Vanitas

      Стирая кровь сырой, омерзительно пахнущей губкой, Лиса немного морщит нос. В подвале до сих пор пахнет сыростью, кровью и гниением. Хотя словосочетание «до сих пор» в этом случае неправильно — этот запах не вывести даже высококлассной клининговой компании.       Вода, набранная на губку, падает в таз, оглушительно звуча в мертвой тишине помещения. Ненавязчивая мелодия вырывается сквозь шумоподавление наушников, будя слабо соображавшую женщину. «I’m a coward, I’m a coward. I’d rather be fake than face what’s real». Веки поднять не может, они не то чтобы свинцом налиты, в них раскаленное железо залили, сигнализируя о лопнувших капиллярах.       Лиса жвачку громко лопает, невзначай отбирая последние намеки на беспамятство у пленницы. Мир так переменчив, и та, кто раньше была богиней, стала заложницей. Дженни никогда не задумывалась о том, что когда-нибудь окажется на месте тех, о ком привыкла слушать. Каждый раз выслушивая притворный, раскаянный бред, она неосознанно все слова воспринимала как вымысел. Ведь так сложно осознать, когда это не перед твоим носом, когда это всё — лишь слова.       Головой мотает, отчего грязные от пыли и крови волосы мажут по ранам, вызывая болезненный оскал. У неё точно вывихнуто правое плечо, из-за чего она не чувствует мягкие прикосновения танцовщицы, что так услужливо обтирала её чистой водой.       Лиса и не замечает, как машинально убирает наушники в карман худи. Никогда ранее так не делала, предпочитая не слушать мольбы пленников, но эта женщина не создавала впечатление человека, что будет молить о пощаде. Дженни замечает это, но предпочитает не обращать внимания.       Откинув мысль заговорить с ней, что для Лисы тоже было атипично, к левой руке приступает, но та резко выдергивает её, смиряя ту рассерженным взглядом. Не ожидав подобного, брюнетка за пузырем не следит, отчего он лопает, оставаясь на губах иссекшей сладостью мяты.       — Не нужно, — улыбается натянуто, специально показывая, насколько эту улыбку из себя давит. — Это всё равно бессмысленно.       Лиса хмыкает, сильнее сжимая пальцами предплечье, воду на рану льет, вызывая сдавленный хрип. Она не хочет причинять ей боль, но по-другому эту женщину от сепсиса не спасти. Девушка никогда никого не мучила, только следила за тем, чтобы жертва не умерла раньше, чем положено.       Мало кто знал, что это была её личная пытка. Лиса ненавидела кровь, ненавидела её запах и вид. Мэнхо знал, потому методично выжигал из неё человека, показывал, насколько человеческая жизнь хрупка и бессмысленна, стоит появиться тому, кто способен её отнять. Их миром правят пропитанные кровью монстры.       Аккуратно собирая длинные волосы в хвост рукой, Лиса замечает на лице женщины что-то среднее между отвращением и отчаянием от невыносимой боли. Только Дженни не боль беспокоит, а место этой девушки в Семьи. Служительница не раз пыталась разгадать тайну «красноволосой», но все пути обрывались в Таиланде, точнее, начинались. Этой девушки словно не существовало до этого.       Лиса была танцовщицей, но телом не торговала. Мэнхо допускал её до дел Семьи, но она ни за кем не охотилась и никогда никого не убивала. На её коже медведя она была безвольным наблюдателем, не имеющим право выйти из игры.       — Что тебя связывает с Мэнхо? — боль медленно пожирала каждую клетку тела, но она продолжала искать ответы на вопросы, что в её положении бессмысленны. Лиса молчит, исправно выполняет работу отчего Ким глаза закатывает, тверже продолжая: — Брось, я все равно живой отсюда не выйду, развлеки меня хотя бы разговором, — запрокинув голову, она пытается в глаза заглянуть, но там в холодном прищуре лишь мимолетный упрек: «Такое себе развлечение».       — Он меня купил, — три слова, что вместо мыслей из глотки выходят.       — Аукцион?       — Да.       В подвале виснет тишина, нарушаемая лишь дыханием девушек и бульканьем воды. Ухмыльнувшись, Дженни глаза в пол опускает, жаль, он не способен дать ответ на вопрос: «каким образом они нашли тайну, что она лично похоронила, залив бетоном где-то на границе стран». Никто об этом не знал. Тайна, что никогда не должна была быть раскрыта, над его головой зависла подобно дамоклову мечу.       — Ты ведь тайка? — Лиса щурится от бессмысленности вопроса, стирая следы крови со спины.       — Да.       Замирает, ощущая бесшумный смешок, что подобен издевке в этих стенах пыточной. Издевке не над Дженни Ким, а над самой танцовщицей. Бессмысленные, да? Слова Чимина в голове яркой вывеской мигают: «Будь осторожна, Дженни Ким хитра, лучше с ней не разговаривать». Она, как всегда, его не послушала, осознав позже, чем это нужно.       Хмыкает тише привычного, понимая, что раскрыла свой источник, ответив на пару безобидных вопросов. И кто из них допрос ведёт? Так быстро её ещё никогда не разоблачал, с этой женщиной действительно диалоги вести себе дороже.       Ким Хара — единственная отречённая, не словившая головой металл. Причем отреклась она самостоятельно и по до ужаса банальной причине — любви. Сбежала двадцать восемь лет назад, не оставив после себя ничего, кроме позора. Сбежала в Тайланд, а после и вовсе исчезла.       Бэнхо долго имидж восстанавливал, работая до потери сознания, пока шесть лет назад у него не обнаружили опухоль головного мозга. Гребанный 2017-й принес им много потерь. Только драконы в том году достигли вершин, но им ведь свойственно летать.       И всё-таки справедливость есть, иначе как объяснить все эти болезни, пожирающие старшее поколение? Дженни мыслям своим фыркает. Что за глупость? Если бы справедливость существовала, Пак Тэхо был бы одной большой опухолью, а Мэнхо и подавно — гнил изнутри. Проблема Ёнсу была в болезненной любви к курению, а Ким Бэнхо — в наследственности и переутомлении.       Лиса на колени перед пленницей опускается, бережно стирая кровь с маленькой царапиной под глазом. Дженни назад откидывается, но от её рук уклониться не выходит. Что-то в голове не складывалось как будто: может Дженни и похоронила тайну, но она бы никогда ничего на самотек не пустила. Замирает долго в лицо всматриваясь, и в этот самый момент женщине впервые не по себе становится. Люди умных людей чувствуют, а лисы чуют.       — Ты ведь знаешь, где ребёнок.       Дженни молчит, прожигая взглядом бездонные глаза танцовщицы. Не вопрос это, а констатация факта. Действительно знает. Знает и оберегает. Дженни молчит не из-за страха собственной смерти, а потому что узнай об этом кто-нибудь — всё рухнет. Слишком многое поставлено на кон.

Возможно, то, что им надо, ближе, чем они думают.

      Слабо вникая в происходящее, мужчина невпопад носом в волосах путается, в ответ получая влажный след от языка на скуле. Тэхён морщится, плохо скрывая раздражение от подобной «выходки», но в полумраке это едва удается разглядеть. От девушки пахнет чем-то сладким, похожим на розы, что в плавящемся от алкоголя разуме разрастается острыми ядовитыми стеблями. Сколько ни ищи, для него всё пахло недостаточно убийственно.       Прихожая в пьяном вальсе вертится, а он, как привык, продолжает травить душу, сжимая женские бедра. Подаваясь её пальцу, позволяет себя за волосы тянуть, хочет в ответ бедра сжать до синяков коричневых, но знает, что она этого не любит. Ещё больше это не любит её отец-пастор, что до сих пор считает, что дочь его только после свадьбы девственности лишится. Оказывается, внешность Ким Тэхёна действует получше любого обручального кольца. Оказывается, даже не он лишил её девственности.       Не тратя время на выматывающие прелюдии, кромку белья огибает, размазывая смазку по клитору. Девушка в губы сбито дышит, сжимая твердые плечи, когда он два пальца почти до основания вставляет. Да так, что она охает, выгибаясь навстречу. Головой об стенку позади бьётся, с тихим шипением, когда тот темп наращивает, то и дело задевая чувствительную точку.       Хорошие девочки любят плохих мальчиков. Дочери пасторов любят парней, что в квартире даже обувь не снимают.       Тэхён к ремню тянется, чтобы наконец утолить своё ноющее желание, что вообще не её именем воет. Не будь он настолько опьянен, возможно бы пожалел о своём решении, растянул бы момент, но Тэхён уже настолько не понимает, что он от жизни хочет, что всё пытается ускорить. Особенно приближающуюся смерть. Уклоняясь от настойчивых губ, он лишь косой оскал стене дарит, то ли дразнит, то ли не желает отдаваться партнерше полностью. Правда в том, что он всегда таким был.       Мало кто мог коснуться его губ, словно в них заключено его сердце. Только у Ким Тэхёна нет сердца, просто он не любил чужую слюну на своих губах. Почти от штанов избавляется, когда требовательный телефонный рингтон всё же разрывает своей настойчивостью задний карман. За шею кусает, оставляя влажный след, та почти молит ответить ей, но он эту просьбу по-своему интерпретирует, отвечая на звонок.       — Да? — гнев в глазах напротив тоже по-своему читает, специально медленно водя головкой по половым губам, от чего девушка то ли смущается, то ли возбуждается пуще прежнего.       — Привет, — механический голос, а ему бы остановиться, выбрать одно занятие, но он в знакомый механический голос вслушивается, ловко надевая презерватив.       — Не напомнишь своё имя?.. — По основание входит, интересуясь так обыденно, что, если бы не этот протяжный стон, разговор можно было бы счесть за самый обычный.       — Нет, — двигается медленно, слушая, как та затягивается сигаретой и выдыхает с такой чистой ироничной усмешкой, что он сам улыбается. — Я не называла своё имя, да и вряд ли ты их запоминаешь… Если вкратце, «девушка из подворотни».       — «Девушка из подворотни»… — На языке сладость растягивает, довольствуясь пошлой ревностью в глазах блондинки.       — А, точно, — улыбается неловко, проталкивая испачканный в смазке палец в рот, а та, поймав один из них общий пьяный и безумный настрой, посасывает, тем самым сдерживая стоны. — Я сейчас не в Сеуле, что-то серьезное случилось?       — Карандаш и листочек под рукой? — парирует «девушка из подворотни», филигранно игнорируя явно недетские звуки. — Координаты записать сможешь или руки заняты?       — Сейчас, — без особого смущения телефон на громкую ставит, открывая заметки. — Диктуй.       — 35.20-78-17, долгота 129.13-69-69, успел? — двусмысленность вопроса в воздухе повисает, вызывая в Тэхёне неподдельный азарт.       Телефон плечом к уху жмёт, затыкая девчонке рот своей рукой. Темп ускоряет, благодаря все те тренировки, что позволяют ему так спокойно поддерживать диалог. Кто ж знал, что дочку пастора будет возбуждать подобное пренебрежительное отношение. Кто ж знал, что ему подобное покажется веселым. Блондинка чуть ли глаза не закатывает, кусая его за ладонь, а Тэхён, шипя, за щеки её хватает, одним только взглядом отсекая все попытки сделать то, что ему не по душе.       — Это такая игра? — окончательно на стоны внимание перестал обращать, вжимая ту в стену, — Мне нужно сорваться и приехать?       — Нет, — фыркает, даже не удивляйся его поведению. — Это нужно той, кого ты так старательно из себя пытаешься вытрахать, — ядовито тянет, отламывая кусочек коры от дерева, — И я бы на твоем месте не теряла время на игры.       Длинные гудки окончательно пьяный мозг взвинчивают. Он на спутницу смотрит, заметно замедляясь, отчего она хнычет. В нем весь былой настрой потух вместе с тишиной на том проводе. Кто ж знал, что секс без «перчинки» такой скучный? В светлых взъерошенных локонах ответ на этот вопрос ищет, но находит на то, что не хотел искать.       «Это нужно тому, кого ты так старательно из себя пытаешься вытрахать».       Если можно найти ситуацию абсурднее, то Тэхён готов поставить свою трезвость на кон. Как бы далеко он ни бежал, она всё равно когтями его к себе тянет. Словно в один дождливый день его мир начал крутиться вокруг этой девчонки, и, чтобы он ни делал, его насильно на орбиту возвращают.       — Одолжишь свою Ferrari? — по-кошачьи умоляющее просит, заглядывая в такие недовольные глаза, что только от них можно было свернуть самому себе шею, но он, улыбаясь, головокружительно в губы выдыхает: — В долгу не останусь.       Лиса равнодушно кусочек коры рассматривает, находя в этих узорах смысла больше, чем в предметах современного искусства. Сколько бы человек ни старался, природа на шаг впереди. Узор так похож на её жизнь, что на хруст веток за спиной она не сильно внимание обращает. Нарушитель её одиночества с дымящейся сигаретой во рту недоверчиво по лицу скользит, останавливаясь на зажатом в руке телефоне.       Силится его покинуть, но Кёнсу за запястье её ловит, прижимая к стволу дерева.       — С кем разговаривала?       — С парнем, — честно отвечает, руку ему на плечо закидывая. — Адрес скинуть?       — Нет, — морщится от прикосновений, мягко, чуть ли не ломая ей руку одним взглядом.       — Зря, он хорош, — теперь его лицо украшает, презрительная усмешка такая привычная, когда они наедине.       — Прекращай так себя вести, он не инвалид и может тебя застукать, — но почему только он всегда за ней хвостом следует?       — Не застукает, — девушка на носочках к его губам тянется — её излюбленная тактика отвлечения, что Кёнсу до белого каления доводит. И почему он тебя в притон не отправил, ты бы могла поднять нам выручку вдвое.       — Не смей, — руку на её губы опускает, бровью дергая, с особой жестокостью продолжая: — Я потом грязь даже теркой не сотру.       Между Кёнсу и Лисой была стойкая неприязнь. Она не ощущалась, когда они были на виду, но наедине они друг другу кожу ненавистью мазали. Кёнсу единственный Лисой не очарован — сложно очаровать того, кто девушками не интересуется. Лиса знала это, поэтому методично издевалась, то и дело недвусмысленно намекая.       — Зачем за мной тогда увязался? — дурочкой притворяется, раздражая Главу.       — Я пошёл отлить, — хитрый танец двух лжецов.       Интересно, как вы в зеркала смотрите? Маски не жмут? Лиса одобрительно хмыкнула — приняла столь банальную отмазку, не желая копаться в ситуации.       — Мы с Чимином завтра в Сеул возвращаемся, — сигарету над её головой об дерево тушит, отчего разлетевшийся пепел оседает на женских плечах. — Чимин хотел узнать: «Ты с нами»?       Лиса равнодушно головой ведёт — Кёнсу никогда на её уловки не попадал, но и не был достаточно заинтересован в разоблачении тайн. К тому же она прекрасно его подозрения понимала и понимала, что он хочет услышать: «нет». Ли Мэнхо сегодня утром уехал, а это значит, что «нет» он и услышит.

Он подозревал танцовщицу не в том.

Чем ближе человек, тем больнее он кусает.

Психиатрическая больница Конджиам.

      На пожелтевших от времени стенах следы ногтей и крови, подобно картинам сумасшествия прошлого. Сколько он сюда ни приходил, атмосферу удручающую не встречал. Правда, Пак Тэхо был редким гостем палаты некогда железной леди Чон.       У женщины длинные седые волосы по плечам разбросаны, а под большими черными глазами круги от бессонных ночей — ей уже давно никакие успокоительные не помогают. Уже больше шести лет она безэмоционально пялится в стену, надеясь найти того, кто сюда никогда не придёт.       Увидев себя сейчас, ты бы точно предпочла виселицу. Чон Мина была превосходна, хитра и жестока. Именно она Семью Чон к победе привела, когда шесть лет назад Ёнсу слег от рака легких. Именно она довела тот самый образ жестоких тигров до совершенства. Сейчас же от прежней Госпожи Чон ничего не осталось. Она, доведя Семью до победного пьедестала, свихнулась.       Тэхо ладонью её щеку оглаживает, но она всё также смотрит в одну точку. Действительно, с ума сошла. Чон Мин — не человек, она оболочка. Её сумасшествие было пугающим: то месяцами в стену смотрела, сжимая в руке фотографию, то билась о стены и ломала ногти до мяса.       Чонгук в дверном проеме замирает, не в силах сделать шаг. Он — последний, кого он здесь ожидал увидеть. Лицо юноши недовольство целует, когда он наконец замечает прижатую к её щеке руку. Непонятный импульс с места срываться — ногтями оцарапывая чешуйчатую кожу.       — Не трогай её, — о приличии забывает, свешивая ногу с обрыва, а за спиной его дракон огнедышащий.       Пак Тэхо, скосив голову вправо, улыбается. Женщина, что всё это время прожигала дырку в стене, на сына внимание обращает, искажая лицо в гримасе отвращения. Чонгук слюной давится, отчаянно ища спасение в полу. Нет, только не снова.       — Где Хосок?! Где мой мальчик?! Что с ним?! — вопросами сыплет истерично, падая с кровати.       Ходить она не могла. Всё это — последствие мести клана О. Уничтоженного клана, клана, что Чонгук самолично выжег, выжег даже из истории преступного мира Южной Кореи. Уничтоженный клан был первой страницей в истории Чон Чонгука — лица и дьявола Семьи Хорани.       Женщина на локтях к нему ползет, а Чонгук отступает, пока спиной не упирается в стену. Она на истеричные слезы срывается. Чон глаз от безумного припадка матери отвести не может. Это не жизнь. Боль в его душе расцветает мертвой гниющей геранью. Только от гниения его души другие цветы не расцветут. Чонгук — токсин, что после себя только выжженную землю оставляет.       — ПОГАНЫЙ УБЛЮДОК! ЧТО ТЫ С МОИМ СЫНОМ СДЕЛАЛ?! ЛУЧШЕ БЫ Я ТЕБЯ НИКОГДА НЕ РОЖАЛА! — Но я тоже твой сын… Отчаяние сглатывает с привкусом крови от кровоточащих дёсен, — ТЕБЕ НИКОГДА НЕ СТАТЬ КАК ОН! СДОХНИ! СДОХНИ! СДОХНИ! СДОХНИ! СДОХНИ! СДОХНИ! СДОХНИ! СДОХНИ! СДОХНИ! СДОХНИ! СДОХНИ! СДОХНИ!       Пак Тэхо еле заметно улыбается, упиваясь разочарованной злостью мальчишки. На кнопку для вызова санитаров жмёт — знает, что только они могут её успокоить.       Мужчины в голубых сорочках женщину под руки поднимают, та яростно брыкается и ерзает, выплескивая очередные оскорбления в сторону младшего. Будь у неё возможность ходить, она бы его задушила. Только Чонгука не нужно душить, он и так в этой палате задыхается.       В этом удушливом коктейле отчаяния запах древесины и табака как самая яркая веревка к свободе, только свобода эта с пулей в голове. Он возвышается над мальчишкой, и дело далеко не в росте, а в том, что его место на небесах. Сколько ни пытайся допрыгнуть до него, на шаг отставать будешь. Питаясь смятением в глазах зятя, Тэхо между пальцев перекатывая ампулу от стимулятора.       — И какого некогда маминому любимчику слышать подобное? — издевается, болезненные струны души разрывая. А Чонгук настолько дышать в его присутствии не может, что открой он рот — умрет.       — Мне всё равно, — от пациентки взгляд отводит, наконец одаривая незваного гостя вниманием. — Что Вас связывает с моей матерью? — вопрос раньше него задает, лишь бы тот снова на мозоль не нажал.       — Многое, — а тот жмёт. — Детям лучше не знать.       Чонгук зубы скалит, намёки его понимает, разгораясь синим пламенем. Все знали слухи о том, что Чон Мина своему мужу изменила с более перспективным бизнесменом — по глупости или хитрости залетев. Его маму долго просто дорогой шлюхой воспринимали — переписывали интрижки со всеми главами Семей. Но чтобы тебя не считали шлюхой, нужно просто быть гончей Пак.       Мало кто знал, что бизнесменом был глава клана Чон. Мало кто знал, что она этого не знала. Мало кто знает, что изменила она от обиды, от предательства мужа. Молода ещё тогда была — молода и глупа. Мало кто знает, что все эти слухи и предвзятое отношение сделали её властной и жестокой.       Мало кто знал, что Хосока она ненавидела, ведь именно он стал тем, кто лишил её возможности вернуться к первому мужу. Мало кто знает, что Чонгук стал её любимым сыном, потому она полюбила власть. Ради него она хотела построить мир, где он — Дьябло, управляющий не только Семьёй, но и всем миром.       — Ваши намеки отвратительны, — язвит, руки на груди перекрещивая. Все знали, что Чон Мина клан драконов терпеть не могла. Узнай она, что её сын с гончей делает, давно бы кожу живьем сняла.       — Намеки? — Тэхо глаза опускает, доставая сигарету зубами из пачки, — Не понимаю, о чем ты.       Санитары, успокоившие женщину на мужчину, недоверчиво смотрят, а самый молодой, проигрывая здравому смыслу, опасно рот открывает:       — Здесь вообще-то нельзя курить.       Кажется, теперь тому стоит обратиться к психотерапевту, потому что взгляды их будут беднягу во снах преследовать. Для них правила не писаны: один правила создавал, другой правила топтал.       Чон Чонгук был похож на Пак Тэхо, но у второго в силу возраста не было такой безумной любви к смерти. Он смерть на поводок посадил — он ей приказывал. Он её не боялся и не восхищался — он её ненавидел. Только смерть смогла у него забрать то, что было дорого, никаких денег не хватило от неё откупиться.       — Зачем Вы здесь? — не успокаивался мальчишка, зная, что совершил слишком много проступков.       — Старую знакомую навестить пришёл, — дальше радужки глаз не пускает. — Кто знает, может, с ней что-то случилось, — Чонгук сглатывает. Было глупо полагать, что он не знает.       — Тронув члена Семьи, Вы начнете войну.       Тэхо смеется — не думал, что росомаха перед ним, замерев, будет на законы полагаться. Сколько бы времени ни прошло, Пак Тэхо в людях страх вселяет. Как бы безумен противник ни был — он вязкую слюну глотает, ловя каждое движение дракона. Пак Тэхо с животным не сравнить — он человек, носящий знамя дракона с именем тигра. Он страшнее Розэ — он за холодным расчетом кровожадность прятал.       — Ты действительно думаешь, что имеешь право полагаться на законы, тронув члена церкви? — улыбается на манеру Розэ. Нет, эта высокомерная, опасная улыбка у неё от отца.       — Не понимаю, о чем вы, — на манеру Чон Ёнсу скалится, приподнимая подбородок. Дети, что с детства чрезмерно опекают — самые искусные лжецы.

Куница и человек, кто же раньше оскалится?

      Тэхён тяжелую дверь отпирает, ловя взглядом следы крови на полу. Медлит, не понимая, новые они или остались с того раза, но вряд ли они полтора месяца не убирались.       Художник хочет окликнуть госпожу лисицу, но мешкается. Осмотрев пустующую капеллу, по винтовой лестнице наверх идёт, специально глуша свой шаг. Что-то внутри него кричало вернуться. Не лезть не в своё дело, но он в это дело давно залез. Его любопытство на грани с безумием с детства подставляло.       Время сквозь пальцы убегает, а он, смотря на дверь, не знает, что сделать: уйти или… А что или? Не сделай он это, спать не сможет. Тэхён не из тех, кто шанс в мусорку выбрасывает, и, кажется, она это знала.       Ручку двери на себя дергает, параллельно имена всех богов вспоминая, дабы с жизнью раньше времени не попрощаться. Возможно, именно это спасает его от спущенных крючков пистолетов. Он так и замирает, смотря в дула, а у Чеён ощущение, что ещё чуть-чуть и у века будет дискотека. Ты сумасшедший? А это вопрос?       Glock опускает, возвращая взгляд на Юнги, что с зажатым пистолетом смотрит на неё, как на умалишенную. Розэ — последняя, кто пистолет опускает в подобных ситуациях. Поправка: Розэ опускает пистолет, когда пульс не читается и мозг по стенам размазан.       — Что ты здесь забыл? — рычит Чон, по-прежнему держа парня на мушке. Юнги ошарашенно на того смотрит, окончательно теряя нити происходящего. Вы оба поехали, и мне билет не купили?       — Сложно объяснить, — несколько нервозно отвечает, шумно сглатывая.       Кем бы он ни был, сложно сохранять спокойствие, когда на тебя пистолет направлен.       В женском профиле спасение ищет, но она в карте, расстеленной по столу, тонет. Словно та от взгляда гончей сдастся: огнем показав местонахождение Дженни. В ней эмоций ничтожно мало. За последние три дня ярость настолько её уничтожила, что остались лишь её лучшие подружки — апатия и монолитное отчаяние от безысходности. Оказывается, боль моральная пострашнее физической.       К сожалению, Розэ не знает, чем можно заглушить моральную боль.       У Тэхёна ощущение, что время замерло, а он смотрит на неё непозволительно долго даже для себя. И так ты реагируешь на человека, что душу перед тобой оголил? Ей словно было всё равно — мыслями не с ними. Она вообще мыслями ни с кем — она мысленно в вакууме задыхается.       Переносицу потирает, одним движением приказывая оружие сложить, и те неосознанно подчиняются. Вот она, кровь Пак Тэхо. Хосок просто машинально ей подчинился, для Юнги это была до скрежета челюсти банальная привычка из прошлого.       — Что случилось, раз ты сюда явился? — лживую маску флирта надевает, улыбаясь. — Соскучился?       — Я же сказала: «трудно объяснить».       Слова застряли в глотке жестким комом осознания, что ему нечего сказать. Точнее, чтобы он ни сказал, попрощается с мозгами. Тэхён всегда делал, не подумав, но сегодня это достигло апогея идиотизма.       Он так и стоит, сжимая ручку двери и прокручивая единственную фразу: «Мне передали информацию для тебя». Кто? Девчонка, что я в первый час знакомства трахнул, пытаясь избавиться от твоего образа. Почему? Не знаю. Какая информация? Координаты. Для чего они? Не знаю.       Слишком много «не знаю» для столь необдуманного поступка.       В широкоплечем мужчине надежду ищет, но тот стоит, не моргая, и, каким бы он неопасным ни казался, явно не собирался становиться Матерью Терезой. «Продолжишь в том же духе — и не сможешь выбраться». Ким Тэхён только что в болоте по самое горло увяз.       — А ты попробуй, — раздраженно выплевывает Хосок, бесясь то ли от его неприличного взгляда на Чеён, то ли от затянувшейся тишины. — Наше время стоит дорого.       — У меня для вас послание, — слова подбирает, но выходит даже хуже, чем он представлял, чуть тише добавляя, дабы исправить ситуацию: — по ощущениям, для вас… — отлично, пять с плюсом, можете мозги мне выбивать, я, походу, без них всё время жил.       — «По ощущениям»?       — Координаты, — подойдя ближе, разблокированный телефон на стол кладет, ровно в районе Пусана.       — С чего ты взял, что это послание нам? — насмешливо интересуется Чеён, окончательно убеждаясь в его безумии.       — Ну, это объяснить ещё сложнее, — чувствует, как напрягаются их мышцы, одними губами выдыхая: — Тайка.       Если можно было ещё раз утонуть в бескрайних глазах тигра, то Чеён бы это сделала и всплывать не захотела. Хосок улыбку не скрывает, наслаждаясь ситуацией: он, черт возьми, был прав. А Розэ, скалясь, осознанию сжимает стол пальцами. Зачем? Ловушка? Почему именно он? Каждый вопрос хлестко по отсутствующему сердцу бьет.       Как оказалось, её тоже можно отравить, но что может быть ядовитее самого ядовитого цветка? То, что этот цветок в перчатках из земли вырвет, — обычный человек.       Шею его со скрипом сжимает, дулом упираясь в подбородок. В этой всей ситуации Сокджину с Юнги не хватает попкорна. Кажется, в этой комнате происходящее понимают только двое, а может, вообще никто. Единственное, в чем уверен Юнги, так это в том, что они все крышей поехали, потому что по-другому не объяснить этот разочарованный взгляд Розэ.       Чеён голову вправо склоняет, прищурив глаза. Внутреннюю злобу подавить не может, вжимая пистолет до скрипа оливковой кожи. Розэ была готова к предательству. Так почему же гончая так яростно шерсть вздымает, роняя едкую слюну на дно желудка, что сводит судорогой?       — Как давно ты работаешь на медведей? — и если бы можно было бить словами, то этот дар бы всецело принадлежал ей.       Добро пожаловать на качели, что, прокрутившись вокруг своей оси, выбьют тебе зубы, Ким Тэхён.       Она так быстро отобрала у него тепло, что тот от озноба почти умер. Пошевелиться не может, но не из-за страха, сковавшего, а из-за цепей, что волка внутри него в узде держат. Всё то, что я тебе сказал, пустой трёп? Разочарованных в этой комнате двое, и их сердца в унисон бьются. В унисон самой тоскливой адской мелодии.       А Розэ вообще ни о чём не думает — у неё в глазах раздражение, в «крестики-нолики» с гончей играет. Парень резко дуло от своего подбородка отрывает, направляя в висок, не боясь, что она выстрелит. Потому что он устал сражаться, и, если ему суждено умереть от её руки, пусть так и будет, потому что травить свою израненную душу он больше не позволит.       — Если так уверена, что я предатель, — осколок своей души ей в глотку с рвущимся треском вгоняет, — стреляй, не думай.       — Это не ответ.       — Помнишь историю, что я тебе рассказывал? — Розэ бровь вскидывает, до конца не понимая, о чем он. — Так вот, это сделали медведи, её убили Пульгасари, действительно думаешь, что я буду на них работать?       Чеён в горячем горьком шоколаде правды тонет, расслабляясь. Только теперь Тэхён себя преданным чувствует. Некоторые неосторожные слова могут навсегда закрыть двери. Но о каких дверях может идти речь, если они друг другу никто — он художник, она гончая.       Пистолет в кобуру убирает, а Ким голову влево скашивает, смотря на неё с болезненным разочарованием. Кажется, до него дошло, чего здесь не хватает и чья кровь на полу. Тэхён всегда наблюдательный был, но наблюдательность его и чона не стоит, когда рядом она.       Хосока челюсть до скрипа сводит. Его раздражают и их разговоры, и эти мягкие мертвые взгляды. Сжимая пистолет, лежавший на столе, он кривится, борясь с желанием освежить помещение запахом крови. Но мягкое прикосновение к плечу возвращает в реальность, вынуждая кинуть взгляд в глаза Юнги. На дне холодной души исполнителя он видит треплющую в предсмертной агонии надежду. Как жаль, что надежда Хосока умерла вместе с душой, что он продал тигру.       — Верить мне или нет, лишь тебе решать.

Насколько должен отчаяться монстр, чтобы поверить человеку?