Vanitas

Западный Сеул. Сектор Йонг.

      Вдали слышится шум прибоя, такой успокаивающий и мелодичный, что происходящее кажется дурным сном — банальным криминальным фильмом. В световых дорожках самой яркой звезды этой вселенной клубится пыль, оседая на гландах присутствующих. Сокджин, опустив голову, что-то тихо печатает в телефоне, игнорируя скрежет металла и далеко не тихие всхлипы. Рядом с ней эти звуки настолько привычны, что реагировать на них — равно забыть, кто ты есть на самом деле.       Три таких по-разному сложенных тела висят вниз головой, звеня цепями на чернеющих руках. Лица их отдаленно напоминают человеческие и совсем не отдаленно напоминают отбивную. Розэ, склонившись над самым тучным, дулом раскачивает тушу, отчего жесткие веревки впиваются в лодыжки. Прикасаться к его пропитанному кровью телу было ниже её достоинства. Веревки жалобно трещат, и он бы взвыл на всю мощь своего голоса, но скотч слепил губы.       Стоит пленникам бросить взгляд вниз, как в глазницу входят арматуры, хотя лететь до них как минимум три этажа. Исполнитель в черном костюме-тройке и с идеально гладкими черными волосами кропотливо подпиливал охотничьим ножом веревку. Шин, чувствуя, как те слабеют и рвутся, подавшись панике, трепыхается, как уж на сковородке.       — Законы физики тебе неизвестны? — смеется девчонка, присаживаясь на корточки перед ним. — Будешь много вертеться, сорвешься без нашей помощи, — в подтверждение нить самостоятельно надрывается. В ужасе Шин мычит так, как будто его тело уже нашпиговано на металл. — Кому-то нужно было меньше есть, — радостно в ладоши хлопает, запрыгивая на старую школьную парту, явно выброшенную из-за ненадобности и выцарапанных оскорблений.       — Прошу, — Сохо все никак не мог остановить рыдание, а слезы его так забавно текли наоборот, заливаясь в уши, что тот был жив лишь из-за того, что Розэ веселила эта картина. — Пожалуйста, отпустите, — его лицевая кость, как пару дней назад, срослась, но от этого теперь не было никакого толка, его лицо меньше всего напоминало человеческое — одно черно-синее месиво. — Мы… ничего… не скажем…       Он ноет уже пятый час, настолько долго, что всхлипы отпечатались на ушах присутствующих. Благо каждый из них забудет об этом, стоит переступить порог заброшенного цеха на окраине Сеула. Сокджин закажет себе еду на дом и включит очередной документальный фильм. Тáйга заберет ребёнка из детского сада, по пути заехав за цветами для жены. Хеин выпьет в баре, и поедет отравлять людей своим кислым лицом. А Розэ… это Розэ.       В преступном мире о них много противоречивых слухов и сплетен: кто-то считает их цепными псами гончей, цербером по своей сути, кто-то, что они единственные могли регулировать жестокость Розэ, а кто-то считал их мучениками. На деле во всем есть доля истины, за одним исключением: они всего лишь единственные, способные терпеть её характер и не выворачивать желудки от вида извращенной низкой сущности.       Розэ, подперев лицо руками, смотрела на то, как по-разному реагировали на своё положение пленники: как, сжав зубы, смотрел в одну точку Сохён, как истерил Сохо и как в отчаянии вертелся Шин. Они и не заметили, как перешли дорогу той, что за косой взгляд могла глазные яблоки выдавать, заварив серебром.       Пальцам задевает шершавую надпись, позволяя Квонам хоть на минуту вздохнуть. Ведёт по каждой трещине, так, словно эта парта когда-то принадлежала ей. 추한. Точно, нет. 바보. Маловероятно. 창녀. Возможно, но я не нуждаюсь в деньгах. 괴물. В точку. 크루드. Почему все оскорбления такие скучные? 죽어요. Когда-нибудь мы все сдохнем. Голову поднимает, возвращая утерянный ужас. Подушечки пальцев неприятно жжёт фантомным ощущением порезов на дереве. Издевались ли над ней в младшей школе? Конечно, но сейчас это не имеет значения.       — Прошу… Мы всего лишь исполнители… — ей плевать, кристаллически похуй. Есть только она и эта жажда.       Смотрит только в глаза, окутывая Шина неведомой для него силой — силой, от которой обычные люди замерзают. В её глазах нет ничего и одновременно такие яркие отголоски бездны, что он давится слюной, чуть ли не умирая раньше положенного. Сохо громко всхлипывает, с каждой секундой к мозгу всё больше приливает кровь, от чего кажется, что она вот-вот лопнет. Но лопнет не она.       Всё пульсирует и сокращается, мучает худощавого мужчину похлеще тупой боли по всему телу. Он ведь всё время был в больнице — он не имеет никакого отношения к тому, что натворили его братья. Силится снова открыть рот в бесполезной мольбе, но Розэ стреляет. Не в него, но точно в цель — в веревку.       Она рвется, всё замолкает. Шин боится посмотреть вниз, но смотрит. От мерзостности картины не спасает даже расстояние — из неестественно переломанного тела, подобно марионетке в руках неумелого кукловода, наспех вытекает кровь. Куски мяса, некогда живого человека, медленно сползают по ржавому железу.       В воздухе усиливается приторный запах плоти, но никто из стоящих не шелохнулся, никто не дернулся, для них эти люди мертвы задолго до этого момента. Перейти дорогу её равносильно прыжку с 80-го этажа — неминуемая гибель.       Шин остолбенел, из глаз неуверенно брызнули соленые капли — его тошнит, он хочет бежать и разорвать себя на части. Переполняющие эмоции давят на язык, и, быть может, лучше, если его стошнит и он задохнется от собственной рвоты, не познав участи смерти от её рук. Розэ кидает взгляд на Хеина, он кивает, подходя к среднему брату. Тот единственный выглядел несломленным, на деле у того настолько поехала крыша, что он, как умалишенный, пялился в одну точку. Выходило не очень, выбитый глаз болезненными импульсами переходит от виска в самый мозжечок.       — Его отец… Ким Хэндо ограбил Ли Мэнхо, — озвучивает на автомате, он морально смирился, но тело его не смирилось, потому язык действовал сам по себе. — Но из-за войны нам передали покровительство.       Хеин закатывает глаза, а он ведь ничего сейчас не сделал. Вот бы так было всегда. Блондинка хмыкает, чиркая зажигалкой по кончику сигареты. На Тайгу смотрит, японец молчаливый приказ понимает, помогая Хеину снять того с веревки — специально чуть ли не роняют того в дырку, отчего мужчина орет подобно недорезанной свинье.       Сохён землю целует, его притворное принятие растворяется от осознания спасения. Он сказал то, что спасло его никчемную жизнь, его не волнует ни живой старший за спиной, ни младший, что встретился с их отцом. Единственное его желание — побыстрее сбежать отсюда и навсегда покинуть этот мир. Не его это.       — Спасибо… — захлебываясь словами и эмоциями, протирает колени до тела гончей. Ещё чуть-чуть, и он бы дополз до её массивных Martens’ов, лишь для того, чтобы облизать.       Та склоняет голову, вновь смотря на главного в их троице. В глазах мужчины плескалась буря эмоций: от ощущения предательства до недоверия. Угол её губы еле заметно дергается, пугая Шина до стойкой блевоты от отчаяния. Она поднимает руку, медленно, лениво проводя большим пальцем по своей шее. Шин кричит, ерзает, но это не останавливает Тайгу и не привлекает внимание брата.       Японец медленнее, чем нужно, полосит по горлу. Смертник, не в силах осознать и что-либо сказать, честно пытается остановить кровь, замертво падая на пыльный пол. Розэ на него даже не посмотрела — всё это лишь шоу для Шина, методичная пытка, четкий план разрушения личности.       Тайга брезгливо смахивает с себя кровь, резко срывая изоленту со рта последнего выжившего. Шин пытается отдышаться, подавить едкий рвотный рефлекс, что ещё чуть-чуть — и из глаз вырвется.       — Тебе нужно сказать что-нибудь, что я не знаю, если ты хочешь остаться в живых, — издевается Розэ, не позволяя и на йоту прийти в себя. — У тебя есть десять секунд.       — Чон Мина, — выпаливает на третьей секунде.       — По твоему мнению, мне интересно что-то, связанное с Семьей Чон?       — Да, потому что это связано с Лань Ху, — бровь вскидывает, как бы намекая на продолжение, — за этой «трагедией» стоит Лань Ху, это он надоумил О для того, чтобы столкнуть их, — в веревке предательски трескается ещё одна нить, от чего он начинает тараторить, — ему нужны были склады О, плюс Лань всегда ненавидел тигров и желает смерти вам, госпожа Пак, — словно его спасет учтивость.       Розэ недолго переваривает информацию, прикидывая, насколько она полезная. Ей хочется смеяться, она даже не осознает, какой только что карт-бланш ей всучил. Как будто всем выдали карты из меченой колоды дракона. Словно у всех фулл-хаус, а у неё флэш-рояль. Я не удивлена, что глава вашего клана — твой дядя, таким идиотом ещё нужно умудриться родиться. А Шин не идиот, он просто хочет жить — продолжать своё ничтожное существование, даже с отбитыми почками и переломанными ребрами. Скукота.       Запрокинув голову, искоса смотрит на Сокджина, тот в ответ кивает. Взмах руки — и исполнители снимают последнего брата. Между всадниками стопроцентная телепатическая связь, по-другому не объяснить то, как без слов они понимали друг друга. Руки в горячей крови младшего пачкает, морщась от боли, она словно прожигает ему пальцы.       — Ты ведь всё равно меня убьешь, — не успев он ощутить пыльный бетон, как принятие слишком остро на спину давит. Не отпустит она его — не пожалеет, его слова — это попытка надышаться ядовитым воздухом.       — О нет, Шин, я не убью тебя, — расслабленным голосом поясняет, так бережно вкладывая надежду в его голову, что она отнимет через пару секунд. — Есть вещи хуже смерти.       — Что может быть хуже? — Он даже не пытается сделать голос тверже, лишь истерично вопит. — Ты, блядь, отобрала у меня семью, ебаный мусор, мразь, питающаяся человеческими страданиями! — Ощущение скорой кончины окончательно развязало язык. — Приятно тебе?! Чтобы ты сдохла и подавилась членом Сатаны!       Её смех сводит с ума, он безумен, красив и звучит сродни рока над его головой. Может, может быть куда хуже, ведь смерть для тебя спасение. На корточки перед ним присаживается, пистолетом поднимая подбородок. Да… смотрит на меня именно такими глазами — полными ужаса и презрения.       — Знал бы, как часто меня так звали, — в довольной улыбке растягивается, а по спине Джина идут мурашки, вот она, другая часть личности Чеён — Розэ. Её никогда не задевали оскорбления, в них она видела свою победу. — Ничего нового придумать не смог? — Она упивалась этим. — Я думала, ты придумаешь что-нибудь поинтереснее, чем «монстр», «блядь», «мусор», слишком очевидные эпитеты, — настолько очевидные, что она готова создать личное «бинго»: «Чтоб ты задохнулась от своего яда», «Лучше ты в утробе своей матери сдохла», «Чтоб тебя черти толпой в аду драли» — наиболее оригинальные фразочки за последний месяц, хотя… Про член Сатаны было неплохо. Хеин мысленно думает о том, какая из этих фраз его. Вроде всё. — Так вот… На чем я остановилась? Ответ в глазах Сокджина ищет, но он не намерен участвовать в её фарсе. Есть вещи хуже смерти.       — Что… — упустив её издевку, тише мямлит.       — Квон Шин, ты ебаный педофил, любящий похищать и насиловать маленьких мальчиков, — откуда ты это знаешь? Ты даже не пытался это скрыть. — Ты действительно думаешь, что я не могу сделать хуже?       — Всё готово, — пришедшее сообщение, заставляя разомкнуть губы Джина, что за всё время не проронил ни слова.       Хеин с Тайгой тоже молчали, но они хоть временами тяжело дышали, нанося удары. Мягкие черты лица телохранителя обвели Шина вокруг пальца, породив в голове мысль о возможном спасении, но холод темных глаз развеял иллюзию.       — Отлично, — на ноги поднимается, довольно прикрыв глаза, — поехали.       — Что «готово»?! — За руки подхватывают, всё дальше тащат от удаляющейся парочки. — Что, Розэ?! Что, черт тебя подрал, «готово»?!       Она на прощание рукой через спину машет. На улице перебрасывается парочкой дежурных фраз с Сокджином, садясь в Dodge Challenger llI, занявший место убитой в хлам Maserati. День её заметно стал лучше, а страдания в глазах Шина, наконец, развеяло наваждение. Но стоит ей выехать на трассу и забыть запах крови, как образы прошлой ночи сверкают перед открытыми глазами. Этого ещё не хватало.       Ей совершенно точно нужно в душ, но ключи от квартиры остались в особняке, в который она не собиралась возвращаться, по крайней мере, не сейчас. Розэ не боится, что парень увидит её такой, взмокшей, пропитанной кровью, — она боится пересечься с ним взглядом и не найти там страх.

Утро этого дня.

      — Ты как? — невзначай спрашивает Чеён, включая кофемашину.       Он ничего не отвечает, смотрит в потолок с ощущением полной моральной уничтоженности, да запястьем прикрывает глаза. Он до конца не осознает, что здесь забыл и что было до этого. Беспокойный, лихорадочный сон, отпустивший его где-то минут 15 назад, боролся с обрывками воспоминаний. Похищение, притон, эрос, она — всё кажется выдумкой, как будто он был в коме, где вместо света в конце туннеля видел ад.       — Больно моргать? — Кому как не ей об этом знать. Чеён сама не понимает, почему с ним разговаривает и пытается отвлечь от погружения в бездну.       — Мне больно дышать, не то чтобы моргать, — через силу хрипит, каждая клеточка его тела перекручивалась с другой, вызывая табун мурашек и стойкое ощущение неминуемой смерти.       Отсчитывает удаляющиеся на второй этаж шаги, про себя думая, что уж лучше ей поскорее свалить, потому что с каждым новым осколком воспоминания и вдохом он падал в такую пучину отчаяния, что хотелось выть. По-настоящему, не стиснув зубы, а просто выть и срывать с себя гниющую кожу. По его маске идут трещины, пробуждая истинного Тэхёна — раздраженного, холодного, не желающего кому-то поддаваться. Не желающего отдавать свою душу даже Смерти. Не желающего видеть её холод. Я так хочу, чтоб ты почувствовала то же самое. Эту прогнившую боль, уничтожающую мою дешевую душу.        — Тебе стоит переодеться, это вещи Хосока, они будут чуть малы в длине, но, думаю, пойдёт, — он не услышал, как она пришла, но даже не вздрогнул, лишь равнодушно опустил глаза на ткань. Не думал, что этот мужчина носит что-то кроме вычурных костюмов. Потеряв интерес к одежде, скользнул по её тонким пальцам. — Ванная есть и на первом, и на втором этаже.       Раздражаешь, но он только машет рукой в воздухе. Сам не понимает, почему её забота так бесит душит. Да потому что это не забота вовсе, это гребаные качели. Я сломаю тебя своим вшивым беспокойством и ледяным взглядом.       Только вот Чеён не виновата в его долгах, как и не виновата в том, что он о них забыл. А в чем она вообще виновата? «Я дочь того, кто правит этим местом, каждая смерть, каждая невинная жертва, каждый передоз, каждое изнасилование, каждый грабеж — дело рук моей крови». И если это действительно так, он должен её ненавидеть, а не тонуть в её волосах. Тэхён сам забыл своё место, а теперь от беспомощности сваливал всё на неё, прекрасно понимая, что это не так.       — Иди, всё нормально, — его раздражает каждый атом, летающий в воздухе, каждая частичка кожи, — уверен, у Дьявола много дел, — издевку в осипшем голосе не скрывает, а она лишь хмыкает, кидая вещи на диван.       Его ведь бесит не она, не её отношение, а то, как предательски реагирует его тело, стоит ему опустить на неё глаза. Он помнил всё, от сна до её реальной близости. И теперь каждый раз, смотря на девушку, видел влажные приоткрытые губы. Маска мелкими осколками падает на пол, царапая нежную кожу, в его глазах уже не горький шоколад, там самый настоящий йод, горький, прижигающий, потому что он не вокруг открытых ран, а прямо на них оставляет ожоги.       — Если захочешь уйти, дверь автоматическая, на столе телефон и деньги на такси.       — Зачем тебе это? — замечает, что телефон, лежавший на столе — новенький айфон последней модели, злобно сжав челюсть.       — Что именно? — Как можно быть настолько безучастной?       — Благотворительность с щепоткой попыток меня купить, — хотя попыткой это не назвать, она реально его купила.       Розэ долго молчит. Художник думает, что вот она — его смерть, и, в принципе, он будет только рад, но она, мягко скосив голову, перекрестила руки на груди. Действительно, зачем? Просто так, мне просто нравится наблюдать за тем, как с твоего лица падает маска. Лучше бы следила за своей.       Тэхён за своей маской прячет душевное уродство, он не хороший и не плохой, он ничто — пустота, оболочка. Чеён за своей маской прячет человека, он тоже пустой и уродливо слабый. Они похожи в своей любви к скрытому самобичеванию, которым они оправдывают свою жестокость. Смысл в твоих беспорядочных половых связях, Тэхён? Мне так проще. Смысл в твоей кровожадности, Чеён? Это моя работа.       Эта история не о людях, что не умели любить, почувствовали вкус влюбленности и сошли с ума. Эта история о людях, что презирали любовь, наслаждаясь болью и визгом, пока методично вырезали свои имена на её теле. Тэхёну ведь тоже нравится боль, потому что рядом с ней ей дышать можно. Ви и Розэ, на самом деле, ломают не друг друга, они ломают само понятие любви и близости. Оно им не нужно. Потому друг с другом они такие откровенно холодные.       И будь их воля, они бы перерезали себе вены осколками масок друг друга.       — Я не пытаюсь тебя купить, — беззлобно фыркнув, поясняет так, словно его слова не были вызваны дофаминовыми ямами и пронизывающей болью. — Теперь ты знаешь мой адрес, как доберешься до дома, можешь выслать телефон обратно. — Он раздраженно прикрывает глаза. А миллиард мне тоже тебе выслать? — На тему благотворительности… — растягивается в косой усмешке улыбке. — Мне просто скучно.       Ясно, скучно… А что я ожидал? Она опять это сделала — крутанула качели так, что, сделав оборот, они прилетели Тэхёну по голове. Такими темпами у него сотрясение будет, и тогда уже никакие врачи, никакие обезболивающие и никакая смерть его не спасет. Ведь, умерев, он будет греть место в котле для неё. Он будет её ждать даже в аду, даже если та окажется бессмертной. Он говорил, что любовь для вас — смерть? Черт, походу, я один из вас. Только «походу»? А разве ты не всегда был одним из них? Разве не от себя ты бежал шесть лет? Долгих шесть лет, наполненных скукой и серостью.

Тэхён чуть не умер ночью.

Утром он восстал не из пепла, а из серы.

      — Эй, Диабло! — весело подтрунивает Лиса, запрыгивая ему на спину.       — Не смей меня так звать, — быстро её с себя сбрасывает, отталкивая в стену.       — Мне даже страшно представить, сколько у тебя «близких» женщин. После того разговора она перестала действовать намёками, пошла в наступление. Он словно не оттолкнул её, а только сильнее заставил желать.       Черт возьми, ты ведь доведешь меня до белого каления. Холодными пальцами хватает за углы челюсти, прижимая к стене, чтобы быть с ним на одном уровне. Лисе приходится встать на носочки. Хосок никогда женщин не трогал, и никто и никогда не доводил его до высшего состояния бешенства простыми словами. Даже Розэ, а переплюнуть Розэ в его жизни не каждый сможет. Лалиса смогла.       Лиса его гневом питалась, он был так биполярен и прекрасен в этом — жестко сжимал челюсть, мягко прижимая к стене. Он мог впечатать её в поверхность, ударить, но лишь подтолкнул, приподняв на расстояние. А ещё его глаза — это бескрайний черный океан цвета платиновой черни, а в этом океане Лиса — гребаный водород.       — Ещё хоть одно слово, и я убью тебя, — сам себе верит.       — Не-а, не убьешь, — Вера, разбивается об её задорный голос.       Это всё превратилось в затянувшуюся игру, где Хосок готов проиграть, лишь бы ему не ебали мозги. Втягивая воздух через рот, выпускает через нос, прищурив глаза. Он ведь мог оборвать её жизнь, сломать, посадить в подвал на цепь, как бы он не отрицал с самого начала — она заложница и всегда ей будет. Надоедливая заложница, так безрассудно играющая с тигром. Рывком толкает в сторону её комнаты.       — Собирайся, и поехали, — успевает поймать за запястье до того, как она по инерции врезается в стол.       — Куда?       — В клуб, — какое же удовольствие доставляют ему эти отголоски страха в глазах.       — Зачем? — дрогнув, интересуется. Она настолько привыкла сидеть в своей золотой клетке, что перспектива оказаться на свободе пугала до тошноты.       — У тебя сегодня день вопросов? — По кругу тебя пущу, Лиса, с мысленной девчонкой в голове играет. Хотел бы он так ответить, для того чтобы насладиться ужасом, но не стал. — Ты же хотела танцевать, я дам тебе эту возможность.       Сердце пропускает удар. Почему ты такой? Лисе становится стыдно и страшно. Стыдно от того, как она себя ведет, а страшно от того, что могла его довести. Довести до грани, где он покажет ей своё лицо — лицо монстра, что без зазрения совести отдаст её в чьи-то потные руки. Каждый раз, играя с его гневом, она забывала о том, кто перед ней. Хосок не ангел, он женщин не бьет, не насилует, на цепи не сажает, но он остается главой, что отдает приказы. А сказать проще, чем сделать.       — Сегодня же четверг…       — А кто тебе сказал, что ты будешь танцевать на публике? — фыркает, щелкая зажигалкой. — Мне и без тебя хватает кадров, — а ещё Хосоку не нужны проблемы в виде сошедшего с ума Ли Мэнхо, что в ту же ночь к нему в клуб заявится.       Хосок не смог быть с Чеён только потому, что они манипулируют одинаково неосознанно. Они ловили одну волну, потому им было комфортно душить друг друга пять лет, но уже спустя три года они устали. В редкие моменты тишины Чон думал о том, действительно ли он любил эту сумасшедшую девчонку?       А сказать «нет» — это слукавить. Их роман был горяч и безумен: они трахались на       Собраниях, забивая на приличия; они вместе летали во Францию, неделями нося парики и меняя образы; она отсасывала ему, когда за дверью стоял Пак Тэхо, беседующий с Чон Ёнсу, а он не чувствовал вины, наматывая её длиннющие волосы на кулак и самоуверенно ухмыляясь. Но помимо этого, Чон нежно рассматривал её сонное лицо, а Чеён профессионально, безболезненно обрабатывала его раны и целовала так, как не целуют лишь любовников. А может, она просто хорошая актриса.       Актриса отлично отыгрывала роль влюбленной девушки, а он превосходно отыгрывал любовь три года. Так, по крайней мере, ему проще думать. Обесценить всё то, что между ними было, ради пробуждения тигра. Но стоило Хосоку, наконец, вернуться к себе настоящему, как в его жизни появилась Лиса — ещё более безумная девушка, чем Пак. Розэ могла себе позволить так себя вести, потому что убить человека для неё — раз плюнуть, Лиса же — обычная слабая девчонка, глупо полагающая, что её поведение не встанет ей боком.       У неё нет дома, она предала свою семью и так опрометчиво выводит своего нового хозяина.

А действительно ли Хосок — её хозяин?

      — От тебя пахнет пылью, помойкой и кровью, — шипит Юнги, нехотя пропуская Чеён в квартиру. Ты гребаная помойная панда, Розэ.       — Спасибо, Кэп, — мысли его читает. — И тебе добрый вечер.       Она ухмыляется, оголяя клыки, бесцеремонно вторгаясь в его квартиру, ровно так же, как вторгается в его жизнь каждый раз. Юнги хочет выставить её за дверь, но сонный не успевает это сделать. Ты рождена, чтобы мне мешать? Чтобы вот так врываться и ломать всё то, что я строю между нами?       У девушки за столом лицо кукольное, глаза большие, а длинные рыжие волосы запутанно лежат по плечам. Кого ты мне напоминаешь. На Юнги с подозрительным прищуром смотрит. Ну давай скажи какую-нибудь хрень, и я мигом тебя в ад отправлю — там тебе самое место. Но, скучающее посмотрев на часы, она бесцветно озвучивает своё желание:       — Я в душ.       Юнги действительно не понимал Розэ: то вела себя как последняя сука, то так великодушно отказалась от столь прекрасной возможности подъебать. Сходство Черин с Дженни — это случайное стечение обстоятельств: он познакомился с ней задолго до того, как служительница церкви заимела внешность Дженни Ким.       Девушка провожает блондинку взглядом, мягко улыбаясь одними губами. Ей совершенно здесь не место, и она прекрасно это осознает. Юнги губы облизывает, смотря на ту с холодной виной. Он слишком спокоен для того, чтобы показывать свои настоящие чувства, поэтому его страсть всегда была холодной, вина — мертвой, а раздражение — пустым. Черин такие люди завораживали — они были непохожи на серую массу и никогда не подпускали к себе чужих. А это дорогого стоит.       — Я пойду, — мило улыбнувшись, протянула О Черин, сняв с себя его футболку. Его всегда цепляла её благоразумность и полное отсутствие желания чего-то большего, чем просто секс.       — Увидимся, — не обнимает и ние целует, лишь убирает руки в карманы домашних штанов.       — Ага, — беззлобно и почти равнодушно.       Дженни была для него опасна не только как пожирательница секретов, но и как человек, визуально полностью подходящий под его типаж. Чертова лисица с оленьими глазками и мягкой улыбкой. Знала бы она, как просто могла завладеть его тайнами, ни за что бы не поверила. Над Юнги не только Розэ издевалась, но и сама судьба, подкидывая людей, подобных Дженни. Волосы лохматит под шум воды. Надеюсь, ты там утопишься.       Юнги так часто думал о смерти Розэ, что не заметил, как это вошло в привычку. А привычки со временем теряют эмоциональную окраску, ему просто было комфортно представлять, как она умирает, как давится кровью и как в её глаза просыпается ужас. Так ты хочешь, чтобы она умерла или показала свои чувства? Вас же всех пугает её безэмоциональность, пугает, что она видит вас насквозь, а вы не способны даже задеть её за живое. А в Пак Чеён просто живого нет — там только могильные плиты тех, кого она когда-либо любила желала.       — А где дешевая версия Дженни? — с мокрых волос стекает влага, а он наконец ощутил желанное раздражение. Всё такая же сука.       Нож хлестко втыкается в стену, не откинувшись, она назад, он точно бы задел кончик носа. От неожиданности несдержанно прыскает от задорного смеха. С каждым днем он всё ближе метил. Всё чаще подавлял в себе жалость. Юнги воспитала Пак Чеён, Розэ же его дрессировала, учила быть такой, как она. Учила не бояться убить того, кто тебе дорог. Чеён просто не могла жить в мире, где «монстр» только она. Ей нужно было извратить всех, лишь для того, чтобы почувствовать себя живой. Как фараон, желающий утащить за собой на тот свет всё своё богатство.       — Сказал человек, что купил пацана за один миллиард, — ядом обмениваются, — Твоему отцу это явно не понравится.       А Чеён ухмыляется. Ухмыляется настолько безумно, что даже Мину кажется, что она сошла с ума. Вчера ночью клуб «DARK» полыхал черным пламенем, и ни для кого не секрет, кто это сделал. Когда-нибудь её поведение встанет им клинком в глотке, когда-нибудь они обязательно соберутся с силами и посадят её на цепь в титановую клетку. Когда-нибудь, но не сейчас.       Правда в том, что ничто не способно сдержать Розэ, даже если она умрет — станет настырным призраком, являющимся к ним в самый неподходящий момент: к Юнги, когда он так пусто смотрит в потолок; к Хосоку, когда он пытается расслабиться; к Дженни, когда она так мягко смотрит в черные длинные волосы; а к Тэхёну — всегда.       Возможно, её притяжение к нему спасет их от безумия. А правильно ли будет позволить ей сожрать невинного художника? Нормальный человек никогда на неё не посмотрит. Это до банального просто — травоядное не будет так вожделенно смотреть в пасть хищника. А значит он сам виноват.       — А кто сказал, что я отдала эти деньги? — смеется, зажигая фитиль, — Считай, они отдали его мне в жест доброй воли, — Ага, конечно, и сами свой клуб подожгли.       — Бред.       Полная беспросветная клоака, где король уже даже не Пак Тэхо, а его гончая. Дочь, что на правила, один огромный болт кладет. Чеён, остановись, пока не поздно, на пороге война кланов, Семей, а ты сжигаешь правила ради какого-то парня. Ради своего упокоения. Ради мысли о том, что так ты загладишь вину за то, что втянула очередного человека в свой мир.       Ты смерть, ты возмездие, ты тьма. Ты яд и самая сладкая отрава. Ты монстр, и ты этим упиваешься, а самое ужасное, что этим упивается и сам Ви. Вы сожжете этот город дотла лишь в угоду своим фальшивым чувствам.       Просто скажи себе: «Стоп, хватит». Но это будет невесело. Весело? Ты готова убить нас всех в угоду своего веселья?       — Розэ, в тебе ничего от Чеён не осталось.       Увидел ли он в её глазах проблеск осознания? Конечно же, нет. Пронзительным взглядом очертила его тело, поломано улыбнувшись. Пытаешься задеть? Удачи, чтобы задеть человека, нужно найти его струны, а мои давно лопнули. Чтобы задеть человека, нужно быть человеком, Чеён.       Ей всё равно на оскорбления, но когда её собственное имя стало хуже оскорбления? Когда единственное, что осталось от её матери, стало черной меткой? Такой отвратительной, болезненной и гнилой меткой слабости. — Ты только сейчас это понял? — издевается, кусает, царапает. — Чеён умерла много лет назад. — ближе подходит. — И я до сих пор не понимаю, почему вы зовете меня её именем. — привыкла вот так на место всех ставить. Показывать, что ей не больно, что ей кристально…       — Потому что, Розэ, твой панцирь, — в холодном голосе своего учителя она услышала такую несвойственную нежность, что неосознанно пару раз моргнула. — Потому что внутри тебя до сих пор живет эта мертвая маленькая девочка, — Потому что он звал тебя по имени, и ты улыбалась, да, косо, да, едко, но ты, черт возьми, улыбалась.       — Не неси хуйню, Ди, — в коридор бредет, он так хотел избавить свою квартиру от её запаха, но не думал, что это будет так просто. Розэ из себя Чеён выжгла, Юнги напомнил, что выжечь из себя человека часть невозможно.       — Даже самый непроглядный мрак перестаёт им быть, появись в нем хоть капля света, — в спину кидает под аккомпанемент грубо захлопнувшейся двери.       Так непохоже на тебя, Розэ. Хлопать дверьми и убегать от моих слов. Раньше она могла часами равнодушно смотреть ему в глаза, пока он нёс непонятную лишь ему ересь о её взглядах на жизнь. Юнги ждал, когда же она себя переиграет, это был ожидаемый исход — всему приходит конец, и её играм тоже. Только вот сколько им будет стоить её проигрыш?

Никто и не думал, что в скором времени свет в ней совсем потухнет.