела заказать. Официант вернулся к столу с приподнятой бровью. — Добрый день. Мне хотелось бы сделать заказ. — Как только вернется обергруппенфюрер. Я уже собиралась наорать на наглого мудака, но вернулся Рейнхард. Он быстро сделал заказ на немецком. Я же смолчала, решив что неразумно орать на официанта до того как он принесет еду. — Ты чем-то недовольна? — Мне кажется я не нравлюсь официанту. — Он всего лишь официант. Не обращай внимания. Подали суп. Какой-то итальянский с кусочками рыбы, креветками и мидиями. Сама не готовлю рыбные супы, но обожаю есть. Как раз когда я макнула хлеб в суп, мимо проходил официант. Он посмотрел на меня как будто я только что толкнула старушку под автобус. Гейдрих заметив обмен, усмехнулся. — Ты знаешь, что неправильно ешь суп? Я смерила его неодобрительным взглядом. — Это лигурийский суп. Есть его нужно вот этим прибором. — он подал мне какую-то разновидность вилки. Настала моя очередь поражаться. Как я могу есть суп вилкой? Рейнхард продолжал: — Даже школьники это знают, если конечно посещают не бесплатную школу. Тоже мне аристократ. Я растерянно разглядывала вилку думая как хлебать. Он наклонился ко мне и прошептал. — Вся хитрость в ловкости запястья. — я его глазах прыгали чертики, но я думала, его забавляет мое незнание столовых приборов. Он показал рукой как нужно быстро-быстро грести вилкой, едва сдерживаясь от смеха. Я честно пыталась понять как пользоваться вилкой для супа. Официант, вернулся со вторым. Я как раз возила в тарелке с супом вилкой. Его взгляд был бесценен. Он поставил передо мной блюдо с крабом, украшенным овощами по кругу. Обожаю крабовые ноги, если бы еще цена не кусалась в моем мире. Гейдрих тут же полез помогать. Взяв поварешку, протянул мне со словами: — Вот используй это. И смотри убей его правильно, иначе будет ядовитым. На автомате приняв поварешку я посмотрела на нее, потом на краба, потом на Рейнхарда и тут до меня дошло, что надо мной издеваются. — Очень смешно! Я надулась. Попалась как ребенок. Он рассмеялся. — Не намного смешнее, чем смотреть как ты дуешь на суп и макаешь в него хлеб. О, ужас! — Не дуйся. В качестве компенсации я помогу тебе с крабом. Он ловко разрезал и вытащил мягкое мясо из ног краба. Мне пришлось бы повозиться самой. Я схомячила всё, прикрывая глаза от удовольствия. — Кстати, что там с моей зарплатой? — Зарплатой? — Да, сколько я буду получать? — а про себя мысленно добавила, «Мне нужно много денег и как можно быстрее, чтобы смыться от тебя.» — Тебе следовало бы спросить меня в чем будут твои обязанности. До сих пор никто в моем подчинении еще не умер с голоду. Я выкатила глаза. После обеда мы вернулись в штаб-квартиру. Гейдрих поругался с Гиммлером по телефону. Это была странная ссора, на мягких тонах. Ссорились как я поняла из-за того что Рейнхард сам часто летал на штурмовиках против китайцев, еще и делал вылеты в качестве разведчика в сторону Индии. Опасностям в виде советских зенитных орудий и пилотов он смеялся в лицо. Напрасно Гиммлер упрашивал его не летать больше. Ссора была очень забавная, Гейдрих мило отнекивался от заботы фюрера. Когда его соединили с Гиммлер я внаглую проскользнула в офис, он нахмурил брови, но не стал меня выкидывать. Офис был очень большой и я просто терлась по углам, разглядывая всё и слушая. Если у адъютантов и были сомнения касательно природы наших отношений, то они рассеялись. Я поняла, что эти пять дней Гейдрих, помимо обычной работы шефа СД, провел еще и рискуя жизнью в небе. О чем не преминули доложить Генриху. Рейнхард совершал боевые вылеты, общался с офицерами люфтваффе и играл в карты допоздна в казармах, пока я лежала под капельницами. Для него, выросшего на героических рассказах о кровавых подвигах и проведшего большую часть 1920х годов в немецком флоте, так и не увидевшем настоящей войны, дорваться до фронта было давней авантюрной мечтой, которую у него отнимали дважды. Первый раз когда он слишком поздно родился в 1904 и не смог принять участие в Первой Мировой Войне и второй раз когда его вышибли из флота в 1931. Гейдрих говорил что фронтовой опыт для него оказался очень интересным и информативным. Я отчетливо слышала как Гиммлер сказал с отцовской заботой. «Я очень волнуюсь о тебе, и желаю тебе удачи и всего лучшего. Хотел бы слышать от тебя вести каждый день если это возможно.» Мне стало грустно от мысли что вряд ли между мной и Гиммлером, он вряд ли выберет меня если придется. Чтобы он там не обещал мне. На его столе стояли фоторамки с фотографиями детей. Четыре милых белокурых ребенка. Фотографии их матери нигде не было. Я показала на фото. — Твои дети? Где они? — В Германии с матерью. — Скучаешь? — Да. Они часто пишут мне и присылают свои каракули и рисунки. Он достал связку писем из тумбочки. — — Я хотел бы забрать их с собой и видеть каждый день, но после развода не хочу иметь дело с Линой, а разлучить их с матерью показалось мне слишком жестоким и неразумным. Детям нужна мать. Укол совести кольнул меня. Нет, не потому что дети росли без отца. К ним я не испытывала никакой жалости или теплоты. А вот его стало жаль. Из-за меня он лишился возможности видеть взросление детей. Я глянула на фото с ревностью. Интересно, а наш ребенок был бы белокурым или пошел в меня? Мне никогда не суждено было это узнать. Он показывал мне рисунки детей, их обведенные кисти на бумаге. Я улыбалась и старалась казаться заинтересованной, но внутри меня душили черные эмоции и мысли. Обида и горечь захлестывали с головой. У меня не было ни детей, ни мужа, ни семьи. А если бы и появился ребенок, то для Рейнхарда это был бы уже пятый. Первенец всегда получает больше любви чем последующие дети. Ничто не сравниться в жизни человека с магией первого ребенка. Когда ты впервые берешь своего малыша на руки, смотришь ему в личико и понимаешь что это частица тебя, родная кровь и плоть. А потом смотришь на человека подарившего тебе эту магию и понимаешь что вас с этого момента связывает неразрывная нить. Вот этого у меня никогда с ним не будет. И хотя дети были не виноваты, я все равно их не взлюбила. Поставив фото на место, я посмотрела на него. — Если бы ты встретил меня, когда был молодой, ты бы на мне не женился, ведь так? Я недобро ухмыльнулась. — Ты бы даже не удостоил меня вторым взглядом, да? Он убрал письма в стол. Посмотрел внимательно на меня, пытаясь понять какая муха меня укусила. — Не знаю. — честно ответил он. — Всё ты знаешь. — ядовито шипела я, — мальчик-аристократ из разоряющейся семьи. Молодой перспективный офицер флота. Ты должен был привести в дом только белокурую богатую немку. Большее что мне бы перепало это трах на скорую руку. — Лина не была богата. Я кипятилась. — Брак по любви, как мило. А как звали девушку из-за которой тебя выкинули из флота? — Возвращайся к переводу. — холодно сказал он. Домой мы ехали в полной тишине. Небольшое потепление, наступившее за завтраком и обедом, сменилось арктическим холодом. Ужинала я одна, у себя в комнате.***
POV Рейнхард Опять ссора. Анна оказалась на удивление склочной, как только потеряла передо мной весь страх. Я и сам не знал, женился бы тогда на ней или нет. Тогда к русским относились хорошо, и еще не было такой массовой истерии по поводу арийской внешности, да и еврейкой она не была. Партия национал-социалистов еще не успела промыть мозги населению Германии. Хотелось надеяться, что женился бы, что смог бы разглядеть за неограненной внешностью бриллиант, что сумел бы выстоять перед давлением со стороны родителей. Анна отлично влилась в коллектив. Ее потухшие за время болезни глаза сияли, она зыркала на красивых статных офицеров и выглядела как ребенок посреди кондитерской фабрике. Она тоже не осталась без внимания. Неожиданно абсолютно всем офицерам потребовалось в чем-либо передо мной отчитаться и проходная была почти весь день заполнена посетителями. Анна вела себя несдержанно. Не раз я слышал взрывы смеха из-за двери, смеялись и офицеры и она. Один раз я отчитал ее, поймав сидящей на столе и что-то весело рассказывающей. Здесь вдали от Германского Рейха многие расслабились и временно сняли маски неприступных нордических офицеров. Вдали от всевидящего ока Гиммлера и неумолкающей пропаганды Геббельса они с чисто мужским интересом и открытостью разглядывали её как женщину. В сердце нашего Рейха, никто из них не позволил бы себе так откровенно демонстрировать интерес к представительнице низшей расы. В пятницу должна была состояться церемония награждения. Клаус Ягер будет там. Я никак не мог решить брать ее с собой или нет. Гордость во мне требовала доказать, что я не боюсь соперника, что я могу отстоять самку и нет необходимости прятать ее под замком. Но наши отношения такие плохие сейчас, стоит ли рисковать. В конце концов, я решил не бояться. Заодно и использую возможность вызвать её ревность, флиртуя с приглашенными дамами.***
POV Анна Рабочие дни до конца недели проходили очень интересно. Я увидела Гейдриха в абсолютно новом для меня свете. Каким он никогда не был в Париже. Тогда он в основном приходил домой поздно вечером, мы говорили о моем мире и занимались любовью. Сейчас же я увидела его в естественной среде обитания. Начальник, военный, солдат, интриган, политик, искусный дипломат, манипулятор. Его многогранность не переставали меня удивлять. Наиболее характерной чертой было то, что он был немногословным человеком. Он никогда не говорил о чем-то и не обсуждал что-то просто ради любви к разговору. Каждое слово должно было иметь конкретное значение, должно было достичь цели. Поэтому он никогда не говорил ни слова больше, чем необходимо. Любой другой с его молчаливостью показался бы малообразованным и косноязычным, но его изысканные и утонченные манеры очаровывали всех. Он никогда не тратил и минуты времени. Его день был расписан поминутно. Каждое мгновение было потрачено с умом. Он ненавидел праздное шатание. Даже физические упражнения выполнялись не ради удовольствия, а с целью достичь предела в этом, установить личный рекорд. Утром меня рано будили и я приходила к нему в комнату. Нет, не для того чтобы меня полапали. Пока Гейдриха брили он выслушивал отчеты от подчиненных. На всякий случай как переводчик я стояла рядом и при необходимости поясняли реалии китайской жизни или переводила. После завтрака, пока мы ехали в штаб-квартиру, выслушивание отчетов продолжалось. Он не позволял своим подчиненным расслабиться ни на минуту. Нам всем, особенно мне было тяжело. После того первого дня, обеды стали проводиться в формате конференций. Очень часто людям приходилось отчитываться во время этих ланчей. Но тех кто пытался толкнуть речь быстро обрывали. Гейдрих общался в виде коротких, сжатых фраз, почти как телеграммы и в этом же виде он ожидал отчетов. Ни одного лишнего слова не по существу. Если кто-то не знал этого, через пару минут его прерывали со словами «Вы это хотели сказать?» На работе он превращался в робота. Всегда подгонял своих подчиненных. Ему было все равно, что у кого-то может быть личная или семейная жизнь. Он отдавал всего себя работе и требовал такой же самоотдачи от других. Деньги для него были лишь инструментом. Он знал, что без них не выжить. Кто-то в его команде заведовал финансовыми вопросами. Однажды я спросила почему он держит под контролем и занимается микроменеджментом всего кроме финансовой сферы. Он ответил что деньги не имеют силы в милитаризированном государстве. Это было правдой, на территориях подконтрольных Рейху, даже самые богатые люди могли исчезнуть среди бела дня. Евреям не удавалось откупиться от солдат СС заталкивающих их в поезда. И даже самая большая взятка не спасала человека, если на него обратило внимание гестапо. Важно было лишь положение занимаемое человеком в обществе и его полезность правящему режиму. Он был амбициозен. Амбиции равнялись профессионализму и полезности. Быть амбициозным для него значило не пытаться казаться важнее чем ты есть. Он часто он выступал с речами перед солдатами или гражданскими. Но в разговорах когда он выражал свою точку зрения то как правило подавлял собеседника аргументами и логикой. Его манера вести беседу была очень агрессивной несмотря на отличные манеры. После разговора с ним я выходила из кабинета с легким чувством того что меня морально изнасиловали да еще и вынудили сказать спасибо в конце. У него была отличная память. Ему никогда не требовалась телефонная книжка. Он помнил все номера наизусть. Никогда не забывал ни одного прочитанного отчета. Я заподозрила что у него фотографическая память.Это многое бы объяснило в его истории успеха. Но я не знала как проверить догадку, а спросить в лоб не могла набраться смелости. У него не было друзей. Выпивал и ходил по борделям он с подчиненными офицерами. Спал с женщинами, которые как я, были не в том положении, чтобы ему отказать, он всегда расплачивался щедро и таким образом никогда никому не был должен. Я поняла наконец почему он держал меня во Франции на таком коротком поводке. Он сторонился любых социальных контактов, так как знал что может возникнуть необходимость арестовать любого из друзей. Никому нельзя доверять. А подпустив меня поближе, нехарактерно для него близко, он обезопасился сделав так чтобы у меня не было возможностей сделать что-то за что меня нужно было бы арестовать. В подобном поведении была опасность изоляции от человеческого общения. Он верил своей интуиции. Часто после ухода кого-то из его кабинета он задумчиво говорил что что-то не так с этим человеком и он пока не знает что именно. Он очень легко раздражался о мелочам. Неправильно заполненные отчеты, некорректное поведение адъютантов, опоздание в начале общественных собраний. Но сложные проблемы он решал без каких-либо признаков волнения или эмоций. Он мог с легкостью разрулить вопрос жизни и смерти, но спотыкался из-за опечатки в тексте. Он требовал полного подчинения. Сам он подчинялся приказам без прекословия. Приказ есть приказ, и у солдата не должно быть личного мнения. Помня о том, что я решила стать хорошим человеком, я пыталась выпрашивать послабления для разных групп людей и вообще лезла куда не стоит. Но Рейнхард собой манипулировать не давал. Наверное я достигла бы большего успеха попытавшись поднять слона чем изменить его решения. Поэтому я поставила себе более достижимую задачу. Вытащить Кэти из борделя. Это мне вполне по силам. Я не помогла Ане Ярцевой в своё время и совесть до сих пор грызла меня, как она там в лагере. В середине недели я узнала что в пятницу вечером состоится церемония награждения немецких офицеров отличившихся в бою. Рейнхард с прищуренными глазами сказал мне что Клаус там будет. Его повысили до звания оберфюрера и добавили какие-то там дубовые листья и мечи к его Рыцарскому Кресту.