Vanitas

      Ничто так не успокаивало вспышки её сознания, как монотонный шум душевой лейки. Вода, стекая по оголённой коже мелкими каплями, оставалась на бедрах, пока девушка, тупя взгляд в серой плитке, не замечала, как примесь железа жгла сетчатку. Мысли воронами кружились в темечке, не давая моргнуть. Как оказалось, фентанил глушил не только боль, но и сознание. Как оказалось, жить куда сложнее, чем существовать.       Сбившись окровавленными пальцами на смесителе, та судорожно выдохнула горячий воздух, смешавшийся с ледяной водой. Кровь, стекая по природным изгибам, ломаными дорогами очерчивала еле видные шрамы и синяки. Розэ стала бы решето, не будь у неё денег Семьи. С их доходами она могла позволить себе новое тело, новую кожу, новую жизнь, но сколько бы ни удаляла резцы, помнила каждое прикосновение смерти. Она выживала только потому, что хотела умереть — это была её карма.       Лбом в кафель жмется, обхватывая себя руками так, как не обхватывают себя гончие. Казалось, лишь в душе мы настоящие — оголенные до глубины души, покрытые жидкостью, подобно утробы матери. Ей бы отпустить эти образы вязкие, но она, загоняя себя, пальцами касается рубца ножевого под ребрами. Ей бы забыть этот день, а не цепляясь за прошлое, мазохистически вспоминать день, когда она вырезала себе сердце.       Как разряд тока, лезвие охотничьего ножа разрывает плоть девушки, искрами разлетаясь по телу. Сжав зубы, она вцепляется в мужские плечи, слабо держась на ногах от болевого шока. В голове хаос и ни единой здравой мысли, позволяющей оценить происходящее.       — Вы идиоты, если решили, что у нас нет связей, дракончики…       Их смех эхом отдаётся в перепонках, не ловя никаких помех на территории порта. Чеён отшатывается, задерживая остриё в ране. Еле в сознание находится, осознавая, то, с каким треском они провалились. Кто-то изначально слил, их слил.       У Чеён с Юнги парные не браслеты, а шрамы на ребрах.       — Ответь мне, милая, какого убить своего единственного друга?       В тот день Чеён окончательно решила: у неё нет друзей, нет любовников и нет родителей. А всё, что она может себе позволить, — это боль. Боль, сверкающую под веками каждую ночь. Боль, отдающую в кости от мимолетных движений. Боль, из-за которой она живёт. Розэ — это прет боль, она мешается со злостью, потому она ей дышит.       Выпустив тягучий выдох, она опустила глаза туда, где разводы крови пропадают в водовороте. Хотела бы она также исчезнуть. Просто слить всю черную кровь и, наконец, уснуть в теплой постели. Если бы за деньги она могла стать другим человеком… Если бы умерла она, а не… Чеён обманом заставили думать, что мать «просто не справилась». Так было проще. Так ребёнок возненавидел маму за слабость. За то, что та оставила её грести одну в полном одиночестве против течения. А Чеён умирала, пока Розэ направляла лодку на скалы.       Каждый раз превышая дозу, она наяву ощущала прикосновение пальцев ко лбу.       Осознанно раскалывая свою личность на две, она не думала о том, что в конечном счете поддастся тьме. Та была куда сильнее, затягивающее и проще. Легче нажать на курок, чем найти виновных. Тьма отравляет человеческую душу, как вирус, а Розэ — тень. Та самая тень, что однажды достигнет хозяйку.       Оставленная в одиночестве Чеён ощущала, как по венам течет кровь, желая освободиться. А оставленный матерью и отцом монстр желал лишь одного — ощутить то самое, настоящее пекло эмоций. Она хотела помнить свои чувства, но забывала дни, когда трезва. Она хотела забыть запах хвои, что в волосах застрял.       Однажды она уже пыталась. Пыталась утонуть в цитрусовых ваннах, лишь ощутить то настоящее. Чеён не искала в людях спасение, она искала в них себя. Хосок не был игрой — он был первой жертвой, павшей в ноги её скуки. И теперь, вспоминая сухие губы, она жалеет, что не отпустила его раньше. Быть может, тогда он бы не потерял этот властный блеск глаз.       В бездне ей просто было одиноко.       Хосок всегда был харизматиком. Он всегда мог расположить к себе, а девчонки толпами падали даже от осколка его взгляда. Но только Чеён знала, насколько он был сексуален в гневе, лишь она могла вывести его из себя. И им обоим это нравилось, но на гневе далеко не уедешь. Пять лет мы ненавидели губили друг друга ради… А ради чего? Они привыкли топить, по итогу распластались на дне океана.       Их отношения были на грани ненависти и страсти, и этим они убивали.

Три дня спустя.

      — Ты уверена? — набрав в шприц жидкость, Ким поставила ампулу на стол, резко усомнившись в уверенности Розэ. Та вела себя чересчур сдержанно для человека, что второй раз решил поиграть с психикой.       — Да.       Вскинув бровь, Дженни медленно ввела препарат, на этот раз самостоятельно уменьшив дозировку. Ещё раз пережить её крик она была не в состоянии. Тревожные мысли, жужжащими и назойливыми осами, жалили разум. В этой комнате о здоровье Чеён думала только Дженни, сама Розэ предпочитала здоровью свою любимую забаву — игру со смертью.       С их последней встречи Чеён стала выглядеть ещё истощеннее, словно незнание истощало её похлеще зависимостей. Никто и не заметил, как столь хрупкий физически человек таял на глазах. Как будто им есть дело до того, кто так целенаправленно себя убивает.       Подчиняясь веществу девушка прокатывает голову по кругу тем самым разгоняя кровь и разминая мышцы. Понизив дозировку Дженни рассчитывала, что заход будет плавнее, потому сердцебиение замедляется на порядок медленнее, позволяя надышатся. Только вот перед смертью не надышишься.       Звонкий лай на мгновение подарил ощущения переполненных легких, тут же забрав. Из Лу́ны охранник, как из Дженни гейша. Проанализировав стабильные показатели жизни Чеён, Ким растянула губы в тонкую полосу. Дженни хотела подышать, а не спускаться по лестнице за спиной, сжимая револьвер.       Каждый шаг — подобно ядовитой игле под кожей. Застыв напротив алтаря, мужчина холодом своей ауры прибил женщину к полу. В этом храме он был подобен Люциферу, только за его спиной не черные крылья, а охрана, способная разорвать неугодного лишь из-за вскользь кинутого взгляда.       Хозяин явился.       — Господин Пак? — сделав последний допустимый шаг в его сторону, Дженни слабо поджала губы. Он же продолжил выслушивать «исповедь» свечей, сцепив руки в замок за спиной.       — Здравствуй, Дженни, — драконы никогда раньше времени в глаза не смотрят, равнодушием выбивая из колеи собеседника. Правда в том, что, смотря в чужие глаза, они видели больше, чем хотели.       — Позвольте узнать, Господин Пак, глава Собрания и Семьи Пак, что Вас сюда привело? — заученную должность произносит, надеясь побыстрее разобраться с этой проблемой.       — Не нужно столько официоза, — заговорить себя не дает. Так на манеру Паков. — Где Розэ?       За последние шесть лет Тэхо ни разу дочь по-настоящему именем не назвал, хотя у тех не было веского повода видеться. Личные приказы он отлично передавал через Сокджина, не находя в своём календаре время на такие формальности, как кровные узы. Каждый в Семье делал то, что должен. Кто-то управлял, а кто-то убивал. Потому его явление в церковь с таким вопросом — пугающее до мурашек.       — Я не знаю.       Глупо полагать, что он не заметил припаркованную у входа машину.       Дженни знает, что он не может причинить ей вреда, но почему-то не может успокоить дергающееся веко. Служители неприкосновенны. Только отрешение могло позволить монстрам переломать хрупкую шею хранителей чаши весов. Устало вздохнув, мужчина перевел свои глубокие и черные, как нефть, глаза на тонкие плечи. Никто ведь не запрещал ментальные пытки.       Она стояла перед ним как на ладони, что в любой момент сожмется, переломав кости. Подчиняясь кивку, охрана смирным шагом направляется в её сторону. Рукоять крепче сжимает. Никому не позволено так нагло разгуливать по её территории.       — Это нейтральная земля, — голос на тон ниже делает, перекрещивая руки на груди с зажатым пистолетом. Не угрожает, но дает понять, что не готова терпеть подобное. — Я безмерно Вас уважаю, но бесцеремонно разгуливать по своей территории не позволю.       Он усмехается.       — Твоя территория? — Не только его аура была удушливая, даже рост, на порядок выше среднего, давил плечи к центру земли. Он весь подобен огромному огнедышащему дракону. — Здесь нет ничего твоего. Дженни Ким, ты, видимо, забыла, что ты лишь девчонка, заменяющая своего отца. — И в чем он не прав? — Я повторю ещё раз: «Где моя дочь»?       Дженни молчит. В жизни не поверит, что тот явился лишь для того, чтобы увидеть Чеён. Его время стоит дороже, чем весь капитал церкви Искупления, о каком желании может идти речь? О том, что выходит из-под контроля. Скользнув по лицу мужчины мимолетной мышкой, Ким слабо вздернула подбородок.       — Её воспоминания… Это же Вы сделали? — ещё чуть-чуть, и Дженни решит, что к ней завезли безмолвную статую Пак Тэхо. — Я всё думала, кто мог это сделать, у кого была возможность и ресурсы, — с каждым словом та всё больше убеждалась в том, что он прекрасно понимает, о чем идет речь. — Вы единственный близкий человек, что был в её жизни.       — Дженни Ким, не лезь в то, что тебе не по зубам, то, что произошло в тот день, не имеет значения, — Ким бы решила, что она услышала в голосе дракона горечь, но он блеском ядовитых клыков развеял мираж. — Вам двоим стоит заняться своими обязанностями, а не играть в игры.       — Вы её убили?       — Нет, — слишком спокойно реагирует Тэхо, сжимая челюсть до скрежета. Ким Ханна больше не его открытая рана. Ещё двадцать три года назад он, присыпав солью, зашил сквозь струящийся гной.       — Тогда она должна это знать, — Не должна. — Девочка 14 лет жила с мыслью, что её мать не справилась, предпочла ей смерть, — к отцовским чувствам взывает, подходя ближе, но мужчина, проживший на этой земле без года пятьдесят лет, ощущая манипуляции на коже, скашивает голову влево. — К тому же, её уже не остановить. Не помогу я — она найдет другой способ, и тут я уже не ручаюсь за состояние Вашего цепного пса, господин Пак Тэхо.       — Знаю, — как бы погано ни звучало, но Тэхо знает, что она унаследовала эту черту характера от матери.       — Прошу, позвольте ей узнать, — жалобно тянет Дженни. Вмиг пазл в её голове сложился: лишь тот, кто запер воспоминания, способен их открыть. — Станьте её голосом, проводником, что покажет правду.       — Ты не знаешь, что просишь, Дженни Ким.       «Дженни, ты ходишь по острию ножа». Это не так. Прямо сейчас она на это остриё кинулась, пробив легкие. Стоя перед драконом и задыхаясь от образов крови, Дженни сжимала свои плечи, молясь достучаться до него, а не попрощаться со своей головой.       Пак Тэхо не только следовал законам и правилам, но и создавал их, поэтому надеяться на его «прощение» не было смысла. Она обречена на отречение.       Рассматривая женские черты слишком долго, Тэхо не заметил, как подчинился веянью былых времен. Дженни не только была похожа на отца, но и была достойной заменой, но её с пути сбила гончая.       — Прошу… Она уже достаточно сделала для Семьи. Позвольте ей узнать.       — Её воспоминания — не награда, — Её воспоминания — наказание. — Готова ли ты отдать свою голову за эту просьбу?       Она не готова потерять Чеён — эта девчонка своей чернотой добавляла в её жизнь краски. Дженни знала: не узнай правду, та убьет себя. Ей нужен ключ. Ставя на кон свою душу и душу гончей, она сдает себя подчистую. Может, так она извинится за то, что создала дьявола в своей голове?

Смерть Ханны осталась на его сердце уродливым шрамом.

      Сталь с характерным шелестом разрезает воздух, пока Лиса, крутя нож-бабочку, давилась горячо любимым никотином. Сезон дождей утих, и вместе с этим небо неожиданно настигло солнце, сверкающее бликами на бензиновой расцветке клинка. В очередной раз подкинув предмет, она на развороте перехватила рукоять, уперев лезвие в вытянутую шею.       Парень с зажатой в зубах сигаретой слабо улыбнулся, подняв руки вверх. Чимин привык изображать страх и привык каждый раз оказываться на линии огня Лисиного ножа. Уже далеко не первый раз они встречаются на крыше отеля, ведь крыша эта — их молчаливый дом. Не раз они пропадали на сутки, лишь болтая о несуразных вещах.       — Я думал, ты тренируешься, — по-братски волосы на макушке лохматит, вызывая на девчачьем лице недовольство.       — Сегодня Кристи — ведущая танцовщица, — монотонно кинула Лиса, растянув забитые от тренировок ноги по крыше.       — Заканчивала бы ты курить, — Лиса редко первая начинала диалог, она могла его поддержать, но в начале предпочитала молчать, выжидая вопросы. Чимин знал это, но ему нравилось отыгрывать роль старшего братца. Старшего брата, нагибающего её за сценой.       — И стала бы такой же скучной, как и ты? — ожидаемая издевка, потому Пак бровью не повел.       — Курение не влияет на характер.       Лиса улыбается слабо. Компания Чимина больше не ощущается такой необходимой, как раньше. Они знают друг друга достаточно давно, знают секреты, но никогда не воспользуются. Чимин нравился Лисе честностью своих намерений. Хотел обнять — обнимал; хотел поцеловать — целовал; хотел поговорить — говорил. Лиса же нравилась ему как призрак человека.       Усевшись вслед за ней на крышу, он слабо хлопает по бедру, призывая лечь. Хлопья облаков над ними, подаваясь ветру, меняют форму. Лиса хотела бы быть облаком — раствориться, как только небо застигнет ночь. Но ночью она надевала алый парик, превращаясь в то, что желают животные.       — Как дела с тем парнем? — невзначай интересуется, а девушка сводит брови домиком. — План сработал?       Если бы она знала… Он не был похож на члена Семьи. Он был другим, но не менее загадочно опасным. И дело не в сексе в первый час встречи, для неё это обыденно, а в его взгляде. Он знал, что она «шлюха», но ценник не спросил. Он сжимал её руки, но в глазах его тьмы на троих. Он неловко улыбнулся, снимая её трусы с лампы, а на прощание дал свой номер и пожелал удачи. Этот парень не был частью Семьи, но он был двуличнее, чем можно было представить.       — Ребята перестарались? — замечая синяки, интересуется Пак, не желая на самом деле знать ответ.       — Нет, — отведя голову, она косо усмехнулась его изучающему взгляду. Он не мог не заметить синяки на бедрах. — Это сделали не они…       Чимин горько усмехнулся.       — Чтобы добыть информацию о человеке, не обязательно с ним спать.       — Да что ты? — ответно ковыряет Лиса, зная о нем больше, чем другие. — Я сделала это не потому, что не могла по-другому, а потому, что он чертовски красив. — Врешь же…       — Да, конечно.       Чимин не ревнив, но действия её с возрастом всё опрометчивее становятся, от того раздражение усиливается. То есть, хочешь сказать, что, трахая её в не закрытой гримерке, ты не совершаешь опрометчивых действий? Чимин вздыхает. Они ходят по острию ножа, не боясь ненароком лишиться достоинства, потому что у них его нет.       — Если он, не дай бог, узнает, у тебя будут огромные проблемы, — все поголовно знали, что Мэнхо считал Лису своей вещью. Знали, но продолжали заламывать её руки, пока тот не видит. — Если ты хочешь умереть…       — Ой… Заткнись, — грубит, носом утыкаясь ему в живот, а руками обхватывая талию. — Я взрослая девочка и сама решу, перед кем раздвинуть ноги, — затихает, поглощенная ароматом мандарина, розмарина и имбиря. — Так что он не узнает, если ты не скажешь.       А Чимин не скажет. Ни разу не говорил. Ли Мэнхо, быть может, и был умен и жесток, но, поглощенный местью, не замечал, что творится у него под носом. В очередной раз запуская руку в короткие черные волосы, Пак болезненно морщится своим воспоминаниям.       Он помнил, как впервые увидел Лису на сцене ребёнком. Помнил, как хвалился медведь, ослепленный её красотой. Помнил звон бокалов и разговоры о деле. Все улыбались Мэнхо, пока за дверью гримёрки ломали её. В тот первый день их встречи, утомленный беседами Чимин напоролся на её слезы и тяжелую хватку в алых волосах.       Лису ломали медленно и с треском, пока ебали, прижимая к собственному отражению. Все знали, что она не расскажет, ведь он выкинет её, как испорченный продукт. Так медведь и не подозревал, что маленькая, поломанная лично им девочка больше не маленькая, и поломал её не он.       Лиса, наверно, бы задохнулась однажды, но её спас Чимин.       Глаза прикрывает, зная, что только рядом с ним может спать. Убил ли кого-нибудь Чимин? Едва ли. Он никогда не марал руки. Просто в один день все как будто потеряли к ней интерес. В день, когда бесследно пропал тот, кто не боялся попасться.       Лиса знала, кто её защитил, но уже было поздно. Он слишком долго молчал. Её нагибали неделями, компаниями, случайные люди или те, кому она доверяла. Для того чтобы выжить, ей пришлось привыкнуть. Пришлось, смотря в своё заплаканное отражение, стонать и притворяться. В привычке своей она познала вкус.       Чимин знал это. Знал, что она не станет прежней, не станет похожей, но продолжал видеть в ней Хёнэ.       Он хочет спасти её, но как спасти того, кто сам хочет быть на дне? Хёнэ была его лучиком света, Лалиса же — кромешная тьма.

В этой истории сама Лалиса никому не нужна.

Три часа спустя.

      Крепче сжимая руль, она не может унять дрожь, тратящую почти иссякшие силы. Привычный двухцветный мир плывёт, растекаясь в узорах краски по лобовому стеклу, на манер её лучших воспоминаний. По тормозам на светофоре жмет, но не из-за просунувшего правильного водителя, а из-за головокружения бешеного. В себя прийти пытается, но, замечая царапины на ладонях, возвращается туда, откуда пыталась сбежать.       Глаза до боли трет, размазываются по коже остатки соленой влаги, что кажутся следами дождя, а никак не слезами. Чеён ведь не умеет плакать, потому ожоги эти оскорбительнее любого матерного слова. Глок, оставленным подарком на сиденье лежит, а она, выдавливая из спорткара резкие 200 километров в час, несется по оживленным улицам. Машина послушно подчиняется резким движениям рук, скрывая в своём рёве рваное, жалобное дыхание.       Чеён не знает, куда едет, но её тянет туда, где пыли больше, чем кислорода. Где лжи уже не лужа, а океан целый.       Он ничего вокруг себя не замечает, перекладывая языком чупа-чупс из одной щеки в другую. В воздухе привычно пахнет сыростью с примесью аэрозоля, что он по старой привычке втягивает носом. Тэхён хотел насладиться одиночеством и закончить этот рисунок, начатый ещё в тот дождливый день, но, как назло, краска в баллончике кончилась.       Художник, обернувшись, демона с внешностью ангела встретил.       Ровно напротив него, подтянув одну ногу к груди, сидела она, без интереса рассматривая коробку с краской. Пора завязывать рисовать. Моргает недоверчиво, но фигура призрачная отчетливее становится. Как ты меня нашла? А ей это сделать несложно. Гончие часами могут преследовать свою жертву по запаху.       Через осколки проломленной крыши на её лицо падают лучи солнца. Она зашла так тихо, что мысль о том, что она спустилась с небес на эти обшарпанные поддоны, не кажется такой уж и бредовой. Банку у женских ног хватает, скрывая за отросшими волосами косую улыбку. Он пытается её игнорировать, но откровенно плохо ведет линию, матерясь.       — Ничего не скажешь?       — Я думал, ты призрак, — так привычно отвечает, не оборачиваясь, словно, стоя спиной, он не ощущал могильного холода дыхания адского пса. — Если приехала меня убить, позволь хоть дорисовать, а то так никогда не закончу, — вместо точки взгляд через плечо на неё кидает, хрустя разгрызенной конфетой, а Чеён в его смирение вязнет, как конфета на языке.       Взгляд отводит, подтверждая, что час его ещё не пришёл, а Ким, даря смешок камням, возвращается к работе. Убить тебя? Розэ губы косит. Оружие в машине оставила и возвращаться не собирается. Вот так «забывчивость» спасла художника. Вот так просто он приковал её взгляд к своей спине. Вот так просто Тэхён подарил ей то, что сам искал, — тишину.       Рядом с ней время текло по-другому. В моменты близости он ощущает, как замедляется его сердцебиение, вынуждая прислушиваться к каждому шороху, лишь для того, чтобы, услышав её голос, сбиться с ритма. Но так ведь не бывает. Он никогда не влюблялся, а Пак Чеён — последняя, в кого можно влюбиться. Последняя, кого можно желать, и первая в списке потайных желаний. Только её дыхание способно запустить по коже электрический ток.       — Какого жить обычной жизнью? — но её ведь это никогда не волновало. Золотистую зажигалку с пыльного пола подхватывает, одной рукой поджигая фитиль.       — У меня не было обычной жизни, — горько отвечает парень, разгрызая трубочку от конфеты во рту. — В этом государстве обычной жизнью не поживешь.       — Это не так, — сама не верит, что подобное озвучивает, потому добродушно фыркает, пиная носком камень. — Обычная жизнь у нормальных людей, коих «в этом государстве» немало.       — Получается, я ненормальный? — к ней идёт, ставя аэрозоль на место и незаметно воруя сигарету из рук.       — Тебе решать.       Ухмыльнувшись, та на него смотрит своими глазами чёрными, не моргая. Чеён вечность в крови тонула, но рядом с ним мысли к векам не липнут, они на его лице темнотой остаются — росписью аккуратных родинок. Тэхёну кажется, что он снова вкус её губ на фильтре ощущает, а, может, Чеён просто сама по себе такая горькая, что и воздух вокруг неё горчит.       — Моё настоящее имя — Тэхён.       Опять ей ладонь протягивает, а она едким взглядом пропитывает пальцы. Дольше положенного руку в воздухе держит, наступая своему смущению на горло. Только лучше бы она не жала его руку в ответ. Кима как током пробивает от мягкости её холодной кожи, ускользающей из хватки подобно черным перьям.       Рядом на пыльное дерево опускается, задумчиво выдыхая дым из легких и рассматривая свою работу. Между ними нет напряжения, нет пропасти, нет предрассудков, но между ними острая потребность в тишине. В такой звенящей тишине, прерываемой дыханием в унисон.       — Я вырос в Тэгу, и этого достаточно для того, чтобы моя жизнь никогда не стала обычной, — Язык своего хозяина подводит. Тэхён, что никогда людям не открывался, сдается в глазах цвета тьмы. — Много ли ты об этом месте знаешь, дракон?       Дракон улыбается косо, почти оголяя клыки. Ви явно не осознает, насколько опасно заглядывает в пасть чешуйчатой бессмертной рептилии. Чеён его эмоциям поддается, цепкими пальцами хватая подбородок. Всё происходит так быстро, что художник не замечает, как, сжавшись подушечками, цепляет занозу.       — Я знаю об этом месте больше, чем ты думаешь, обычный художник из Тэгу, — в его черном остервенелом взгляде на её лице ничего хорошего нет, а всё, что он может — это прокатить слюну по горлу, кадыком коснувшись ладони. — Тебе в детстве не говорили не играть с огнем? Сгоришь ведь.       — Мне мало что в детстве говорили, — выдыхает протяжно, растягивая свой выдох на её губах. — Так что, если есть спички, неси.       Чеён смеется глухо, выпуская из оков своих рук. Он слишком смешной, чтобы быть угрозой. Слишком другой, чтобы быть частью Семьи. И слишком манящий для человека. В Тэхёне слишком много «слишком», так опрометчиво цепляющих её взгляд.       — Ты в курсе, что воровство сигарет — плохая привычка?       Парень хмыкает довольно — не может упустить этот шанс. Мягко тонкий подбородок цепляет, приподнимая и притягивая к себе непозволительно близко. Клубы дыма на её губах оседают, призывая поймать, прикрыв глаза. Вмиг для Тэхёна все поцелуи стали чересчур откровенные. В обмене дыма он ощутил истинный интим. Большим пальцем по уголку губ мажет, отпуская сразу, ведь продолжи он так её касаться — обжёгся бы.       — Не хочешь вернуться в Тэгу?       — Нет, — пыльные джинсы отряхивает, затягиваясь никотином до фильтра. — Если Сеул — город грехов, то Тэгу — это ад, в котором всё человеческое умерло, — ненависть в его глазах плещет с дымом. — Этот город забрал у меня всё.       У них действительно много общего.       — Но тебе же это нравится, — в пустоту кидает, рассматривая свежие формы букв на стене.       — Что?       — Ад, — для демоны — это дом.       Тэхён смеётся. Такой ад он бы не пожелал никому. У него с ним абьюзивные отношения. Он хотел бы жить другой жизнью, но его в бездну тянет прошлое, что с кожи уже даже кислотой не смоешь. Действительно ли ты хочешь жить как обычный человек, или, быть может, тебя, как и всех, загнали в рамки?       — Ты спрашивала, кто я такой? Я тот, кого жизнь на колени поставила для того, чтобы смачно за щеку насовать, — откровенно, слов не подбирает, нажимая на собственные открытые много лет раны. — Ты спрашиваешь, какого жить обычной жизнью? Я не знаю, я всю жизнь только осколками нормальной жизни питался — они мне глотку резали, но я продолжал надеяться, — щелчком бычок в полет отправляет, усмехаясь своей прошлой слабости. — Но знаешь, не стоит думать, что хуже быть не может. Может. — Чеён каждый миг его откровенности поглощает. Он раскрытый перед ней полностью, слабостью завораживал взгляд. — Маму изнасиловали и убили на моих глазах, когда мне было 15, — прямо в глаза. В глаза той, что демоном отродясь была. Но ей ведь не понять чужую боль. — Смогла бы ты вернуться в город, где в каждой стене воспоминания о тебе прошлом? О твоём отчаянии? О твоей слабости и проигрыше? — Я живу в этом городе. — Видишь? — Равнодушие её глаз совсем не колет оголенную душу художника. — Никому не понять чужую боль.       — Верно подмечено, — фыркает, заглядывая не в его глаза, а в душу искалеченную, — Тем более я убила свою мать, — Словно травмами мерятся в давно опустевшей заброшке. — И… Я родилась в Тэгу, — голову в бок склоняет. — Этот город проклят, — Мы прокляты.       Он остается на её лице холодным, острым взглядом. Его никогда наблюдательность не подводила, так почему же ты не заметил, как она возродила зверя внутри? Как она стала опасным оружием против твоего внутреннего слабого художника? Как она просто поставила тебя на колени…       Зверь, выбравшись из грудной клетки, рвался к гончей так, словно без неё не было жизни. Им бы грызть друг друга, вцепившись в шею, но псовые в обнимку заснули под проливным дождем. А говорят, дождь никогда не утихнет для таких ублюдков, как мы.       — Как ты попала в Семью? — Розэ усмехается косо. Тебе не нужны спички… Ты и так уже бензином облился.       — Я в ней родилась, — ему стоит бежать куда подальше, а не, наблюдая за её губами, проваливаться в бездну. — Я дочь того, кто правит этим местом. Каждая смерть, каждая невинная жертва, каждый передоз, каждое изнасилование, каждый грабеж — дело рук моей крови. — непозволительно близко оказывается, почти заставляя дышать собой. Я рождена тьмой, Тэхён. — Всё ещё хочешь взять спички?       Ощутив глаза и уши стен, они друг от друга отпряли, повиснув на веревке собственных дум. В этом промозглом, давно покинутом помещении — двое, не снимая одежды, разделись. Тэхён устало замыкается в себе, Розэ же давится очередной убийственной сигаретой, надеясь, что мысли умрут вместе с ней.       — Тэхён?       Мужская фигура в полумраке через строительный мусор перепрыгивает, гремя пакетами с едой. Тот атмосферу смертную не чувствует, но в белых волосах видит то, что упустил. Он думал, что никогда более в её глаза взглянуть не сможет, но дьявол оказался ближе, чем он представлял. Уже даже не под темной тканью. Он перед носом — под кожей того, кого он обещал защитить.       — Детектив Ким, какая встреча, — или, быть может, «Монстро»?       Пакет с едой летит навстречу с бетонным полом, не мешая полицейскому схватиться за револьвер на поясе. Он не может позволить ей уйти, хоть и задержать демона ему не под силу. Оглушительно об пол бьются бутылки с соджу, обрызгивая старую обувь. Зря ты оставила оружие в машине. А может, именно это позволило Тэхёну спрятать дьявола за своей спиной.       Тебе не нужны спички, ты уже горишь.

Оголенные души подобно проводам в соленом океане

убивают всё живое.