По своей сути, Юнги взрастил Розэ.
— Чёрт, — шикает темноволосая девушка, роняя ключи на пол. Суён уже как пару лет живет в двухкомнатной квартире в центре города недалеко от Сеульского национального университета. Каждый её день был одинаковый: дом–учеба–дом. Младшая Пак хотела стать архитектором и переехать в Париж — это было её заветной мечтой. Мечтой, которую она предпочла долгу. Она могла стать частью Семьи, но ей единственной дали возможность отказаться, не заплатив за это ничего. Почти ничего. Включая свет в гостиной, она на периферии замечает темную фигуру. Фигуру, опирающуюся на подоконник и рассматривающую часы в руке. Чон Чонгук — человек, способный разрушить её мечту. Оба друг другу достаточного внимания не уделяют, тая в своих мыслях. Его появление никогда не значило ничего хорошего. Он был дьяволом с лицом ангела — дьяволом, о котором слагались легенды. — Что-то случилось? — на выдохе интересуется шатенка, понимая, что просто игнорировать его не выйдет. — А должно что-то случиться, чтобы я приехал к жене? — Чон сам ей в первые минуты церемонии сказал, что этот брак — фикция, но он бы не был тем самым дьяволом, если бы сладкими речами не топил Суён в удивлении. — Нет, — недоверчиво сводя брови к переносице, она закидывает плащ на диван. — Чай, кофе? — надменно дернувшийся уголок его губ от её внимания не уходит. — Или все же начнем и закончим на том, зачем ты сюда пришёл? — бровь вскидывает. Чем раньше она с ним разберется, тем скорее он оставит её в покое. — Ладно, — у Чона не было сегодня настроения юлить. — Расскажи мне о Чеён. Девушка сумку на стол ставит, собирая волосы в высокий хвост. Ожидаемая просьба, но он идиот, если решил, что она вот так возьмет и всё расскажет. Суён, может быть, и не часть их мира, но она совершенно точно не будет обсуждать такое с Чоном. Единственное, что ей в голову с юности вбивали, — это то, что дела Семьи — это самая главная тайна. — Мы женаты, но я не обязана тебе рассказывать то, что касается моей семьи, — ставя чайник, отрезает шатенка, мыслями грезя о предстоящем проекте по учебе. — Я теперь твоя семья, — фыркает, возвращая часы на запястье. Это не так. Ведь то, что он хочет знать, — это точно не то, какой её любимый цвет: глубокий черный и вязкий красный. Не то, какое у неё любимое блюдо: никотин и жвачка, глушившая горечь. И совершенно точно не то, какая она была в детстве, — все знали о том, что у Суён амнезия. А значит, он хотел знать то, за что проболтавшемуся могут вырвать язык. Не метафорически. — Ты знаешь, что это не так, — серьезной становится, напрягаясь от того, как резко он делает к ней шаг. — То, что ты хочешь услышать, касается не Чеён, а Розэ, — Чонгук в свете искусственных ламп дико пугающим кажется, а молчание изводит девушку настолько, что она неосознанно губу прикусывает. По-хорошему не получится. Ему даже напрягаться не нужно, чтобы схватить рукой тонкое горло и размашисто припечатать к холодильнику. Суён ногтями кожу сдирает, задыхаясь из-за выбитого воздуха. Под короткими ногтями частички его эпителия остаются, но вряд ли это поможет судмедэкспертизе. Он росомаха — дикое животное, способное напасть без причины. Он по своей натуре падальщик, но убивать он любил больше, чем питаться гнилой плотью. — Мне повторить? — Чонгук не улыбается, лишь наблюдает за её тщетными попытками вырваться, скосив голову. — Отпусти, — одной рукой за шею поднимает с такой легкостью, что становится жутко. — Ты… не можешь… меня убить, — по крайней мере, она так считала. Но ему все равно. Чонгук может делать всё, что ему захочется. Он будущий глава. И Семью Пак он ненавидит. Им, как изначально слабым, это с молоком матери впитывается. А чем выше ты находишься, тем больше у тебя врагов. Пак Тэхо уважало старшее поколение, но не младшее, готовое перегрызть друг другу глотки. Это нужно было менять: дать монстрам внутри свободу, позволив им всем утолить свою жажду. Только Чонгук не знал, что тех, кого не устраивал Тэхо, попросту не осталось в живых. В агонии Суён магнит Эйфелевой башни нащупывает, с силой по щеке попадает, рассекая. Чон отшатывается удивленно, языком нащупывает каплю крови. Так даже интереснее. Никто не говорил, что Чон Чонгук сам своей же собственной кровью жажду не утоляет. Но Суён подобные игры не устраивают — они вызывают ком тошнотворной паники на дне желудка. Задыхаясь, она кухонный нож хватает, отлетая к подоконнику, на котором он пару минут назад так безмятежно сидел. Дрожащими руками обхватывает рукоять, направляя в его сторону. Суён никогда защищать себя не учили. Это ведь не её мир. Оттого на душе погано становится. Сколько ни беги от реальности, она у тебя колючей проволокой у горла стоит. — Не подходи! — на нервный возглас срывается, зажмурив глаза. Чонгуку смешно. Они действительно тебя не тренировали? Не учили убивать? Ты либо бесценна, либо мусор, не стоящий моего внимания. Но даже у мусора может быть полезная информация — информация о по-настоящему бесценной вещи. Рукой остриё ножа обхватывает, выворачивая. Этого человека не пугала боль, не пугала собственная кровь — она его заводила. И капли, падающие на пол, так оглушительны в её напуганном дыхании. — Ну же? — он усмехается. — Ты же хотела им воспользоваться, — В руках нет силы, она даже не пытается их сделать тверже, даже угроза её безопасности не заставит её стать убийцей. — Ты монстр, — в ужасе выпаливает девушка, позволяла отобрать то единственное, что могло её спасти. — Это ты еще монстра не видела, — и она в этом не сомневается, все в её окружении были такие — монстры, прячущиеся под личиной людей. Одна она родилась с маской, вросшей в кожу. Откидывая нож в угол комнаты, он слизывает с руки струящуюся кровь. Суён не в силах пошевелиться — страх сковал титановым цепями. Беги. Но она стоит. Стоит так, словно двинься — и цепи превратятся в шипы, разорвав её кожу. Отвернувшись, парень с разворота дает ей пощечину, сбившую с ног. В голове сияют искры, разлетаясь на мелкие осколки разбитых надежд. Надежд на то, что её никогда её кровь не настигнет. Чонгук над ней нависает, коленом прижимая икру к полу. Суён страшно — она в агонии ужаса и боли. Это ведь не её мир. Мысли назойливыми мухами моральную пытку устраивают. То же самое и с моей матерью было? Неужто все члены Семей такие? Отец всегда вел себя как уважаемый холодный король, что ещё в юности давало Суён ощущение, что все они такие. Холодные, но благородные. Но благородства в них кот наплакал, и само это слово Пак Тэхо не знакомо, он умело притворялся. Пальцами хватается за паркет, пытаясь вырваться, но он лишь за волосы тянет обратно. — На чем мы остановились? — тон его голоса был неизменен. — Ах да, Розэ, — имя её растягивает, наслаждаясь тем, как оно звучит. Тебе не подходит имя Чеён, только Розэ — колючий монстр с фарфоровым лицом куклы. — Да пошёл ты, — выплевывает вместе с кровью на пол. Упёртость была чертой их характера. Чона это злит до глубины его прогнившей души. Он думал, что расколоть эту девчонку будет проще пареной репы, но она все-таки была Пак. Главное, была. Рукой под ребра ныряет, впиваясь ногтями в кожу, — напирая на желудок. Она должна кричать, но стискивает зубы. Драконы никогда не кричат — из их пасти извергается пламя. Её тошнит, и от боли она готова упасть в обморок. За что? Почему она это должна переживать? Она смирилась с браком — это было её наказание за то, что она хотела жить нормальной жизнью. Но так опрометчиво об этом забыла, когда Чонгук не появлялся в её жизни. Это же была фикция. Фикция — фикцией, но даже загнанный внутри неё зверек ощущал грядущую войну, а она — дочь будущего врага, отданная в лапы тигра. Бельчонок, чьего мяса не хватит даже на домашнюю кошку. — Пожалуйста, прекрати, — стонет протяжно сквозь зубы, захлебываясь липкой влагой внутри себя. — Мне больно, — молит, как будто он не был тем, кто эту боль ей и подарил. — Ты знаешь, как это прекратить, — отпускает, позволяя ей перевернуться и отползти. Дает жертве почувствовать прекрасный миг отсутствия боли. — Я ничего не знаю… — дрожащими руками она держится за разбитую губу. — Ты же знаешь, у меня даже метки нет, — ей хочется утонуть в стене за спиной, но получается лишь в панике упираться, мечтая провалиться сквозь. — Не знаю, — она губы в тонкую полосу растягивает, прозрачность её свадебного платья, видимо, мимо его глаз прошла. — Кто знает, может быть, твой папаша её где-то спрятал, — блуждающим взглядом по телу проходится. — Где-нибудь, где никто тебя не видел. — У меня её нет, — вторит подобно сумасшедшей. Если бог есть, пускай он разверзнет под ней врата в бездну, потому что находиться с ним один на один — хуже ада. — Так докажи, — шепот его низкого голоса пускает по телу мурашки. — Чон Суён, моя дорогая, фиктивная жена. Чонгук смотрит пожирающе, уничтожая взглядом. Он умел расчленять людей без ножа, пуская по их венам адский пламенный коктейль ужаса. Он любил дрожь своих жертв, любил ужас в их глазах и сбитое дыхание. Это было получше любой прелюдии. Любил смерть, поэтому его так возбуждала мысль о войне. Сколько же крови и дрожи он мог благодаря ей увидеть. Сколько подарков он мог подарить Смерти. Ему не нужна жена — его душа принадлежит той, что не ведает страха, той, что с косой по улицам каждый день бродит. Стоя на одном колене перед ней, он был подобен прекрасному принцу, смотрящему на загнанную в угол девушку. Ей только недавно исполнилось девятнадцать, всю жизнь она бежала от тех, кто мог вцепиться в её маску, но тот, кто должен был её защищать, ради выгоды посадил на поводок. Какая трагичная судьба. Она прекрасно понимает, что он хочет. Дрожащими окровавленными пальцами медленно расстёгивает пуговицы своей рубашки. Ты ведь ему так ничего не докажешь. Он пришел сюда не для того, чтобы узнать, живет ли на её коже дракон. Он пришел сюда за страхом и болью. Он знал, что Пак Тэхо никогда бы не отдал часть Семьи Чонам. Но тот ужас в глазах Суён питал его внутреннего зверя. От мусора всё же бывает толк.Суён больше не сбежать, она свои мечты в этот день похоронит.
Между болью и унижением, что ты выберешь?
Раскинув руки по спинке скамьи, девушка в потолок смотрит с зажатой, опасно тлеющей сигаретой. За время ломки церковь Искупления стала её вторым домом, хотя первого у неё и не было. Чеён была лишена привязанности к месту — дай ей волю, она бы давно переехала куда-нибудь, где на улице не так приторно-сладко пахнет плотью. Но зверь внутри неё не позволил бы ей это сделать. Пак Чеён по своей натуре гончая, без охоты у неё нет жизни. В этих холодных стенах ей всегда становилось спокойнее, режущие мозг приступы боли она растворяла в разговорах с единственной служительницей, что подобно её личному психиатру молчала, изредка кивая головой. Подолгу она зависала в капелле, всматриваясь в огонь и слушая музыку. Мелкие капли ложатся на белоснежную кожу влагой, отчего она резко поднимает голову. Уставившись на Дженни с пульверизатором в руке, она замирает, пытаясь прочесть по губам то, что она говорит. Но выходит лишь: «This old world’s just put days on your floor». Это явно не то, что она говорила. — Что? — наушник достает, продолжая слушать песню вполуха. — Здесь не курят, — пепел с сигареты падает на одежду девушки, разлетаясь по полу. — Чёрт, — она ещё раз агрессивно брызгает в лицо Розэ водой, но та подставляет руку. — Сама это будешь убирать, — Дженни часто задавалась вопросом, почему исполнители питали такую страсть к курению. — Я устала каждый раз подметать, — рукой театрально машет, — ещё и этот запах, — где бы она ни была, её преследовал дым сигарет, даже тот мальчишка нагло курил в галерее, когда она позволяла ему там работать. — Это место хрен проветришь. Дженни сочетала в себе черты мамочки, присущие её двадцатидевятилетнему возрасту, и капризного ребенка с безумными идеями. Она была противоречием в жизни Чеён — той, кому было позволено брызгать ей в лицо водой. Брови к переносице сводит, прикусывая губу. А я уже успела соскучиться по тебе, моя дорогая боль. Воочию она чувствует, как тело обволакивает дымка прошлого, а по венам течет раскаленное железо. Её приступы мигрени были перемешаны со вспышками воспоминаний. Под веками она видела слишком многое, но это растворялось непонятными образами. Люди не могут вспомнить ощущение боли — Чеён во время приступа чувствовала её по-настоящему. Так, словно с неё заново снимали кожу. И закрой глаза — она попадет в капкан, из которого не выбраться. В бездну, где Смерть усердно ножи точит. Вперёд кидается, чуть ли не расшибая лоб о спинку переднего ряда скамеек. Ей бы не тонуть в этих воспоминаниях, но, закрывая глаза, она билет в первый ряд кинотеатра её жизни покупает. Её жизнь на вкус как триллер с элементами ужасов, только её не призраки и не демоны мучают — её на части разрывают люди. — Что именно ты видишь? — Отвлечь пытается, боясь прикоснуться, тело Чеён напряжено до состояния оголенного нерва — тронь её, и она взвоет от боли. Чеён болезненно молчит, поднимая глаза на огонь пылающих свечей. Вот почему последнюю неделю она предпочитала оставаться здесь. Дженни Ким секреты коллекционировала, бережно пряча в самые темные и старые шкафы, чтобы никто их никогда не видел. Только ей было позволено любоваться секретами Розэ. — Пак Чонхи? — Ли, — грубо поправляет девушка. — Ли Чонхи, — поджигая сигарету, она достает из-за пазухи любимый Glock. — Не называй её моей фамилией. — Как скажешь, — бровью недовольно ведет, но не решается ещё раз прыснуть водой в лицо Чеён. — И все же, что ты видишь? — Пак это раздражать начинает, назойливые вопросы Дженни уже не спасают — они топят её. — То, что предпочла бы забыть. — Я, между прочим, помочь пытаюсь, — недовольно улыбается Дженни, перекрещивая руки на груди. — Убегая от этого, ты не решишь проблему. Чеён глаза на ней поднимает, отщёлкивая затвор, из которого вылетает патрон. Глухо ударяясь об пол, он подлетает, оставляя звон в ушах. — Я вижу образы последнего «летнего уик-энда», — правда, не уик-энд это был, а сезон целый. — Но они все спутанные, перекликаются с другими воспоминаниями, иногда я вижу там то, что не могло быть, — Закончив, она чувствует, как глубокий тяжелый выдох в груди застрял камнем. — Ощущение, что схожу с ума. Пак Чонхи была безумно изобретательна под стать своему отцу. Любимица, как никак. Каждый гребаный день, проведенный с ней наедине, Чеён бы предпочла забыть, но не могла. Та ненавидела её до трясущихся коленок, но не могла это показать. Потому в её воспаленном гнилью мозгу быстро возник план, как можно утолить свою ненависть и не попасться. А пока все, а именно отец и пара телохранителей, думали, что Чеён отдыхает в испанском лагере, так услужливо найденном мачехой, девочка познавала все оттенки алого. Каждое её лето на протяжении 4 лет было одинаковым: два месяца истязания, месяц сна в холодном подвале с врачами наперевес. Чеён от природы была худощавая, поэтому никто и не думал, почему ребёнок после отдыха возвращается осунувшийся и дерганый. — Может, она что-то сделала с твоей памятью? Ли от рождения крайне находчивы в теме пыток, помнишь тот прекрасный ковер из человеческой кожи? — Чеён слабо мотает головой. — Это возможно? — Вполне, — в своей манере отвечает. — Достаточно нестабильного психологического состояния и внешнего воздействия, — руки разводит под пристальным взглядом, — и всё, дело в шляпе. — Внешнего воздействия? — Нестабильным состоянием можно было описать всю её жизнь. — Гипноз плюс ослабление психики препаратами, — рядом с девушкой садится, перед этим отряхнув скамью от пепла. — Это бы объяснило, почему вещества глушили приступы. — Дженни в голове все мысли к одному знаменателю сводит. — Попробуй вспомнить что-нибудь, связанное с этим. Девушка долго в одну точку смотрит, борясь с нежеланием это делать, но глаза закрывает. А приступ, как монстр в темноте, — только дай глаза закрыть. В её ушах собственный крик. Обрывками она видит плети и цепи, а вместе с этим расплывчатое незнакомое лицо. Погружаясь глубже в воспоминания, она ощущает покалывание в пальцах ног. Та любила вырывать ногти на ногах так, чтобы никто этого не заметил. Удар. Вода. Петля. Чеён брови напряженно сводит, а Дженни резко жалеет о своей просьбе. Ампула и жжение в районе вен. Пак Чеён никогда не пыталась копаться в приступах, но сейчас эти образы стали отчетливыми. Голос, что-то монотонно диктующий. — Да, — глаза открывает, — это явно её рук дела, эта сука даже с того света достать пытается. — И у неё это отлично получается, — фыркает, переводя взгляд с тонких пальцев на икону. Чеён опрометчиво на пол смотрит, видя то, как из-под плитки выползает полугнилое тело матери. Она видела это так часто — и это было ей главной пыткой. Ли Чонхи даже сейчас её из-под земли мучает. Казалось, Чеён живет тем летом — её семнадцатилетия. Ничто так не будило зверя внутри, как эта часть воспоминания. Но именно это она никогда не расскажет Дженни — это та тайна, с которой Чеён жить будет. В сбитых образах она видела, как Чонхи убивала её мать, а потом её мать убивала Чонхи. Я точно схожу с ума. — Твои приступы вызваны химическим и физическим воздействием, — решает Дженни, — а значит, это можно исправить, — победно на спинку скамейки откидывается. — И как это исправить? — Так же, как и сделать, — улыбается на свою хитрую манеру. — Воздействие. У Чеён нервно дергается глаз. — Ты знаешь, что нам нужно и как это делается? — поганая интонация Дженни желание узнать отбивает — ничего хорошего от неё не жди, если она так начала говорить. — Что нужно, я знаю, как — нет, — пальцами ожидающую мелодию отстукивает. — Препараты, которые позволят ввести тебя в то состояние, а потом, — замолкает, чтобы губы слюной смочить, — провести по воспоминаниям. — То есть ты хочешь ввести меня в наркотический транс и даже не знаешь, как это делается? — приходит к выводу Чеён с ноткой ироничной усталости. — И это ровно после того, как я тебе чуть стены не снесла в ломке? — Да… — Нет, — сказала, как отрезала. Дженни руки недовольно перекрещивает. Она любила раскрывать тайны так же сильно, как и хранить. А тайна произошедшего шестилетней давности была самой соблазнительной — с того лета началась трехмесячная война. Чем больше она знала, тем крепче спала. Секреты не давали ей покоя, как назойливые мухи летали под ухом по ночам, отнимая ценный ресурс. — Неужто ты не хочешь избавиться от приступов? — намекает Дженни, приближаясь к Чеён, — она всегда так делала, когда хотела надавить. — Не смей мной манипулировать, Дженни Ким, — рыком выдыхает собеседница. — Ты любишь раскрывать секреты так же сильно, как я люблю игры… — со смертью. — Раскрытие этой тайны сыграет тебе на руку, — сладкими речами завлекает. — Ты же хочешь избавиться от этого, — она уже даже широкую улыбку не скрывает. — Воспринимай это как еще одну игру, — Чеён смотрит на неё с недоверием, взвешивая все «за» и «против». Ты кумихо, Дженни. «За» перевешивают «против» лишь на пару граммов. Но этого хватает, чтобы Дженни победила. — Что нужно? — сдаваться ей так несвойственно. — Кетамин, стимуляторы и золпидем, — усмехается в ответ недовольной реакции Розэ. — Этим занимаются Чоны, — констатирует факт, что ей не нравится. — Да. — Нет, — кажется, это уже было. Дженни улыбается самой поганой улыбкой из всех. Кому-то снова придется обратиться за помощью к Юнги. И этого «кого-то» этот факт явно не устраивает. Она избегала всё то, что вернуло бы её в прежнее состояние. Чеён не любила пересекаться с Мином трезвой. Он был живым доказательством ей бесчеловечности. Единственный, кто выжил. Единственный, кто мог доказать ей опасность. Единственный, кто был знаменем её предательства. И он был тем единственным, кто мог её спасти. Ебаный Мин Юнги мог вернуть ей — её жизнь. Это чертовски несправедливо. Несправедливо по отношению к нему. И то, что она так старательно пыталась забыть, придется вспомнить. Прошлое остается лишь прошлым, когда ты о нем забываешь. Забыть то, что она сделала, невозможно.