Пять дней спустя.
Сеул, Район Чонно. Корёв Кёнгёчжане. .
Каждая клеточка её тела ныла, сверкая искрами предстоящей в ближайшем будущем боли. Дженни на рецептурных обезболивающих четыре дня держали, пока она нормально не начала разговаривать. Правда, первое, что слетело с её разбитых губ, — это уверенное и хриплое: «Блядь». Хосок, находящийся в тот момент в палате, даже машинально дернулся, не ожидая услышать что-то подобное из уст служительницы. Дженни больницы с детства не любила, а гипс, перевязки и капельницы — подавно. С десяти лет её беспокойная мать по всем больницам таскала, лишь бы у Ким не выявились патологии скверной родословной. Тогда здоровая девочка, лежавшая почти каждую неделю под капельницами, не понимала, что на самом деле болела её мама. Но не синдром Мюнхгаузена забрал её жизнь, а отцовская беспечность. Кое-как спрыгнув с кровати, она, цепляясь рукой за белоснежную стену, не без труда перебирает ногами. Костыль натирает подмышку, отдавая вибрирующим импульсом в вывихнутое плечо, но желание свалить отсюда по-быстрому сильнее любой физической боли. Злится своей одышке, прикусывая корку на нижней губе, что отдает в висок. Тело лисицы было сплошной комок пульсирующей боли. Дверь распахивается, пропуская на порог нежданного гостя. Та, не признав ворвавшегося, замирает в скрученном положении, с ногтями, впившимися в стену. Тебя мне ещё здесь не хватало — Дженни чувствовала себя уязвимой, слабой и неповоротливой, потому последнее, о чем она думала, — это встретить его. — Что ты делаешь? — Мин бровь вскидывает. — Доктор сказал: «расхаживаться», — врет и не краснеет. — Вот как, — надменно протянул Юнги, — А мне он сказал, что у тебя постельный режим ещё как минимум неделю. Дженни обиженно фыркнула. Опрометчиво быстро на костыле разворачивается, дабы доказать мужчине, что всё с ней нормально и ей не нужно валяться в постели ещё неделю. Только распахнув глаза, она видит не свою койку, а кромешную темноту. Осознавая в подкорке головного мозга своё предобморочное состояние, Ким смиряется с новыми травмами, но ничего не чувствует. Черные мушки отступают так же быстро, как и напали, уступая теплоте чужого тела. Юнги её под локти подхватил, позволив лишь несильно удариться лбом об его грудь. И как ты здесь так быстро очутился? Ещё секунду назад на другом конце палаты стоял. Ему и миллисекунда не нужна, чтобы почувствовать, как опасно она пытается показать свою силу. Он и без того знал, что Дженни сильная. Смотрит на неё сверху вниз — уверенно, раздражение за нахмуренной бровью прячет. Дженни одной рукой его свитер между пальцами мнет, второй неловко глаза потирает — это не входило в её планы. Близость с ним вообще никогда не входила в её планы, но Юнги всегда было на это плевать. — Спасибо, — сквозь ком в горле мямлит, садясь на край кровати не без его помощи, — Тело такое слабое, раздражает. — Ты пережила трехдневный ад, — спокойно напоминает Юнги, — Это нормально, — кому как не гончей об этом знать — правда, Юнги мало знал о том, какого людям пережить это, ведь все те, кто встречался с ним, не имели возможности пережить. — Зачем ты пришёл? — забираясь под одеяло, интересуется, но с перевязанной рукой и ногой укрыться плохо получается, только в ткани путается. Тот наблюдает за её честными попытками решить эту проблему с полупрозрачной наглой улыбкой на лице. — Что он от тебя хотел? — сжатые кулаки в карманы джинс убирает. — Я надеялась, что ты хоть для вида спросишь, как я. — Притворно обижается, выигрывая себе время на то, чтобы обдумать, что на самом деле ему ответить. Им до вежливости или дружеских отношений, как до Америки пешком. — Ничего, он хотел сломать меня, чтобы я подчинялась только ему. Пронзительным взглядом мелкие царапины на её лице очерчивает — Ким ёжится, осознавая, что сейчас она не в лучшем состоянии. Тот не спрашивал, как она, лишь потому, что и без того знал — ему хватало заключения врача. Вывих правого плеча, множественные гематомы, растяжение связки левой лодыжки, возможное повреждение мозга вследствие кислородного голодания. Лучше Ли Мэнхо не попадаться на глаза Юнги, в противном случае он все эти травмы на два умножит, переломав кости. — Почему я тебе не верю? — ядовито интересуется. Такие вопросы обычно метафорические, но Юнги ответ ждёт. — Потому что доверие — роскошь для нас, — голову вниз опускает, переломанно улыбаясь, она за последние два дня только одну мысль в голове вынашивала: «Это Розэ убила моего отца?» Мин подобно ледяной статуи в окружении белых стен застывает — не дышит даже. Видимо, подозрение на возможное повреждение головного мозга ошибочно. — С чего ты взяла, что твоего отца убили? — Подавляет желание руки на груди перекрестить, доставая из кармана пачку сигарет. — Он умер на следующий день после моего похищения, — холодно поясняет женщина. — По твоему мнению, у меня мозг размером с оливку? Не один мускул на его лице не дрогнул, он лишь отводит глаза наверх, слюнявя фильтр незажженной сигареты. Дженни обмануть невозможно, но Юнги удается. Он театрально рассматривает потолок, делая вид, что вспоминает. Вспоминает даже слишком долго для событий недельной давности. — Ну? — фырчит женщина, утратив терпение. — Не думаю, что у тебя мозг с оливку, — увиливает, косо усмехаясь её покрасневшему от негодования лицу. — Мин Юнги, ты… — Не думаю, — прерывает её неначавшуюся гневную тираду. — Она всё время была на виду, — Плечами жмёт. — Если не веришь, можешь спросить у Хосока или Сокджина, — Хотя он как раз последний, кто будет Чеён защищать. Дженни недоверчиво прищуривается, обдумывая его слова. Не похоже, что Мин врал, но из всей тройки только она на такое способна. Убить единственного, кто Дженни может заменить, убить её отца ради спасения её самой. Хосок не рискнул бы на такой шаг, а Юнги самолеты и корабли терпеть не мог. Розэ человеческие чувства чужды, она никому не позволит тронуть то, что ей дорого, — всё равно будет, даже если её за это возненавидят. Розэ прямолинейная и настоящая, а её любовь убийственнее натуры гончей. — Если не веришь, всегда можешь проверить камеры в порту и в аэропорту, а также все её псевдонимы и людей, — её задумчивый взгляд за секунду раскусывает. — Доверие же роскошь для нас, — на манеру лисицы улыбается, разворачиваясь к двери. — Уже уходишь? — Не зная почему, Дженни тешит в себе надежду на то, что он явился сюда не только по делу. — У меня работа. — Ручку на себя дергает. У Юнги нет дел, он просто чистотой кислорода рядом с ней давится. Дженни его чертей в линейку выстраивала, так, словно каждый грех знала, и это его пугало. Пугало до стойкого желания прикурить да оставшийся пепел сожрать, лишь бы сладость жасмина на языке не чувствовать. Чем дольше он с ней, тем сильнее без слов обнажает душу. Глаза расслаблено закатывает, замечая знакомый силуэт: «Чеён, оперевшись спиной и ногой на стену, незаинтересованно по телефону клацает». От покрытой в крови с головы до пят темноволосой девушки осталась лишь маленькая царапина на скуле. Чего уж говорить, от самого Ди осталась лишь ноющая боль от швов на плече. Поднимая голову, призывно кивает в сторону выхода, а он, сжав челюсть, следом идёт. Юнги молчаливые приказы Розэ ненавидел, хотя проще найти то, что, по его словам, он в ней не ненавидел. Мин противоречий полон, тут даже по обложке можно понять. Каждый ненавистный приказ беспрекословно выполнял, хоть и не был обязан. На его коже тигр, у неё над ним нет власти, по крайней мере, с точки зрения иерархии, но он, подаваясь её взгляду, огрызался, но шёл. За все время нахождения под крылом Чонов, Юнги приказов, что не хотел исполнять, от силы раз десять услышал. Хосок уважал своих коллег и никогда положением не пользовался — этим он отличался от других. Этим он заслужил уважения среди членов Семьи. Его уважали даже мелкие кланы. Если так посудить, Хосок — единственный, кто подходил на роль главы. Его уважали, его любили, он был жесток, но не со своими. Юнги не раз думал о том, что Хосок впитал лучшие качества от своих родителей, худшие достались Чонгуку. И каждый раз, лежа на кровати в полупустой квартире и думая о том, какие качества от кого достались, понимал, что Розэ, хоть внешне и не была похожа на отца, характером была его точной безумной копией. Мину с Тэхо работать «посчастливилось» лишь пару раз за шесть лет, что он ноги его грел, профессионально избегая метки. Он знал его, может быть, чуть лучше, чем Хосок или Чеён, потому единственный в отражение её оскала видел мощь истинного дракона.Пак Чеён, разбитое вдребезги зеркало.
Проворачивая ключи в дверной скважине три раза, Хосок думает о том, за что ему всё это. Когда он шутил о том, что мог бы «побеседовать» с тайкой, он вовсе не намекал Джину отправить её к нему домой. Своей глупой, необдуманной шуткой лишил себя возможности наконец-то выспаться. С каждым днем избегания проблемы у него пропадало желание возвращаться в свою обитель и в принципе жить. К звукам в квартире прислушивается, снимая стесняющий движения пиджак. Душа главы далека от делового стиля, он с детства любил бесформенные куртки, футболки и джинсы. Лишь раз Розэ его настоящего увидела и лишь раз сказала, что он безумно красив, без прикрас натуры Чонов. Семьи тигра всегда выделялась на фоне других — утонченным вкусом. Девушка в окно смотрит, не обращая внимания на вошедшего хозяина. Облегченно выдохнув, Чон наливает себе воду из фильтра. В тонких пальцах пленница крутила серебристый продолговатый кулон, рассматривая жизнь за пределами обиталища тигра. — Чон Хосок, — обернувшись, резко начинает, скучающе изучая его лицо. — Немногие имели наглость начать со мной разговор моим же именем, — подмечает, надев на себя лучшую ехидную маску. — Решили перетасовать колоду? — из-за усталости Чон не замечает, как равнодушно она на него смотрит. Пройдя пару метров, устало в кресло падает, рассматривая её подтянутое тело. На девушке, кроме облегающей белой майки и объемных синих джинсов, ничего не было. Лишь кольца на пальцах и этот привлекающий внимание кулон на шее. Чон, незаинтересованный в ней, за спину смотрит. — Во-первых, когда ведут диалог, называют своё имя, — обдумав свои слова, острый взгляд на неё возвращает, — а во-вторых, ты не заложница. — А кто же? — Молчанием её осаждает Лиса, ещё пару секунд ему в лицо смотрит, сдаваясь. — Лалиса, теперь ответишь на мой вопрос? — Она его не боялась, хуже то, что она, зная, кто он, позволяла себе общаться неформально. — Вежливости тебя не учили? — От вопроса уклоняется, приподнимая бровь. — А Вас не учили отвечать на вопросы? — Специально «Вас» поганой интонацией выделяет. От неё прежней — осторожной, безэмоциональной — ничего не осталось. Честное слово, Лалиса, не будь я уставшим, я бы тебя пристрелил. Хосок сам не знает, кто она для них, — на её теле нет медведя, она гражданская, приближенная к Мэнхо. Пытать женщин Хосок не любил, потому раздраженно рассматривал её, обдумывая план действий. Её торчащие во все стороны волосы, убранные за ухо, открывали вид на россыпь титановых серёжек. Чон специально их рассматривает, считая: девять в левом и две в правом. Почему именно так, он не знал и знать не хотел, лишь за что-то отдалённое цеплялся. Она знала полезную информацию и предала медведя, но вытягивать это из неё клешнями у него не было сил. С другой стороны, отдай её Розэ — они мигом были бы на шаг впереди Ли. Наверно, поэтому Сокджин так быстро отправил её из подвала в элитную квартиру в центре Каннама. Сплошная головная боль. — Если тебя волнует, буду ли я тебя пытать, то нет, — стакан осушает, но Лиса это и без его слов знает. — В твоих же интересах сидеть здесь и вести себя ниже травы, тише воды. Идти ей всё равно некуда. — Я не заложница, но выйти из этой квартиры не могу? — Можешь, — фыркает, — но за твою безопасность я не ручаюсь, — Как будто сейчас ты отвечаешь за мою безопасность. К сожалению, Чона отвечает. — Я принадлежу ему, — сама себе напоминает, растягиваясь в болезненном оскале. — Теперь нет, — с кресла поднимается, утомленный бессмысленным диалогом. — Или ты думаешь, что твоя принадлежность ему спасёт от снятой живьём кожи? Лиса морщится, вспоминая запах свежего мяса. У неё был план, как доказать свою невиновность, но «похищение» все карты спутало. И какой чёрт дернул её тому парню набрать — сидела бы и не высовывалась, изредка с Чимином целуясь. У Чона проблем вагон и целая тележка: от нехватки прекурсоров до полицейской проверки клубов, а на него ещё какую-то девчонку скинули, что мешает расслабиться в собственном доме. Силиться уставшее тело к выходу направить — уж лучше ночевать в отеле, чем разговаривать с этой особой. Как будто ему не хватает женщин в жизни. Женщин у него предостаточно — он бы их даже Мину отсылал, но тот не имел интереса к однодневным взаимоотношениям. — Я хочу танцевать, — резко выпаливает девушка уходящему в спину. — Прости, что? — оборачивается, интересуясь ошарашенно. Ещё чуть-чуть, и он пересилит усталость и нажмет на курок. — Ты же сказал, что я не заложница, — Лиса подбородок приподнимает. — Значит, я имею право на развлечение. Точно сумасшедшая. Хосок с минуты на неё смотрит — бровь его заметно дергается. Почему все окружающие его женщины такие? Руки в карманы брюк убирает, дабы не подчиниться внутреннему звериному импульсу, сжимая челюсть до зубной крошки. В нём, как и в Чонгуке, монстр жил, но тот его кормил раз в несколько недель, надеясь на то, что тот с цепи не сорвётся. — Твоё развлечение — смотреть в окно, — едко ей в лицо выплевывает. — Ты не заложница, но я не советую тебе на моих нервах играть. — Это можно делать только ей? — надменно улыбаясь, интересуется. Уже второй раз показывает, что знает больше положенного. Никто не смел отнять у неё танцы. Она была танцовщицей не потому, что Ли её заставлял, а потому, что танцами жила. Только в них она чувствовала себя живой и нужной. И дело даже не в потных взглядах, а в том, что в танце она была нужна самой себе. Музыка, отточенные движения, усталость в мышцах — всё это доставляло ей удовольствие. Хосок медленно к ней подходит, гарпией возвышаясь над хрупкой девушкой. Голову в сторону отводит, шеей хрустя. Свернуть, что ли, твою шею, чтоб не мучилась? Все же, поддаваясь раздражению, руку из кармана достает, мягко за шею к себе притягивая. Хосок женщинам боль причинять не любит, если, конечно, они не попросят. Лиса вызывает стойкое желание приложить свою мордашку об стекло. Пальцами на сонную артерию надавливает, чувствуя, как быстро бьется девичье сердце. Поняла наконец, кто я? — Будешь намеренно меня раздражать, ощутишь на своей шкуре — все прелести работы танцовщицы в клубе Чонов, — не для кого не секрет, что тигры на проституции специализировались, и не для кого не секрет, что Чоны, когда угрожают, не шутят, — У нас как раз из-за твоего «папаши» убытки. Лиса, замирая, сглатывает. Ни он, ни она этот диалог продолжать не намерены, уж слишком сильно устали от жизни. Ждёт его действий, но он, расслабляя пальцы, разворачивается на пятках, дабы закончить начатое — уйти из этой квартиры куда подальше. Ким Сокджин, попадись мне на глаза, и я убью тебя.Видимо, проклятие Хосока — это сумасшедшие, бесстрашные женщины.
В кабинете холодно от настежь открытого окна. Пару бумаг, слетевших с дубового стола, покоятся у ног заснувшего в кресле парня. Приоткрыв дверь, Суён голову просовывает, дабы убедиться в том, что всё в порядке. Его лицо безмятежное, спокойное, без тени едкой усмешки, совсем с детства не поменялся. Стоп. Что? Суён глазами хлопает, стоя напротив него с чашкой кофе, что он еще десять минут назад попросил. С детства? Она не могла помнить его лица в детстве, и дело даже не в том, что у неё амнезия, а в том, что пересечься они могли от силы лет шесть назад — Чонгуку уже было пятнадцать. Длинные ресницы дрогнули, а некогда носившая фамилию Пак, склонив голову, рассматривала его идеальную кожу. Он не выходил из кабинета несколько суток — бодрость веществами поддерживал, но, почему-то оглядев комнату, она не нашла и намека на наркотики. Тихо чашку на стол ставит, приоткрывая ящик стола. На дне, как и ожидалось, россыпь разноцветных пакетиков и маленькое зеркало со следами порошка. Имея с собой телефон, Суён могла сделать снимок, разоблачающий мужа перед его отцом. Она знала, что членам Семьи Чон запрещено употреблять. «Они продавцы, а не покупатели». Знала не от отца или сестры, а от Чимина, что раз в месяц приглашал её в кафе у дома, рассказывая о том, как устроен мир, в котором она родилась, но в который её не удосужились посвятить. К зип-пакету с разноцветными таблетками тянется, но останавливается от его сдавленного стона. Безмятежное лицо исказилось в недовольной, но испуганной гримасе. Суён даже не думала, что у него может быть такое выражение лица — такое не опасное. Задвигая ящик не до конца, она смешанному чувству подчиняется, опасно касаясь его лба рукой — горячий. Поясницей об стол бьется, роняя чашку с кофе. Чонгук, проснувшийся и не понимающий, где находится, перегнув девушку через стол, дуло пистолета ей в лицо направил. Суён мысленно сжалась от его взгляда — физически выдав только жалобный писк. — Что ты здесь забыла? — Оружие убирает, но заломанные над головой запястья крепче сжимает, оставляя новые синяки. — Ты попросил принести тебе кофе, — жалобно тянет, а Чон на разбитую чашку взгляд скашивает — последние несколько часов жизни из головы пропали. — С каких пор ты мои просьбы выполняешь? — Суён недоверчиво брови к переносице сводит. С каких? Я всегда их выполняла. — Мне кажется, у тебя интоксикация, — сквозь страх выдает. Чонгук, оголив ряд былых зубов, руки её сжимает. Голова кружится, и он нависает над ней, с трудом поднимая тяжелые веки. Суён не двигается, не плачет и не отталкивает, она ждёт, когда он сделает то, что хочет, и отпустит. Чонгук в её глазах себя видит — себя, прибитого к стене психушки. Изломанный взгляд бесил, он точно так же на Пак Тэхо смотрел. Занятно, не правда ли? Я сломал твою дочь, но ты пришел ко мне только в момент, когда я нарушил закон. Даже не знаю, кому больше повезло с родителями, мне или тебе? Дракону ничего не стоило тигра с небес спустить. Пустую ампулу со стимулятором на столе оставил — в знак силы и власти. Он мог делать что угодно — мог убить Чон Мину, и ему бы ничего не было. Мог, потому что Чонгук не смог бы сдвинуться с места, никто бы не смог. У того аура слишком удушающая. Руку на горле девчонки останавливает: ему хочется отомстить, показать старику, что он в своих руках тоже власть имеет. Суён, замерев, смотрела в его осунувшееся лицо — пальцы на шее жгли теплом, но она не рисковала оказать сопротивление. Она уже пыталась и знала — он сильнее. Брови к переносице сдвигает, чувствуя, что тот не давит, не душит, а просто безэмоционально ей в лицо смотрит. Так опрометчиво, приоткрытый ящик стола внимание перетягивает. Кто бы сомневался. Рукой по всему телу ведёт, ища телефон, но, не находя, дергает за руки наверх, толкая в шкаф. Девушка руками об дерево бьется, сдвигая тяжелый ящик над головой. Шкаф, покачнувшись, идёт навстречу с полом и хрупким телом. Суён жмурится, ожидая даже уже не удар, а смерть, но слышит только грохот под ухом и теплое дыхание на лице. Глаза распахивает — по его лицу струйка крови течёт. Она совсем его не понимала, он сам её в шкаф толкнул, а сейчас, нависнув от травм, защитил. От удара руки Чона по шкафу на стене осталась четкая царапина. — У тебя кровь, — сбито с губ срывается. Чон стоит, не двигаясь, мысли его — хаос, виднеющийся из-за черной, как нефть, радужки. Он сам не знает, почему это сделал. — Я знаю, — злобно в лицо выплевывает, разворачиваюсь к столу, — забирай и проваливай из моего кабинета, — просит, впихивая прозрачный зип-пакет. Ему проще думать о том, что ей от него только одно нужно. Проще прогнать, чем позволить прикоснуться к трещине на лице. И трещина эта — не струящаяся рана, а маска осколками на пол падающая. — Но… — Убирайся! Его голос фонит в ушах от чего она дергается, одаривая страхом. Чонгука злить себе дороже, потому она пулей вылетает из кабинета — сжимая в руке не нужные таблетки. Сделав пару шагов, в кожаное кресло валится, пачкая пальцы кровью. Усталость, недосып, провал — всё это круги под бездонными черными глазами рисовало. — Блядь… Чон и не думал, что беспомощность настолько болезненная. Он никогда не был жертвой — он был охотником. Охотником, не знающим цены слабости, не знающим, что страх может так личность растаптывать. Чонгук не за себя боялся, он боялся за женщину, что раньше восхищался. Он боялся потерять то единственное, что делало его человеком. Мамино обручальное кольцо в пальцах крутит. Если цена моего наслаждения — твоя смерть, я убью его раньше, чем он сможет до тебя коснуться. Чонгук — эгоист: как бы смерть ни любил, жизнь матери ей не отдаст.Каждая вынужденная жертва в конечном счёте становится охотником.
— Он просто не мог позволить нам проебаться, — подытоживает Пак, выходя из пропахшего спиртом здания. Зажигалку к сигарете тянет, но за спиной Мина, знакомую каштановую капну волос замечает. Чёрт. Злобным взглядом прожигает дырку между глаз Юнги, а он внутренне ликует. Не одной тебе делать то, что раздражает. Удовольствие не скрывает, опуская голову для того, чтобы поджечь сигарету. День становится лучше. Пряди длинных черных волос ему на глаза падают. — Не смотри на меня так, — Едким ментолом затягивает. — Он меня у гаража караулил, требовал к Дженни отвести, — Смелость этого парня его забавляла. — Но ты ведь всегда можешь его в Инчхон отвести, — Откровенно издеваясь, через спину рукой машет, — бывай. Тэхён, что всё время у серого спорткара ждал, шаг в сторону Чеён делает. Та, тяжело вдохнув, к стене жмётся. Вместе с удаляющимся рыком Mustang’а удаляется и её сила. Она не помнила, когда последний раз нормально спала, а еда ей только во снах и приходила. Медленно по стене сползает с никотиновым выдохом, оказавшись на корточках. Ким смотрит на неё сверху вниз, держа руки в карманах. Со стороны казалось, что она плачет, но та всего лишь в песок под ногами смотрела. Он и слова ей после игорной точки не сказал, казалось, увидев в деле, он наконец понял, почему та так настойчиво ему говорила о том, что не стоит её узнавать. «Это может плохо кончиться». Это ещё не кончилось, но Ким ощущает, как черный его поглощает, как он, находясь рядом с ней, погружается в вакуум, задыхаясь. — Как ты спишь-то по ночам, Розэ? — болезненно скалясь, он голову вверх поднимает, прищурив правый глаз. Не ему её судить. — С божьей помощью, — смеётся, скрывая за смехом себя настоящую. — Бога нет, — как и моего сна, — его придумали люди, чтобы загнать монстров в рамки, — Волка на свет выпускает, смотря с опасным холодом, за тем, как он загоняет уставшую гончую в угол. Чеён земле улыбается. Как точно подмечено, Ким Тэхён — простой художник из Тэгу. Голову поднимает, встречаясь с горечью шоколада — она больше не кажется ей притягательной. Эта горечь токсичнее её яда, эта горечь убийственнее даже самого дерьмового наркотика. Тэхёну двадцать шесть, а Розэ на три года младше, но они друг друга на качелях качают, улыбаясь безумно. — Осуждая меня, задумайся о том, почему ты здесь? — К разуму его взывает, но Тэхён его рот грязными тряпками затыкает. — Осуждая? — резким выдохом давится. — Чеён, если бы я тебя осуждал, приехал бы к вам? Стал бы соучастником кровавой бани? — люди из-за стеклянной двери выходят, заставляя парня язык прикусить. — Тогда что? — голову на руки кладёт, пронизывая того взглядом до оголившейся раньше души. Кусочки доверия ускользают, как дым тлеющей в её руке сигареты. Тэхён молчит. Разве ты не знаешь ответ на этот вопрос? Знает, потому спрашивает. Напряжением, друг другу маски к лицу привязывали — Тэхён уже сделал к ней шаг, она два назад, позволив свалиться в бездну. Разбившись о сталагмиты, он и не думал тянуться к телу той, чьё сердце давно не бьется. Через силу на ноги поднимается, дрожащими пальцами выкидывая сигарету мимо мусорного бака. Гребаный тремор. — Что ты хочешь услышать? — приподняв бровь, интересуется парень. В любом случае она бы не получила то, что желает. — Ничего, — я хочу спать. Не дождавшись следующей, выматывающей реплики, к машине идёт, лениво рыща по карманам в поисках ключей. Розэ за руль садиться не стоит, у неё перед глазами пространство плывёт, но она это чувство глушит, твердо на землю ступая. Если ей суждено за рулем погибнуть, значит, так тому и быть. — Я поведу, — за руку с ключами ловит, забирая связку из слабой хватки. Чеён бы вырвала своё запястье, но он быстрее — размыкает кольцо теплых пальцев. — А ты глупее, чем я думала, — голос предательскую слабину дает, отчего оскорбление звучит сухо и бессмысленно. А ты хрупче. Мысли свои не озвучивает, смыкая челюсть до ходящих желваков. Усталость гончей на своей коже ощущает. Уж слишком человечны в его глазах кровавые боги. Уж слишком близко они его к себе подпускают. Уж слишком сильно он увяз в болоте — под приторным именем Розэ. Галантно пассажирскую дверь открывает, протягивая руку. Чеён, что не собиралась ладонь свою подавать, от переутомления спотыкается, силясь только равновесие удержать. Ладонь его теплом горит, а она, сомкнув глаза до звездочек, на пассажирское опускается. Она его ядом с ног до головы покрыла, а он в этом яде воскрес. Только самоубийца может так наслаждаться горным лавром, цветущим на его глазах.Мы все носим маски, и приходит время, когда мы не можем снять их, не затронув собственной кожи.