Vanitas

      В переполохе ему еле удается прийти в себя, телефон вибрирует, разрывая задний карман потёртых джинс, а Ким не может и шаг сделать без боли в груди. Он никогда не видел ничего более ужасающего. Дым и пепел, летающий в воздухе, отдавал привкусом плоти, хотя на деле это разыгравшаяся фантазия полицейского.       Стоны людей, плач, крики пожарных — всё это было похоже на колыбельную, усыпляющую тварь, способную на такое. От языков пламени у полицейского начинает жечь бедро подобно старым воспоминаниям, что вырвались из забвения, стоило им увидеть отдаленно напоминающие картины. Он снова почувствовал запах обожженной кожи. Намджун действительно ненавидел огонь. Ненавидел настолько, что был готов сжечь себя, лишь бы его не видеть.       Рядом с ним падает железная балка, проламывая стену и опаляя жаром искр. Мужчина сам не понял, как оказался так близко к эпицентру. Дым застилал глаза и не давал вздохнуть, но он, закутав что-то в свою рубашку, редко дышал в руку. Ничего не вижу. Огонь в мгновение сжигал кислород, выворачивая легкие полицейского наизнанку.       — Намджун! — чья-то холодная, по сравнению с человеком, находящемуся в огне, рука схватила его, с силой потянув к полосам света. — Совсем с дуба рухнул?! — взвизгивает старший детектив Чхва.       Разлепить глаза от гари получается с трудом, потому мужчина, бережно прижимая сверток к своей футболке, наощупь садится на край машины скорой помощи. Лбом ощущает холодный пластик бутылки, по запаху узнавая Наын. С того дня она всё чаще начала его избегать и почти не разговаривала. Не то чтобы Кима это смущало, но раскрываемость их пары заметно упала.       Наверно, стоило ей хоть что-нибудь сказать. Приоткрыв один глаз, он смотрит на девушку снизу вверх, та переносит его взгляд на удивление равнодушно. Если вообще возможно быть равнодушным в такой ситуации. В районе груди что-то жалобно пищит, привлекая внимание членов БОВД.       — Ты рванул в горящее здание ради котёнка? — удивленно восклицает старший детектив. — Ну ты точно чокнутый, — И дело не в том, что Чхва ненавидит животных, а в том, что из всех возможных вариантов Ким выбрал спасти животное, чем только укрепил уверенность старшего в том, что тот законченный социопат.       — Это вышло по инерции, — передавая котенка девушке и умывая лицо от сажи, прохрипел Ким. — Что-нибудь известно?       Чхва напряжённо замолкает, рассматривая пострадавших, каким бы резким и невоспитанным он ни был — не мог открыть рот при виде этой картины. Кости торчали из плоти, ожоги шли волдырями по коже пострадавших — обычных людей, детей, сотрудников. Последний теракт в Корее был около семи лет назад, и то он не идёт ни в какое сравнение с этим. Бессмыслица. Щеку изнутри прикусывает, смотря на младшего детектива Кима, примчавшегося сюда в свой выходной.       — Кто за этим стоит, пока неизвестно, но очагов взрыва около шести, — в обычной обстановке бархатный голос главы бюро раздражал старшего детектива, но сейчас он вслушивался в каждое слово сквозь редкие затяжки сигаретой, — пять на подземной парковке сработали позже, чем установленное на четвертом этаже под залом для заседаний №66.       — Что вообще это значит? — обреченно простонала женщина. — Угроза нам? Демонстрация силы?       — Едва ли им нужно показывать силу, — продышавшись в маску кислорода и выбравшись из машины, процедил Намджун.       В его планах не было показываться на глаза главного детектива в таком виде, но ничего не поделать. Кан Ю был младше старшего детектива Чхва, но управлял бюро. В свои почти 40 лет он многого добился и в своё время успел пересажать полсети криминальной Семьи Ли, правда, пришлось это на почти полное разрушение медведей Семьей Пак, потому мужчина никогда этим не гордился.       Детектив Кан умен и справедлив — настоящий эталон для Кван Наын, но та почему-то все равно смотрела на Намджуна, человека с присыпкой антисоциальности. Правда в том, что Ю видел в Намджуне чуть больше, чем все остальные. Они оба были умны, могли бы стать хорошими друзьями, но скелеты прошлого заставляли избегать друг друга, с уважением относясь к заслугам настоящего.       — Я же просил тебя не геройствовать.       — Случайно вышло, — отвернувшись, прохрипел Ким. У него не было настроения играть с кем-либо в гляделки.       — И всё же, кто мог это сделать? — почувствовав напряжение, поинтересовалась женщина. — Семья Чон? Они те ещё психи.       — Нет, — фыркнул Чхва, — они на то и тигры, что действуют из тени, для них открытое нападение приравнивается к смерти.       В Бюро по Особо Важным Делам сотрудники были поделены на пары, но каждый отвечал за сбор информации касательно одной определенной Семьи. Дела, относящиеся к цепочке побочных, они расследовали в парах. За приближенным к Семьям кланом отвечала Кван Наын, потому та была лучшей в раскрываемости мелких преступлений.       Старший детектив Чхва Гэнхо отвечал за Семью Чон, знал о них практически всё, потому так несдержанно ударил Чон Хосока. Теперь же он каждую ночь просыпается в поту от любого шума за окном. Ким Намджуна только пару недель назад приставили к Семье Ли по причине того, что тот сам сказал о её возрождении.       — Тогда Драконы? Вполне в их стиле, — в стиле одного всадника апокалипсиса с миловидным личиком, — в её стиле.       Кан Ю прыснул от смеха, опустив голову, от чего его идеальная укладка растрепалась. В своё время детектива Кана отстраняли от дела из-за его маниакальной помешанности на Семье Пак. Правда, было это около шести лет назад и быстро забылось.       — Если ты про Розэ, она ненавидит взрывы, — в моменте недостаточно кроваво и элегантно.       — Пак Тэхо?       — Сомневаюсь, что он решил сам себя взорвать.       — Что?       — Сегодня должно было состояться заседание по поводу его строительной компании в зале №66.       — Он?..       — Неизвестно, — мужчина слабо помотал головой из стороны в сторону, — пока его тело не было найдено.       — Подождите, — резко затараторила Наын, выставив руки вперед, — если Пак Тэхо мертв… Кто займет его место? И что вообще всё это значит? Разве у Семей нет законов, запрещающих прямое нападение на глав?       — Если Пак Тэхо мертв, то это значит, что взрыв здания — это самое милосердное и гуманное, что нас ждёт.       Улыбаясь во все двадцать девять, мужчина довольно смакует сигару, отравляя кислород в машине. Какая прекрасная картина. Лицо старого медведя настолько искажено в гримасе удовольствия, что Кёнсу, сидящему напротив, хочется выблевать содержимое своего желудка на ковер перед его ногами. Тебя действительно это так возбуждает?       — Бедный-бедный дракон, — под нос бурчит, игнорируя настороженный взгляд сына, — Как иронично, что ты сгорел в пламени.       — Отец… Неужели его убийство стоило столько жертв?       Ли Мэнхо мгновенно меняется в лице, переводя прищуренный взгляд на сына. Ему хочется прижечь сигару об лицо этого маленького поганого выблядка, смеющего нарушить его триумф и момент удовольствия, но он терпит, прикусывая кончик языка. Ничего… Как только достанут труп этого ублюдка, я поставлю твою голову в самый темный угол своей коллекции.       — Жертв? Если бы единственной возможностью убить Пак Тэхо было нажать на красную кнопку, ты бы, мой дорогой сынок, готовился к ядерной зиме.       Кёнсу сглатывает слюну, отворачиваясь от горящего здания. Он причастен к этому, это он отдал приказ взрывать, хоть и после приказа отца. Именно Кёнсу ездил на черный рынок в поисках начинки для бомбы. Это он договаривался с пиротехником и он заплатил ему. Ли Кёнсу чувствует, как тонет в болоте своей собственной грязной крови.       Заметив отвернувшегося сына, старик хлестко дает ему пощечину, утыкая лицом в стекло. Кёнсу мычит сквозь зубы, оставляя мутный след на стекле от своего дыхания. Холод стекла обжигает кожу, а жилистые пальцы стягиваются на болевых точках.       — Смотри, Кёнсу, вот что значит быть главой Семьи, смотри, — не в силах противиться, он отчаянно мечется от лица к лицу: женщин, стариков, подростков, трупов. Они все как будто видели этого забитого парня, прижатого к стеклу Rolls-Royce. Видели и хотели сжечь. Это ты виноват, — каждый ожог на их коже, каждая лишенная родителя семья, каждый перелом и смерть — твоих рук дело, сын.       Отпускает резко, брезгливо смахивая следы его кожи со своей руки. Кёнсу задыхается так, словно побывал в эпицентре пожара, выжег весь кислород из легких, но почему-то выжил. Выжил с этой зудящей болью в груди. Он знал, к чему это приведет, но не смог ничего сделать. «Расслабься, Кёнсу, ты всё равно ничего не сможешь изменить. Сейчас главное, чтобы ты выжил… Мы выжили».       Чимин, наблюдавший за этим через стекло заднего вида, презрительно фыркнул. Его не волновали невинные жертвы, и огонь не вызывал никаких воспоминаний, кроме теплых посиделок у костра в его далекой юности. В его сознании рассуждения потеряли отголоски чувств. Танцовщик осознал: сколько ни старайся помочь людям, им это не нужно. C’est la vie. Нет смысла беспокоиться о тех, кто умер, им же уже ничего не грозит.       Сжимая пальцы на руле, он чуть приспускается по сиденью — знает, что Ли Мэнхо будет наслаждаться этой картиной ещё минут десять. Листая новости Пак, вздыхает — буквально каждый заголовок пестрил самыми безумными предположениями о виновниках происшествия: от агентов КГБ до спецслужб Северной Кореи.       Ещё раз посмотрев на уже утихающий огонь, Чимин машинально открыл диалог, где ещё пару недель назад установил обои с водяной лилией. Ещё минуту назад чистое небо затягивают плотные дождевые тучи, вызывая внутри танцовщика отголоски чувств, что он глушит, впиваясь пальцами в бедро.       Он так хочет написать ей сообщение, но не может, не имеет права. На плечи этой девушки упало столько страданий, а теперь тот, кто помогал ей оправиться от клыков тигра, стал соучастником чудовищного убийства её отца.

«Доверие — роскошь для нас».

Роскошь, вбивающаяся в кожу гробовыми болтами.

      Впервые Суён просыпается не от пения птиц, а от полнейшей тишины, так непривычно застывшей в комнате. Поднявшись на кровати и протерев глаза, она оглянулась. Её комната ничем не отличалась от того, что было пару месяцев назад, такая же просторная и светлая.       С ситуации в трущобах прошло не так много времени. Суён до сих пор дергало от низких мужских голосов, но уже не так откровенно, как раньше. Скорее, это было похоже на внутреннее чувство тревоги, заставляющее теребить край футболки или юбки. С того же дня она не видела Чонгука — это заметно облегчило её существование.       В моменты его отсутствия в жизни она чувствовала себя обычно, даже забывала то, что рассказала ей Чеён. Сложно поверить, когда ты этого не помнишь, но и врать сестре было без толку. Растрепав запутанные волосы, она через всю кровать потянулась к телефону. ЧимЧим. Привет, миссис «я сплю до обеда»! Не смотри без меня телевизор и не читай новости, я скоро приеду, и мы вместе погрузимся в этот хаос.       Не заметив ничего подозрительного в сообщении, так как они часто обсуждали происшествия вдвоем за чашечкой чая или бокалом вина, девушка ответила:

Су.

Хорошо!

Я так понимаю, произошло что-то грандиозное, так что закажу нам что-нибудь из ед…

      Но, не успев дописать сообщение, девушка услышала звонок в дверь. Чимину нравилась её живая реакция, поэтому она и не удивилась, что он так быстро приехал. Закажем еду вместе. Вскочив с глупой улыбкой на лице, она помчалась к двери. Временами Суён гложило то, насколько искренне она улыбается при мысли о сплетнях с Чимином, но она старалась не придавать этому значение.       Но, распахнув дверь, с её лица спала улыбка. Вряд ли двадцатитрехлетний Чимин мог так прибавить в росте и измениться в лице. Машинально отступив назад, она сглотнула слюну. Мысли в голове путались, приказывали захлопнуть дверь, но она, как дерево, приросла к полу. Он стоит молча, на его лице нет ухмылки, и от этого ещё страшнее.       — Могу войти?       Дождавшись кроткого кивка, Чонгук зашёл. По сторонам оглядывается, подмечая то, что изменилось с его последнего раза пребывания здесь. Почти ничего, лишь Пак Суён, морально забитая в угол комнаты, была знаменем их общего прошлого. Она машинально готовит ему чай, стараясь по минимуму обращать внимание на его запах и терзающий взгляд.       — Ты всё ещё меня боишься?       — А почему я не должна тебя бояться? — собрав крупицы смелости в кулак, поинтересовалась Суён. — Ничего не поменяет прошлого, и что бы я ни сделала в своей юности, тебя не оправды…       Она не успевает договорить слово, как Чонгук хватает её за запястье, не позволяя отстраниться. Чайник почти летит навстречу с полом, но тигр ловит его, обжигая руки. Кожа шипит от температуры, а тот и не чувствует, смотря девушке в глаза. Перепуганная Суён выбивает из его руки чайник, аккуратно обхватывая пострадавшую руку.       В этой девушке было столько неприкрытого альтруизма, что вызывало в тигре едкое раздражение. Таких людей не существует, их бы давно сожрало общество, но Пак Суён сожрало не общество, а он.       Горячая вода стынет у их ног мелкими неопасными каплями, оставаясь на оголенных ногах и брюках. Чонгук смотрит ей в лицо и не понимает, где её страх, когда она так бережно дует на руку. Где её страх, когда она касается его кожи, где её страх, когда она со всех ног бежит за аптечкой. Таких глупых людей не существует.       — Ты вспомнила? — интересуется Чон, когда та возвращается.       — Моя амнезия не лечится, — раздраженно шипит Пак, аккуратно накладывая пенку от ожогов. — Я просто спросила у Чеён.       — И она тебе ответила?       — Просто рассказала одну историю…       — И тебе этого достаточно? — смеётся Чонгук, выдёргивая руку, но та цепко хватает его за ожог, отчего парень стонет сквозь зубы. Это было приятно. Гаденькую улыбку за длинными волосами прячет.       — На данный момент — да, — шатен презрительно морщится, видя выражение её лица, — но я повторяю ещё раз: «Что бы я ни сделала тебе в своей юности, я не заслуживаю того, что ты сделал». Я ведь…       — Другой человек?       Суён поднимает глаза, случайно пересекаясь с его. Я ненавижу твои глаза. Так почему же твоя ненависть исчезла, стоило мне обжечь руку? Если бы Суён знала, она бы обязательно ответила, а пока она просто должна обработать рану. Чонгук цокает своим мыслям, подпирая подбородок рукой. На его лице было столько ребяческого недовольства, что Пак почудилось, что он похож на того мальчишку из её детства. Не смотри на него.       — Ты такая читаемая, Пак Суён, — но девушка и глаз не подняла. — Стоило тебе узнать хоть одну историю из своего детства, как ты готова пресмыкаться перед своим мучителем, лишь бы замолить грех…       Её мягкие пальцы сминают щеки, что забавно, собирают мужские губы рыбкой. От такой наглости Чонгук вскидывает брови, но не может произнести и слова из-за неудобства и подсознательного желания узнать, что же та сейчас выдаст.       — Заткнись, умоляю, мои моральные муки — не твоя проблема, и лучше бы сказал «спасибо», что я не выставила тебя с ожогом на улицу, — голову отпускает. — Ты невыносим, Чонгук.       Аптечку собирает, унося её в дальнюю комнату, а Чонгук, видя пришедшие от её бывших одногруппников сообщения о теракте, быстро смахивает их влево. Не сейчас. Шатен ей в спину смотрит со щемящим чувством в груди. Чувством, что это неправильно, что неправильно то, как его успокаивает её присутствие, неправильно то, что он о ней думает. Неправильно то, что рядом с ней он чувствует себя мальчишкой, которому ничего не нужно, кроме её взгляда.

Неправильно то, что он с ней сделал.

      Сигналы проезжающих машин будят потерявшую на мгновение сознание девушку. Чеён машинально трясет головой из стороны в сторону в попытках прийти в себя. Запах бензина и жженой резины давит на глотку, заставляя морщиться. Она совершенно точно ударилась грудью об руль, потому что ребра сковывает ядреная боль с послевкусием писка давления в ушах.       Она не слышит голос человека, что грубо вытаскивает её из машины, но совершенно точно узнает его пальцы и едкий в душащих запахах аромат. Ей кажется, что по лбу течет капля пота, хотя на деле это тонкая струя крови, выделяющая скулу изгибами.       — Ты, блять, с ума сошла?! — Он встряхивает её за плечо, в ту же секунду тушуясь из-за вида её крови. Сам не пострадал, лишь несильно ударился боком об дверь. — Если собралась подыхать, придумала бы менее болезненный и дорогой способ. — Кончик языка прикусывает, понимая, что слова его бегут быстрее мыслей.       А Чеён вообще не знает, «что она собралась делать». Всё то, что было пару минут назад, смылось из головы. Смылось подобно начинающемуся дождю. Глаза на него поднимает, оборачиваясь к машинам. Авария? Моргнув пару раз, она в покореженном бампере видит развалины горящего здания. Писк утих, уступив место очнувшейся чуть позже самой хозяйки ненависти. Я должна их найти. Руку из хватки вырывает, оцарапывая себя его ногтями.       — Чеён, хватит, прошу, остановись, — он мямлит эти слова себе под нос, несясь за девушкой, что движет животная ярость. За одежду цепляется, выхватывая её из-под колес проезжающей машины.       — Йя! — руку выдергивает, чуть ли не рассекая мужскую бровь кольцом. У Розэ перед глазами картины кровавые, и Ким-мать-его-обычный-художник-из-Тэгу-Тэхён туда не вписывает. — Отъебись! Не лезь не в своё дело, иначе пулю схватишь!       — Не в своё дело?! — У любого терпения есть предел. Предел терпения Тэхёна наступил ещё пару десятков дней назад. — Твою мать, Розэ, а.к.а. мне плевать на всех, очнись! Я, блять, никогда не хотел быть в твоём деле, — клыки оголяет. Медленно внутри Тэхёна растет так давно знакомая ярость, способная сжечь всё на своем пути, способная гневом испарять влагу на коже. — Я не просил меня спасать.       Я тоже.       Не в силах больше себя контролировать, Ким грубо толкает девушку в сторону Ягуара, убирая руки в карманы. Нервно крутит кольца на пальцах в надежде успокоиться, но её открытый рот и сумасшедший смех уничтожают любые попытки успокоиться.       Прекрати, я же вижу твои глаза, не дави свой вшивый притворный смех. Подумай о чем-нибудь хорошем, Тэхён. А Ким не может думать ни о чем другом, кроме её уголка разбитой губы и мертвых глазах. Ким Тэхён просто не может оторвать от неё взгляд, ведь это его убивает.       — Соскучился по наркоте и цепям? Вернуть тебя обратно? — Замолчи. — А, ой, — театрально руками взмахивает, одним только содроганием воздуха наступая на глотку самообладания Тэхёна, — кажется, DARK сгорел дотла, интересно, кто это сделал? — Не выходя из роли, задумчиво подносит палец к губам, меняясь в лице. — А точно, я.        — Прекрати…       — Что прекратить? Правда глаза колет? Не лезь ко мне, побереги свою прекрасную глотку и вшивую заботу для кого-нибудь другого. Я не какая-то слабая девчонка, нуждающаяся в заботе, так что свали.       — «Не какая-то слабая девчонка?» — неосознанно вторит с оскалом издевательским. В Тэхёне словно умерло всё в один миг. Он устал слушать её бред, устал притворяться, что она действительно такая. — Чеён, я не встречал человека хрупче, чем ты. Ты можешь носить какую тебе угодно маску, но сама-то себе не ври.       — Ничего не перепутал? — он умудрился нажать на те болевые точки, что она сама в себе забыла. — Знаешь что? Я передумала, у меня есть прекрасная замена Ланя — Чоны. Они-то найдут применение…       — Закрой свой рот, иначе…       — Что? — Розэ усмехается. Смеешь мне угрожать? У неё ещё вагон и целая тележка фантомных бабочек для живота Тэхёна. — Что ты сделаешь, обычный пацан из Тэгу?       Да пошла ты.       Если есть точка невозврата, то Тэхён её только что переступил, забив на всё, что когда-то ему говорил Намджун. Это оказалось проще, чем я думал. Грубо женские запястья к машине прижимает, больно сминая такие чарующие сучьи губы. Ты не посмел бы.       В попытках уклониться затылком в металл врезается, морщится и чуть ли не прикусывает его язык от боли, но тот, больно сжав запястье, явное дает понять: плохая идея. Посмел и ничуть не жалею. Она пытается что-то сказать, но лишь пропускает его язык, пуская по зубам вибрацию.       Она не может его отодвинуть — он выше, крупнее, сильнее, по крайней мере, на данный момент. Розэ могла побороть мужчину в бою, но не могла отцепить от себя губы с привкусом табака и вишневой жвачки, потому что перед ним была не Розэ, а Пак Чеён. Раненая и разбитая, поглощенная пучиной боли и страданий. Такая сладко-горькая Пак Чеён. Такая настоящая Пак Чеён, но увидеть её мог только тот, кто сам погребён.       Ему бы остановиться, но её губы как самый едкий наркотик. Они такие мягкие, холодные и дрожащие от гнева, что ему нравится. Ему нравится каждая крупинка её эмоций ярости. Нравится то, как он эту ярость глушит собой. Нравится то, как она отрицательно мычит, нравится боль от её ногтей. Нравятся её клыки на его губе. Нравится пачкать абсолютный черный бордово-красным.       «Наглухо отбитый» — это ярлык, присвоенный ему с момента рождения.       Цепкими пальцами сжимает её волосы на затылке, натягивая назад, от чего она вынуждена поднять голову и заново разомкнуть губы. Чеён свободной рукой царапает его плечо ногтями, но ничего не выходит. Ким лишь оттягивает её от машины, держа запястье за спиной.       Он душит её своим вкусом, она пинается, мычит. Злится, но не на него, а на слабеющее под давлением тело. Это просто слабость из-за ранений. Но раз ты настолько слаба, куда так рвалась? Ей хочется провалиться сквозь землю, а не находиться с человеком, что только что усмирил её блядским поцелуем. «Чон, я не встречал человека хрупче, слабее, чем ты». Злость медленно разгорается новым очагом где-то в районе глотки, но она теряется в том, как он скользит по её шее.       Чеён не замечает, как стекающие по лицу капли и такие горячие губы вырывают из её глотки приглушенный стон, теряющийся в шуме дождя. Чеён не замечает, как впивается пальцами в его кожу, лишь бы не упасть на мокрый асфальт. Чеён не замечает, как прикусывает губу, ощущая на языке его вкус.       С ним она впервые осознала свою хрупкость, и эта хрупкость осела в голове с запахом лаванды на языке. Он всегда мог это сделать, она бы не смогла остановить. Он мог нагнуть её в любой момент, подобно тому, как его нагнул Шин в тот дождливый день их первой встречи. Он мог всё, но Тэхён позволил ей думать, что она сильнее. По итогу так сладостно надломив со скрипом металла, с её приглушенным стоном, с его кровью на её губах.       Надломил, прижав к машине всем телом. И некогда синее пламя лишилось своего бензина, а ослабший палец напрягся на курке.

Ты убийца, Тэхён.

Оглушительнее этого лишь выстрел Glock’а.