За окном усыпительно сменяются пейзажи: то городские трущобы, то аллеи, усаженные деревьями, то огни нового города. Дженни, подперев лицо рукой, боролась с желанием прикрыть веки и снова провалиться в глубокий сон. Лисица, усыпленная обезболивающими, совсем позабыла о безопасности. Забыла о том, что стоит думать, кто рядом. От её кожи до сих пор пахнет медикаментами, отчего она невидимо морщится, но уж лучше так, чем задыхаться от ментолового табака и кедра.
Юнги слишком часто появлялся в её жизни. Он сам был не в восторге, но особого выбора у него не было. Розэ была слишком занята выслеживанием Мэнхо, хотя мысленно Мин понимал, что та просто избегала Дженни. Ким всегда была у себя на уме и вряд ли отпустила мысль об «убийстве» отца. А новоиспечённому и полноправному главе Чон,
прислуживать члену семьи Искупления было не положено. Вот и выходило, что единственный кто мог забрать её из больницы и привесит
домой был он.
Вздыхает слишком громко, игнорируя желание повернуть голову и проверить, заметил ли он. По сиденью растягивается, рассматривая белый салон. Мужчина пассажиров не любил, но почему-то и слова не сказал, когда та, растянувшись, опустила глаза на дисплей. По экрану тыкает, сменяя трек. Love in and love out.
Почему именно эта песня? Юнги никогда инди-поп не слушал, но слышать её дыхание за рэпом было мучительно.
Взгляд влево скашивает. В подстаканнике лишь полупустой выдохшийся энергетик да пачка сигарет.
С таким рационом он до 35 не доживет. Мин с такой работой и до 30 не доживет. А Дженни глаза остановить не может, скользит дальше — его рука так красиво на коробке передач лежит.
Fucked off I screw up. Железные кольца в отблеске ламп сверкают, ослепляя.
Интересно, а он умеет играть на пианино?
А Юнги умеет, но никому это знать не нужно. В особенности той, что так его пальцы прожигает. У него был дар — чувствовать взгляд на себе, только этот дар лишь на Дженни распространялся. Icarus but opposite, this hell I crafted you
. Слюну сглатывает, забывая дышать, отчего кадык дергается. В газ сильнее жмет, отчего Дженни в сиденье вжимается. Мустанг из двигателя рев выпускает, несясь по ночным улицам неспящего Сеула.
And I am God.
— Она ведь не найдёт тебя на камерах?
Глаз дергается от того, с какой уверенностью она это говорит. Чеён задавала вопросы так уверенно, что человек верил даже в то, что не совершал. Юнги под ноги смотрит, вздыхая полной грудью, его ботинки были куда откровеннее, чем он сам. Каждый думал в меру своей испорченности, потому Чеён не составило труда догадаться, кто это сделал. Если бы это сделал не он, сделала бы она.
Господин Ким никогда плохим не был. Он готовил им теплые обеды и заменял наставника. Потому Юнги сильнее сжимает челюсть — его улыбка перед глазами застыла. Он ведь знал, зачем он пришёл. «Спасибо».
Юнги тогда чуть на цветастый ковер перед его кроватью не стошнило. Ким Бэнхо был им вместо отца. «Спасибо, что не позволил это сделать малышке Ён». А эта «малышка Ён» давно другое имя носит и Юнги взглядом прожигает.
— Нет, — равнодушно тянет, утомленный её обществом.
Напротив стойки регистрации останавливаются, а Чеён улыбаясь медсестре, просит чью-то медицинскую карту. Чью именно, он не расслышал и лезть в это не собирался. Некоторые вещи должны быть секретом. А сможешь ли ты скрывать секрет о той, кто эти секреты коллекционирует? Сможешь утаить тайну, ради которой она будет жить?
— Человек, что не переносит самолеты, на первых парах сорвался, лишь бы не погибла служительница церкви, — локти на стойку ставит, расплываясь в надменной косой усмешке. — Занятно, не правда ли?
Заткнись, или я вышибу тебе мозги. Юнги не то, чтобы самолеты не переносил — он их ненавидел до дрожи в коленях. Железные птицы вызывали в его желудке бурю таких мерзких эмоций, что стоило ему к аэропорту подойти, как к горлу подкатывал ком. В туалете чуть не умер, выплюнув сердце куда-то в сточные трубы. Он никогда никого в аэропорту не встречал и в Китай предпочел на машине поехать через Северную Корею, благо драконам был позволен транзит. Закинувшись всем, чем можно и нельзя, Юнги весь полет в холодном поту проспал.
— Ты же не использовал свои псевдонимы? — от темы не отходит, хоть он молчанием явно дал понять, что продолжать не хочет.
— А-щ-щ, завязывай! — рычит Мин, пугая медсестру. — Да ещё в камеру ручкой помахал и на ватмане написал: «Привет, Дженни, я лечу убивать твоего отца» — человека, что дарил нам тепло и улыбался, несмотря на то, кто мы.
На спидометре стрелка за 180 переваливает. Murdering you in my mind and I'm killing myself
.
Чеён фыркает. Если Юнги перестанет сарказмом общаться, умрёт. Смотрит на него, не мигая, а Мину не нужно слышать слов, чтобы понять, что она хочет услышать. Чёрт возьми, отвали от меня. Но чёрт к Розэ не подойдёт, он предпочтёт в сторонке стоять да курить, наблюдая за тем, как она его одной вскинутой бровью выворачивает.
— Я не идиот, Розэ, я не использовал псевдонимы и на камерах не светился, — ему самому не нужно было, чтобы Дженни нашла ключ от двери на самом дне души. — Она не найдёт меня.
— Ты так в этом уверен?
Сигналы машин на подкорке головного мозга растворяются.
Fuck it on god I feel like a mess.
Все «за» и «против» взвешивает, рассматривая её неизменное лицо. Интересно, что произойдет, если её лица коснётся что-то кроме высокомерия и ехидства? Может, мир во всем мире или апокалипсис? А чем эти понятия друг от друга отличаются? Мир во всем мире возможен только после апокалипсиса.
— Экономический форум, проходящий в Венеции, — в руку выдыхает раздраженно, рассматривая волосы медсестры. — Сложно будет меня найти, с учетом того, что я не покупал билеты, и у личного самолета Ким Уджина не только своя взлетная полоса, но и вход.
Ну, конечно. Папку в руки миловидной медсестры возвращает, что украдкой на неё поглядывает. Пак Чеён даже женщин привлекала. Головой мотает в сторону выхода. Пак Тэхо всегда так себя вёл — невидимой рукой ими управлял. Розэ чувствует себя марионеткой, лески которой настолько на запястьях натянуты, что из вен кровь хлыщет.
— Он ведь не мог позволить нам так проебаться, — подытоживает Пак, выходя из пропахшего спиртом здания.
— Юнги! — резко вскрикивает Дженни, а он в тормоз от неожиданности жмёт.
I wear the weight of the world in my chest.
Девушка руками в торпеду улетает. Всё-таки не пристегиваться — была плохая идея. Вскрикивает от боли, сверкающей в плече.
Чёрт. Мин, ошалевшее, в красный цвет светофора смотрит, не в силах на неё глаза перевести, а Дженни, упираясь лбом в торпеду, пытается остановить влагу из глаз.
— Прости…
— Для
тигра ты слишком часто извиняешься, — сдавленно подмечает, выпрямляясь, — и водишь ты, как псих.
А Юнги никогда не извинялся, никогда о том, как водит, не задумывался. Дженни заставляет его слишком много думать. У него уже голова болит. К пачке тянется, затягиваясь ментолом. Открытое окно влажный воздух пропускает. Это всё похоже на игру, где у него нет и шанса на выигрыш. А выигрыш что? Тут даже приза нет.
— У меня есть обезболивающее, — голос его почти не слышен в гудении машин.
— Хах, — она фыркает, — нет, спасибо, — ей не нужно было что-то говорить, чтобы он понял, о чем она подумала.
Окно открывает — ветер из-за сквозняка подхватывает её рыжие волосы.
— Обычное обезболивающее, — чуть громче поясняет, в носу снова её запах, перемешанный с хлоркой.
— Всё равно нет, — лекарства забирали у неё возможность думать, они усыпляли и успокаивали.
— Иногда ты перебарщиваешь в попытках… — Доказать свою силу, хотел бы договорить Юнги, но она громким выдохом его затыкает.
— Хватит, — резко серьезной становится, меняясь в лице, — со мной всё в порядке, — она его эмоции не понимает, поэтому, растянувшись в лисьей улыбке, продолжает. — Не зная, кто ты, решила бы, что ты что-то скрываешь.
А Юнги не смешно, он глаза закатывает, руль выворачивая.
Что в твоей голове, Дженни? А ты действительно хочешь знать, Юнги? Не ты ли всеми силами тайны за замком прячешь? Не уж то хочешь узнать её, зайдя так далеко? А имеешь ли ты права находиться в её голове? Конечно же нет. Ты убийца — убийца её отца. Отнять жизнь ведь так просто. Он закрыл стеклянную дверь между ними, лишь бы она не смогла дотянуться до запятнанной души.
Ключ от которой утопил в крови их её отца.
— Ты можешь съехать, — мертвую тишину прерывает, а Суён от неожиданности горячую воду на руки проливает.
— Что? — от боли по кухне взглядом мечется, но никак понять не может что делать. Слишком много информации.
Чонгук тяжело вздыхает, перехватывая запястья. Напористо на высокий стул усаживает, разворачиваясь спиной. Край футболки его поясницу оголяет, когда он тянется за аптечкой в верхний ящик. Суён как умалишенная в него пялится.
Мне послышалось? Приговоренная к смерти, услышав помилование — испугалась.
— Мой отец умер, нам больше не нужно играть роль пары и жить вместе, — отчеканивает чётко, без доли хоть каких-то эмоций. Она никогда перемены в его поведении не понимала: то мудак последний, то обычный парень, обрабатывающий ей ладонь.
— Видео…
— Я удалил его месяц назад, оно было слишком скучным, — настолько неправдоподобно лжёт, отходя к дивану, что Суён в лице от непонимания меняется.
— Но…
Руки на столешницу кладёт, смотря в пол.
Два с половиной месяца.
Ты два с половиной месяца методично убивал меня, а теперь предлагаешь съехать? Ты два с половиной месяца говорил «нет», каждый раз, когда я просила меня отпустить, а теперь говоришь, что твой отец умер и я могу уехать. Чонгук её мысли читает, не оборачиваясь, от чего в едкой усмешке расплывается.
А куда ей теперь ехать? В квартиру, покрытую пылью и засохшей кровью? Спать в кровати, где, по её обрывочным воспоминаниям, он заставил её кончить от наркоты и его тела? Чонгук ей кислород перекрыл, а теперь, дав вздохнуть, Суён задохнулась. За два с половиной месяца он сломал всё, что она построила: её отчислили из универа за прогулы, а осознание ненужности взрастило в ней комплексы, которые она глушила
его наркотой.
— Слушай,
Пак, — и от это «Пак» по спине мурашки идут, — твоя
привязанность ко мне искусственна, по сути, блеф твоей психики, —
откуда тебе знать о моей психике? Я её сломал.
— Чон, я просто не понимаю тебя, —
а тебе и не нужно меня понимать. — Зачем?.. Зачем всё это было нужно? — её голос предательски дрожит, окунаясь в прошлое. — Зачем? Зачем нужно было меня насиловать, мучать и ломать?! Зачем?! Чтобы потом ты сказал что я могу вернуться?! — она бы заплакала от обиды, но он из неё всё выжиг. Позабыла о том, что сама думала, о том, что он выкинет её, как только она наскучит.
Ты же мечтала об этом дне.
— Мне было скучно, — тихо отвечает, на диван садясь с раскинутыми ногами. Её надрывный голос насиловал его мозг.
Скучно?
— Ясно.
В стену тупит, пока он сканирует её взглядом. Он многое с ней делал, но разбил, отпустив. Суён на обрыве висела, в который он её и столкнул, она желала о скалы разбиться, но он, протянувший ей руку, на самом деле отдавил пальцы.
Все в этой семейке конченные. Что Розэ, живущая лишь яростью, что Суён, влюбившаяся в мучителя.
— Да и будем честны, — мразь внутри него ликовала, — тебе же нравилось, я лишь поначалу подсовывал тебе наркоту, потом это были пустышки, —
да, смотри на меня именно таким разочарованным и злобным взглядом. — Походу, мокнуть от членов тигров у вас семейное, —
ненавидь меня. — Интересно, что бы на это сказал твой папочка? — стакан со свистом пролетает рядом с его головой, разбиваясь об стену. Чонгук усмехается такой реакции.
— Заткнись, — она целилась ему в лоб, но промахнулась.
Ей так хотелось его убить — сорвать эту злосчастную ехидную улыбку.
Это ведь твоя очередная игра. Если я, выйдя за порог квартиры, ты схватишь меня за волосы и затащишь обратно? Но Чонгук ведь никогда так не делал. Он позволял ей общаться с Чимином, позволял ходить на пары, она же всё сама проебала, позволив себя опьянить. Взгляд с него не сводит.
Ещё чуть-чуть, и Чонгук задохнётся от её ненависти, осязаемой на коже.
Ты такая злая, совсем не поменялась с детства. Ты моя нелепая слабость. Нелепая в своём незнании, ведь все ответы в твоей голове. Я так устал. В маленькой черепной коробке Суён, ответы на все её вопросы, но она совсем одна, нет человека, способного её спасти.
Уходи, что тебе даст просто смотреть в меня? Только боль.
— Что? — Её разочарованный взгляд с каждой секундой резал его спокойствие. — Хочешь потрахаться на прощание? — Он даже не понимает, насколько в её власти. Власти её безумных мертвых эмоций.
— Да пошёл ты, — едко с губ срывается без единой эмоции.
Даже сейчас она осталась той Пак Суён, проснувшейся шесть лет назад.
Доломав её окончательно, он не почувствовал радости
Но он же этого так хотел.
Изучая жидкость в стакане, он методично игнорировал басы музыки, что крутили отсутствие еды в желудке. Ему нужно было расслабиться, отдохнуть, но выходило ровным счетом наоборот. Алкоголь только будоражил депрессивный настрой. На танцовщицу смотрит, что, вися вниз головой, подмигивает. Хосок не хотел ничего, кроме упокоения, кроме спокойного сна в своей квартире, но та девчонка всё рушила.
Об руку Джису ластится, а она косо усмехается: его кожа горячая, оставляет отпечаток на её ладони. Виски со льдом отпивает, щурясь сквозь горечь. Были ли они любовниками? Едва ли. Их отношения выходили за грань стандартного взаимодействия. Она отвечала за его свободу — он был её кошельком. Они временами встречались в баре, пили и никогда не разговаривали, лишь упивались мягкими прикосновениями.
Они были друзьями по случайности. Оба слишком спокойные для того, чтобы рвать друг на друге одежду. Хосок глаза прикрывает, тигры ведь лишь большие кошки. А Джису перемещает свою руку с щеки в волосы, взъерошивая темное гнездо.
— Что такое,
Диабло, сегодня не в духе? — взгляд левого парня на себе ловит.
Я знаю, что я красива, так что прекрати на меня так смотреть. Бровь её еле заметно недовольно дернулась.
— Я просто устал, — с губ срывается прямо в ухо.
Головой подается в её руку, она ногтями массирует кожу. Руку со спинки дивана переносит на оголенное женское плечо, большим пальцем поглаживая выпирающую кость. Парень, сморщившись, сразу отворачивается. Все знают, кто он, и то, что
принадлежит ему, трогать не стоит. Хосок её план изначально раскусил, но для них так касаться друг друга — обыденность.
— Снова меня используешь? — ухмыльнувшись, тянет Чон, наблюдая за тем, как она делает два маленьких глотка бронзовой жидкости.
— Только если немного…
Если задуматься, Джису отлично ему подходила — она не вызывала раздражение, не заставляет теряться в догадках. Она была умной, спокойной и…
высокомерной. Почти идеальна для главы Семьи. Для жены тигра — идеальная партия. Но Хосока привлекали сумасшедшие, что иглами под кожу заходят, оставаясь там на долгие годы.
***
Уставшими глазами строчки в документах рассматривал и именно рассматривал, потому что понять их ему сегодня было не под силу.
Я преступник или бизнесмен? А чем один отличается от второго? Чон никогда бумажную работу не любил — она вызывала лишь изнеможденность. Скрип двери игнорирует. Лиса вела себя так, словно она здесь хозяйка.
Стол скрепит под тяжестью её тела, а Чон замечает, как на её оголенное бедро капает тающий десерт. Глаза поднимает, смотря на неё снизу вверх. То, как она обхватывала мороженое пухлыми губами, даже с самой
красивой и грязной порнухой не сравнится.
Блять, ты что, издеваешься? Специально глубоко берёт, наслаждаясь его негодованием в глазах. Негодованием — это мягко сказано.
— Это моя футболка? — Как будто его только это и волновало.
— Да, я же не могу из этой квартиры выйти, — с запястья мороженое слизывает, — а мои вещи грязные, — она играла на его выдержке с неподдельным удовольствием, знала, что тот собственник, что вещь на ней, будоражила его чрево.
— Ты можешь выйти, — под нос бурчит, возвращаясь к скачущим в глазах строчкам.
— Но за мою безопасность ты не ручаешься.
Смеётся, прикусывая деревянную палочку от мороженого, а Чон готов поклясться, что только что видел кромку её красного белья.
Она точно издевается. Ни для кого, кроме Мэнхо, не секрет, что Лиса не была
невинной. То, как она себя преподносила, то, как она уверенно играла на выдержке, говорило само за себя. Но она глупа, если думает, что это сработает не против неё, ведь Чона это злило.
Листок из-под её задницы достать пытается, но она откидывает руки на стол, смотрит с вызовом. Он её забавлял, а ломал голову равнодушием. Она была ему неинтересна: ни в роли жертвы, ни в роли хищника. Он гасил её равнодушием. Напоминал, что Лалиса — пустое место. Чтобы она ни делала, она будет никем — строчкой в списке пропавших тайских детей.
Для Хосока — Лисы было слишком много. Она была повсюду, куда бы он ни пошел в своем доме. Она плевала на правила его храма и лезла со своими в чужой монастырь. Она пила кофе с сахаром, рассыпая его по столу, и ни разу не стряхивала. Она оставляла на полу лужи после душа и смотрела тупые сериалы на полной громкости, пока он пытался заснуть. Она методично выселяла его из собственного дома, но он молчал. Язык глотал каждый раз, проходя мимо.
— Встань, — глаз на неё не поднимает.
— Неа… — Задор в голосе девушки пускает по венам гремучую
злобу.
—
Лиса, если хочешь, чтобы тебя отымели, так и скажи, — её темные глаза совсем не меняются, ровно как и его, — я мигом позвоню кому-нибудь, и
мы решим эту проблему, я даже готов отдать за это любые деньги, — прекращает попытки достать из-под бедер документы, — в ином случае не мешай мне работать.
Лалиса хмыкает, спрыгивая со стола. Теперь он уверен, что у неё красное кружевное белье, лентами обвивающее бедра. Ему не нужна эта информация, но она в глазах отпечатывается подобно штампу тигра на документах. Палочку изо рта достает, всовывая в его рот, что сковывает язык приторностью дыни.
«Держи себя в руках» рядом с ней в мантру превратилось.
Лиса, ты ходишь по острию, залитому слюной тигра, как бы тебе не соскользнуть.
Они замечают друг друга одновременно, испепеляя взглядом.
И что ты здесь забыл? Солидарен. Тэхён хмыкает, по крайне мере, Хосок уверен, что тот хмыкнул, недовольно исказившись в усмешке. Сигарету в рот вставляет, выходя на балкон, а Чон, собравшись покурить, не на улицу идёт, а за ним.
— А ты живучий, Ким Тэхён, — слева от него останавливается, опираясь спиной на перила.
— Стараюсь, —
мертвые не умирают.
От Тэхёна соджу пахнет, от Хосока чужими женскими духами и виски. В гуле ночного города прячутся их разрушительные мысли. Они бегут за людьми, ускользают из глаз и разбиваются об землю под их ногами. Они были похожи — похожи в своей безнадежной усталости. Вымотанные жизнью, не пытались сожрать друг друга взглядом. Они оба в этом клубе упокоение искали, но нашли друг друга. Судьба никогда не была к ним благосклонна — только носом в реальность тыкала, сталкивая лбами.
Тигр, выходя из темноты ночи, лишь наблюдает за тем, как волк сбивчиво дышал от его присутствия. Розэ было неважно, кошка это или собака, она обоих приручала. Быть может, не будь они по разные стороны баррикад, они бы нашли общие темы для разговора, а пока у них было только общее клеймо на сердце.
— Почему ты никогда не останавливал её? — опасную мысль из головы выпускает, сбивая Чона с толку. — Ты ведь любишь её… —
Не боишься мне такое говорить?
— Люблю? — дымом и смехом давится. — Вот что отличает таких, как ты, от нас, — Рассмотрев в треугольном кончике сигареты смысл, продолжает, — для вас любовь — это дар, для нас — это смерть.
Тэхён бы рассмеялся ему в лицо, но выходит только косая усмешка. Смерть… Как часто он слышит это слово, оно уже потеряло смысл. Что такое смерть? Это забвение, тишина и легкость. В какой-то степени любовь и есть смерть. Смерть тебя настоящего, ведь любовь к человеку кроит твою душу — личность. Влюбившись, ты готов на всё, лишь бы человек был рядом. Откуда ты это знаешь, Ви, если не умеешь любить?
Любовь — это воздух, но они специально разучились дышать.
— Пафоса в тебе хоть отбавляй, — глаза за лохматой челкой прячет.
— Мой тебе совет, не приближайся к ней, — юности своей проигрывает, снова ляпнув лишнего. Но он ведь не ребёнок. И то, что было по его мыслям случайно, стало специально.
— Ревнуешь? —
Что ты несешь, Тэхён?
— Если бы, —
грустно тянет, сигарету о перила туша. — Не хочу, чтобы такой «талантливый гонщик и художник» сдох, — он издевается, скрывая за своими едкими словами: «не хочу, чтобы она пожрала ещё одну душу, ведь она не та, за кого себя выдаёт».
Он понимал Тэхёна чуть больше, чем все остальные. Он видел себя прошлого в нем, и это бесило, вызывало жалость и унижало.
Я выглядел также жалко, когда ей в спину смотрел? А Чеён никогда бы не обернулась, не протянула руку и не улыбнулась. Любить её может только законченный идиот, а он им и был. Когда ты её разлюбил? Год назад? Месяц? День? Когда, ответь. Хосок, а ты любил её? Конечно, любил, ведь нельзя трахаться без любви. Нельзя же? Но раз ты любил её, почему до сих пор жив.
Розэ похожа на пламя, потому страсть к ней так просто спутать с любовью.
