— Ты за три недели ничего не узнал? — у Юнги тугие брови к переносице сведены, а рот приоткрыт в немом вопросе. Хотел бы он сказать «нихуя», но предпочел сдержаться.
— У меня не было времени…
Дженни отбивает по предплечью нескладную мелодию, проедает дверь прищуром карамельных глаз. Мужчины сдержанно обсуждают обстановку, а она, как и раньше, чувствует себя не в своей тарелке. Всё реже в церкви, всё чаще замешана в делах Семьи. Своим поведением Ким разрушает всё то, что построил отец ценой собственного здоровья, теперь же
ценой жизни. Она разрушает столетние обычаи, лишь дыша с ними одним воздухом.
Вздыхает громко, потирая напряженную переносицу, но этот способ не спасает от роя мыслей в черепной коробке.
Молодец, Дженни, может, ещё от фамилии откажешься? Убивать начнешь? Клеймо на спине набьешь? Тебе больше нравится дракон на бедре или тигр на руке?
Плечо, решив, что о нём забыли, мелкой искрой уходит в грудину. Слушая Чона вполуха, Мин замечает исказившееся в гримасе боли кукольное лицо. Дженни, прикусив губу, понуро смотрела в пол.
Прекрасна даже с таким выражением лица. Юнги кажется, что даже бедность не смогла бы исказить её: из-под толстого слоя грязи сияли бы её пронзительные, хитрые глаза.
Служительница черноту его глаз на себе ощущает, тушуется и вновь на дверь смотрит. Она как магнит для её бегающих по комнате глаз. Уж лучше дерево рассматривать, чем смотреть в тьму глаз Мина. Ким из подвала выползла, но проблемы сами не решились — их больше стало. И одна из них в гостиной сидит — «девчонка Ли» знает слишком много. Она опасна не только для них, но и для Ли Мэнхо. По сути, своими знаниями тайка подписала себе смертный приговор.
— Мы не можем её пытать, — заканчивая
монолог, он обреченно смотрит в лица псевдослушателей. — Она просто девчонка…
— Не можем или ты не хочешь? — Вскинув бровь, интересуется Дженни, совершенно не тревожась от того, что перебила его. — Вас ведь никогда не смущала
чистота человек. — В спине выпрямляется, а глава расценивает это как попытку мнимого превосходства, но оставляет язык за зубами.
— Факт, — слабо ухмыльнувшись, подтверждает Мин. — И хоть у неё нет меток, она часть Ли.
— Во-первых, кровожадность вашего тандема пугает, — его пугала не их кровожадность, а то, как быстро они спелись. — Во-вторых, Дженни Ким, если бы не она, ты бы, вероятно, была мертва.
Дженни фыркает.
Не была бы, но точно не отделалась бы — только синяками и вывихнутым плечом. Сама это понимает, поэтому каждый раз останавливает взъерошенную лису внутри себя — рвануть и перегрызть глотку. Поэтому просила Сокджина быть осторожным с ней. Поэтому предпочла скрыть от Чеён факт пребывания тайки в квартире Чонов.
Можно ли это считать предательством? Едва ли, она ведь не имеет права выбирать чью-то сторону, поэтому ей позволено умалчивать то, что она считает нужным.
У Розэ —
дар информацию из людей
вытаскивать, оставляя лишь сгусток обостренных нервов. И они бы воспользовались этим даром, только никто не мог пересилить давящую на челюсть
жалость.
— Пойду налью себе чай, — махнув рукой, из комнаты выходит.
Юнги с Хосоком недоверчиво переглядываются, но предпочитают не задавать лишних вопросов, хотя это не мешает им прожигать её макушку взглядом.
Ты ведь даже не знаешь, где что лежит.
Гостиная, залитая солнечным светом, режет глаза, отчего Дженни щурится, борясь с желанием опустить очки на глаза. Она часто их вместо ободка использовала. Слышит едкий смог никотина, отчего бровью недовольно дергает.
Вас что-нибудь, кроме курения где ни попадя, интересует? Девушка, зажав губами сигарету, читает книгу, расслабленно лежа на диване вверх тормашками. Будь наглость человеком — её бы звали Лалиса.
— Думаете пытать меня или нет? — язвительно интересуется девушка, не отрываясь от книги. Пепел на пол падает, разлетаясь от легкого дуновения ветра из приоткрытого окна.
— Для той, кого будут пытать, ты слишком жизнерадостная, — руки на груди перекрещивает, рассматривая картины за спиной. Чон всегда питал слабость к современному южнокорейскому искусству, потому стены его квартиры можно перепутать с картиной галереей.
— Знаешь, как избежать пыток? — переворачивается, воспринимая её молчание как призыв продолжить. — Знать тайны мучителя, — то, как уверенно она это говорила, выводило Дженни, в её глазах издёвки больше, чем цвета радужки.
— И ты знаешь тайну Розэ? — интересуется, прекрасно осознавая, что это заведомо проигранная игра.
— Её здесь нет, — Лиса улыбается косо, но Ким не чувствует угрозы: девчонка не умеет улыбаться кровожадно, как бы ни старалась доказать обратное. — Я почти уверена, что её даже в городе нет.
А Розэ и правда не было в городе, её не было даже в стране, как пару дней в Токио. Дженни бы удивилась её дару провидения, но это и так было понятно. Если бы гончая знала о Лисе, та давно бы кровью харкала и по полу ползала в немых просьбах убить её. Вот кого действительно не волнует справедливость. И дело не в том, что для неё цель оправдывает средства, а в том, что она любит страдания.
Дженни иногда завидовала её холоднокровию, но именно благодаря этому холоднокровию между ними выросла колючая стена — тернового кустарника. Ким не нашла гончую на камерах, не нашла её псевдонима, не нашла абсолютно ничего, доказывающего её догадки. И тут либо Розэ превзошла её, либо это была не она. Но кто? Тигры отлетают, им нет до неё дела, для Ли это был бы глупый шаг.
Пак Тэхо? Вряд ли бы он нарушил правила. Наверно, стоит просто спросить.
— Ты действительно хочешь, чтобы они узнали то, что я храню в своей голове? — Ким челюсть сводит до скрежета, ей больше нравилось пребывать в своих пустых рассуждениях. — Узнали о милом ребёнке с кровью…
Дженни, игнорируя боль в плече, за волосы её к себе притягивает, высокомерно заныривая в сознание бабочки.
— Если ты хоть кому-нибудь об этом скажешь, я вырежу тебе сердце и скормлю свиньям, — пальцы разжимает, роняя девушку на диван позади.
— Я думала, служители церкви не марают руки, — возникшие от её собственных зубов капли крови с губ слизывает.
— Много думать вредно, моя дорогая.
Недовольство лисы тайку завораживает — она чувствует себя так, словно держит в руках титановый поводок, наслаждаясь каждой секундой власти.
Похищать меня было плохой ход. И будь Дженни в сознании — она бы попросила пристрелить своего спасителя. В этом мире нет справедливости, и Дженни сделает всё, лишь бы никто не нашел ключ от потайной двери в её
доме.
— Чего ты боишься, Дженни? — Опасно с её гневом играет, растягивая слова. — Что, узнав о нём, они убьют и его? — намёки её только разгоняли женщину, ещё пару слов из её рта, и у Ким начнёт дергаться веко. — Или… Ты боишься, что убьют тебя? —
ты слишком много болтаешь.
А Дженни Ким дать бы Оскар за самый красивый фальшивый смех, но она не актриса. Лисе не переиграть женщину, что теперь не чувствует отчаяние и боль. Они были на одном уровне — в подвале заброшенного домика в лесу.
Сейчас же Дженни так высоко, что Лалисе никогда не достать.
Она и правда кумихо. Дженни Ким в своем притворстве способна обмануть Люцифера. И она обманула могильщика, выкапывающего тайны, — заставив поверить в то, что у него есть превосходство.
— Переживаешь за меня? — Руки на её колени ставит, больно давя пальцами на кожу. — Интересно, как быстро твои мозги окрасят этот диван, стоит тебе раскрыть все свои карты? — теперь она играет с эмоциями девочки, наслаждается притворной холодностью. — Упивайся своим превосходством, пока можешь, — голос тише делает, — но помни, этот секрет — единственная причина, почему ты всё ещё жива.
Кашель за спиной призывает в спине выпрямиться, склонив голову вбок с довольной лисьей улыбкой.
— Всё в порядке? — Юнги на девушек смотрит с прищуром подозрительным. Дверь за его спиной хлопает, заглушая разговаривающего по телефону Хосока.
— В полном, — их голоса в унисон к потолку взлетают.
И он бы поверил, не будь в помещении донельзя холодно. Не исходи от Дженниного тела осязаемого раздражения. Не будь в глазах девушки неприкрытого страха. Дженни на Розэ похожа, только пытает морально, заставляя человека чувствовать себя ничтожеством. А Лису и не нужно заставлять, она и так знает, что она никто, а вся её ценность — это крупицы секретов, хранящиеся в голове.
У них тут у всех тайн больше, чем слов в глотке.
В квартире до невозможного холодно от включенного на максимум кондиционера. Девушка в растянутом кардигане шагом мерит каждый миллиметр гостиной в надежде найти хоть где-то спокойствие. Суён плохо, у неё голова кружится и всё тело горит адским пламенем.
Гребаный Чон. Она, не имеющая никакого отношения к семейным конфликтам, по-настоящему возненавидела чонов, так, как она должна была ненавидеть.
Самое отвратительное, что Суён сама в своём состоянии виновата, ведь никто не тянул её за язык просить у него таблетки. Потакая своей слабости, она думала, что это единственное, что может скрасить её пребывание в его
квартире аду.
Суён, ты переиграла саму себя. Переиграла и уничтожила. Она так сильно хотела вернуться в родную обитель, но теперь попросту не может найти себе место. Сахар в квартире Чона стоял на верхней полке, в её же внизу, рядом с духовкой, и каждый раз, готовя себе чай, она искала его наверху.
Палец прикусывает до крови, стараясь унять дрожь по телу. Плохо, едко, убийственно. Не думала Пак, что умирать начнет, когда вернется к обычной жизни. Старается своё состояние синдромом отмены оправдать, но верится с трудом. Синдром отмены не объясняет её хаотичные попытки найти и почувствовать запах шоколадного табака. Не объясняет эту боль в груди и унизительное желание набрать его номер, которого у неё нет.
Короткий звонок в дверь побудил из последних сил рвануть в прихожую.
Кого ты там ожидаешь увидеть, Суён? Она унижает саму себя тем, что после всех слов допускала мысли о его безумном нефтяном взгляде.
Я сошла с ума. На Пака смотрит, впившись пальцами в дверь. Он, подобно ангелу в белом свитере, сногсшибателен. Но Суён с ног сбивает только бегущая по венам лихорадка.
— Хуево выглядишь, — не стесняясь в выражениях, ехидничает парень, рассматривая её с ног до головы. У Чимина добродушная улыбка на лице, но за этой улыбкой — море непонятных Суён эмоций.
— Я знаю, Шерлок, — фыркает, пропуская парня в квартиру, он торт, привезенный с собой, на стол ставит, изучая квартиру.
Пыль стала неотъемлемой атрибутикой скромного жилища, её было больше, чем хозяйского запаха. Отделив от квартиры разбросанные по полу вещи, можно было решить, что здесь никто не живёт. Чимин ёжится от пробирающего по телу холода.
Как в морге. А Суён и правда умерла, но не когда её с креста сняли, не когда распяли в этой квартире, а в тот день церемонии, когда он впервые на неё посмотрел. Она с того самого дня обречена.
Знает, что тот черный чай с двумя ложками сахара пьет, ставя чайник. Рука неосознанно к верхнему ящику тянется, а Суён, осознав, отшатывается от ручки, как от огня. Взгляд несколько секунд в стене тупит. Мир плывет от жара и замерзает от могильного холода.
Лучше сдохнуть. Чимин ладонь на лоб опускает, округляя глаза до состояния дисков.
— У тебя температура… градусов 39, — а Суён это сама знает, потому к холодной, по её ощущениям, руке Чимина жмётся.
Ей кажется, что она на карусели сидит, а ебанный Чон Чонгук эту карусель с огромной скоростью крутит. Ещё немного, и её вывернет наизнанку, и, быть может, после этого станет лучше. Она думала, что присутствие Чимина притупит отчаяние, но оно только выбило землю из-под ног. Пространство вокруг фальшивое — оно рвёт своей реальностью волосы на её затылке, заставляя губы прикусывать.
«Не стоит прокусывать губы… Отец… ненавидит эту дурную привычку».
Мозг её отравлен фрагментами фраз, событий и взглядов. Суён не осознавала, что, отказавшись от веществ, на неё реальность нападёт. Она всегда была ответственной, каждое действие продумывала, принципиально презирала наркоманов, но рядом с
ним себя в мусорку выкинула, расплатившись осязаемым на коже безумием.
Это ведь так просто прекратить.
— У тебя есть? — Чимин отрицательно головой качает, болезненно сглатывая комок нервов во рту.
На девушку смотреть больно, и он бы отвёл взгляд, но интерьер квартиры депрессивнее её самой. Чимин в какой-то степени восхищался Чонгуком — так сломать человека и бровью не повести не каждый может. Он бы не смог. Но откуда ему знать, ведет ли сейчас Чонгук бровью или нет. Чихает точно. Потому что на всём теле Суён одна надпись выбита: 전정국. Она его имя в голове эхом повторяет.
На руки под колени подхватывает — в Суён от силы килограмм 45, отчего ему кажется, что всё происходит в дымке его сознания. Она к его груди жмётся, сквозь зубы повторяя одно и то же слово:
больно. Больно физически, больно морально. Ей хочется плакать, но в семье Пак слезы не любят, в семье Ли подавно, но откуда Суён о семьи Ли знать? Она даже лицо своей матери не помнит.
С ноги дверь в ванную открывает, неуклюже забираясь в джакузи. Раньше ему всегда это помогало. Горячее тело девушку к себе прижимает, чувствуя температуру даже через тонкий кашемировый свитер. Холод искусственного камня обжигает кожу, заставляя мурашки наперегонки бегать по коже. Силится уйти, но она за руку тонкими пальцами ловит.
Чёрт.
— Останься.
И он остается — остается в ванной, хотя обещал, что больше никогда не будет этого делать. Остаётся, сгребая слабое девичье тело в своих руках. Какого тебе, Чимин, быть жилеткой? Этого ты хотел, когда грезился её спасти? Его озноб бьёт от температуры в комнате и горячего тела Пак. Чимину кажется, что он медленно и верно сходит с ума, но рядом с ней он не слышит шипения пламени.
Она мечется по ванной, зажатая в его руках, — воспоминания танцуют перед веками в танго. В танго забытых фрагментов жизни, сумасшествие спелось с амнезией, заставив открыть рот в немом крике. Суён, холод клинка в руке помнит, вязкую жидкость на пальцах и этот душащий запах сладкой ваты.
«Суён, детка, давай…» Голос настолько грозно незнакомый, что, испугавшись, она прикрывает уши руками.
Чимин её волосы поглаживает, а она в порыве моральной агонии задевает кран ногой. Вода стекает по лицу, утяжеляет одежду и ломает Чимина, что сам себе обещал больше никогда не сидеть в ванной в мокрой одежде. «
Гуки». Суён хочется разбить лоб о выступающий край, но не слышать треск костей в ушах. Сознание издевалось над ней — кидало искаженные части прошлого, вырывая из-под носа, стоило ей в них заинтересоваться.
Я не хочу знать, оставьте меня в покое.
— Тихо, — нежным шепотом опаляет волосы у её уха, слова вперемешку с обостренными ощущениями окончательно сводят с ума, — Это просто лихорадка… Нужно было пить витамины… — обрывисто поясняет, подаваясь мучениям драконьей крови.
Она точно неудачница — иначе не объяснить, как она умудрилась заболеть поздней весной. Но вместе с болезнью тела к ней пришла болезнь душевная — она всегда с ней была, но сейчас четко перед глазами стояла, улыбаясь на манеру Чонгука. Сдайся, Суён, ты же знаешь его адрес — у него есть то, что освободит тебя. Тебя перестанут жрать воспоминания, тебя перестанет жрать боль. Ты, на самом деле, не хочешь знать ответы на свои вопросы.
И Суён сдалась бы, если бы не сильные руки Чимина, обнимающие её худые плечи. Если бы не жалящая холодом вода на коже, если бы не его усыпляющий аромат мандарина, розмарина и имбиря. Паку до безумия хочется курить. Впервые за долгое время хочется поднести огонь к бумажному кончику, затянуться и забыть весь последний месяц.
Принципы имеют свойство быть только на словах.
Два дня спустя.
Мужчина по дереву лезет в дырку в заборе, чуть ли не оставляя зубы на асфальте парковки из-за длины ног.
И зачем они этот проём оставили? Листья с плеч скидывает, хрипло матерясь себе под нос. У ворот церкви всегда охрана стоит, но почему-то его никто не встречает.
Это даже проще, чем я думал.
В церкви холодно, а он кутается в огромное худи, сильнее натягивая капюшон на голову, словно это что-то изменит. То, что он смог попасть в капеллу, уже значило то, что они знают, кто он. Но не от глаз Семей он своё лицо прячет, а от Фемиды. От тех голодных псов, что, на манер американских детективов, сидели в фургоне у ворот. Намджун знал, что сейчас пересменка, потому, надев шмотки Тэхёна, проник в церковь Искупления.
Огромные витражные окна чаруют своими рисунками — они не были похожи на то, что он видел на фотографиях. Цифровые снимки не могли передать масштабы и переливы света. Готические сюжеты не имеют ничего общего с существующими легендами, хотя не то чтобы он знал сюжеты
католической церкви. Останавливаясь, сюжет сделки с дьяволом рассматривает. Семьи и правда воздвигли свою собственную дьявольскую веру.
Тэхёну бы понравились. Имя художника больно на подкорках мозга оседает.
— Ты последний из тех, кого я ожидала здесь увидеть, — свечку задувает, отчего он беспокойно отшатывается, — Ким Намджун, — Дженни уже ничего не удивляло.
Пора брать деньги за вход.
От её высокомерного тона Кима перекрывает — хочется развернуться и уйти, но он себя пересиливает, оставаясь по центру зала. Долго на женщину смотрит, а она и глазом не моргнув, скучающее рассматривает вещи на нём. Дженни изначально в разработке была — он в галерею приходил, лишь бы понаблюдать за ней поближе. Ким Тэхён преступников притягивает, либо его преступники притягивают.
Ей о
нарушители сообщили, стоило ему веток сакуры коснуться, но Дженни, вместо того чтобы позволить охране его разорвать, внутрь пустила. Зачем? Ей просто стало скучно. Давно чужими секретами не лакомилась, потому зачарованно ожидала слов из глотки полицейского. Но он молчит слишком долго, отчего женщина нетерпеливо цокает.
Говори, раз осмелился порог переступить.
— Я… — Намджун даже не знает, с чего начать, в его голове столько мыслей, и ни одна не достойна с языка сорваться. — Мне нужна помощь… — ему эти слова даются так сложно, что он их на мраморный пол выплевывает вместе с гордостью.
— Я догадалась, — смеётся, пробуя на вкус просьбу о помощи, — Не рассматривать же витражи ты сюда пришёл.
— Да, — в пол тупит, проглатывая всё то, что хотел сказать следом. Просить помощи у демонов не входило в список его обыденных дел.
—
Художника здесь нет, — самую банальную причину озвучивает, а Намджун болезненно морщится.
Он знает, что его здесь нет. Знает по записям с камер наблюдения. Знает по немому застывшему крику. Пальцы в кармане сжимает, подбирая свою стыдливость с пола. В её глазах лишь бескрайний Северо-Ледовитый океан. Глаза Розэ вспоминает, тот пронизывающий ледяной океан остывшей крови.
Вас всех так на людей смотреть учат в школе для демонов?
— Я знаю… Его
забрали.
Дженни ежится, не контролируя выражения своего лица, а он на крест за спиной смотрит. Хотел бы он обратиться к богу, но на практике осознал, что это бесполезно. Он пытался найти его два дня, но у него ничего не вышло.
Тэхён не уехал и не сбежал — его у дома в фургон запихнули и скрылись на угнанной тачке.
Я даже не узнал, кто за этим стоит. Тэхён за свою жизнь много недругов нажил, за последние два месяца — ещё больше. Этого парня проблемы не искали — они под кожей обустроились и ждали каждый опрометчивый шаг, а тот ощущением падения жил.
— Я пытался по своим связям его пробить, но ничего не вышло, не знаю, кто именно это сделал… — замолкает, обдумывая то, что стоит сказать дальше, — И хоть я не разделяю ваши…
— Хватит,
Монстро, меня тошнит от твоей фальши, — Дженни брезгливо рукой машет. — Ты смог сюда попасть только потому, что твоя
полицейская душа черная как смоль, —
эти люди знают слишком много, — хотя правильнее сказать, белоснежна как наркотические кристаллы, — подтрунивает, но Ким лишь глаза закатывает, — Но мне всё равно непонятно почему ты пришел ко мне, —
а если это правда, у нас огромные проблемы.
Им бы сейчас сорваться на поиски, а не кормить друг друга фальшивой издевкой. Дженни в очередной раз судьбу благодарит — будь Розэ в городе, она бы по запаху того учуяла. Одним только взглядом Дженнины карты раскрыла. Им бы сорвать с места, иначе гончая город дотла сожжет, но художника даже из бездны достанет.
У нас мало времени.
— Потому что… — злобно своим мыслям вздыхает, — потому что только вы можете его найти, — на чувство обостренной справедливости наступает, размазывая её кровь по полу, — потому что вы правите этим городом, —
этой страной.
— Насколько же ты отчаялся, — метафорически интересуется, скрывая на лице мимолетную высокомерную улыбку.
— Достаточно, —
чтобы принять реальную действительность.
Она знала о нем чуть больше, чем смогли найти люди Хосока, знала, что его родители с драконами работали, потому мальчишка в семнадцать от них сбежал. Знала то, насколько он двуличен в своей жажде справедливости, потому смех её он принимает со смирением.
Только вот не до смеха теперь…
Не думал Монстро, что у отчаяния смех лисицы.
