Vanitas

      Монотонное тиканье часов в мертвецкой тишине кабинета выпрямляло напряженные информацией извилины. Мужчина, окруженный небольшим островком света от пыльной настольной лампы, уже более трех часов неотрывно пялился в монитор, пытаясь найти хоть что-нибудь, за что можно зацепиться.       Осознание очередного проигрыша давило на самолюбие, вынуждая сильнее сжимать челюсть и хаотично бегать по строчкам. Намджун уверен, что к их побегу причастна верхушка, но никаких подтверждений найти не мог.       Casio сползают по запястью, шурша звеньями по коже. Вскользь глянув на причину звука, полицейский неосознанно считал время с циферблата. 3:45. Глаза, оторванные от монитора впервые за долгое время, саднят, вынуждая зажмуриться, помассировав виски пальцами.       Намджун привык жить в беспрерывном состоянии беспомощности, но этот год настырно проверял его нервы на прочность. Посмотрев на старую потрепанную фоторамку, Намджун устало вздохнул. Он не видел Тэхёна четыре дня. Четыре дня, Намджун, возвращаясь домой, надеялся заметить хоть какие-то изменения в обстановке, но всё было неизменно.       Художник домой не возвращался. Деньги с пола не поднимал. И запахом никотина его больше не отравлял.       Это было непривычно и пугающе. Казалось, они существовали в двух разных мирах, но никогда больше чем на два дня не расставались. Тэхён всегда был рядом, молчанием и косой улыбкой поддерживая мужчину даже в самые сложные моменты жизни.       Ким Намджуну — тридцать в этом году стукнуло, а у него из личной жизни: призраки прошлого и друг юности, пытающийся то ли убить себя, то ли довести старшего до нервного припадка.       На спинку кресла откидывается, ядовито буравя лицо девушки на блёклом мониторе компьютера. Действительно безумно красива, но её завораживающая внешность меркнет на фоне трона из человеческих тел. Пак Чеён — худшее, что случилось с их миром. Сколько бы Намджун ни анализировал друга и его жизнь, не мог понять почему его привлекают такие.       Тэхён вроде не глупый парень, но выбирал либо тех, кто губит его, либо губил сам.       И, вспоминая, когда тот ещё не был таким отшибленным, старший осознает, что всё началось с Нари. Она была самой красивой девушкой района — соблазнительная, хитрая и такая «необычная» со своими волосами цвета «Каберне Совиньон». Тэхёна тогда мало девушки интересовали, он подолгу в отцовском гараже сидел, а когда начал выигрывать, обратил на себя внимание противоположного пола.       Нари не была недоступной, но, несомненно, была загадочной, потому Тэхён и повёлся. Его первая любовь была со вкусом дешевого алкоголя, замешанного с веществами. Они изменяли друг другу, но все равно возвращались в их общий дом. Били посуду, стены, рвали друг другу души, но возвращались. Смотря тогда на друга, Намджун не мог понять, что он нашел в этом, что заставляет его закрывать глаза и пускать её на порог.       Действительно ли Тэхён был сильным или, как и все, глушил в себя слабость, разлагая душу?       Намджун руку в волосах путает, окончательно теряясь в мелких вкраплениях краски стола. Голова раскалывается, и тут закрывай глаза или уши — мигрень всё равно молоточком гвоздики в черепушку вбивать будет. Он должен это остановить.       Полицейский наивно полагает, что, пересадив всю верхушку Семей, мир исправит. Но не Семьи исказили мир пороками. Они из этого порока родились. Обвинять их — равносильно обвинять музыканта в пропаганде наркомании. Они лишь отражение общества, а поменять целый мир одному человеку не под силу.       — Намджун?       — Кван, — тяжело проворачивая её фамилию на языке, мужчина надеется, что та поскорее покинет его общество, — что ты здесь делаешь в такой час?       — Я хотела задать тебе тот же вопрос, — улыбается женщина, укладывая папку с документами на свой стол напротив стола детектива. — Хотела проверить материалы побочного дела.       Среди коллег у неё была лучшая раскрываемость. Женщина славилась своей сообразительностью и готовностью помочь в любом вопросе.       — Сетка Ю? — ему потребовалось пару секунд, чтобы вспомнить детали их совместного дела.       — Да, мы наконец прижали главного химика. Оказывается, если намекнуть преступнику на послабление в приговоре, он начнет петь подобно соловью, — просканировав коллегу прищуренным взглядом, женщина резинку с руки на волосы перетянула, убирая длинные черные как смоль волосы в высокий конский хвост. — Ненавижу дела наркоконтроля, дилеры хуже убийц, — не скрывая ненависть в голосе, Кван не замечает, как в полумраке потемнел взгляд напротив. — Все они думают, что людям счастье дарят, на деле губят судьбы ради собственной прибыли.       Намджун вязкую слюну сглатывает. Осознал наконец, что не имеешь права злиться? Намджун в Тэгу не родился и не вырос, он в возрасте семнадцати лет в этот город сбежал из Сеула. Сбежал с мыслью о лучшей жизни, сбежал от родителей, которых презирал. По итогу окунулся в ту самую ядовитую реальность, называемую «взрослая жизнь». В то, что так ненавидел.       У него голова болит не из-за недосыпа постоянного. Эта тупая боль зародилась в тот самый момент, когда он встретился с довольным и едким взглядом Пак Чеён. Она так умело управляла словами и интонацией, что его душевное спокойствие рухнуло, разбившись о камни не реальности, а правды жизни. «Интересно, а они знают твоё другое имя? МО-Н-С-ТРО».       — Дело Семьи Пак изучаешь? — без зазрения совести в монитор коллеги заглядывает, игнорируя его недовольство. — Тебя же отстранили.       — Кажется, я попался. Только прокурору Ли не говори, — палец к губам подносит, отшучиваясь. — Не могу я это дело оставить, пока их за решеткой не увижу.       Намджун всегда создавал впечатление человека справедливого, следующего правилам. Потому-то никто его не осудил, когда он с места сорвался и на девушку кинулся. Они все этих тварей ненавидели, Семьи уничтожали мир ради наслаждения и денег.       Кван Наын даже сильнее им восхищаться стала: мужчина, что всегда спокойный и рассудительный, во имя правосудия с цепи сорвался. Настоящий герой романов, что она так любила. Но Намджун не герой.       — Ты отличный полицейский, — Тэхёна белизна её улыбки раздражала. Она была слишком яркая для уставших глаз, к тому же он прекрасно понимал, что за ней кроется. — Так что я не расскажу наш маленький секрет, — ей настолько нравился его выдуманный образ, что она все его отклонения от канона не замечала. — Мы обязательно их всех этих монстров поймаем.       Виски пробивает отвратительно неприятным электрическим разрядом. Монстров. Если бы ехидный звук разума Намджуна имел голос, он бы был похож на голос Розэ. А давно ты сам монстром перестал быть? Лет семь как. Но эти семь лет страницу жизни длинной в пять не сотрут. Все загубленные души не воскресят. Монстро был не просто владельцем шумной тусовки гонщиков и бойцов. Монстро всем центральным и южным наркотрафиком Тэгу заправлял.       — Обязательно, — безэмоционально подтверждает, сворачивая вкладку с пиксельной фотографией обладательницы голоса монстра. Увидев на лице коллеги морщины от напряжения, женщина тепло улыбнулась, приложив руку к его лбу. — Что ты делаешь, Наын?       — Проверяю, нет ли у тебя температуры, а то, не дай бог, наш герой от переутомления сляжет.       — Я не герой, — мягко руку со лба убирает.       Девушку даже это завораживало. В её глазах Намджун был подобен статуе Фемиды, что вечность держит чашу весов. Правильный, сдержанный и такой красивый. Никогда никого к себе не подпускал, ведь Ким Намджун со справедливостью помолвлен. Он ещё в первый день совместной работы зацепил. Кван Наын была очарована его равнодушием.       Взглядом по её длинной шее мажет, ощущая намеки уже не спиной, а мозжечком. Глупо полагать, что он со своей наблюдательностью не заметит, как она на него смотрит. Глупо, но она полагала. Детектив стандартно красива, но Кима эта красота не цепляет, а излишние переживания надают. Ты действительно думаешь, что я слепой?       Намджун никогда не был обделен вниманием противоположного пола, хоть и не имел айдолской смазливой внешности. Его харизма была надежнее любой внешности. Она не пропадет сквозь года, а только крепла.       Вещи со стола скидывает, усаживая девушку на стол. Она охает от неожиданности, но жадно подчиняется его действиям. Я не герой, и доброты во мне меньше, чем в Пак Чеён. Поцелуем губы мнёт. Он хуже Пак Чеён, ведь позволяет всего себя ощутить, лишь бы та от него отцепилась. Прекратила так настойчиво помощь предлагать и взглядом макушку прожигать. На манеру Тэхёна раздражение в страсть прячет.       Его коробило в других всё то, что было в нём. Лжи в жизни Намджуна больше, чем в жизни Тэхёна. Он мальчишку спасал лишь в угоду собственного высокомерия.       Медленно форменную рубашку расстёгивает, морщась от того, как девушка его бедра обхватывает. Намджун хуже тех, кого он хочет поймать, он врет в глаза со спиной прямой и погонами начищенными. Он дерзко в глаза предъявляет за проданную душу, игнорируя исходящий от него самого шлейф химии. Он двенадцать лет назад мальчишку себе под крыло забрал, ощутив себя богом, окунув в грязь. После, от его же слов на небеса вознеся, каждый раз наступая погонами на глотку свободы Тэхёна.

Кван Наын и не заметила, как её герой романов равнодушно на тело смотрел.

      Девушка мягкую шерстку кота рукой разглаживает, улыбаясь себе под нос. На пальцах остается маслянистая грязь от шерсти, но она этому не придает значения. Руки можно помыть, а животное хотя бы человеческое тепло познает. Наблюдая за тем, как хрупкое существо пожирает только что купленный корм, она раскатывает в груди тепло умиления.       Суён животных любила, но отец никогда бы не позволил ей завести домашнего питомца. Ты слишком безответная. Только младшая Пак никогда и не пыталась у него спросить, да и должна ли девятнадцатилетняя замужняя девушка, живущая отдельно, спрашивать о таком?       С появлением кольца на пальце она всё меньшее к людям проникалась и больше к животным. Ногтем случайно сгусток крови на шее цепляет, шикая себе под нос. Шепотом у шерстяного комка прощение просит.       Коту её извинения не нужны, он своё место в пищевой цепи знает. Знает и о дрожащие руки ластиться. Чон Суён своё место тоже знает, но об сильные руки разбивается. Человек ко всему привыкнуть может, как и животное, потому Суён новую фамилию приняла. Приняла и смирилась — таблетку за таблеткой глотая. А так ли страшна бездна, когда ты в ней тонешь?       Она перестала у Бога спрашивать «за что?», зная: за грехи отцов и дедов. За грехи сестры. Пак Суён со своей судьбой смирилась, в противном случае сошла бы с ума.       — Хочешь забрать? — мужской голос пугает, отчего она дергается, резко оборачиваясь.       — Нет, — врет, отряхивая руки и полностью оборачиваясь к мужчине, что, опершись плечом на дом, добродушно улыбается. — Чонгука нет дома.       — Я знаю, — она Чимина совсем не понимала. Он смущал её своей доброжелательностью и теплым выражением лица. — Подумал, что нужно проведать принцессу в замке дракона.       Суён фыркает, окончательно стряхивая грязь с длинной юбки. Чонгуку бы это не понравилось. И когда она начала думать, что понравится Чону, а что нет? Когда её начало это волновать? Кажется, все знали, что у Чонов собственничество в крови — они никому своё трогать не позволяют, даже если им это не нужно. Точно ли не они драконы?       — Осторожнее со словами, — отрешенно предупреждает, подчиняясь другому человеку внутри. Человеку, на котором клеймо принадлежности по всему телу и обязанность соответствовать роли.       — А, точно, — Пак усмехается её холодности. — В замке тигра.       Девушка недовольно руки перекрещивает, одну бровь к переносице спуская. Он же никак не реагирует, лишь сильнее растягивает губы в добродушной улыбке. Чимина «забавляло» то, как сломленный человек мучителя защищает. Защита её — стокгольмский синдром и химическая любовь. Если он понимал последствия своих действий, он хуже Дьявола.       — Вы пьете витамины? — в формальность диалог окунает, сбивая с толку.       — Нет, они мне не нужны, — отнекивается, на кошачий писк отвлекаясь. Кот своим серым от грязи хвостом ногу обвивает, бодая и прося ещё.       — Сомневаюсь, — порезавшись об её маску напускной холодности, Чимин устало прикрыл глаза. — Только слепец не заметит то, что он с Вами творит.       — Господин Пак Чимин, мне кажется, это не ваше дело. Не ходите по тонкому льду, смерть от утопления — страшная вещь.       Поняв, что больше не в силах отыгрывать роль, мешающее проходу тело огибает, замирая от цепких пальцев на запястье. Чимин чисто инстинктивно дернулся её остановить, не подумав о том, какие могут быть последствия. Её маска силы будила в нем какую-то несвойственную тоску с нотками восхищения, заставляя глупо улыбаться, мысленно желая смерти всем кошачьим.       Чимину нравились слабые люди, но, к сожалению, его окружали люди с убийственной аурой. Натура их была и то хуже. Они притворялись слабыми, чтобы кусать за пятки. Она же притворялась сильной, чтобы не укусили её.       — Не стоит беспокоиться обо мне, — большим пальцем тонкое запястье поглаживает, пуская по телу девушки ужасные теплые мурашки. — Тигры ведь внутри, лишь большие кошки, — двусмысленный намек в лицо кидает, заставляя задуматься. Сможешь ему это в лицо повторить? Смогу, но зачем?       — Я не за Вас беспокоюсь, — фыркает девушка. — Ваше внимание к моей персоне, по итогу только мне и аукнется, — пользуясь тем, что он ослабил хватку, запястье высвобождает из плена. — Вам ли не знать то каков он?       Не стоит смирившегося со своей участью со креста снимать. В конце концов, без гвоздей в руках жить сложно. Суён внутреннему ребёнку на горло наступает, уходя прочь от того, кто мог её спасти.       Мужчина на одинокого кота под ногами смотрит. Синдром спасателя, да? Только жертва может понять жертву. Хищник не способен осознать весь страх, который испытывает существо в его зубах. Чимин всю жизнь котом был — слишком мал, чтобы на зверя рычать, и слишком опасен, чтобы с грызуном дружить. Сигарету зубами из пачки достает, держа пламя зажигалки в паре миллиметров.       Кот об ноги, поглощенного думами, трется, мяукая требовательно. Что за глупое животное — на шее ведь ожог от сигареты. Люди - монстры. На корточки присаживается, гладя за ухом. Пыль серой массой на пальцах остается, а он сломанную сигарету в мусорный бак выбрасывает.       Синдром спасателя — это подсознательное желание ощутить власть над жизнью другого человека. Ведь над своей жизнью не властен. Как будто, спасая другого человека, он сможет спасти себя. Сможет оградить от того, что сам видел, — от того, что отметками по всему телу остается. У них тут всех синдром бога, спрятанный за потребностью управлять собой.       Никому его спасение не было нужно, его воспринимали как прокаженного с манией прикосновений. Кёнсу спасение не искал — судьбу свою с тошнотворной дрожью принял. Лиса другой жизни не видела, потому в аду джакузи принимала. Они все смирились, сорвав со своей судьбы ярлыки счастья. Пак Суён не смирилась — она злостью жила. Злость её закаляла.

Правда в том, что Чимин не хотел, чтобы её закалило.

В этом мире должен остаться хоть один человек.

      Улавливая в воздухе легкий запах сигарет, Дженни недовольно морщится своим мыслям. «Пак-скурю-табачный-завод-Чеён-я-убью-тебя». Губы размыкает, дабы выпустить очередную заевшую, как пластина на языке, предъяву, но, замечая нестыковки в очертании фигуры, не может издать ни звука.       У фигуры волосы цвета американо, расслабленная широкая спина и до мурашек острая аура. Он не молится, не рассматривает интерьер, лишь вальяжно растянувшись по скамье, дымит сигаретой.       — Здесь не курят, — пропустив фразу через фильтр вежливости, холодно озвучивает женщина, плывя между рядов. — Господин Чон.       Она никогда не была против новых посетителей церкви греха, но ухмылка Чон Чонгука ни о чем хорошем не говорила. Кинув на неё беглый взгляд, парень надменно вскинул бровь, потушил сигарету об деревянную спинку. Пепел развеялся по полу, вынудив женщину слабо скривиться.       — Радушный приём, — усмехаясь её читаемой реакции, мужчина слабо размял шею. — Всех посетителей так встречаешь?       — Выборочно, — хмурится женщина, ногтями оцарапывая ладонь. Чон Чонгук вел себя, так как будто он хозяин положения, будучи младше её на восемь лет. — Прошу, соблюдайте субординацию, Господин Чон Чонгук, и не нарушайте границы дозволенного.       А у Чон Чонгука попросту нет границ дозволенного.       — В этом месте нарушать границы дозволено только ей? — прекрасно понимая его намек, Ким беззвучно глотает слюну, вслушиваясь в каждое слово. — Кажется, Вы любите нарушать правила ничуть не меньше, чем я.       — Пришли на исповедь? — игнорируя его монолог, Дженни сделала шаг к парню, но его глухой смех осек её. Смахнув вымышленную слезу, Чон чисто случайно оголил ремешок портупеи, — Решили полностью проигнорировать правила?       — Решил стать избранным в Ваших глазах, — смеётся, понимая, на что она намекает. Чон Чонгук с Beretta M9A3 спит. — Не позволите? — он говорил формально, но интонация его была настолько издевательской, что хотелось уши в трубочку свернуть.       — Нет. Так что Вас сюда привело?       Желание окропить его святой водой росло в геометрической прогрессии. Она не знала, что он тут забыл, и, если быть честным, не желала вдаваться в подробности. Достаточно было того, как довольно он скалился своим мыслям, вызывая приступ едкой тошноты.       — Грехи свои отпустить хочу, что там нужно делать? На коленях молиться? — всё такой же гадкой ухмылкой выбивает последние крупицы самообладания из женщины. Никто не смел с ней так разговаривать. Ким Дженни не девочка на побегушках — она хозяйка этого места. — Поможете? — и до такой степени пошло улыбнулся, что Ким ближайшие три часа придется смывать грязь со своего тела.       — Вы действительно думаете, что я в это поверю?       — Ауч, Дженни Ким, как холодно, — кидая легкий взгляд ей за спину, он продолжает: — Я же сейчас замерзну.       - Тебе бы поучиться сдержанности у своего отца, малышка Джен.       Быть не может. Дженни оборачивается резко, встречаясь сначала с ужасным шрамом, а после с черными, как сама бездна глазами. Ему, как отречённому, вход сюда заказан в гробу, потому женщина смотрит за спину, ожидая охрану.       Секунды тянутся невыносимо долго, а старик, довольно улыбаясь пожирает душу лисицы.       — Они не придут, — Чон встает, отгибая рукава блузки так, чтобы женщина заметила алые пятна. — С того света долго идти.       — Интересно Вы грехи отпускаете, Господин Чон. — к старику обращается: — Вы же понимаете, что Вам это с рук не сойдёт?       Она язвит, но прекрасно понимает, что ничем от простой смертной не отличается. Никто из них от смертных не отличался. Они самолично на своей коже стигмы выжгли, решив, что так могут позволить себе больше. Но стигмы не делали их богами — они мерзко кровоточили гноем. Лиса́, загнанная в угол, даже клыки не оголила, настороженно следя за каждым мимолетным движением хищников покрупнее.       — Нам многое с рук сходит, моя дорогая, — старик перстень потирает, задумчиво рассматривая стены. Как же я давно здесь не был, даже успел соскучиться по мерзкой старой роже Бэнхо. — Кстати, как там твой отец поживает?       — Это не Вашего ума дело, — раскалённо огрызается, кидая взгляд с медведя на тигра. — Повторю: что вам нужно? — Дженни действительно не понимала, для чего они пришли, оттого нервно прикусывала щеки изнутри, внешне оставаясь совершенно хладнокровной.       — Помолится за твою душу, — выплевывает Чон, предвкушая её рассерженный и такой фальшивый холод в глазах. Он чувствовал её страх на подсознательном уровне. — И я бы на твоем месте поубавил пыл, — скользнув взглядом по её лицу, он затянулся новой порцией никотина. — Как-никак нас двое, и мы мужчины.       — Ты не на моём месте, Чон, — косо усмехнувшись, женщина смерила его таким надменным взглядом, что сама поверила в свою силу. — Мальчишке, подобному тебе, никогда не быть на моём месте.       Чонгука поражает её смелость, но лишь какие-то жалкие три секунды, после чего он раздраженно хмыкает. Дженни в их мире подобна божественной жрице — к ней нельзя прикасаться, о ней нельзя мечтать, лишь издалека восхищаться. Но Чонгук в Бога не верил, вместо восхищения ощущая голод. Она, как и все, была обычной женщиной.       Уловив момент, служительница в сторону алтаря бросается, где револьвер спрятан, но Чон, прочитав её мысли, быстро сокращает расстояние между ними. За волосы хватает, а после откидывает назад за углы челюсти. Влетая поясницей в изгиб скамьи, женщина сдавленно стонет, прикрыв веки.       — Кто разрешал тебе двигаться? — ухмыляется Ли Мэнхо, довольствуясь тем, как равнодушно Чон причинял боль женщине.       — С чего Вы решили, что мне нужно ваше разрешение? — откашливаясь, продолжает такой опасный диалог: — Я скорее перед Богом на коленях буду отмаливать свои грехи, чем слушать ваши приказы.       — Можешь начинать, — ухмыляется Чон, давя ей на плечо одной рукой, так что она вынуждена упасть перед ним на колени, унизительно оказавшись на уровне паха.       — Не слишком ли ты высокого мнения о себе? Забыл, что даже право наследства не удостоился? — на болезненную точку жмет, не думая о последствиях, а лицо Чонгука озаряет такая мерзкая злобная улыбка, что слова хочется обратно себе в рот затолкать.       — Думай, на кого клыки скалишь, — солидарна, Чон.       Вновь на ноги за шею поднимает, сжимая с такой силой, что на глазах наворачиваются слезы. Зубы оголяет, стараясь отцепить его руку от шеи, но выходит жалко. Не думала Дженни, что умрет вот так просто. Мысли хаотичными мошками в голове мечутся, взывая то к Богу, то к гончей — Дьяволу.       Ким Дженни наивно полагала, что, вернувшись, Ли Мэнхо будет чтить старые правила.       Не видя ничего из-за слез, Дженни падает на пол, разбивая колени в кровь. Она задыхается, но что-то мягкое и белое греет её промерзшие в страхе плечи, рыча на ухо. Чонгук раздраженно смотрит на порванные брюки в районе лодыжки. Цокает несдержанно, ощущая, как из укуса сочится свежая кровь. Собака делает выпад в сторону посмевшего напасть на её хозяйку, но Дженни хватает её за ошейник, не позволяя вцепиться.       — Луна, нет! — едва ли животное могло справиться с людьми. — Нельзя!       Выстрел оглушает, вынуждая Дженни разжать пальцы. Нет… Собака, скуля, отскакивает в сторону алтаря, кровью окрашивая плитку. В ушах звенит гул от выстрела, а служительница, замерев на месте, не может вымолвить ни слова. Её хочется кричать, носиться по церкви, но всё, что она может, это смотреть, как собака, волоча лапу, кровью пачкает пол.       Страх за животное сковал глотку, но она, выкрикивая сквозь истерику команды, молится, чтобы та хоть раз в жизни её послушала. Луна никогда не подчинялась, почти всегда самовольно виляя хвостом. Борзая рычит, суетится, недоверчиво, но, увидев в глазах хозяйки понятную только животному искру, скулит, подчиняясь приказу.       Когти скрипят по винтовой лестнице, а Мэнхо, целясь одним глазом, мажет, недовольно вздыхая. В последнее время его подводило зрение, потому он полагался на меткость других глаз.       Увидев направление взгляда Чонгука, Дженни за штанину его схватила. Ощутив то, как её пальцы вошли в раны от клыков, парень поморщился, инстинктивно врезав ногой в солнечное сплетение, дабы та отцепилась. Отлетев назад с характерным всхлипом, она врезалась спиной в скамью, задыхаясь от металлического привкуса крови на языке.       — Умоляю, не надо, только не её, — зарываясь руками в волосы, она молила монстров не трогать то единственное, что ей было по-настоящему дорого. — Она всё, что у меня осталось от матери… Прошу… Чон… Гук… Молю…       Как же быстро ты сдалась. Чонгук смотрит на неё, не моргая, а женщина сквозь боль в ребрах становится на колени. Мэнхо что-то бормочет себе под нос про меткость, растягивая ощущение победы, а младший Чон не может оторвать взгляд от того, как жалостливо молит та, что говорила, что никогда на колени перед ним не станет.       У всех есть слабости, и слабость Дженни — белая русская борзая, купленная ею три года назад в память о матери, которая до безумия любила эту породу. Борзая, которая никогда энергичностью не славилась, но так яро кинувшаяся её защищать. Луна — единственная, кто грела девушку холодными вечерами после смерти матери. Единственная, кто дарила ей тепло. Она — единственное дорогое в жизни Дженни, потому на её безымянном пальце тонкая татуировка месяца.       — Чон, угомони псину, — приказал старик, убирая старый Mauser Model 712 в кобуру. Ему было так несвойственно кому-то подчиняться, но младший Чон, вопреки всем предположениям, пачкает кровью пол, идя по пятам за собакой.       — Умоляю…       И каждый стук его обуви об лестницу, как удар плети по оголенной душе Дженни.       Два выстрела заставляют с силой закусить губы. Мэнхо, подобравшись к ней непозволительно близко, потянул за руку обессиленную истерикой женщину, но та, вложив всю ненависть в толчок, упала в руки Чонгука.       В холодных глазах парня она впервые не увидела мальчишку. Ей всегда казалось, что слухи вокруг него преувеличены, но сегодня она впервые убедилась в обратном. Он ублюдок и всегда им будет. Долгие девять лет она думала, что плачущий мальчик, которому она отдала свой клубничный леденец, так и останется мальчиком. Так ты мне отплатил? Немой вопрос в её глазах читает, презрительно скалясь. Смирись.       В глазах его задора нет — там только черная вязкая мертвая жижа.       Он упирающуюся девушку на плечо закидывает, не замечая яростное сопротивление. Ли Мэнхо в лице парня холодную сталь улавливает, улыбаясь довольно. Если бы ты был моим сыном, мы бы весь мир на колени поставили. Но Чонгук был сыном Ёнсу, человека, что медведь ненавидел чуть меньше, чем Тэхо.       — Угомонись, — сжимая её лодыжку до алых пятен, рычит Чон.       — Гори в аду, — сквозь зубы бросает в душу, где нет больше человека, там только ядовитое Северно-Ледовитое.

В этот день врата ада откроются для жрицы.

Гореть им при жизни придётся.