Vanitas

14:56

      Он никогда не видел её настолько обнажённой. В искаженном сознании, подобно самому последнему извращенцу, очерчивал ореол небольшой вздернутой груди. Чеён до невозможного красива — её кожа тонкая и чистая, сродни листу белой бумаги. Она нервно вздрагивает, следя за его пальцами. Художник в бреду не может оторваться от изгибов тела, ненароком заглядывая в глаза — вожделенно встревоженные. Это похоже на их первый раз. Будто за их плечами нет и капли опыта, так, словно это другая вселенная.       Но он не межвселенский путешественник, а она — лишь тьма, не знающая о невинности. На её коже шрамов больше, чем на его, а на бедре огнедышащая ящерица, сжигающая Южную Корею десятками лет. Назвать Розэ невинной и чистой — оскорбить Бога. Если Бог создал нас «по образу и подобию», то Чеён совершенно точно создал дьявол, а значит, она создала себя сама. Разум, отравленный, настойчиво отрицает это. Отрицает то, как размываются очертания её хрупкого тела. Отрицает то, как невинно она улыбается, смотря ему в душу. Чёрт, не смотри на меня так. Отрицает то, как она скачет на его члене, а он ничего не чувствует. Ему достаточно картины для того, чтобы окончательно сбрендить.       Тэхён не может пошевелиться, не может стереть чистоту с её лица. Ему не нравится белый, он слепит, жжёт. Ему нравится черный, что грязью вытекает из прогнившей души. Он хочет схватить её за шею, сорваться, стать монстром, ведь это не она — это стопроцентная подделка. Ему хочется раствориться в её тугом теле, хотя на деле он даже не знал, какая она. Но в нем жила уверенность — она тягучая, мягкая и узкая. Узкая, в костлявых плечах, обтянутых кожей, узкая в бедрах, с чернильной мордой, узкая и такая горячая на его члене. Блядь. Это всё похоже на фильм, где он и участник, и зритель. Он видит, как входит в неё, как пропадают пальцы в её рту, но не чувствует ни её, ни своё тело.       Розэ никогда бы не позволила к себе прикоснуться. Она бы вечность его мучала, приходила во снах, мерещилась в запахах, он бы видел её в других, непохожих. И сколько бы времени ни прошло, она была бы в нём, под кожей и плотью. В каждой клеточке бренного тела. И она будет жечь, убивать, рвать изнутри за то, что он посмел её возжелать.       — Тэхён, — её мягкий, протяжный голос разрушает границы дозволенного, — прошу…       Прошу… сломайся ради меня себя.       Она бы никогда так не стонала его имя. Она бы наблюдала, как он умирает, как ползает у её ног, и тогда бы она улыбалась. Он не знал, как ей нравится: жестко или нежно, с удушением или поцелуями по всему телу, но для неё он бы стал кем угодно. И это хуже, чем смерть. Ким отдал бы всё, что у него есть, лишь бы сорвать с её губ протяжный стон. Но у него нет ничего, только душа, и та не стоит и чона.       Холодная вода орошает его с головы до пят, а он хватает ртом воздух, лишь бы выплюнуть белизну сна. Выплюнуть мысли о ней. Они явно улучшили состав пыли, потому Тэхёна ломает. Ломает от её глаз, ломает от запаха, ломает от осознания того, что ему никогда её не увидеть. Тэхёну откровенно хреново — жуки, что ползали воспоминаниями, теперь были настоящими. Они прожигали кожу в районе предплечья, заставляя глотать яд во рту.       — Как тебе новый состав? — улыбается, выдыхая дым в лицо. — Уверен, тебе снился сладкий сон.       — Катись в очко, уёбок, — вместе с прожигающей холодом водой к нему приходит ярость. Ярость не от ситуации, а от того, что он посмел прервать его своей мерзкой рожей.       — Только в твоё, малыш, — Ким готов вывернуть содержимое своего желудка прямо на его обувь, только не ел уже очень давно. — Будешь хорошо себя вести, и мы будем давать тебе эрос каждую ночь, что ты будешь проводить с ней, — с учетом сложившейся ситуации это не так уж и плохо.       — Что за дешевое пантовое название, — от темы увести пытается, но лишь царапает своё горло вибрацией.       — Эрос? — Ифань смеется, наслаждаясь никотином. — Лань вывел новый наркотик на базе фенциклидина, было бы странно, не поменяй он название. — Ким из последних сил глаза закатывает. За несколько дней он успел узнать, насколько его хозяин высокомерен. — Ах, да… На чем я остановился? — Притворно вверх смотрит. — Как ты её звал? — Ви ногтями уходит под кожу. — Чеён? Блять, щенок, ты так стонал её имя, что я даже своим ушам не поверил. — Ногу со стула убирает, а Тэхёну хочется вскрыть ему глотку за то, что он посмел произнести её имя. — Пацан, что не сломался от двойной дозы дерьмовой пыли, спустя шесть лет выстанывает имя какой-то девчонки. — И лучше бы ему не знать, чье имя он стонал, к кому взывал в припадке. — Своим хриплым голоском ты сделаешь нам охуевшую кассу…       Тэхён молчит. За спину смотрит, расплываясь в кирпичных стенах. Он явно трезвел, а значит, Ифань пришел обновить дозу. Осознание собственной беспомощности жалит мозг получше веществ. Раньше сопротивляющееся всему тело предательски сдавалось под напором нового наркотика. Он хотел ещё, лишь бы не видеть это уродливое лицо перед собой. Не так он думал закончить свою жизнь. А о чем он вообще думал? Ви никогда о своей жизни больше чем на один день не задумывался, и в этом была его ошибка.       — Мне даже жаль тебя, — насмехается У, нагревая на ложке зеленоватый порошок. Засунь свою жалость себе в глотку. — Не будь твой батя таким жадным, ты бы жил себе спокойно в Париже, — юноша глаза округляет, не понимая, откуда он это знает. — Я искал тебя, — на немой вопрос отвечает, туша сигарету о стол, пепел смешивается с высыпанным порошком, заставляя Кима морщиться от брезгливого позыва. Ты мне еще под кожу пепел вогни, придурок. — Насколько нужно быть конченым, чтобы ограбить медведей, так ещё являясь их членом.       Тэхён знал, что отец никогда чистым на руку не был, но все равно любил. Он восхищался тем, как тот с машиной обращался, восхищался его широкой спиной и татуировкой медведя на груди. Ребёнку ведь сложно осознать значение этой татуировки. Никогда их ссоры с матерью не понимал, потому часто из дома сбегал в надежде, что они обратят на него внимание. Уж лучше бы его никогда в моей жизни не было. Ким Хэндо породил Тэхёна, испачкал свою жену и сбежал, прихватив деньги кормящей его Семьи.       Раньше Тэхён думал: как можно быть настолько бесчувственным и жестоким? Как можно сбежать и оставить семью ради денег? Ужасная смерть матери была на его руках, теперь же на руках Хэндо бесконечная пытка Тэхёна. Ви не был против умереть за грехи отца, но эти грехи первее достигли женщины, что ему доверяла. Женщины, что его любила. Любовь отвратительное чувство. Окровавленный взгляд радости вспоминает, а после пыхтения ублюдков и то, как прижимают его сопротивляющееся тело к полу. Я всегда был слабым.       — Сам у него и спроси… — сквозь зубы шепчет, слабо отворачиваясь от иглы.       Жидкость в шприце Тэхёна гипнотизировала — она звала, играя с разумом. Ты же хочешь увидеть её образ снова… хочешь увидеть, как она стонет, приоткрыв рот. У Ифань лишь косо усмехается. Химики Ланя прекрасно постарались. А быть может, Кима сломили до этого? На поршень нажимает, а капли наркотика стекают по лицу Тэхёна, оставляя фантомные ожоги. Парень, не понимая этого действия, искоса на возвышающиеся фигуры смотрит, дыша через приоткрытый рот.       Иглой подцепляет цепочку на его шее. В блеске тусклого освещения внутри кольца виднеется затертая надпись: «Rr…mp…em p.p.er peccata». Соскальзывая с тонкой иглы, оно бьётся об армейский жетон, звеня оглушительно в тяжелом дыхании пленника. Забавно, что ты до сих пор носишь то, что напоминает тебе отца. Ифань, Хэндо лишь по рассказам знает, но нетрудно догадаться, кому принадлежит эта вещица.       — О-о-о, нет, Энджел, — руку на плече сдавливает, — я твои страдания не облегчу, — через призму умирающих клеток Ви понимает, что тот действует в разрез приказов. — Ты уже сопротивляться не можешь, мышцы немеют, сознание спутанное, а всё, что ты желаешь, — это вновь увидеть тот прекрасный сон, — к самому уху наклоняется. — Я хочу видеть осознание в твоих глазах, когда ты будешь чувствовать каждое прикосновение к своей коже.       Ему хватает сил лишь на то, чтобы сглотнуть пузырящуюся во рту слюну. Больной извращенец. Но с больными извращенцами Тэхёну только предстоит встретиться. Ему бы злиться на всё вокруг: на отца, на судьбу, на правительство, что закрывает глаза на творящийся хаос. Но получается лишь косо скалиться, тихо смеясь себе под нос.       Ифаню, кажется, что тот с ума сошел не вынес дозировок — организм же больше не подростковый. И ему это не нравится, не сумасшествия он хотел, но этот остаток холода в глазах художника отчетливо утверждал обратное.       — Когда-нибудь, У Ифань, я убью тебя, — впервые свои аморальные мысли с уверенностью озвучивает. Нельзя остаться человеком в стране, где каждая тварь желает перегрызть глотку слабому.       — Буду ждать, — смеется, похлопывая того по щеке.       Дверь захлопывается, погружая комнату в кромешную темноту. А в этой темноте чертей нет, зверей тоже, в ней только оставленный жизнью художник, отравленный не наркотиком с дешевым названием бога любви, а любовью к той, что о его страданиях даже не знает.

А правильно ли ты поступил, Ифань, дав ему возможность думать?

      Суён неуверенно пальцем по прилавку ведёт, рассматривая незамысловатые закорючки на обложках книг. В воздухе витает сладкий запах хоттока перемешанный с острым ттеокгалби. Раньше та любила оживленные улицы Каннама, теперь же, возвращаясь к обычной жизни, она скучающим взглядом смотрела в лица улыбающихся людей. Не соблазнял даже бунгеопанг, так мило предложенный каким-то парнем из-за случайного столкновения.       Вещи с пола поднимает, отдавая девушке. У того волосы смешно в разные стороны торчат, футболка огромная и огни в глаза. Суён и забыла, как обычные люди выглядят. Забыла, что можно вот так, ненароком, на улице познакомиться. А знала ли она об этом? Девушка ведь никогда дальше своей комнаты не выходила, дальше универа, а после квартиры. Её словно с юности готовили женой монстра стать, что не позволит ей с обычными людьми пересекаться.       Он улыбается неловко, а она равнодушно скользит по миловидному лицу. Не то, даже кожа чистая. Головой мотает, отгоняя назойливые мысли. Суён, ведь никогда татуировки не нравились, они шли только её отцу, а ещё они шли Чонгуку. Чёрт. Сморщившись, губу прикусывает, а парень, перепугавшись, кладет свою руку на плечо.       — С тобой всё в порядке? — В глазах столько альтруистичного блеска, что Пака сморщиться хочется. А ведь когда-то ей только такие парни и нравились. Когда-то? Это ты про два месяца назад?       — Да, — слава богу, она не разучилась мило улыбаться, — просто голова закружилась.       — Учишься много?       — А? — его слова мерзко по спине скребут.       — Ну ты похожа на отличницу, что, учась, забывает спать, — от улыбки его глаз совсем не видно. Это флирт такой? Суён хочется бровь вскинуть, но она подавляет это желание.       — Да, — кивает, — архитектурное оно такое, — Когда ты начала выдавать желаемое за действительное?       — Вай! Архитектурное?! — От громкого вскрика ёжится, не придавая значение тому, как парень аккуратно усаживает её за стол и всё же уламывает на один кусочек бунгеопанга. — Значит, ты очень умная! Туда абы кого не берут, — Наверно, — мне о нем только мечтать.       — Не то чтобы, — смущается в секунду, мысленно радуясь тому, что не потеряла этот дар, — а ты на каком факультете?       — Историческом, — Суён давится тестом от тошноты, но выходит очень натурально сыграть удивление, от чего парень забавно округляет глаза. — Что?       — Значит, ты тоже умный, — теперь её улыбка вовсе не притворная.       — Ха Чогу, — руку протягивает.       — Суён, — парень бровь опускает, — Пак Суён.       Она не замечает, как проходит время, как в бессмысленных разговорах теряются её мысли о монстре, превратившем её жизнь в ад. Сообщение от Чимина игнорирует, понимая, что этот Ха сделал больше, чем Чимин за неделю. Она его не винит в этом, просто никто из того мира её обратно в нормальный не втянет. Сложно спасти кого-то, когда у самого в глазах пустота и кровь. Парень на спинку откидывает, а девушка в отражениях витрин замечает свои глаза — мертвые.       Мерзко становится от того, как добродушно она улыбается. Тошнота стойким комом к горлу подступает. А какая я настоящая? Пак Суён или Чон Суён? Фыркает незаметно для собеседника, что уже минут пять диалог сам с собой ведёт. Она себя настоящую не помнит. Трубочку от молочного коктейля губами обхватывает, отворачиваясь к витрине. Голос этого парня такой усыпляющий, спокойный. Усыпляющий её инстинкты.       Машина посередине дороги останавливается, привлекая к себе внимание всех, кроме неё. Парень, резко замолкнув, заставил девушку наконец обратить на него внимание. Она, грызя трубочку, вопросительно бровь поднимает. Но тот смотрит не на неё, а сквозь.       — Что-то не так?       — Да, — голос хриплый и на мальчишеский не похожий, — что-то не так.       У неё из-под ног стул выбивают, только метафорически, на деле Суён, вцепившись в мягкое лицо напротив, боялась повернуть голову. Это не может быть он. Краем глаза замечает багажник черной Lamborghini Aventador SVJ. Суён машины Чонгука наизусть выучила, это единственное, что в свое время её отвлекало.       Шипение сигареты за спиной и запах шоколадного табака все сомнения развеяли. Чонгук совершенно точно издевался, позволял окунуться в нормальную жизнь, возникая, как дьявол, за спиной, когда ей стало легче. Вместе с этим осознанием к ней приходит злость — злость на себя за то, что она позволила себе о нем думать. Казалось, она призвала его только своими мыслями.       — Суён, ты его знаешь? — К сожалению. Чона эта ситуация злит, он плечи расправляет, не выдержав её молчание. За запястье хватает, а та не сопротивляется даже. Парнишка, которому явно жмет шея, из-за стола вскакивает, роняя стул. — Ты что творишь?!       — Всё в порядке, — сквозь зубы поясняет, скрепя сердцем, — я его знаю, — улыбка её такая болезненная, что кажется, она тут всем вены вскрыла, — Чон… Отпусти.       Тот послушно разжимает пальцы, смиряя парня злобным взглядом. Какого черта ты творишь? Да, они больше не были обязаны жить вместе, но заигрывать с какими-то парнями недалеко от его клуба было лишним. Лишним настолько, что, не дай бог это попадет куда-нибудь, она лишится головы. И в этом суть, ему за это ничего не будет, у него будет повод разорвать с ней любые отношения, но этот повод разжигает в нем гнев.       — Пак, ты уверена? — похолодевшее интересуется.       И эта «Пак» для Чона становится последней каплей. Стыдно признать чью фамилии носишь? Настолько тебе тигры отвратительны? А его вообще это волновать не должно, он сам её выгнал, а теперь злится оттого, что она хочет забыть всё то, что с ними было. А Суён не стыдно, ей страшно осознавать, в какую ловушку она попала. Ей страшно думать о том, за что ей всё это.       — Садись в машину, — от его голоса по глотке Суён бегут мурашки. Он бы хотел снова её за руку схватить, в ад затащить, а после скальп снять, но то, как она дрожала, то, как поджимала губы. Боже, мне ведь даже это больше не нравится.       — Слышь! — недовольно вскрикивает, — не смей с ней так разговаривать!       — А то что? — наконец-то натягивает свой привычный высокомерный оскал. Он мог бы переехать этого парня машиной, не смотрит Суён так в пустоту.       — Хватит, — она хотела сказать это твердо, но вышел лишь жалобный вой.       — Что «хватит»? Этот придурок ведёт себя отвратительно, — хватит наговаривать себе на долгую и мучительную смерть, Чогу.       — Всё в порядке, он мой… — варианты в голове подбирает: друг? брат? Точно, брат! И пофиг, что они не похожи.       — Муж, — опережает, разбивая возникшие надежды, — так что садись в машину добровольно, пока я не передумал.       За руль садится, оставляя её наедине с мыслями. Парень ошеломленный, губами подобно выброшенной на берег рыбе шевелит. Ей хочется засмеяться и заплакать одновременно. Добровольно? Где в этом добрая воля? Если я не сяду в машину, ты же его просто застрелишь. Сумку со стула берет, неловко кланяясь:       — Прости…

И что ждёт её в этой машине, один чёрт знает.

23:56

      Всё сверкает в переменчивых ярких красках стробоскопа. Хосок, растянувшись в притворной довольной улыбке, нехотя поглаживает плечо миловидной брюнетки, что то и дело норовила залезть ему в кошелек. В её глазах он видел тоску, спрятанную за наркотиками, и мимолетные мысли о спасении. Лань редко торговал теми, кто согласен, ему это было неинтересно.       Высокомерная выскочка считала, что так он показывает превосходство. «На меня работают те, кто и не желали это делать!». Если бы это было плюсом… Проституция — дело сложное. Нельзя просто похитить человека, сломать, а потом кичиться тем, что на тебя работают лучшие. Первое правило Чонов — все должны быть довольны. Краем глаза замечает маленькую девочку, сглатывая мерзостный ком ненависти. Второе правило Чонов — никаких детей.       Даже сейчас головой в бизнесе, потому облепившие его девушки лишь мошкарой стараются зацепиться за память. В угол смотрит, но там пустота и кромешная тьма. Красная лампа проскальзывает по стене, и на секунду Хосок видит безумный алый взгляд со стекающей на пол слюной цербера. Слюной в цвет лампы, слюной, что вместе с ошметками плоти на пол падает. Почудиться же такое.       Невысокий паренек к столику на втором этаже подбегает, всовывая в руки огромное меню, — только на страницах не блюда, а люди. Хотя в этом случае их мало что отличает от блюд. Проскальзывает взглядом по отвратительным подписям, давя в себе разгоняющуюся с каждой секундой ненависть. Рататуй, борщ, кимчи. Ты блять больной.       — Только женщин? — интересуется парень, поглядывая на часы, температура VIP-зоны разительно отличается от той, что внизу.       — И мужчин тоже, — ухмыляется Хосок, откидываясь назад.       — Но… — он спросил это из-за привычки, потому застыл, забыв все слова. — Господин Ху говорил…       Внизу с грохотом разбивается стакан, а музыка затухает. Парень, что и так был сбит с толку, нервно покосился на то, как мужчина приподнялся. Меня точно сегодня убьют. Ему стоит что-то ответить или хотя бы перестать на него так пялиться:       — Не беспокойтесь…       — ТЫ ЧО АХУЕЛ, ЩЕНОК?!       Тэхён сплевывает кровь на барный стул, не в состоянии разъединить нити реальности и сна. Разозленный его укусом покупатель дышал так, что и без того большие ноздри раздувались до вселенского масштаба. На щеке красовался след от его зубов с выступившими мелкими каплями крови. А тебе идёт… Такими темпами Тэхён получит прозвище пожирателя щёк.       Люди опасливо по сторонам озираются, не понимая, что произошло. Неужто ради подобного представления стоило останавливать музыку и всю вечеринку? Ким на шатающихся ногах к бару прильнул, замечая в толпе рассерженный взгляд У Ифаня. Зря ты меня в край не обдолбал. Тот, поняв произошедшее, людей отодвигает, матерясь под нос. В глазах Тэхёна он расплывается на красно-голубые атомы. Хотел бы он, чтобы это было реальностью, но прекрасно осознает, что эта картина только в его сознании. Сутенер норовит парня за волосы схватить, но, не успевая сделать последний шаг, как замирает от заразительного, безумного хохота.       Мне уже чудится. Потолок расплывается в небесном небосводе, а Ким не может найти владельца столь сумасшедшего смеха. А лучше ему и не искать. Кровь и звон в ушах на второй план отходят, позволяя на йоту прийти в себя. Ладонью пот с лица стирает, наконец поняв, что звук доносится сверху. Точно глас божий.       Она смеётся, опираясь на перила VIP-зоны. Рукой в волосах путается, а в глазах веселья ноль — там яда на всех посетителей хватит. Это не может быть она. Остановив безумие, девушка на свою манеру склоняет голову вправо, улыбаясь настолько косо, что кажется, край её губ уходит в пол. Это глюк. В полумертвом сознании Ви гончая когтями царапает винтовую лестницу. Не подходи. Только не ты, уйди, не смотри. Сквозь пленку эйфории и галлюцинаций ему кажется, что образ её нереально мрачный.       За всё время он так и не воззвал к ней. Не хотел, чтобы она видела его таким в этих омерзительных вещах со зрачками безумными. Знал, что ей под силу спасти его из лап любого бога, но предпочел молчать, во снах прикасаясь к её фальшивому телу. Чеён холодная, от неё январем веет в начале лета, а он, прижавшись спиной к бару, боится сделать шаг. На деле в нём силы меньше, чем в новорожденном котёнке. А сделай хоть одно лишнее движение — здесь всё взлетит на воздух.       Художник обдолбаный, в шмотках откровенных, смотрел на гончую так остро-ядовито, что Розэ хочется смеяться, а Чеён — плакать. Ну и как тебе мой мир? Он и мой тоже. Их разделяет всего пару шагов, а она, затянувшись сигаретой, равнодушно рассматривает его оголенную кожу. От диссоциатива кукольное лицо расплывается в разных, несвойственных бездушному монстру эмоциях. Поглумиться пришла? Мужчина с прокусанной щекой Кима за запястья к себе дергает, а он, оскалившись, не может оторваться от кристаллического взгляда. Силится его ударить, но не в состоянии даже кулак сжать.       Розэ не останавливает и не говорит ничего — просто всаживает пулю в голову, пачкая себя кровью. Тэхён не двигается, он замирает, даже тремор не способен заставить его двигаться. Грязная хватка слабеет, а тело падает мешком под их ноги. Не стоит трогать то, что принадлежит гончей. В толпе кто-то визжит, но его оперативно затыкают. Пару раз тело пинает, оскаливаясь в безумной усмешке. От ударов кровь стремится покинуть тело, превращаясь в глазах художника в токсичный зеленый океан. Умер даже слишком быстро. А что ты хотела, стреляя в голову?       — Ты ещё кто такая?! — шипит Ифань, стараясь ухватиться за Тэхёна, но её взгляд отсекает попытку. В гуле притихших клиентов гуляет имя, вселяющее ужас в любого приверженного к этому миру. Розэ.       — Пак Чеён, — сигарету об бар тушит. Руку не протягивает, вниманием не одаривает, она словно пустоте своей имя подарила. Словно она это только Тэхёну напомнила. Как будто я могу забыть твоё имя.       — Роз, угомонись, — Хосок устало с перил свешивается. — Ты так всю их клиентуру распугаешь, — откровенно издевается, прожигая Ланя взглядом.       Тот, сидя в зоне напротив, жрал крошку собственных зубов. Подонок привел ко мне дракона. Но Лань не был настолько смел, чтобы шипеть на настолько крупного хищника. 1:1.       Сутенёра как током пробивает. Чеён. Так вот чьё имя выстанывал мальчишка, губа не дура. Розэ, Пак Чеён — гончая драконов. Она могла бы отвесить за ночь с ним кругленькую сумму, но вместе с довольной улыбкой он понимает одно: они знали друг друга. Этот парнишка не просто приглянулся дракону — она убила того, кто посмел к нему прикоснуться. А как часто ты касался его, У Ифань? Достаточно, чтобы она сняла с тебя кожу? Его убьет не Тэхён, его убьет страх осознания того, что он тронул не того.       Чеён, не нужно его покупать, он не принадлежит ни Квон, ни Лань. Ифань думал, что мальчишку не сломать, но у них просто нет власти, которая его заинтересует. Молодец, продался сильнейшему — хитро. Но Тэхён не продался, его унижает то, что она пришла за ним. Уж лучше я сдохну, чем упаду в твоих глазах. Чем снова буду обязан тебе спасением. Но упади он ещё ниже — окажется в её обиталище под названием бездна.       — Один миллиард вон, — в её голосе нет эмоций, ни злости, ни яда. Ей так просто дались слова, убившие Ви.       Я для тебя всего лишь какая-то вещь?

Розэ купила даже то, что и так принадлежит ей.

Тэхён же ошибся, подумав, что тьма ему мила.