Vanitas

Тэгу. Округ Нам.

      Мужчина негодование не скрывает, перекидывая шейкер через спину из руки в руку. Глухие басы музыки уже не кажутся такими надоедливыми, как этот парень. Тэхён на барной стойке почти лежит, поглаживая указательным пальцем кромку стакана. Круглый лёд от жидкости переворачивается, поглощая своим движением парня.       Тэхён слишком пьян для того, чтобы окончательно осознать происходящее, чтобы заметить недовольство бармена, чтобы понять, где он. И что ты тут забыл? Он после разговора с Намджуном билет в Тэгу купил. Вернулся в место, что ненавидел. В место, где дышал, где за гроши пальцы краской не пачкал. В место, где все его знали.       — Повтори, — пьяно тянет, вяло устремляя стакан к потолку.       — Не буду, — буркает бармен, натирая стакан, — Ты тут третью ночь торчишь, посетителей своей пьяной рожей распугиваешь, — он брови в одну точку сводит, то и дело носом тяжелый воздух втягивая.       — Как грубо, Мино, — губы дует, умоляюще в глаза смотря, — Так ты старых друзей встречаешь?       — Монстро в городе? — мало кто Тэхёна в Наме не знал, ещё меньше не знали Монстро.       — Хочешь меня ему сплавить? — Ким как будто обижается, но в голосе его обиды нет, там лишь алкоголь на связках коррозией идёт.       — Просто интересуюсь, — устал старого знакомого игнорировать, притворяясь, что они незнакомы.       — Он не в городе, — обновлённый крепким алкоголем стакан рассматривает, — Монстро мертв уже как шесть лет, — Мино бровь недоверчиво вскидывает.       После исчезновения этой парочки в Нам-гу скучнее стало и спокойнее. Нишу гонок много кто занять пытался, но такого таланта как у Кима, ни у кого нет. Он машину под собой не только чувствовал, он буквально её ублажал, в секунды высвобождая из двигателя более трехсот лошадиных сил, даже если их там не было. Мозг же Мостро построил такую сложную, но безопасную систему ставок и продаж веществ, что никто и рядом с ним не стоял.       — Как в Сеуле? — миловидную смущенную девушку «Секс на пляже» передает, подмигивая. Мино по-пацански красив, только своим видом четверть кассы делал. Тэхён его подмигиванию хмыкает.       — Скука смертная, — раздраженно скалится, разворачиваясь на стуле спиной к бару.       Люди на танцполе невпопад двигались: кто-то не чувствовал ритм, кто-то не имел слуха, а кто-то просто был слишком пьян или объебан. Знакомые лица узнаёт с осадком прошедших лет. Ничего не меняется. Ким надеется, что его никто не узнает, но девушка, смотрящая на него в упор, эти надежды разбивает.       — Тэ, — она его крепко в объятиях сгребает, не замечая перешёптывания подруг за спиной.       — Привет, — радости от встречи в нем ноль.       Он не может вспомнить имя девушки, но помнит её детский восхищённый взгляд. Ей сейчас должно быть около восемнадцати, а она глаза под очками прячет, громко жуя жвачку.       Девушка через него к бармену тянется, показывая на камеру серебристую карточку с черным кругом. Второй уровень. Шатен от того, как её оголенная нога об джинсы в районе паха трется, морщится. В барную стойку спиной вжимается, лишь бы не чувствовать этот приторный запах лилии вперемешку со знакомым химическим. Мино кивает вместе с бокалом, под дном передавая черный пакетик.       — Лия, — имя напоминает, одергивая нетерпеливых подруг от заветной руки, — Мы отойдем, — он голову в бок склоняет. И зачем мне эта информация? Лия… А точно, младшая сестра Нари.       Этот клуб был самой крупной точкой продажи эйфоретиков. Хреновая замена владений Монстро, построенная на руинах. Даже это помещение раньше ему принадлежало, но он купил его за пару месяцев до того разговора. Спустя год место выкупили, но ничего дельного сделать не смогли. Монстро бы никогда не позволил продавать под камерами. Не имеет значения, куда они транслируются, — они становятся уликой. Уликой, где видно лицо продавца и покупателя, но никого это не волновало.       Мино раздраженно пятно стирает, заметно нервничая. Его волновало, но выбора у него не было. Этот мир делится на тех, кого подобное не волновало, и тех, кто в тревожном состоянии жил, но продолжал. Монстр всегда один работал и никогда волнению не поддавался — профессионал своего дела. Намджун во всём был профессионалом.       — Как там Нари? — без должного интереса спрашивает, но в разговорах искал способ заглушить раздражающую прямую бочку.       — Так она лет пять как от передоза умерла, — немного удивленно сообщает. Бармену казалось, что все о её смерти знали. Все, но не её принц, — Ей кто-то по ошибке мет продал, и всё…       Тэхён хмыкает. Ожидаемый исход — зависимость никого не щадит. Она — самая ревнивая подруга: забирает всё, что у тебя есть, а взамен ничего не даёт. Ким укол тоски не почувствовал: она была его первой, но любить он не научился. С другой стороны, влюбившись в нее по-настоящему, он бы обрек себя на тот же конец.       — Кстати, тебе не надо? — о своей второй должности вспоминает: план продаж у них в последнее время просел, в связи с ухудшением качества и текучкой покупателей.       — Неа, — бухтит Ким, трезвея с каждой минутой, — я завязал.       — Ни косечка, ни таблеточки? — Мино даже радостным кажется, хоть кто-то из их мира вырвался. Сам же он никогда к наркотикам не прикасался, но в грязи был по самые веки.       — «Ни косечка, ни таблеточки», — машинально и задумчиво.       Тэхён наркоманом не был, по крайней мере, он так считал. Покуривал временами после побед, но почему-то все думали, что он травой завтракал, а таблетками ужинал, потрахивая девчонок. Вокруг него много бредовых слухов ходило, словно гонщик может позволить себе такое поведение и не намотаться на первый же столб. А может, со временем его начала обманывать собственная память.       Экстази впервые с Нари попробовал — грязным себя после этого чувствовал, ведь ей стоило пальчиком поманить, как он на всё был согласен. Мерзость. Морщится от воспоминаний об этой девушке, о её миловидном лице. Тэхён — гребаный лукист, и этого не скрывает: только красивую еду ест, только красивых людей любит. Только красота всё остальное отнимает. Красивые внутри уродливы и фальшивы. Им не нужно быть хорошими, чтобы их любили. Проблема в том, что сам Тэхён был красив.       Под ухом явно нетрезвый посетитель в «Мину» вцепляется, требуя добавки. Добавки не алкоголя, но у него нет карточки. Ход, который они для безопасности придумали, лишь проблемы создавал. В этом и суть: вы делаете это на виду, не думая о последствиях. Тэхён морщится — они мешают ему наблюдать за тем, как самобичевание сливается с алкоголями в жестоком сексе.       Мино твердые пальцы расцепить не может — потеет от устремившихся на него глаз. Парень не знал, как на такое внимание реагировать, — цепенел в мгновение, не в силах что-либо сказать. Лия мужчину успокоить пытается, но он её игнорирует, грубо отпихивая. Секунды остаются до неминуемой безумной драки, где перекрытый желанием человек смятенного парня дергает.       Тэхён слышит только то, как спертый воздух из легких выпускает. Сигарету поджигает, стягивая пальцы на стакане. Звук битого стекла громкость музыки прерывает. По стене алкоголь стекает — он без зазрения совести стакан в бар кинул, разбив тем самым три бутылки дорогого алкоголя. Мино с распахнутыми глазами на него смотрит, Лия с открытым ртом пожирает его мысленно. Как же ты крут. Все только на него и смотрят.       — Ащ-щ-щ, повтори, — сквозь раздражение выдает, в злобной улыбке оголяя клыки.

В глазах Тэхёна только непроглядная, пожирающая тьма.

      Разводы крови под ногами вынуждают такую же жидкость в венах стыть. Чон эту плитку взглядом вскрыла, открыв дверь в ад. В этом аду она стойко запах серы чувствовала, а еще шлейф муската и шоколадного табака, который здесь словно с усмешкой оставлен. Она знала этот запах. Пальцы в кулак сжимает, впиваясь в кожу.       Знала ведь.       Юнги с парочкой работающих на них полицейских разговаривал, изредка кидая взгляд на застывшую девушку. Ещё немного, и ты взглядом прожжёшь. Речи детективов не слушает — от них всё равно нет толку, те их методами не работали, а их методы были куда эффективнее. Зашедшего Хосока замечает, рукой останавливая словесный поток из человека напротив.       — Как она? — у Чона рубашка в крови и волосы в разные стороны торчат.       — Отвез в ветеринарку, — впервые за долгое время, по его меркам, дымом легкие отравляет, — жить будет, — у Луны только задняя лапа пулей задета, — что говорят?       — Судя по всему, сюда кто-то из своих завалился, — презрительно на черный мешок смотрит, и какая польза от этой усиленной охраны, если всё равно все в черных мешочках в ряд лежат, — Поубивал охрану и забрал её, — последнее он выдает с особой интонацией, с интонацей, ранее Чону не знакомой.       — Ли…       — Да это и так понятно, — большим пальцем пузырек воздуха между хрящами указательного лопает, — Но пока доказательств нет, экспертиза крови только через сутки будет готова, — гончей эта экспертиза не нужна, она по запаху чуяла, чья эта кровь, — Но ведь даже он — закон о членах церкви Искупления - соблюдает.       — Всё меняется, — щурится Хосок, прожигая лопатки Розэ, — И то, что когда-то было табу может стать реальностью. Это Ли.       Юнги от упоминания этой фамилии ежится. Гнев вилкой натягивал его нервы — всё в его жизни в сплошной ад превращалось. Он девушку предупреждал, но ощущение, что не предупреждение это было, а пророчество. На Чеён злится, понимая, что её вина в этом есть — ты ведь никогда о последствиях не думаешь. Но разве она виновата, что эти последствия не её застигают, а тех, кто ей дорог? Фортуна знает, что Розэ её наказание равнодушно примет, потому бьет теперь по другим.       — Как она? — в сторону Чеён кивает. Они после Пусана не разговаривали и не пересекались, прошло только полторы недели, а ощущение, словно полгода.       — Молчит.       И это «молчит» хуже, чем: «стены ломает и движок мучает». Что творится в голове Пак Чеён, только самому Дьяволу известно. А в её голове плоть и кровь по стенам мажет — она черные глаза из глазниц выдавливает, зубами вгрызаясь в плоть. Как вы посмели. Но она ведь сама их как угрозу не воспринимала. Единственный урок от отца так и не впитала: «Не стоит недооценивать соперника». Дважды же на этом погорела.       Хосок шаги делает, но чем ближе к ней, тем тяжелее воздух. Тем сильнее он ощущает её ярость. Ровняется, прослеживая за её взглядом. Та уже минут пять смотрела в мелкие брызги крови поодаль от разводов. В легких Чеён герань — кипарисом заменяется. Они так похожи, даже кровь одна, от сжатой челюсти — зубную крошку во рту чувствует.       — Ты как? — нежно кладёт её руку на плечо.       И секунды не проходит, как она эту руку перехватывает, выворачивая. Юнги с места срывается, но Чон одним своим пропитанным горечью взглядом останавливает. Пускай. Мин руку на Desert Eagle держит. Искоса замечая, как суетливые детективы и разведгруппа, почувствовав изменение в атмосфере, спешат помещение покинуть.       Розэ руку Чона до скрипа выворачивает — отпусти его сейчас, он пару секунд чувствовать её не будет. Хосоку больно, но он впервые всю ярость Чеён до последней капли поглощает. И дело вовсе не в их связи, а в том, что он вину чувствует.       — Я же сказала тебе: «Следи за своим братцем», — хрипит яростно, впиваясь ногтями в его ладонь.       — Я, по твоему мнению, должен с ним спать? Или на поводок посадить? — все трое понимали: кто из своих мог подобное провернуть.       — Да мне всё равно, каким образом ты должен был это делать, — ядовито выплевывает. — Ты с единственным приказом не справился.       А с какого я должен твои приказы исполнять?       Руку отпускает, отталкивая, размах делает, чтобы в развернувшееся лицо ударить, но пуля, пролетевшая рядом с ухом, дезориентирует. Розэ от неожиданности моргает, уставившись на Юнги с неприкрытым раздражением.       — Дернешься, и следующая будет в лоб, — грозит мужчина. — Прекрати винить всех вокруг, кроме себя, — он всю свою злость на ненавистную девчонку направляет. — Это ты у неё 24/7 находишься, и именно ты её побудила сторону принять.       — Мин, не лезь, — отряхнувшись, просит Хосок.       Внутри того столько эмоций, но он один старается себя контролировать. Не выплескивать на взведенных донельзя зверей, ведь те и так готовы друг другу глотку перегрызть.       — Бей, — лицо подставляет, — но поверь, это тебе не поможет, — и когда ты так вырос? А ты вообще меня знала? Мы росли на глазах друг друга, но ты так и осталась ребёнком, что всем боль причиняет, лишь бы они в ответ тебя оттолкнули. — Сколько меня ни бей, твоя злость не утихнет, она разорвёт тебя на части, ведь ты знаешь, что я тут ни при чем, — Чеён вязкую слюну сглатывает, — то, что в нас одна кровь, не делает меня Чонгуком.       Его имя Розэ выворачивает. Она за ворот рубашки хватает, притягивая к себе, в лицо целится, но медлит. Ударив его, она ничего не докажет, Дженни не вернет. Бей себя, ведь только ты в этом виновна.       У неё в груди — одна большая сквозящая дыра. Лучше бы я от пыток Чонхи с ума сошла, лучше бы меня пристрелила, лучше бы я тогда умерла в душе от этого ножа под ребрами. Тогда бы никто не пострадал.       Гончая внутри разочарованно рычит: Ты не плачешь, но чем это от жалости к себе отличается?       Хосок в её глазах впервые человечность видит. Мысли читает. Челюсть сводит до скрежета, за ворот худи притягивая к себе, обнимает. Розэ, непонимающая, рвется, пихает под бок, но он сильнее стягивает её в объятиях. Мы найдем её, так что почувствуй что-нибудь, кроме убивающей тебя ярости. Рви на мне одежду когтями, плачь, но не режь своё сердце ножом. Пак Чеён Хосока совсем не понимает, но в его объятиях умерщвляет дрожь в теле.       Юнги пистолет отпускает, перекашивая лицо от этой картины. Мысленно у друга спрашивает: действительно ли он убил в себе любовь к ней? На крест за их спинами внимание обращает. А ты убил? Или на манеру Розэ на раздражение заменил? Она ведь этому у тебя научилась. «От боли нет толка, она цепенеть заставляет. Преврати её в ненависть, и никто не сможет тебя остановить, ты ей жить будешь, а она в ответ тебя питать будет». Розэ теперь и правда не остановить.       Кулак с силой сжимает, от креста отворачиваясь. Не по этому поводу он хотел это место посетить. Не брызги её крови на полу увидеть. Парочка даже не замечает, как за их спинами горит, может быть, самый холодный человек в этом мире. Он пришедшее на телефон сообщение игнорирует, сжимая Desert Eagle до скрипа в пальцах.       Не Чеён нужно бояться — её злость, открытая на пути всё уничтожающая. Не Хосока надо жалеть — он себя виноватым не чувствует, он и не виноват. Это Мин Юнги молчаливо сжимает пистолет, борясь с, кажется, самыми темными мыслями в своей голове.

В конечном счете кто-то должен умереть.

Два дня спустя.

Где-то в Пусане. Бывшая территория Пульгасари.

      — Дженни, твоё молчание похвально, но бесполезно, — девушку из бочки с водой вытаскивают, а она кашляет, растворяясь в разводах плывущей комнаты.       Ноги не держат, она бы с радостью на полу осела, но её за шкирку держат, снова окуная в воду, та через нос скрежещет горло. Вопросы, которые Мэнхо задает вместе с кровью и водой, её мозг травмируют. Пальцы раздирает об ржавое железо, но это ничто по сравнению с ощущением агонией от нехватки воздуха.       Ли Мэнхо в жесте «стоп» руку поднимает. Дженни отпускают, та без сил на пол валится, выплевывая воду. Подобные пытки были излюбленны Семьей Ли, она об этом от Чеён знала. Теперь же не понаслышке знает. Отвратительно. Подняться пытается, но сил хватает лишь на коленях приподняться. Кашлем она каждую секунду окрашивала в желтый. Бывший глава кивает — вьетнамец за волосы её тянет, заставляя глаза на медведя поднять.       — Где ребёнок? — с раздраженной яростью требует. Он этот вопрос задает 28 раз. Дженни вопросы считает, чтобы не сойти с ума.       — Я не знаю, — 28-ой раз отвечает, жмурясь от боли в ребрах и затылке.       Лиса за этим равнодушно наблюдает. Словно, если бы она об этом знала, сказала. Сказать, где он ровно, — подписать себе смертный приговор. Они долго на всех копали, но только Лисе удалось раскопать труп тайны семьи служителей. У тети Дженни был наследник. Ребёнок, что может заменить Дженни. Ребёнок, что по плану Мэнхо будет служить им. Дженни за руку дергают, выворачивая, — она кричит неистово.       Танцовщица еле заметно отворачивается. Она не была против пыток членов кланов — они все моральные ублюдки, убийцы и монстры. Ким Дженни не убийца — она жертва обстоятельств. Как и они все. По осунувшемуся лицу скользит взглядом, та в ответ фокусируется на мягких чертах лица девушки. В глазах Дженни ненависти и злости по отношению к брюнетке нет. Не смотри на меня так, ты здесь по моей вине.       Чимин под вопль в помещение врывается, морщась неосознанно. Лисе кивает, придерживая дверь для того, чтобы она вышла. Находится здесь было невозможно. Пак масштаб ущерба тела женщины рассматривает, останавливая сие действие. К Ли подходит, шепча на ухо что-то. Дженни, прижатая к полу, пытается по губам читать, но боль, сводящая всё тело, мозг отключает. Она впервые Чеён поняла: лучше умереть, чем это терпеть.       Лица старика злобная усмешка касается, но эта усмешка нерадостная — это усмешка злости. Хитрые ублюдки. Ли Мэнхо чтил законы, что были до Пак Тэхо. Он не мог убить члена семьи Ким без представителя, без того, кто сможет встать на замену этой женщины. Хитро Пак Чеён, очень хитро. Чимина отпускает, приказывая Дженни поднять.       — Тебе повезло, Дженни Ким, — та ничего не понимает, — Я не могу тебя убить, теперь ты последняя из представителей своей семьи, ты и тот ребёнок, — и в твоих же интересах не говорить, где он.       У той в голове мыслей и предположений нет, она даже не до конца понимает, о чем он говорит. Лучше мне просто отключиться.       — Зажигалки нет? — Лиса на улице жадно воздух носом втягивает, интересуясь не у того человека.       — Нет, — парень голову на её плече кладет, потирая уставшие от пыльного подвала глаза.       Лиса хмыкает, смотря на кромки деревьев, что подчиняются порыву ветра подобно, они подчиняются Ли Мэнхо. Они никогда не задумывались о правильности своих поступков — повода не было. Сейчас повода тоже нет, но атмосфера другая — непривычная. Лиса за Дженни долгое время следила, потому казалось, что она знает её лучше, чем Пак Чеён, может быть, даже слишком.       — Так странно, — Пак сильнее носом втягивает запах Лисы. — Ты только недавно призрачной тенью человека был, а теперь он перед тобой на коленях кровью с водой харкает. — Напрягшиеся мышцы девушки ощущает, приподнимая голову.       — Мы начали действовать, — очевидной фразой отвечает, наблюдая за тем, как садится солнце.       Тон её голоса Чимину не нравится — ему самому ход Ли Мэнхо не по душе, но между своим собственным благополучием и жизнью какой-то невинной лисы он выберет благополучие. Ровно как и Лиса. Из них всех только Кёнсу мог претендовать на звание человека. Но тот вовсе решил сюда не приезжать.       — Ты в порядке?       — Да, — спокойно отвечает.       — Ты ведь не впервые это видишь? — они знают друг друга около шести лет, но при подобных обстоятельствах не пересекались.       — Да, — сигарету губами сжимает.       — О чем ты думаешь? — Чимин голову поднимает, изучая каждый сантиметр её лица. Не лезь мне в душу.       У Лисы глаза пустые и костяшки побелевшие. Ей не впервой такое видеть, но раньше на неё так не смотрели. Раньше её матом крыли или умоляли спасти, но она была лишь безмолвным наблюдателем. Медведю нравилось показывать ей свою силу и жестокость. У этого старика много отвратительных кинков.       — Лис…       — Не о чем, — девушка головой мотает, — просто хочу курить.       Чимин глаза щурит, от чего они превращаются в щелочки, — не верит. Лиса была бледная, как только что выпавший снег, состояние у неё тоже было выпавшее. Как умалишенная, в одну точку смотрела. Прилипшую к губам сигарету из-за рта девушки достает, мягко притягивая за подбородок, — целуют так же мягко, ощущая на языке её кровь.       Лисе его губы неприятны, но не из-за того, что это он, а из-за того, что ей вся эта ситуация мозг насилует. Лалисе плевать на всё, она о несправедливости жизни не понаслышке знает, но никому это понять не желала.       Поцелуй углубляет, пальцами упираясь в его бедро. Чимин — сладкий океан греховного блуда, он целовался так, как не целовался никто на её памяти. Ты слишком хорош в поисках подхода к другим. Визг заставил нервно дёрнуться, разорвав некогда кроткий поцелуй. В глаза смотрит, слыша знакомый рык мотоцикла. Кёнсу. Голову в сторону приехавшего парня поворачивает. Чимин пальцы с её подбородка убирает, пока глава нелепо паркуется.       — Зажигалка есть?! — буднично парню кричит.       — А? — тот шлем снимает, не слышал ничего до этого.       — Зажигалка!       — Да, — колко в лицо притихшей девушки впивается, — на, — отдав желаемый предмет, мимо проходит.       — Расслабься, — лишь когда входная дверь скрывает за собой новоиспеченного главу Семьи, тянет, — Жизнь несправедлива.

Кому, как не им, об этом знать.