***
POV Клаус Никто не мог понять, что случилось, пока наблюдавший до этого за Анной Тилике не наклонился через стол и, придвинув к себе ее миску, не поболтал в ней. Побледнев как полотно, он показал всем свой улов. На какой-то миг воцарилась тишина. Сомнений не было — перед нами человеческое ухо. Небольшое и белое. Женщина или небольшой мужчина, не китаец. Охнув, осел без сил генерал фон Бок, несколько человек торопливо перекрестились, забыв что партия не любит религию. Вольф грязно выругался с гневом ища глазами хозяев. Судорожно икнув, как и Анна, кинулся вон молоденький адъютант одного из генералов. А перепуганный китаец-коробейник закричал что было сил. Я вытащил из толпы своего переводчика. Он быстро стал переводить что говорили китайцы. — Я так и знал, что в этой дыре нечисто! Wǒde tiān na! * А ведь с вечера я был тут один, и кто знает — может, следующая похлебка варилась бы из моих ушей! Один из крестьян, утвердительно закивал: — Все может быть. Недаром поговаривают, что корчмарь Юн со своей краснорожей женой губят путников. Дернул же черт остановиться тут! В этот миг сама хозяйка ступила в круг и, взглянув на предъявленную ей часть человеческого тела, пробормотала слова буддистской молитвы. — Бог его знает, может, мясо и вправду человечье. Мне откуда знать? Юн его в городе купил. — Лжешь, дрянь! — вопил коробейник. — Я сам видел, какой нож точил твой хозяин, когда я только явился и отогревался у вашего очага. Такой по руке одним разбойникам да убийцам! — Молчать! — рыкнул я и пристально взглянул в глаза хозяйке. Однако она держалась как скала. Беспрерывно отмахивалась руками и отплевывалась, утверждая, что знать ничего не знает, мясо, мол, куплено в городе и хозяин наверняка может указать у кого. — Но не могла же ты не заметить уха, когда разделывала мясо? — наступая на нее, спросил Вольф. — И что такого, и не заметила. Встала-то я затемно и, чтоб не будить гостей, огня не зажигала. В этот миг Тилике вдруг растолкал обступивших женщину солдат и перепрыгнув через стол, схватил за шиворот пытавшегося боком выскользнуть из корчмы хозяина. — Куда это ты, узкоглазый, собрался? Выкладывай все как есть. Хозяин повел себя совсем иначе, чем супруга. Едва стальные пальцы Теодора сжали его горло, он повалился на колени и, стеная и заливаясь слезами, стал умолять пощадить его и, тыча пальцем в жену, твердить, что во всем виновата она, именно она уговорила его добывать провизию таким путем — мол, война идет, они с голоду сдохнут, если что-то не придумают. — Мы никого не убивали, только отрезали куски от умерших людей на поле боя. Пощадите! От такого откровения, стало плохо еще нескольким людям, спешно выбежавшим на улицу. Хозяйка лишь зло процедила сквозь зубы: — Слабак! Будь проклят тот день, когда я вышла за тебя замуж! Но хозяин даже не глядел на нее. Обхватив мои сапоги, он рыдал и молил о пощаде. Приказав следить за ними, я отправил солдат прочесать дом. Очень быстро они вернулись отрапортовав что в погребе несколько трупов немецких солдат разной степени освежеванности. — Висят на крюках, ждут своего часа в холодном подвале. По ранам невозможно понять умерли ли они в бою и их сразу притащили в подвал или их убили наши гостеприимные хозяева. Но время прошедшее между смертью и заморозкой очень небольшое. Вольф потряс хозяина и тот указал где они закапывали кости и форму уже съеденных солдат. Массовое захоронение немецких солдат, чьи судьбы оказались бы навеки неизвестны их семьям, по воле этих чертей, вызвала праведный гнев у солдат. Разбирая кости, предметы одежды, они находили солдатские жетоны. Шепот прошел по лагерю, солдаты требовали отмщения, пока еще вполголоса.***
POV Автор В это время Анна, немного придя в себя, без сил сидела на земле у бадьи под стеной корчмы. Ее желудок избавился от ужасной пищи, но чувство омерзения не проходило. Какая-то часть еды уже успела попасть в кишечник и рвотой от нее не избавиться, она уже никогда не будет прежней. Она слышала доносившиеся со двора людские голоса, проклятия и бешеный лай немецких овчарок, но ей было все равно, что там происходит. Наконец, когда шум уж очень усилился, она встала и, пошатываясь, направилась во двор. Посреди двора стоял Клаус, выглядевший как скандинавский Бог мщения, такой убийственной яростью горели его глаза. У него взбугрились желваки на скулах, глаза потемнели. — Вольф, веревку, — глухо сказал он. В руках двух солдат извивался и бился хозяин постоялого двора. Он голосил что есть мочи, то зовя на помощь, то моля о пощаде. Один из танков подъехал поближе к дереву. Вольф перекинул две веревки через сук, привязал один конец каждой из них к танку. Под деревом уже стояла хозяйка со связанными за спиной руками. Анна схватила за руку Тилике. — Что они делают? Он лишь мельком глянул на нее. — Правосудие. — Но разве они имеют право? Это же самосуд, линчевание людей! — Это исчадия ада, а не люди, — сказал Тилике. — Штандартенфюрер может их казнить. Эти земли оккупированы, находятся под контролем немецкой армии, а по законам военного времени высшие руководящие офицеры имеют право принимать подобные решения. Анна во все глаза смотрела, как дочитал молитву и отошел в сторону какой-то полевой капеллан Вермахта, как надел на шею женщине петлю Вольф. Она вдруг с ужасом вспомнила, что не только у Рейнхарда руки по локоть в крови. Каждое их движение подтверждало, что им не раз приходилось проделывать подобное. Клаус с абсолютно равнодушным лицом стоял и смотрел как готовятся казнить женщину. И Тилике туда же. Вольф вообще решил непосредственно поучаствовать. Клаус махнул рукой, танк начал отъезжать, и небольшое тело китаянки забилось в воздухе. Глаза ее выкатились из орбит, лицо посинело, изо рта вывалился язык, а по телу волной прошла отвратительная дрожь. Наконец оно неподвижно застыло, раскачиваясь из стороны в сторону. Анна знала, что нужно уйти, но так и не смогла. Ноги словно вросли в землю. И нет, это не был один из тех случаев, когда мрачное любопытство толкает посмотреть на автокатастрофу или выгорающую квартиру. Увиденное ею было до такой степени ужасно, что она пожалела что приползла во двор. Анна прикрыла глаза. Легко, очень легко она забывала о царящей в этом мире жестокости. Хозяин корчмы, умолкший было, пока совершалась казнь, едва его подтолкнули к дереву, заголосил с новой силой и стал так сопротивляться, что только втроем удалось поставить его на колени. После этого он смирился с неизбежным и затих. Анна не стала ждать и быстренько ушла подальше на опушку. Сев на траву, она стала смотреть на природу вокруг нее. Далеко за горизонт. Такой её и нашел Клаус. Подойдя поближе сел рядом на траву. — Ты как? — Не очень. — честно призналась она. — Рейнхарду не следовало брать тебя с собой. Китай дикая страна. Тебе здесь не место. Девушка усмехнулась. В цивилизованной Германии ей не место, в диком Китае тоже. Куда податься? Что-то все вокруг с огромным удовольствием указывали ей где её место. — Кстати где он? — она оглянулась, словно ожидая что он вылезет из кустов. Клаус посмотрел на неё с трудночитаемым выражением. — Работает. Она не поняла, что это значит, но решила сменить тему. — А ты как? — она робко заглядывала ему в глаза. — Нормально. — Мне правда жаль, что так получилось в Ордруфе. Мужчина передернул плечами. — Это в прошлом. Забудь. — Как же я могу забыть, если из-за этого я потеряла тебя? Я теперь это никогда уже не забуду. — она смотрела куда-то вниз и последнюю часть уже прошептала. — Я понимаю почему ты так поступила. — со вздохом признался он — Больно конечно, но я понимаю. И как солдат я тебя поддержал и одобрил. Просто это было очень жестким напоминанием того что мы враги. Пусть даже наши страны пока не воюют, но мы скрытая война уже идет. — У тебя потом не много проблем было? После моего побега за границу. — Гестапо меня допрашивало конечно, Гейдриха тоже допрашивали, нам вдвоем пришлось выпутываться. Он все свалил на Шлецера который к тому моменту уже был мертв и не мог защитить све доброе имя. — А у тебя оказывается есть дети. — она с улыбкой посмотрела на него. Он смутился. — Пришлось, иначе шептаться стали бы. Гиммлер объявил что каждый немец и немка должны не меньше четырех детей родить. Я встал перед выбором брак или немного отсрочить неизбежное. Рано или поздно меня конечно заарканят, но мы еще повоюем. — он улыбнулся и подмигнул ей. — Я понимаю. В СССР всё тоже мрачно. И слова пикнуть нельзя. На все налог. На отсутствие супруга, на тунеядство. Еще и давят чтобы девушка замуж вышла до двадцати лет. Ты себе не представляешь сколько раз банда старушек окружали меня у подъезда и начинали песочить, что я старая дева и давно пора замуж. Он рассмеялся. — Нет это не смешно. Это трагедия. Девушек вынуждают выходить замуж, рожать лишь бы быть как все. И послать этих советчиков нельзя, сразу же прибежит милиционер и хорошо если отделаешься устным предупреждением. Ад, а не страна. А черти в нем это твои соотечественники, которые с особым садизмом колют тебя вилами. — Я понимаю. В Германском Рейхе всё тоже плохо в этом плане. Но я тебе этого не говорил. — И какие они? Твои дети? — Они… милые, красивые. Я держал на руках только первых двух. Потом перестал приезжать чтобы посмотреть на них. Мне достаточно было знать что матери и дети здоровы. Слишком тяжело потом отдавать их обратно и уезжать. Формально они и не мои дети. Я подписал отказ от всех прав на них в обмен на государственную заботу о них. Да и их матерей я видел один раз, когда мы делали их. Они все сплошь патриотки или притворяются патриотками, чтобы безбедно жить. Солнце садилось за горизонт окрашивая все в розовато-красные тона. Больше всего ей хотелось наклониться вперед и поцеловать его, но учитывая то что она еще недавно пыталась вывернуть желудок наизнанку пришлось сдержаться. — Розовое небо значит будет холодно. — Красиво. Не помню такого неба в Германии. — Может другая климатическая зона. Я знаю что тебя повысили. Поздравляю. Надеюсь завтра я смогу проникнуть на церемонию награждения, но точно не знаю так что прими мои искренние поздравления. — Искренние? — поддразнил он ее. — Да, ты же всего достиг воюя не против СССР. — она серьезно посмотрела на него, решаясь говорить или нет. Чувствуя недосказанность он изучал ее лицо. Она так и не решилась рассказать о будущем. — Насчет церемонии награждения, тебе не стоит туда приходить. — Почему? — Гейдриха злить лишний раз да и я там буду не один. Вопреки его ожиданиям, она не вспылила, лишь кивнула. Он еще не знал, что кричащая Анна была не так опасна, как молчаливая планирующая массовое убийство родных той суки, что посмела покуситься на ее мужчину, Анна. Он достал что-то из походной сумки, это оказался ее рюкзак. Он протянул его девушке. Синий, красивый и качественно прошитый, несмотря на сплав по реке он выглядел как новый. Обезьянка все также висела сбоку. Анна приняла его из рук мужчины. — Ты оставила его в лагере. — Спасибо. Он очень много значит для меня. Это было правдой. Теперь это единственная вещь которая осталась у нее от ее мира. Смартфон давно разрядился, она завернула его в пластиковый чехол в который солдаты прятали ружья при переправке через водоемы и ждала возможности зарядить, но так как розеток 220 вольт нигде не было, их вообще не было, то ждать ей придется еще долго. Посмотрев на мужчину девушка улыбнулась. — Знаешь это не просто рюкзак. Это бренд Kipling. В моей семье это что-то типа фамильной ценности. Много лет назад, мой дядя купил себе первую дорожную сумку. У бренда Kipling есть традиция вешать на свои товары маленьких игрушечных обезьянок. И у каждой обезьянки на ярлычке написано имя. Сами обезьянки забавные, у них можно одну лапку засунуть в рот, типа палец сосут. Товары этого бренда очень качественные, долговечные и удобные. И всем в нашей семье понравилась его сумка. Я тогда еще была студенткой, наверное. Или нет, наверное еще школьницей. Время быстро летит. Так вот цены на товары Kipling кусаются, о том чтобы купить себе или попросить родителей не было и речи. Через некоторое время, он привез сумку моей маме в подарок. С обезьянкой. И у этой обезьянки было свое имя. Мой дядя и мама оба родились в год Обезьяны. Так что эти брелки были еще и символичны. Годы шли, в разные праздники он подарил сумки моему брату, потом своей дочери, моему отцу. Мне конечно тоже подарки доставались, но не сумки. Со временем у всех были эти чертовы сумки кроме меня. Собираясь вместе по праздникам, они иногда смеялись, и дразнили друг друга именами обезьянок с сумок. Я закончила институт, меняла работы и в один прекрасный день стала получать достаточно чтобы купить себе сумку. Прихожу в магазин, а там сумки с такими игрушечными обезьянками только детские ужасных расцветок. А нормальные сумки и рюкзаки для взрослых уже с металлическими брелками в виде обезьян. Без имен. Долго я мучилась перед витриной. Но в итоге здравый разум перевесил и я не стала выкидывать десять тысяч на аляпистый рюкзак только из-за брелка. Купила два нормальных рюкзака с металлическими обезьянками. Вот такая история о том, что мы не всегда получаем то что хотим. Теперь когда я слышу звон этого металлического брелка то думаю о них. Я очень скучаю по ним, по моей семье. Глядя на грустные глаза девушки мужчина почувствовал злость. Неужели ее дяде тяжело было купить ей эту сумку? Ему хотелось обнять ее, прижать к груди и защитить от всего мира, не позволив больше никому никогда обидеть ее. «Она не твоя, никогда твоею не будет и не тебе ее защищать.» — ехидно сказал внутренний голос. — Я не знаю увижу ли их когда-нибудь еще. Скорей всего нет. — А мне кажется металлический брелок лучше мягкой игрушки. Практичнее и долговечнее. — сказал он. — А где твои родные? — Очень далеко отсюда. Посмотрев на него она добавила. — Я думала мы с тобой будем семьей. Но не судьба. Иногда как бы сильно чего-то не хотел получить, жизнь распоряжается по-своему. Поднявшись она закинула рюкзак на плечи и отряхнула травинки с брюк. Он встал вслед за ней. Он очень хотел что-то сказать, но слова застревали в горле. Через пару минут они вернулись к лагерю. Гейдрих злой и уставший, стоял посреди двора, ожидая их. — Наговорились? — Мы просто общались. — ответила девушка, не желая подставлять своего спутника. — Где ты вообще был? Со мной тут такое приключилось. — Я знаю. Я разбирался. — С чем это ты разбирался? — Не с чем, а с кем. Пока наш доблестный оберфюрер вешал хозяев, мы зачистили деревни вокруг. Китайцы еще долго будут помнить, что бывает с теми кто вредит немецкому солдату. Она испуганно промолчала. Клаус лишь обменялся враждебными взглядами с Гейдрихом и пошел прочь. Анна не знала как он относится к подобным акциям возмездия. Осуждает ли? — Зря ты так. Мирные жители ничего не сделали. Вы настраиваете их против себя. Как настроили советских граждан в ходе Второй мировой войны в моем времени. Он смерил ее взглядом. — Не знаю что там было в твоём мире, я не допустил бы чересчур жестоких карательных мер, именно для того чтобы усыпить желание советского народа бороться до конца. Что касается нынешней ситуации, все вокруг знали, откуда мясо или догадывались, коров у этого постоялого двора не было, свиней забрали немецкие войска еще в первые часы оккупации. Никто не доложил властям о мерзком преступлении, за это и поплатились. — он шагнул вперед к ней. — Ты с юношеским максимализмом делишь мир на черное и белое, забывая что понятия добра и зла относительны. Они зависят от того кто и с какой стороны смотрит на ситуацию. Она презрительно фыркнула. — Нет, есть общепринятые понятия добра и зла. И в моем мире ты и твои группы считаются абсолютным злом. И правильно. Тот генерал был прав, ты просто головорез. — Историю пишут победители. — парировал он. — Ты считаешь мы головорезы, а в Рейхе мы герои. Ты много видела недовольных немцев кричащих об убийствах? Нет, потому что их всё устраивает. Они с радостью прибирают к руках еврейские бизнесы и дома. В Австрии нас встречали с цветами, в Чехословакии все довольны. Да и французы не торопятся сбрасывать немецкое иго. Все эти люди как будто не видят что их соседи евреи исчезают. — он жестко рассмеялся, — всё что мы делаем, делается с молчаливого одобрения народа, и не только немецкого. В твоих глазах мы плохие, но в наших глазах мы защищаем нашу страну. — От кого вы ее защищаете? — Тебе не понять. Родилась в огромной стране. Русским никогда не понять как тяжело существовать посреди Европы раздираемой различными народами. Все со своими языками, устоями, традициями, религией. Всем хочется есть, пить иметь богатый дом и много земли. А земли мало. И все начинают смотреть на соседа и думать как бы отнять у него всё. — Допустим, но это не повод для массовых убийств. — Что если не выживание и борьба за жизненное пространство являются поводом убивать? Все мы биологические особи борющиеся за лучшее место под солнцем. Думаешь орел жалеет мелкое млекопитающее которое раздирают его когти? А волку жалко загнанного оленя? Она промолчала, не найдя что ответить. Анна и сама была скорее атеисткой, и сторонницей «обезьяньей» теории. Было безумно жаль людей страдающих в ходе раздела земель, но выполнимого и эффективного способа сделать так чтобы все жили в мире и дружбе она не видела. Мир не идеален. Оставалось только ощериться ружьями и надеяться что этого будет достаточно чтобы тебя не смели с лица земли. Хочешь мира, готовься к войне. Она еще раз пообещала себе делать всё в своих силах чтобы будущая Россия не стала очередной жертвой в борьбе за выживание. — Ладно давай закроем эту тему, я не хочу ссориться. Гейдрих улыбнулся. — Мне показалось ты живешь ссорами. — Не правда, просто ты бесишь меня. Вместо поцелуя она ткнулась лицом ему в грудь. Он приобнял ее за талию и они стояли так пока она вдруг не вспомнила, что они посреди лагеря и отпрянула от него на шаг. «Почему он не оттолкнул меня?» подумала она глядя на него снизу вверх из-под опущенных ресниц. Ведь все видели, неужели ему всё равно? Рейнхард отдал приказ выступать. Анна едва ли не первой залезла в военный грузовик и вздохнула с облегчением лишь тогда, когда злополучный постоялый двор остался далеко позади. Впрочем, не одна она была в таком настроении. В отличие от утра сейчас солдаты ехали молча, лишь порой кто-либо отпускал крепкое словечко, когда грузовик подбрасывало на ухабистой дороге. Вечером они ужинали вместе. Разглядывая его лицо, но она думала о том как попросить его отпустить Кэти. — Не считая супа из человечины день прошёл довольно хорошо. Рейнхард, у меня есть друг её зовут Кэти. Я бы хотела помочь ей. — Что ещё за друг? — спросил он с улыбкой. — Мы познакомились в борделе, она очень хороший человек. Он цокал языком: — Ты просишь меня об одолжении или хочешь сделать бизнес предложение. Но в этом случае у тебя должно быть что-то что нужно мне. У тебя есть что-то что мне нужно? — с прищуренными глазами спросил он. Она покраснела уставилась на тарелку. — Друзья друг другу просто так помогают. — пробурчала она. — О, так мы теперь друзья? Вдохнув воздуха побольше, она собралась с решимостью и сказала в лоб. — Я пересплю с тобой. — Какие невероятное жертвы. — подколол он, — должен быть она очень хороший друг раз ты готова принести себя в жертву. Это случайно не та девушка которая огрызалась в университете? — Ты помнишь ее? — удивилась она. — Мне каждый день докладывали о твоих приключениях. — Да, это она. Она выучила свой урок. — Неужели? Так же как ты выучила свой урок? — он выделил последние слова интонации. — Потому что я пока не вижу прогресса, ты по-прежнему пассивно-агрессивно вставляешь мне палки в колеса. — Я по-крайнему мере делаю усилие над собой пойти на примирение. В отличии от тебя. И не так уж о многом я тебе просила за все время нашего знакомства. — она обиделась. Это он-то не делает усилия над собой? Видя что она вот-вот взорвется, он уступил. Слишком свежи были еще воспоминания как упрямая русская чуть не отправила себя на тот свет лишь бы лишь бы отстоять свою гордость. — Хорошо, переведем её в штаб-квартиру. Будет помогать на кухне. — он склонился вперед, — ты понимаешь, что если она попытается опять мутить воду, гестапо ее арестует и тогда ее судьба будет гораздо ужаснее борделя? Ты думаешь, что сделала ей одолжение, но как говорят благими намерениями выложена дорога в ад. Она вздрогнула, он словно цитировал ее мысли. Радостно улыбнувшись она подскочила, отложив ложку, и подлетев к нему чмокнула в щеку. — Тогда я хочу прямо сейчас поехать и забрать ее из этого ужасного места. — Уже поздно. — Ну пожааалуйста! — Хорошо, но я поеду с тобой. Одетый в черные бриджи с галифе, черное тонкое пальто из шерсти и широкополую шляпу, закрывающую глаза, он выглядел очень даже недурно. Забрав Кэти из борделя, мы отправили ее на отдельной машине в штаб-квартиру. Она с опаской поглядывала на Рейнхарда, вне сомнения раздумывая над тем не попала ли из огня в полымя. Я предложила ему прогуляться вдоль набережной реки. Несмотря на то что праздные шатания он не любил, он согласился. Глубокая ночь, прохладный летний ветерок приятно трепал волосы. Я прижалась поближе к нему наслаждаясь моментом. — Завтра можешь не ездить в офис. Приготовься к вечеру, я тоже вернусь пораньше. — Значит ты берешь меня с собой? — Я еще об этом пожалею, но да беру. Мы шли вдоль набережной. На небольшом расстоянии за ними следовали телохранители, так что их даже не видно было. Я все ждала пока он поцелует меня, но казалось Рейнхарду вполне хватало простой прогулки вдоль реки. Судя по хитрым понимающим взглядам он догадывался чего я хочу, но играл в недотрогу. _____________________ * Wǒde tiān na! — О Господи!