Vanitas

      Он уже битый час смотрел в одну точку, оценивая, насколько ровно висят картины. Ким Тэхён любил играть с жанрами и текстурами, совмещал мальчишку-граффити-художника с тем самым парнем, закончившим художественную академию. Картины, которые он выставлял на продажу, не были чем-то идеальным и элитарным, он любил андеграундные коллажи. Любил ироничный подтекст, любил пиктографию. Любил накладывать на графику линии баллончиком, добавлять полиэтиленовую пленку, создавать трещины. Он любил многослойность.       А ещё он любил благотворительную ежесезонную художественную ярмарку, которую проводила «госпожа лисица» каждую третью пятницу второго месяца. На них он чувствовал себя другим человеком… Не неудачником. Ему нравилось то, как люди рассматривали его произведения, как обсуждали, как находили маленькие надписи на бортах, даже как фотографировали какие-то отделеные части. В хорошие дни он уходил с парой сотен тысяч вон в кармане. Нетрудно догадаться, в чьих лапах они исчезали.       А как бы обернулась его жизнь, если бы не…       Тэхён головой мотает. Не об этом сейчас стоит думать. Последнее, что он мог себе позволить, — это тонуть в ментальных претензиях к своему отцу. Он и так многое ему подпортил. Выдыхает обреченно, делая несколько шагов назад: нужно проверить, как три полотна смотрятся на стене. Он бы хотел продать их вместе за 900 тысяч, но не в его положении ставить условия покупателям.       Спиной чье-то присутствие ощущает, машинально локтем целясь, по его предположению, в печень. Разворот, удар, уклоняется от ответного удара в лицо. Не глядя предпринимает попытку для второго удара ногой, но оказывается в невыгодном положении — пойманный за ногу. Кулак противника ловит у своего лица. Они замирают. Ещё после первого удара Тэхён понял, кто это: запахом парфюма Намджуна пропитана их квартира. Он втягивает носом кардамон, ирис и какао, пуская короткий смешок.       — Может, отпустишь меня?       — После нападения на сотрудника полиции? — в шуточной форме интересуется Ким, отпуская.       — Ты же знаешь, что ко мне не стоит так подкрадываться.       — Меня всегда удивляло то, что ты не используешь свой боевой опыт против Шина и его дружков, — на стену опирается поодаль Кима, замечает то, как друг пытается скрыть недовольство. Эта тема разговора была в топе «Я не хочу это обсуждать».       — Сотрудник полиции, что, предлагает побить людей? — иронично бровь вскидывает.       — Я говорю не как сотрудник полиции, — как же Тэхён любил игнорировать суть, задавая встречные вопросы.       — От того, что я их побью, ничего не изменится, — наконец ровно подтянув лески, ответил художник. — Мой долг не исчезнет, а только возрастет.       Ким кивает. Безвыходная ситуация. Только долг не твой. Намджуну была свойственна наивная жажда справедливости, но новые ссадины и синяки на лице Тэхёна пробуждали в нем другого человека. Человека, что он похоронил после того, как поступил в академию. Человека, которого знал только Ким Тэхён.       Белизна стен разъедала его уставшие глаза. С момента, как он вступил в новую должность, его всё чаще начал раздражать белый цвет. Всё, чего он желал, — это теплую постель и сон, но, как верный старший брат, приехал к Тэхёну, чтобы поддержать. Тэхёну не нужна была поддержка, раз в сезон он чувствовал себя как рыба в воде. Все остальные дни он чувствовал себя потерянным ребёнком в поисках работы. Но почему-то именно в этот день Намджун любил находиться рядом с ним. Мне просто нравится наблюдать за твоим довольным лицом. Пару шагов назад делает, изучая серию картин — работы Ви всегда висели в центре галереи.       — Закажем пиццу после?       — Если хочешь, — сосредоточившись на маленьком недостающем пятне, ответил Тэхён. — Подай красный баллончик.       Только ему было позволена такая наглость, как дорабатывать свои работы в помещении, и он никогда не задумывался, почему. Просто действовал. И так всегда: не спрашивая, ему позволяли больше. Телефон, валяющийся у стены в окружении маркеров, пленок и баллончиков, требовательно завибрировал.       — Да?       — Опаньки, так ты живой, — механически ехидничает мужчина.       — Что тебе нужно, Шин? — старший Ким кидает напряжённый взгляд на лицо парня, Тэхён лишь подносит палец к губам. — День выплаты через неделю.       — У тебя будет день выплаты, когда я скажу, — язвит, упиваясь своим пафосом. — Твой долг увеличен.       — С какого хуя? — не стесняясь в выражениях, интересуется парень.       — С такого, что твоя подружка сломала моему дорогому и любимому брату нос, — она не моя подружка. — Или ты думал, я буду оплачивать счета?       Ким напряженно молчит. Эхом раздается рингтон Намджуна, что, кивнув, отошёл в сторону. «Они никогда от тебя не отстанут, Тэхён, будут доить, пока не захлебнутся до смерти». На красное, потекшее не по планам, пятно смотрит.       — Теперь твой долг 136 миллионов 286 тысяч, — не дожидаясь ответа, напоминает мужчина. — Хочу, чтоб к завтра 300 тысяч было у меня в кармашке.       Ким кулаком упирается в стену, разминая костяшки. Он тоже много чего хочет.       — Ну и через недельку то, что стандарт по оплате.       — Где я должен взять эти деньги? — не выдержав, интересуется Ким.       — А меня что, это должно волновать? — по голосу Тэхён понимает, что тот улыбается. — Возьми кредит, толкай наркоту или продай жопу, мне вообще всё равно.       Парню так сильно хочется бросить трубку, но он лишь напряженно молчит, думая о том, как долго он сможет скрываться и как сильно отхватит по лицу, когда его найдут. Ребро неприятно тянет — напоминает о себе. Он не ходил в больницы, но теперь должен оплатить медицинские счета Шина.       — Не слышу ответа.       — Я тебя понял, — выплевывает Ким, сбрасывая вызов. Головой в стену упирается, с силой сжимая зубы. — Блядь.       И как ему об отце не думать, если подобные вызовы пробуждают в нём животную ярость? Будь у него достаточно денег, он бы улетел в Америку, лишь бы размозжить ему череп. Так не поступают близкие люди. Намджун возвращается, заставляя Кима надеть маску спокойствия.       — Меня в бюро вызвали, — виновато оповещает Намджун, с его новой работой они всё меньше общаются.       — Езжай, ты же знаешь, что у меня всё прекрасно, — лжет искусно, но не скрывает иронию.

Тэхёну нужен краткий курс «Как за выходные заработать миллион вон».

За неделю до этого.

Испания. Исла де са Феррадура.

      Гнев сжирал его изнутри. Это представление на церемонии без следа для неё не пройдет. Идиотка. Хвостом следует за покачивающейся фигурой, что заходит в одну из тихих комнат на втором этаже. И после этого ты решаешь продолжить? Случайно плечом официанта задевает, роняя бокалы с шампанским. Черт тебя побрал.       Официант нервно капли смахивает с пиджака мужчины, не давая пройти. Хосок что-то тянет раздраженно на тему ненадобности, отодвигая его с прохода. По битому стеклу идет, ускоряя шаг. Знал бы он, что его представление тоже без внимания не проходит. Глава тигров, что бежит за гончей драконов. Быстро поднимаясь по лестнице, он достигает нужной двери.       Чеён голову поднимает, сощурившись. У её рук раздробленные таблетки, а на рукояти пистолета — белые частицы. Два правила, что она послала к чертям. Слезы предательски выступают на глазах. Обожжённая слизистая — вот всё, что могло заставить её плакать. Хосок захлопывает за собой дверь чуть громче, чем нужно.       — Ты окончательно крышей поехала?       Она лишь утирает нос.       — Не начинай, — тише обычного просит Чеён.       — Что не начинай?! — галстук откидывает на диван, он сдавливал его вздувшиеся от гнева вены. — Ты нарушила главное правило на публичных мероприятиях и к тому же раскрыла себя.       Девушка молчит, откидывая голову и вбирая воздух в легкие. Ей было так все равно на то, что он говорит. Чеён уже долгое время не думала о правилах, о том, чтобы скрывать себя. Она совершенно точно не думала о безопасности. Главная её игра была со смертью. Шаг к Хосоку делает, знает, что может заставить его заткнуться.       — Когда ты последний раз была трезвой? — Горькие слова, охладившие её голову.       Просто заткнись, как ты это делал всегда. Рукой тянется к его лицу. Посмеешь меня поцеловать, и я убью тебя. Грубо руку отталкивает. На меня давно это уже не работает. Чеён надменно скалится, чем раздражает его пуще прежнего. Так хочется взять что-нибудь потяжелее, но он лишь хватает её за шею, притягивая к себе.       — Месяц, Чеён, — горячий шёпот, опаляющий ухо. — Месяц прошел с того дня.       Девушка сбитой с толку кажется. Она вырывается, роняя свой пиджак, а вместе с этим на пол падает и почти пустой блистер. Хосок наклоняется, дабы поднять, но машинально переворачивает упаковку. Не все тайны должны быть раскрыты. Внутри груди уже не пламя, а настоящее адское пекло, сжигающее легкие. Аптечными препаратами занимается Семья Чон.       — Фентанил? Ты серьезно?! — Он срывается на низкий крик. — Ты больная!       Чеён завораживают его эмоции. Для неё нет ничего прекраснее спокойного человека, выведенного из себя. Она впервые смотрит на него такого. И это пугает. Пугает Пак Чеён, не умеющую испытывать страх. Он делает шаг, она — два назад.       — Где ты его вообще взяла?! — Глупо задавать такой вопрос человеку, испачканному чернилами клана и кровью, свои эмоции топит в никотине, пряча блистер в глубине черного костюма. — Черт тебя дери, Розэ, это опиат, — если быть точным, прекурсор белого китайца, что производит его Семья для поставки в Китай.       — У меня адски болит голова, — жалко тянет девушка, не веря самой себе, с ней явно что-то не так: её пугает он, пугают стены этой комнаты. Пугает пол под ногами, что становится чужим и мягким. Злобный нервный смех мужчины нависает негласной мелодией в её голове.       — Конечно, болит, — втягивает сигарету до фильтра. — Оправдывай себя дальше, Пак Чеён, ты жалка, — последнее он выпаливает с особой ненавистью, так, что внутри девушки разжигается огонь из негодования и страха.       Чеён за Глок хватается, дабы пристрелить его. Если убью тебя, исчезнет ли мой страх? Он лишь горько усмехается, её руки дрожат, она целится явно куда-то правее него. В их мире любые проблемы решались так просто. Для начала, сними с предохранителя.       — Ты так и будешь махать пушкой? — спокойно интересуется Хосок. — В твоём состоянии ты лежащего в сантиметре не застрелишь.

Четыре дня спустя. Вторник.

Южная Корея. Северный Сеул. Церковь Искупления. Нейтральная территория.

      Свет мягко проникал через разноцветное витражное окно над алтарем. Церковь Искупления, служившая Семьям, была выдержана в готическом стиле, хотя не относила себя ни к католической, ни к лютеранской церкви. Для Семей вера была чем-то иным, приходя сюда, они не прощались со своими грехами — они находились с ними наедине.       Чеён с силой сжимает черное дерево стасидии перед ней, руки дрожат, а по всему телу идут разрывающие, пронизывающие импульсы боли. Кажется, еще немного, и кости выйдут из суставов, перемолотив всё тело. Голову на перекрещенные руки роняет, а пронырливая капля пота падает на пол. Пак Чеён в церкви с грехами не оставалась: она от них пряталась. Но эти грехи по пятам шли, любые стены руша.       Под закрытыми веками она видела много крови, криков о помощи и боли. Её никогда не гложила совесть, ей не было дела до тех, кто слабее. Рожденная, чтобы стать монстром. Но сейчас её разрывала на куски её собственная кровь под веками. И кровь её матери, ожившей мертвой матери, что, сцепив руки кольцом на шее, прожигала душу. Виски сдавливает терновым венком, еще немного, и из глаз брызнут адские кровавые искры.       Слишком резкое для полнейшей тишины шипение спички заставило девушку поднять голову. В рыжих волосах стоящей у алтаря женщины она нашла спасение. Сдув огонь почти догоревшей свечки, та бережно убрала их в шелковую ткань. Женщина выглядела слишком откровенно красиво для служителя церкви, но церковь Искупления и не была обычным местом. Обернувшись, она скосила голову вбок.       — У тебя ломка? — Чеён на спинку скамьи откидывается, подбирая ноги под себя. — Выглядишь так, словно тебя из мясорубки достали, — рядом садится, соединяя ладони в жесте молитвы.       — Спасибо, Дженни, от тебя слышать слова поддержки так ценно, — язвит, сглатывая вязкую слюну.       — Ты забыла? «Мне нельзя принимать сторону».       — Моё состояние никак не связано с делами Семьей.       — Я знаю, — фыркает добродушно.       — Не лучшее время для шуток, — напоминает блондинка, впиваясь ногтями в свою кожу, её движения были до безумия неестественные, ломанные и нервные. — Я не могу нормально работать, — стонет вполголоса, — но без наркоты ещё хуже.       — Это уроборос, Чеён, — серьезно оповещает Дженни. — Ты ешь свой же хвост.       И почему все так стараются ей об этом напомнить? Чеён трезва четыре дня, и ей уже хочется вздёрнуться где-нибудь в лесу, чтобы тело сгнило, потому что она гниёт изнутри. И как раньше ей удавалось так быстро останавливаться? Она не была трезва в день смерти матери последние пять лет, но почему-то чем старше становилась, тем чаще боль появлялась и в другие дни. Раньше ты не покупала прекурсоры наркотиков. В итоге это её затянуло, затянуло настолько, что хочется блевать.       — Я оторву тебе голову, если ты надумаешь блевать здесь, — угрожает Дженни, замечая позеленевшее лицо. — Я единственная служительница этой церкви, у меня тут уборщиков нет.       — Всё в порядке, — лживо успокаивает собеседница. — Сколько эта боль продлится?       — У всех по-разному, — витиеватые узоры окна были привлекательнее скрученного тела рядом. — Просто перетерпи.       — И это поможет? — у Чеён сегодня день глупых вопросов.       Дженни несколько секунд молчит, думая о чём-то своём. Она знала эту девушку достаточно давно, видела в самых чудовищных состояниях, но это её состояние не вызывало жалости. Пак Чеён не достойна жалости. Та, кто так старается себя убить, не должна сейчас выглядеть так потерянно и жалко.       — Вряд ли, — прыскает в кулак, надменно улыбаясь. — Проблема не в твоём теле, а в твоей голове.       — И что это значит?       — Потом поймешь.       — Раздражаешь, — выплевывает Пак, хватаясь за печень, кто-то невидимый пырнул её вилкой. — Блядский пиздец.       А что ты хотела? Дженни прекрасно понимала, что происходит с девушкой, когда та перестала появляться в стенах церкви, но волноваться о монстрах ей было запрещено. Служители церкви Искупления являются хранителями тайн Семей, и именно поэтому им было запрещено принимать чью-либо сторону. Они выслушивали, давали совет, но, как только человек покидал эти стены, разговор оставался в прошлом. Так было со всеми, но с Чеён она никогда не говорила о её грехах.

Список грехов Розэ так велик, что говорить о нем не стоит.

      Шум художественной ярмарки был музыкой для его ушей. Но сколько бы раз он на них не был, всё никак не мог привыкнуть общаться неформально. Мать привила ему воспитание и уважение, такое не свойственное миру, в котором он жил. Улыбаясь, Ким ловил на себе заинтересованные взгляды противоположного пола, но никогда не называл своего имени. Его настоящее имя было для него чем-то сокровенным, тем, что не стоило говорить каждому.       Аккуратно убирая руку привлекательной шатенки со своего предплечья, он поклонился на 90 градусов, возвращаясь к своим работам. Ещё пару минут назад заприметил заинтересованную гостью, рассматривающую то самое потекшее красное пятно. Это вызывало интерес и одновременно смущало. Это ведь не входило в мои планы.       Ким Тэхёну нравилось обсуждать с людьми свои картины, когда они не знали, что они его. В этом было свое очарование. Рядом встает так, словно он эти полотна впервые в своей жизни увидел. Но, не успев что-либо сказать, он чувствует этот запах. Этот запах, что он не мог забыть. Кожа, ваниль и ладан.       — Интересно? — медлит, думая о том, что и не надеялся встретить её ещё раз.       — Можно и так сказать, — руки на груди перекрещивает, несмотря отвечая. — Расскажешь о картинах?       — А… — Тэхён запинается. — Я предпочитаю слушать.       — Предпочитаешь слушать о своих же работах? — наконец поворачиваясь к художнику, интересуется Чеён. Это действительно забавно.       — Как Вы?.. — замолкает в мгновение, ему самому забавным кажется то, что она смогла выбить его из колеи обычной наблюдательностью — на его пальцах остались брызги красной краски. — Я создал их где-то месяц назад. Это серия-оксюморон, с одной стороны, маниакально подозревающий мир против свободы выбора, а с другой — пиктографический план новой нормы и новых истин. Хаотично, но четко построенный поток слов и цитат, вторящие созидательным или деструктивным настроениям, которые то покрывают холст множеством красочных слоев, то прожигают его, цензурируют, — рассказывая, он потирает указательным пальцем стакан в руке. — Конечно, их можно рассматривать по отдельности, но…       — Но порядок хаоса виден лишь вместе.       — Интересуетесь искусством?       — Скорее, люблю хаос.       Чеён смотрит сквозь слой картины, вчитываясь в написанные слова. Он использовал агрессивно правдивые цитаты, но это не было пафосно. Every 11 min MURDERS. Тэхён не знал, о чем с ней говорить, лишь коротко кинул взгляд на её безмятежное лицо, что-то в ней точно изменилось. Every 275 days FIRES. Пространство вокруг них охладело, ничто не могло заставить их говорить. Every 77 years WAR. Некогда умеющие найти со всеми общий язык художник неловко молчал. Every SUNDAY holiday. Кажется, они встретились в воскресенье.       — Хотите выпить? — неуверенно интересуется, вызывая смешок.       — Я не пью, — прокатывая в руке бокал, наполненный шампанским, она косо улыбается уголком губы. — По крайней мере, сегодня.       Отвергнутый парень обреченно отворачивается к собственному произведению. Они были так контрастны, но так привлекательны в стенах галереи. Застывшие в тишине, они походили на часть инсталляции. Инсталляции о противоположностях, не входящих в привычный контекст вещей. Тэхён выглядел до жути простым в огромной футболке и джинсах. В этот вечер только он не пытался быть тем, кем не являлся. Сколько бы денег у него ни было, он бы никогда не променял свои потертые джинсы со следами въевшейся краски на загоняющий в рамки костюм.       — Я покупаю.       — Какую именно? — очнувшись, интересуется художник.       — Все, — Чеён усмехается, отворачиваясь, чтобы не встретиться с его глазами. — Пятьдесят миллионов.       — Но, — Ким шокирован и недоверчиво сводит брови, — они не стоят столько…       Девушка прыскает от смеха.       — Никогда не говори так покупателю, — бокал проходящей официантке вручает, — иначе упустишь шанс.       В разрезе юбки чуть ниже талии Ким Тэхён замечает чернильную морду корейского дракона. Он больше не боится быть пойманным за неприличным разглядыванием тела рядом. Страх, когда она рядом, был настолько внутренне выжигающим, что пропадал вовсе.       Пак Чеён никогда не носила вещи, которые могли скрыть её фигуру, её метку принадлежности. Потому взгляд его совершенно привычный и в какой-то степени логичный. Она тонко балансировала на ноже чрезмерной откровенности, позволяя разглядывать изгибы тела, выпирающие ключицы и рисунок рёбер каждому, кто способен рискнуть.       По своей природе они оба — Венерины мухоловки.       — Сегодня Вы другая.       — А разве мы знакомы? — саркастично интересуется, смотря прямо в глаза, где пустота уже не то что умерла, она молит остановиться.       — Ви, — хрипло произносит парень, протягивая руку, но неловко опускает, понимая, что никто жать в ответ её не будет.       Чеён даёт себе пару секунд для того, чтобы ещё раз рассмотреть черты идеального лица. Как бы это парадоксально ни звучало, но девушке нравилось то, как хаотично торчали его слегка вьющиеся на концах каштановые волосы. То, как он выглядел вырвиглазно в окружении людей, одетых с иголочки, казалось, он пытался отличаться от других, но загляни в его глаза — там нет желания выделяться, там чистой воды пустота.       Пак Чеён никогда не интересовалась внешностью обычных людей, но почему-то именно в этот день потерялась в россыпи родинок, оставив свой след одиночества где-то рядом с той самой — самой яркой под глазом. Он не был смазлив, но несомненно красив. Может, даже чересчур правильно красив.       В этом парне было что-то чарующее, хрупкое, но опасное. В ней же Тэхён видел то же самое.       Телефон звонит так некстати, прерывая этот момент опасной игры с тишиной.       — Прости её грубость, — улыбается светловолосая женщина, провожая взглядом удаляющуюся подругу. — Чеён, не очень любит… — слово подбирает, — общаться.       — Госпожа Ким? — улыбку ей дарит. — Рад Вас видеть.       — Сколько раз тебе говорить: ты можешь общаться со мной неформально, у нас не такая уж и большая разница в возрасте, — Подходя, она бьет бокалом по его стакану. — За выгодную сделку!       В глаза женщины смотрит, осушая содержимое стакана, которое по вкусу за время превратилось в водянистый виски. Бровью дергает разочарованно. Госпожа Ким краешком губ улыбается, поворачиваясь к картине.       — Но они правда столько не стоят…       — Желание покупателя — закон, — слова из прошлого заставили его поморщиться. — Не важно, что ты сам думаешь о своих работах, — каблуком она медленно сверлила дырку в полу. — Важно лишь то, сколько тебе за них готовы отдать, — улыбается самой фальшивой добродушной улыбкой. — Тем более, не в твоем положении от такого отказываться, — она явно знала о нем больше, чем он мог представить, — ты же хотел их продать серией.       Чеён через стекло наблюдала за ним. Ей было неважно, что говорили в трубке. Выпуская смог никотина, она лишь не хотела расставаться с запахом его одеколона. Ви вызывал желание прикоснуться. Желание узнать, что таится за его обреченной радужкой глаз — цвета горького шоколада.       Чувствуя на себе пронизывающий взгляд, он оборачивается. Ты играешь с огнем, Тэхён. Дракон на её животе сожжет тебя дотла. Сожжённый раз — сгореть не может. Рождённая сжигать остановиться не сможет. Играя со смертью, она полюбила играть с людьми. Он же ненавидит игры, но его привлекает то, что недосягаемо.

В этот самый день она сама не осознала, как не чувствовала боль.

В этот самый день он окончательно угодил в капкан.