Vanitas

      Маленькая кофейня, удачно находившаяся напротив церкви, встречает вынужденных посетителей запахом свежей выпечки и кофе. Дженни предлагает парню поесть, но тот головой качает, скрывая разбитые костяшки в кармане серой худи.       Тэхёну кажется, что от него ужасно пахнет: никотином, потом и чем-то железным. Дом родной почти сутки не видел, а ванную — с едой и того больше. Шумящий кондиционер на перепонки напирает нестабильным окружающим шумом, вызывая в парне приступ тошнотворной паники.       Опуская свое тело на старый диван в углу помещения, Тэхён салфетками стирает кровь с костяшек, опасливо озираясь по сторонам, но никому не было до него дела. Лишь размазав бордовую жидкость по рукам, он матерится, откидываясь назад. В женщине на кассе утоляет свой голод наблюдения: её лицо больше добродушным не кажется, наоборот, её красота пугала.       У «госпожи Лисицы» был целый шкаф с разнообразными масками всех видов и расцветок. Она умела завлекать, управлять, ловко притворялась добродушной и неопасной. Поразительное двуличие. Двуличие Дженни не подходит — она показывала лишь то, что считала нужным.       Ви всегда думал, что людей насквозь видел, но ошибка чутья раздражала: люди сильнее и проворнее найдутся всегда. Двуличие ведь больше тебе подходит. Тэхён двуличен перед самим собой.       Чашку кофе перед усталым носом опускает. Она никак не могла продумать то, что ему стоит сказать, поэтому напряженно молчала. На минуту задерживается на его цепочке с кольцом и армейским жетоном, так некстати высвободившейся в пылу сражения. Он, замечая это, прячет поглубже. Это то, что никого, кроме него, не касалось. Дженни никогда просто так не помогает — простая симпатия не была весомой причиной для того, чтобы так абсурдно ходить по краю.       — Он убьёт меня? — спустя десять минут молчания интересуется Ви, отвлекая светловолосую от разглядывания людей за окном.       — Вряд ли, — через силу взгляд от ворот церкви отрывает, ей не давала покоя мысль о том, что там происходит. Дженни знала кто они такие, но с сущностью только в рассказах встречалась, — она не позволит, — всё-таки обязана тебе, только вот монстры вину не чувствуют, а Чон, обязанный жизнью, спокойно на Кима оружие направил.       — Но он явно главнее, — отравляющие мысли озвучивает, ведя пальцем по керамическому ушку.       Дженни неожиданно смехом заливается. Посетители косятся на неё странно, но тут же утопают в собственных разговорах и чашках.       — Это не так, — лису внутри за ошейник тянет, что рычит на её опрометчивые слова. — Она Пак, а он Чон, — ей кажется, что, если она опять загадками будет говорить, никто её не поймет. Привыкла, что люди обычно просто удивленно на неё пялятся, переваривая сказанное.       Парень в чашке свои мысли по крупинкам сахара собирает. Жаль, это дешевое коричневое варево не может его спасти. Кровавые фамилии отдалёнными воспоминаниями грызут — он знал о Семьях чуть больше, чем положено жителю мегаполиса. За пределами Сеула все о них знали — в трущобах говорить о негласных королях было нормально. Семьям на трущобы было плевать, потому что они часто в речах как твари проскакивали.       — Дракон и тигр? — Дженни остроту улыбки теряет в этих глазах шоколадных, не стоило мне это говорить. — Только вот… Медведя не хватает, — Ким Тэхён любил сам себе яму копать.       — Да, — отрешенно подтверждает, а, может, Чон и прав.       — Я же говорил: вырос в трущобах, мы там их по фамилиям не называли, — поясняет, как будто ловя мысли собеседницы, та лишь колко об его лицо глаза точит. — Теперь и Вы хотите меня убить?       — Вовсе нет, я людей не убиваю, — в горле пересохло, из-за чего она к чашке чая тянется. Ей энергии не нужна — ей бы глоток спокойствия, но спокойствие им только в гробу улыбалось.       — Только стреляете? — подмечает с издевкой, вспоминая измученное лицо мужчины.       — «Только стреляю», — Дженни не нужно оружие, она добротой улыбки обезоруживает.       Его слова не задевают, хотя собственное табу на оружие яростно кричит. Он неосознанно её в собственные противоречия ткнул. Всё складывается до омерзения плохо. Они теряют контроль над ситуацией, теряя силы и кровь. В ушах скрежет металла, именно так костлявая свою косу натачивает. Их головы у неё на полке под стеклом вечность стоять будут.              Дженни смерть не пугала, она к ней привыкла, она за ней по пятам шла, целуя макушку каждый раз, когда Розэ была рядом.       — Тэгу же подконтрольно медведям? — невзначай интересуется.        Кому, как не ей, это знать, но, на удивление девушки, юноша лишь болезненно фыркает. За секунду в его глазах столько боли проскочило. Ускользнув, уступило напускному равнодушию.       — Да, — жаль, что в этом стакане не соджу. — И ещё куче мелких группировок, этот город — рай для преступности.       — И как же такой хрупкий художник выжил? — Ким в силу привычной хитрости говорит тише обычного — это было так похоже на флирт, но с болью не флиртуют.       — Продал душу, — улыбается скошено, а в голове только одна мысль «Он и не выжил».       Колокольчик на входной двери звенит, заглушая голос Кима. Впервые Дженни секреты человека знать не хочет — знает, что неспособна будет на его боль ответить. Она всю сознательную жизнь опасных преступников поддерживала, но людей, сожранных этими же монстрами, боялась как огня. Смотря на ситуацию однобоко, она поддерживала шаткое ментальное здоровье.       Горький, раскаленный шоколад оставляет на лице женщины ожоги — обычный человек не может знать столько боли. Губы размыкает, но рык Jaguar’а сковывает их обратно. Что бы она ни хотела сейчас сказать — это ускользает вместе с удаляющейся серебристой машиной.       В машину, стоящую на парковке, узнаёт, косясь от собственных мыслей. И что теперь? В его жизни белого не было — оно всегда за улыбающейся белоснежной маской тьму прятало. И только один человек не пытался его обмануть, отравляя своей честностью кровь. Пак Чеён его в неподъемные цепи заковала ради собственного веселья, пробудив спящего волка внутри. Он дом родной нескоро увидит.

Его дом не Сеул.

Его дом на дне, пропитанном солью.

      Тяжелую дверь с ноги распахивает, сплевывая вязкую слюну на каменную кладку. Мужчина одним четким движением зачесывает влажные волосы, зубами доставая сигарету из пачки. В легких вместе с никотином запах плоти покоится, разъедая опухолями. Гончая следом за ним вываливается, на слабых ногах направляясь к своей еле живой машине.       Высокий витой и беспросветный забор скрывал от посторонних глаз их тела, с ног до головы покрытые брызгами крови. Никто не должен был знать, чем занимается церковь и кто там когтистые крылья перьями обклеивает. Словно запрет на вход и постоянно заезжающие разноцветные элитные иномарки не порождали кучу вопросов.       Хосок на Дженину бордовую Chevrolet Camaro V поколения смотрит, растворяясь в солнечных лучах. Они скрывали себя, но до банального глупо — разъезжали на дорогущих и раритетных машинах. Видимо, действительно сторону не приняла. Подчиненные, вызванные пару минут назад, спешно подбежали к главе, лишь для того, чтобы тот, кивнув головой за дверь, холодно вызвал клининг. Только там священник нужен, а не зачистка. То, что видели эти стены, с адом не сравнится и никаким кадилом не выведешь.       Сглотнув ком крови во рту, Чеён пальцами за железную коробку цепляется, ставя на сиденье. Она больше боль не чувствует, она живёт ею. Свежие швы, подаренные Хосоком, разносят по телу ноющие импульсы, то и дело заставляющие поглядывать на металл. Ей нужна была лишь чистая одежда и пара обойм, но эта коробка словно светится в разуме. Нервозный взгляд на Хосока кидает, борясь с внутренними демонами. Они гончую в угол загоняют, тыкая вилами безумия.       — Погнали, — дергает на себя дверь серебристого Jaguar XJ220.       Чон окурок выкидывает, прыгая за водительское. Почти снося витые ворота, мужчина выжимает сто восемьдесят километров. Им двоим потребовалось полчаса, чтобы его расколоть — ужасающий, мучительный тандем. Никто убивать их не планировал, лишь задержать, не позволить к Блэксану ненароком приблизиться.       Блэксан был один из самых крупных клубов тигров под невидимым покровительством драконов, так сказать, совместный проект. Ли Мэнхо совсем страх потерял, потому что там должна была быть его сделка. Вот так нагло он дела под их носом вёл. Истинные главы явно будут недовольны их промахом, повлекшим перевес в сторону Ли на чаше весов.       Чеён влажными салфетками кровь с лица стирает — залетать даже в свой собственный клуб, покрытый кровью, слишком беспечно. Непригодную кофту снимает, закидывая назад. Хосок взгляд на её оголенную грудь кидает — пару капель на её ключице расцвели алыми чернилами. Чеён никогда лифчики не носила — они ей не нужны были. Руки на руле стягивает, пока девушка сквозь боль натягивает белую майку. Сменная одежда всегда с ними была — никогда не знаешь, что может произойти. Его же футболку из-за сиденья достает.       — Спасибо, — сдавленно из глотки выпускает, останавливаясь на красный.       Привычно, позволяет разглядывать тигра на лопатке, комкая испачканную рубашку. Они словно местами поменялись — она была в белом, он в черном. Розэ белый не шел — он был слишком ослепительным для ее натуры. Хосока черный красил, подчеркивал его суть.       Залпом таблетки выпивает — боль сводила с ума, размывая очертания дороги. Она не сдалась — в противном случае для Чона обузой станет. Голову назад откидывает, расплываясь по сиденью. И только перед ним она могла показать свою слабость. Чон на бинты на животе смотрит, принимая её проигрыш как должное.       У клуба непривычно тихо, и ни одной машины не видно. Сейчас день, но Блэксан к своим мероприятиям с утра готовился. Наемник не лгал — уж слишком честным казался, в агонии предсмертной. Надеялся, что за своё предательство в живых останется.       Прикуривая от зажигалки Чона, поправляет его торчащие во все стороны волосы. Мужчина болезненно разрез её глаз рассматривает — темно-бурый раухтопаз его очаровывает, как в первый раз. Мы снова вдвоем в этой машине. Ему так хочется к ней прикоснуться, но тело противится, запуская табун мерзких мурашек по спине. Всё внутри кричало: не подходи — затянет, убьёт и растопчет.       Она в его глазах мысли читает, привычно голову вбок скашивает с ненавистной ему вызывающей усмешкой, а он снова забывает всё то, что ему было важно. За шею тянет, целуя приторно, но не от вкуса, а стойкого аромата плоти в воздухе. В голове строчка из песни, играющей по радио: Jump or better use the Glock, it's fast. Снова сам себе обещает, что это их последний поцелуй, но цена его обещаний и одного чона не стоит. Притворно поддаваясь его действиям, она тянула его обратно. Когда мы так ослабли друг перед другом?       За всеми колкими фразочками Чеён, за всеми злобными словами Хосока таилось неземное притяжение. Они в друг друге злость топили. Хосок любил Чеён, но тигр внутри него ненавидел гончую. Они как кошка с собакой: то рядом в сонную дрему проваливались, то клыками и когтями кожу рвали. Им не суждено быть вместе, они друг друга убивают без оружия.       Пустое клубное помещение порождало всё больше сомнений. Здесь даже персонала не было, хотя Чон никого не отпускал. Чеён машинально к пистолету рукой тянет, кивая временному напарнику. Тот, копируя её действия, первым идёт. Здесь явно что-то не так, и эта залетевшая дымовая шашка — тому подтверждение. Стекло на осколки разлетается, а они беспокойно друг к другу поворачиваются, не видя ничего, кроме дыма. Хосок её своим телом закрывает. Причина сделки — не деньги и не сила, причина — самолично себя сдала.

В конечном счете у них только два пути:

смерть или одиночная камера.

Три дня спустя.

      Сидя на скамье, она сквозь свечи смотрит, нервно прокручивая пальцами кольцо. И как такое могло произойти? Как они могли так просчитаться? Ли Мэнхо после падения умнее стал, а значит, опаснее в разы. Вот кому действительно полезно было с небес спуститься. Недооценивать противника — самая глупая ошибка правителей. Они его недооценили, потеряв короля и королеву.       Голову вскидывает, слыша приближающиеся шаги. Рука непроизвольно к револьверу тянется — теперь опасность везде. Теперь табу Дженни, валялось в мусоре вместе с верой в лучшее. Вы лучшего не достойны, так почему так старательно в это верите? Рукоять сильнее сжимает, боясь обернуться и встретить то, что ей не по зубам. Дженни никогда бойцом не была — её оружие слова, что наемникам неинтересны.       На спокойно спящую белую русскую борзую смотрит — всё-таки заводить себе охотничью собаку вместо охранной было опрометчиво. Хотя на деле любовь к гончим у них в крови прописана. Отец раньше на охоте всё время проводил.       — Не всади мне пулю в лоб с перепугу, — хрипло тянет мужчина, присаживаясь рядом. — Она мне ещё нужна, — собака голову поднимает, смотря на нарушителя.       Он был последним в списке тех, кто мог сюда прийти. В один день они оба потеряли то, что им было дорого. Их свет в лице тьмы. Он руки раскидывает, по спинке вытягивается, как кот домашний. Мин Юнги даже в такой ситуации был спокоен. Волна его спокойствия убедила пальцы на металле расслабиться. Дженни воздух грудью втягивает, так, словно и не дышала никогда до этого. Он был подобен сантонину, которым пах: такой же вечнозеленый и неспособный измениться под гнетом обстоятельств.       — Новости есть? — интересуется нервно, зная, что ему известно меньше, чем ей. Он точно так же не мог к ним приблизиться.       — Неа, — сигарету поджигает, поднимая голову вверх. Здесь всегда так сильно пахло сосной, жасмином и джином?       Служительница возразить хочет, но, скользнув взглядом по его предплечью, мысли отпускает. Бирюзовые вены, аристократично обвивали чернильного тигра, что рвался сквозь кожу наружу.       Дженни же в тайнах тоску прячет. Тайны были ей спасательным кругом от собственной беспомощности. В Юнги тайн навалом — хоть дом целый покупай с кучей запертых комнат. Он же из-за этих же самых тайн в церкви не появлялся, пряча ключи от темной виллы души так глубоко, когда она рядом.       — Никто не думал о том, чтобы было, если она не предала тебя? — отвлекает от бесполезного наблюдения неизменной обстановки. — Выбрал бы дракона?       — Что сделано, то сделано, — заученную, дежурную фразу вместе с дымом выпускает, — это уже неважно.       — А что тогда важно? — к нему оборачивается, надеясь на то, что он хоть на секунду её вниманием одарит. А Юнги сам не знает, что важно.       — Тебе правда интересно это знать? — сдается, косо смотря на её сжатые руки.       — Знаешь ли, не многие могут похвастаться тем, что в своё время о нем грезили две Семьи, — равнодушию мужчины улыбается. И зачем я вообще об этом спросила? — Так что да, мне правда интересно.       Юнги ей в глаза смотрит, может быть, впервые в жизни. Дженни свои собственные слова рядом с ним не контролировала — он создавал впечатление самой тихой могилы. Могилы на краю пропасти их лжи. Ей уже и ответы не нужны — лишь бы он своим холодом не душил. А Юнги отвечать ей и не намерен.       — Ты доверяешь кому-нибудь? — к себе в голову не впускает, но так по-хозяйски лезет к ней.       — Юнги, ты смешной, конечно же нет, — голову на его манер запрокидывает. — Я люблю, дорожу, переживаю, но доверяю? — что вообще такое доверие и кто его придумал? Люди — эгоисты, а доверять эгоисту — значит самолично подписаться под завещанием. — Нет.       — Даже Чеён? — косо ухмыляется её переменам настроения.       — Тем более, Чеён, — рукой взмахивает. — Ты никогда не знаешь, когда её переклинет и она забудет, что вы семья, — В последнее время они слишком разговорчивы, подобно предсмертной конвульсии, — Тебе ли это не знать? — Ты, видимо, единственная живая, знающая, что там случилось.       — Мне ли не знать… — утомленно вторит, избегая её попытки понять его.       — Доверие — роскошь для нас, — они могли позволить себе любую роскошь, кроме человеческого доверия.       Они пересекались так редко, но видели друг в друге больше, чем другие. Они были в одинаковом положении — держа в руках путы самых опасных монстров людей. Пантера держала в зубах титановые цепи тигра, а лиса — в глейпнировых узах гончую. Они сдерживали тех, кто явно сильнее, — в этом была их пугающая сила.       Бремя усталости разряжало воздух, оголяя истинные лица. Вся правда в том, что между ними пропасть с кедром упавшим, никто идти по нему не хочет, ведь сделай шаг, и другой — ствол скинет, отправив в раскалённую лаву. Запах горелой плоти Юнги давно в кожу въелся, но он Дженни сжигать не хочет. Дженни шкаф любого без зазрения совести распахивала, но взять ключи от его дома тайн не хотела.       Между ними не было связи из прошлого, между ними вообще ничего не было — вакуум да тишина гнетущая. Потому-то Дженни и не задумывается, почему человек, что церковь стороной обходил, сегодня к ней так бесстрашно явился. Юнги всегда создавал впечатление крайне свободолюбивого и одинокого человека, но он в один день потерял себя, лишившись и прошлого, и настоящего.

А будущее — засохший куст жасмина, покрытый вязкой кровью.