Заглушив двигатель Chevrolet Camaro, Дженни ещё пару секунд пялится сквозь пространство, не замечая, что звук пропал по её инициативе. Уже долгих пару дней мир вокруг был иным — ломаным и медленным, словно, сама того не подозревая, женщина вместе с кофеином потребляла транквилизаторы.
Замученными глазами по стыку зеркала ползет, замечая, как алыми паутинами по белкам растянулись сосуды. Собственному отражению слабо верит, потому, вильнув головой, выходит из машины. Отросшие корни цвета кедра давно не вписываются в образ, но у Дженни не было времени избавиться от едкого солнечного.
Более Дженни не нужно соответствовать стандартам Юнги. Она со скрипом актёрских курсов заполучила информацию стоимостью пару сотен тысяч вон, хоть голова Юнги в узких кругах стоит гораздо больше. Ещё никогда женщина не заполучала столь лакомый рычажок давления, пускай и ценой собственного раскрытия.
Чувствовала ли Дженни удовлетворение из-за этого?
Нет. Раскрывал ли кто-либо Дженни до этого?
Нет. Волновало бы её это, будь на месте Юнги кто угодно, но не он?
Нет. И это «тройное нет» ножом ковыряет мозг.
На капот садится, доставая из укороченной шубы пачку длинных сигарет, которые курила крайне редко и то только на улице. Временами ей казалось, что она давно бросила, но всё же ей просто «казалось». Дженни вообще много чего кажется в последнее время.
Дым медленно покидает лёгкие женщины, что, смотря под ноги, игнорировала, как ветер щекочет плечи. В какой момент всё пошло не по плану?
Какой вообще у меня был план?
Она с детства за тайнами охотилась. Ей нравилось играть с людьми, выуживать секреты, а после так дорого их продавать. Уже в 20 лет она была известна подполью как
Кицунэ. Японская лисица, что за хорошую монету может поведать о твоих же самых сокровенных тайнах. Впрочем, даже она не рисковала раскрывать тайны драконов, а, может, в Дженни всё же жили устои
Искупления.
В добыче информации для неё всегда был свой шарм, так подходящий той, что родилась в семье лжецов. Когда на тебе с детства висит ярлык «лжец», ты не замечаешь, как под этот ярлык подстраиваешься. И как бы сильно служители не пытались скрыть свои
«истинные праведные» мотивы, содержание оставалось тем же. Как ты ярлык не назовешь — программа останется той же.
Голову к небу запрокидывает, ненароком замечая изгибы металла цвета сверкающей бездны с пятнами алыми — опавшими лепестками сакуры. Счетчик машин Розэ с каждым годом всё ближе к сотне. Не то чтобы она была одержима машинами, но остаться без колес для неё страшнее смерти.
Во всех смыслах.
Собравшись с силами, женщина потушила бычок каблуком, остервенело пульнув его под машину.
Розэ всегда сидит на одном и том же месте. В третьем ряду посередине. Лучшая позиция — недостаточно близко, чтобы до тебя успели дойти незамеченным, и достаточно близко, чтобы успеть среагировать. Дженни привыкла, что та почти всегда замечает её, оборачивается и то ли в шутку, то ли по привычке для начала направляет пушку в лицо. Сегодня, идя по центральному нефу, Ким не видит даже, как у той поднимаются плечи.
Застыв в одной позе подобно статуе, она собранными в замок пальцами подпирает свой подбородок. Недоверчиво сглотнув слюну, Дженни неосознанно начала взвешивать факторы, показывающие, насколько Чеён отдает себе отчет. Резко женщина осознала, что самый большой страх — это не «быть раскрытой Юнги», а оказаться рядом, когда об этом узнает
Розэ.
Не хотела бы я увидеть её глаза, когда она узнает. Никто бы не хотел.
— Ты молишься? — собственному паническому вопросу не верит.
— Нет.
Коротко и ясно, но достаточно для понимания: она трезва и вряд ли знает. А знай Розэ об этом, Дженни бы и губ разомкнуть не смогла. Медленно по фигуре скользит, ища хоть какую-то причину для разговора, но находит только синяки на запястьях. Дженни знает, чьи пальцы на её коже, но не рискнет поднять эту тему.
А его пальцы не только на коже. Всё куда сложнее, и этот аромат одеколона
безумца — тому подтверждение. Дженни ему в глаза смотрит с прищуром, не то чтобы недоверчивым, но точно
отчужденным. Кто бы мог подумать, что, позволив мальчишке с улицы рисовать в своей галерее, она настолько исказит историю.
Увидеть
их такими человечно-обычными.
— Меня поражает то, как бесстрашно ты сюда приходишь, Тэхён, — улыбается, украдкой наблюдая за реакцией Пак, что взором повесилась на том самом кресте.
— Мне нечего бояться, — как-то слишком уверенно озвучивает художник, пробегая взглядом по стенам. — Это место безопаснее Голубого дома.
Женщина сглатывает. И каким бы безопасным «это место» ни было, Дженни уже однажды пачкала своей кровью мрамор. В этом мире нет ничего абсолютного. Общие темы не находят выход из глотки, потому троица молча впитывает в кожу запах парафина.
Свечи призывно трещат, а Дженни не может сделать и шаг, завороженная картиной: мальчик, что она нашла, буравил спину гончей, что умоляюще тонула в глазах выдуманного Бога. Это было так неправильно, но так завораживающе, словно его взгляд на её спине — это самое тайное, когда-либо попадавшее в руки Дженни.
— По глазам вижу, не со мной хотел поговорить.
— Я этого не говорил, — глаза Тэхёна имели такой оттенок, что временами Дженни терялась в догадках об истинных эмоциях художника. — Хотел вернуть ключ, — в доказательство связку ключей протягивает, улыбаясь далеко не безобидной улыбкой.
— Тебя вызывает отец, — её голос, как гром среди ясного неба, пугает Ким своей опаляющей близостью к уху. — Сама знаешь, после… — Чеён опрометчиво сбивается с мысли на острых углах челюсти Ви и, лишь увидев взгляд в сторону апсиды, продолжает: — Тебя должны официально назначить наследницей Церкви, как единственную живую.
— Для этого должны созвать Собрание, — горькую правду глотает с шепотом щелочи в горле. Они уже совсем позабыли оберегать слух художника от тайн своего общества, но правда в том, что сколько бы он ни маячил рядом — никогда частью не станет. Хоть исполосуй всю кожу чернилами, Ким Тэхён, ты никогда не будешь зверем.
— Ты думаешь, моего
отца это волнует?
Тэхо мало волнуют подобные
старые правила, ровно как и его дочь, что сейчас всё больше была похожа на обычную двадцатитрёхлетнюю девушку. Пройдя пару ступенек, Чеён замирает напротив стола алтаря, затягиваясь таким родным разъедающим никотином.
Дым смогом застревает в лёгких, а Тэхён выжидающе замирает на её плечах. Руки в карманы брюк прячет, смакуя момент, когда его взгляд наконец затронет её Дьявольские крылья. Когда она больше не сможет уповать на полупрозрачные оттенки витража. Розэ с десяток секунд на языке горечь растягивает, выпуская вместе с дымом и свои мысли.
—
Так что не трать время, — и это «не трать время» ядовитее всех слов, что они когда-либо слышали. Это «не трать время» для каждого звучит по-своему.
Спину Дженни скрывает тяжелая дверь, а Розэ, докурив сигарету, тушит её в мелких гранулах парафина. Ждёт, когда и он оставит её в полном одиночестве, но надежда на тишину растворяется звоном ключей на его ремне в крестовом своде. Она физически ощущала, как его приближающаяся аура становится всё тяжелее, осязаемее и невыносимее.
Забыв, как дышать, Розэ решила, что в её глотке застыли осколки, а не сигаретный дым.
Она бы соврала, сказав, что мысли её захвачены работой. Что она планирует выследить поставщиков Ли или решить проблему с отбившейся от рук тайской группировкой.
Чеён думала, что, получив его тело, потеряет интерес, но дело было далеко не в физике. Это всё похоже на чертов дешевый фильм в жанре «подростковая драма», где она не может выкинуть из головы его глаза, его запах и его член… Поправка, с этого момента жанры перемещаются в категории черно-желтого сайта.
«Моя». Так неправильно, но сладко, что Розэ, прикусив губу, склоняет голову от ощущения его пальцев на позвонках шеи.
Это не любовь. Это безумие, наваждение, страсть — что угодно, но не любовь. Любовь не может быть такой. Это чувство болезненное — оно рвёт одежду, извиваясь электрическим ужом под сердцем. Сжимая челюсть, она борется с неведомым желанием впиться зубами в его кожу, да так, чтобы тот наконец захлебнулся кровью.
Её мягкая кожа под его пальцами идёт мурашками, а Тэхён, улыбаясь себе под нос, скользит выше, убирая прядь волос за спину. Ему так всё равно на её холод, когда девичье
израненное тело чуть ли не тает от теплоты дыхания. Всё равно на то, кто она, когда она так судорожно выдыхает, тая в глазах выдуманного бога.
— Ты веришь в Бога?
Чеён усмехается.
Хороший вопрос. А ты? Бессмысленность его глупого вопроса вступает в неравную схватку с возникшим из ниоткуда раздражением. Он мог спросить её о чём угодно, но спросил о Боге.
Девушка еле заметно закатывает глаза, перекрещивая руки на груди. Какой бы вопрос он бы ни задал, она бы всё равно не ответила. Опрометчиво взглянув на него, она потеряла контроль — в оттенках шоколада образы ночи ярче огня свечей.
Она не знает, сколько времени тогда прошло, но точно помнит каждый выдох и толчок. Помнит, как он вжимал её в окно, как натягивал мокрые локоны на пальцы в ванной. Помнит даже то, как перед ним, как перед богом, в молитве склонила голову, да так, что его член до слез упирался в глотку.
— О каком Боге ты говоришь? — нарочито ехидно ковыряет, как бы намекая на Бога, что они сами выдумали. — Не стоит задавать вопрос, если тебе не нужен ответ.
— Я не спросил, «в какого Бога ты веришь», — пропустив мимо ушей её колкий ответ, продолжил художник. — А есть ли вообще то, во что ты веришь?
Внезапно для самой себя Чеён задумалась. То, во что она верит? А есть ли такое вообще? Розэ не верит ни в Бога, ни в Дьявола, ведь те так ярко горят в глазах людей, что не могут быть чем-то высшим. Бог, если таковой есть, это что-то свыше их понимания. А сколько бы людей она не отправляла на тот свет, сколько бы веществ не прятала в крови, она никогда не видела
его.
Тэхён утопает в тишине рядом с ней. Он утопает даже в том, как задумчиво она рассматривает надписи на алтаре. Ещё никогда он не чувствовал себя так комфортно с человеком, способным разрушить не только его, но и всё государство одним взмахом своей восхитительной руки.
Казалось бы, инстинкт самосохранения должен кричать, что ему стоит бежать, но бежать от неё бесполезно. Солнце садится, рисуя через витражи на коже Чеён витиеватые бордовые узоры, а Ким, даже видя на её лице подтеки крови, не может убежать. Всё в ней слишком идеально похоже на его Смерть.
— Я верю в смерть, — беззлобно усмехнувшись, находит в своей голове ответ
гончая, — в деньги, власть…
— Лишь в то, что способна увидеть?
— Если тебе так будет проще, — потеряв интерес, она разворачивается на 180, но не успевает и шаг ступить с пьедестала, как его пальцы наручниками смыкаются на запястье. — Отпусти…
— Иначе убьешь меня? — издевку не скрывает, наслаждаясь возможностью вновь обратиться в камень. — Говорю же, ты становишься предсказуемой.
— Иначе сломаешься, — кажется, с такими словами заканчивается бегство. Розэ больше не желает его спасать, если он так хочет, она позволит ему утонуть в такой прекрасной бездне её натуры. К губам тянется, а он, сбитый с толку, в мгновение отстраняется. — Что? — кому, как не ей, знать, как его заводит эта чертова чеширская высокомерная усмешка, запавшая глубже, чем можно себе представить. — Что такое? Не этого ожидал, художник?
— Уже…
Будто я не знаю. Одним четким размашистым движением Тэхён сносит тару со свечами с алтаря, что искрами разлетается по плитке. А начнись пожар, они бы не заметили.
Не этого он хотел. Отрешенность Розэ — самый что ни на есть бензин для разрушительного желания коснуться её, дабы сломать эту мучительно искусственную маску равнодушия и вновь встретиться с тем, что горячее тысячи градусов.
Ловко за бедра подхватывает, усаживая хрупкое тело на стол, что ранее и пальцев на себе не видел. Им обоим было всё равно на законы, приличия и устои.
Чеён абсолютно побоку на мысли; на этот подсвечник, что уже не соберешь; на гранулы песка россыпью по полу и на чертово биение живого сердца. Никогда ранее она не ощущала подобного сводящего ноги желания. Желание, что стучит в висках отбойным молотком по твердым стенкам черепушки, что подчистую вырубает любые звуки, кроме его дыхания и голоса.
Им не нужно было разговаривать, ведь Розэ и так знает, что губы Тэхёна — слаще сахара, горче таблеток и ядовитее свинца.
— И все же ты не демон, — первым прервав такой необходимый поцелуй, улыбается мужчина, шепча на ухо: — Под пальцами я чувствую биение твоего сердца.
Ему бы усмехнуться, поставить галочку напротив пункта «застать её врасплох», но Чеён, лишь склонив голову вбок с незаметной усмешкой, пустила контрольный в голову. Неважно, что он хотел сделать — она перед ним ломает все домыслы.
Острым ногтем рисует на коже какие-то только ей известные прямые, останавливаясь на металлической пряжке ремня. В глазах Чеён столько задумчивой тихой правды, что становится дурно от того, насколько она на самом деле
живая настоящая.
— Это твоя вина, — еле слышно, почти нереально, но так честно в губы.
Она позволит себе слабость ещё раз. Позволит ему впиваться губами в изгиб ключицы. Позволит намотать волосы на пальцы. Позволит вновь испить кровь.
Позволит разорвать душу в клочья. Позволит лишь для того, чтобы забыть. Последняя смертельная доза — прямо в вену и на тот свет, где душа её холоднее льда озера Коцит.
Они целуются остервенело, подобно смертникам в соборе Бога, что никогда не существовало. Узнай Дженни, что тут творится, живьем бы содрала кожу, но Пак так умело жонглировала словами, что та даже не усомнилась в правдивости: только что вернувшемуся с того света Пак Тэхо нет дела до её должности.
Высвобождая женское тело от власти ненужной кожаной жилетки, Тэхён тает в её ребрах, виднеющихся сквозь прозрачный черный топ. Невесомо пальцами по позвонкам проходит, а Чеён, запрокинув голову назад, шумно выдыхает на ухо.
Блять. Это снова чудесный сон, ведь её ноги на его бедрах, руки в темно-кедровых волосах, а голос прекраснее самой чарующей мелодии, что он когда-либо слышал. Тэхёну бы умереть, а оказавшись в фэнтезийном мире, пойти на зов сирены, чьё имя он будет помнить в каждой жизни.
Р-О-З-Э
Сколько бы они ни смотрели друг на друга, сколько бы ни играли, они не хотят быть ближе, важнее, но так хотят друг друга под кожей внутри и снаружи. И если это любовь, то та им отомстила, обреченно влюбив.
Розэ сквозь зубы охает, когда его длинные пальцы пачкаются в липкой влаге где-то глубоко внутри, но так издевательски ноюще рядом с заветной точкой. Его руки вновь разорвали колготки, оставив в районе бедер алые полосы-полумесяцы. Чеён бы обратила на это внимание, но он растягивает её так приторно медленно, что мысли где-то под потолком повесились.
Черт, это твой фетиш? Ты вся — мой фетиш.
Зрительный контакт не прерывает, изводя то ли её, то ли себя до предела. Тэхён не умеет себя контролировать, сколько ни пробовал — срывался, а когда рядом она, он готов поклясться — мысли его грязнее самого жесткого порнофильма. Как бы долго ни вплетал её хрупкий образ в свои мысли, не мог удавить это дикое желание сомкнуть пальцы на тонкой глотке.
Крепко шею сжимает, вдавливая затылок в золотой изгиб, а Чеён, задыхаясь от стонов, вязнет в витражах за его спиной. Внутри неё всё напрягается до сведённых судорогой ног, когда он так довольно усмехается уголками губ.
Отныне для Тэхёна нет картины прекраснее, чем полуголая Розэ, прижатая к кресту с ошейником в виде его пальцев, — кончает. А за спиной полосы света рисуют ей крылья.
Чеён задыхается от нехватки воздуха, нога, закинутая ему на предплечье, подрагивает, а черно-белый мир крутится такими вспышками, что не существует в природе.
Девушка губами невпопад шею целует, почти раны зализывает, а Тэхён, выдыхая шумно, через голову снимает ненужную кофту. У того ключица острее лезвия, мелкие татуировки, в полумраке с кожей слившиеся, а Чеён думать может только об этих чертовых косых мышцах, уходящих под пояс брюк.
Он хмыкает, пряжку под пристальным взором расстегивает, но не дает насладиться видом, требовательно целуя в губы.
Не сейчас. А поцелуй этот можно внести в список самых лучших приемов отвлечения. Ким плавно головкой смазку собирает, лишь для того, чтобы вновь резко войти.
Выгнувшись с полуболезненным стоном, Розэ головой врезается в крест, а Тэхён, усмехнувшись, смыкает замком пальцы в её волосах. Он
не садист. Просто его чувства прут, разрывают на части, потому он входит в неё с такой амплитудой, что у самого искры летают. Тэхён умел быть ласковым, только Розэ это не нужно. Через полузакрытые веки она видела крест, выгибаясь навстречу мощным толчкам в её чреве.
Для Чеён это последняя доза, чтобы не подсесть, для Тэхёна — единственная возможность вновь почувствовать себя монстром живым.
За бедра к себе тянет, отчего девушка спиной на поверхность падает, цепко хватаясь пальцами за золотое основание. Будь его воля, он бы трахал Чеён до посинения, до её хаотичных молитв прекратить, наслаждаясь тем, как она сходит с ума от оргазмов.
Безумен ли он сам? Ещё при рождении.
Его влажная челка надолго застрянет в сетчатке, потому Розэ запястьем прикрывает глаза, не в силах больше смотреть на художника. Она потерялась в мыслях, в клятвах, обязательствах. Потерялась в его касаниях, подобно
маленькой девочке. Ноги пытается сомкнуть, когда он, так косо ухмыляясь, надавливает на клитор большим пальцем, а тело её изгибается в безумной инерции.
— Прекрати…
— Что «прекратить»? — издевается, нагибаясь над девушкой, а Чеён от того, как он медлит, хочется выть. — Что мне сделать,
Ён?
Он звал её по всем именам, что она когда-либо носила, и это заводило её пуще прежнего.
— Заткнуться.
Она утаскивает в вампирский поцелуй человека, что не собирался болтать.
Быстрее, грубее, убийственнее. От размашистых толчков с алтаря
наконец слетает крест, разбиваясь на мелкие осколки золота и бриллиантов. Замерев, они с секунду смотрят друг на друга, давясь тихим смехом — тот всё равно мешал. Тэхён пальцами за край стола над её головой хватается, вновь кольцом задевая кончик аккуратного носа.
Мышцы, натянутые на кости, каждым волокном сквозь кожу цепляют взгляд, а Пак от очередного толчка закатывает глаза так, что по-настоящему видит сверкающие звезды. У Тэхёна вена на шее выпирает. Он задыхается в этом аромате ванили, нехотя более глотать свежий воздух.
Не в силах больше держать не её тело, пальцами сходится на худощавых бедрах. Ритм меняет, но не быстрее, а жестче — казалось, он кончал, лишь когда был глубже, чем мог представить.
Они так и замерли в окружении осколков, песка и золота. Тэхён впервые презерватив проклинает за то, что тот не позволил совершить ошибку, а Чеён от горячего воздуха задыхается. В дыхании сбитом и поте по телу они нашли то, что так давно хотели — неминуемое приятное измождение.
— Сегодня я поверил в Бога смерти, услышав его голос, — нарочито торжественно дразнит Ким, застегивая пряжку ремня, а после складывая руки в мольбе. — Кажется, он стонал мне на ухо так, как не стонут даже самые опасные девочки.
— Ты безумен, — Розэ бы усмехнуться и уйти, но его смелость и усмешка вновь завязывают тугой узел внизу живота. — Эта вера может тебя убить.
— Не так уж и страшно умереть от твоей руки, —
нежно в губы целует на прощание. — Уверен, ты профессионал.
Розэ тоже уверена, что она профессионал…
Волосы, собранные в слабый, но крайне неудачный пучок, отвлекающе тянут кожу головы, но она сдерживает порыв схватить эту заколку и зарядить кому-нибудь в лицо. Суён еле заметно выдыхает, запуская рябь по алому содержимому бокала. Она не любила вино, но стоять совсем одной без чего-либо в руках не могла.
В незнакомых лицах теряется, оголенной спиной прижимаясь к холодной стене. Машинально к бокалу тянется, но замирает в момент, не успев сделать глоток. Не та роль. Все здесь казались ненастоящими. Тьма важных шишек, крупных рыб да отпетых преступников в итальянских костюмах. «Закрытый банкет по поводу запуска застройки», как окрестили его журналисты, призван не для того, чтобы отпраздновать, а для официальной встречи преступников и политиков, хотя одни от вторых не сильно отличаются.
Суён не чувствует себя неуютно. Ей уже приходилось присутствовать на подобных мероприятиях, правда, в иной роли. Подростком она думала, что, выйдя замуж, скинет груз ответственности с плеч, но вместо этого, достигнув восемнадцати, на неё надели титановый рюкзак фамилии Чон. Теперь она обязана улыбаться
ублюдкам хоть раз в месяц.
Тяжелый кислород из легких прогоняет, замечая, как на прямых ногах к ней приближается мужчина. Суён много раз надеялась стать невидимой, но сегодня впервые выпрямила спину, посмотрев на мужчину с полной уверенностью, что более не опустит глаза.
— Сколько лет, сколько зим, госпожа, — Чон пытается вспомнить хоть что-нибудь о нем, но лишь натянуто улыбается.
Всё же стоило ознакомиться со списком приглашенных людей.
— Здравствуйте, господин…
— Хиго Сабуро, — ряд белых виниров оголяет. — Занимаюсь поставками, но столь юной леди такая информация, вероятно, ни к чему, — действительно, ни к чему, но далеко не из-за возраста. Нос морщит в секунде от желания развернуться на пятках и уйти, уж слишком приторно от него пахнет одеколон. — Неужели не помните, как малышкой на моих плечах катались?
Девушка устало переводит взгляд с морщинистого лица на бокал.
Хиго Сабуро… Ах да… Ногтем по стеклу посуды ведет, прикусывая кончик языка от желания вздернуть нос и, поджав хвост, сбежать. Сабуро Хиго — мужчина, что хотел забрать её
«ещё щенком». Суён никогда не подслушивала, но этот разговор за отцовскими дверями остался в памяти шестнадцатилетней девочки леденящим холодом. Он хотел взять её
в жены ещё подростком, но Тэхо отказал. Тогда, облегченно вздохнув, Суён не знала, что
купили её задолго до этого.
Улыбается мято, делая вид, что не знает этого. Как вести себя при человеке, что в твоих глазах — склизкая змея? Суён не знает, но знает, как смотреть в острые клыки росомахи. Веки расслабляет, продумывая план бегства, пока мужчина, не скрывая, пожирает её фигуру в облегающем черном платье. Волосы настырно тянут здравые мысли из головы, а она, обещая больше не смотреть вниз, теряется в швах плитки.
— Хиго, не успел освоиться, как опять за своё? — Ему достаточно самоуверенной улыбки, чтобы тот стушевался и сделал пару шажков назад.
— Господин Чон, — склонив голову, тихо приветствует девушка. — Рада вас видеть, — выходит настолько пластмассово, что даже Хосоку тяжко сдерживать порыв прыснуть от смеха.
— Не стоит такой формальности, Суён, всё-таки родственники, — довольно Сабуро подмигивает, поднося бокал к губам, не пьет, но точно наблюдает за искаженной гримасой на лице наглого старого японца.
— Простите?..
— М-м-м? — сквозь зубы тянет, а Суён, рассматривая плавные черты лица
родственника, понимает, что никогда не видела Хосока без олд фешена в руке. — Ах да, вы же только недавно вернулись, — останавливаясь рядом с девушкой, он осторожно берет её левую руку для того, чтобы продемонстрировать обручальное кольцо. — Господин Хиго Сабуро, позвольте представить вам —
Чон Суён.
— Ваша? — недоверчиво, но не скрывая раздражения, интересуется японец, брезгливо пробегаясь по неизменной фигуре.
— Моего брата, — он отпускает её руку так же быстро, как Суён падает в глазах Хиго. — Так что не испытывайте
его терпение.
Суён хочется фыркнуть, звонко рассмеявшись деверю в лицо, но она тактично топит все чувства в бокале вина, что всё же знакомит с пищеводом.
Его терпение? Да ему нет до меня дела. Подбородок вздергивает, как планировала раньше, но не бежит, а лишь смеряет японца таким взглядом, что даже Чон тихо про себя усмехается.
— Спасибо, — тихо скулит девушка, чуть ли не давясь своей
игрой, после того, как Хиго скрывается в толпе.
— Ты часть моей семьи.
Суён лишь болезненно морщит лоб. Что вообще значит это слово — «семья»? Ячейка общества? Синдикат? Люди одной крови? Если бы она знала… Но она ведь и не думала об этом раньше. Так почему же сейчас в груди от его «часть моей семьи» так щемит? Будь она до сих пор Пак — Хиго её бы прям на этом столе взял.
— Господин Чон, можно задать вам вопрос? — сжав зубы и бокал, сдавленно интересуется девушка, прожигая спину отца.
— Смотря на то, смогу ли я на него ответить, — по старой доброй привычке бокал в руке прокатывает, рассматривая темные локоны
младшей Пак. У Хосока совершенно нет желания общаться с людьми, но этот
ребёнок вызывал в нём какое-то странное чувство беспокойства.
— Что для вас семья?
— То, что я должен защищать.
— От кого? —
Хороший вопрос. — Разве не мы самые опасные хищники, — Казалось, Суён и не дышит, растоптанная равнодушием Пак Тэхо. Казалось, лишь Чон Хосок её понимал.
— От самих себя, — по-доброму усмехается Чон, пальцами цепляясь за заколку в её волосах. — Не стоит беспрекословно выполнять все требования стилистов, если тебе некомфортно.
Длинные каштановые волосы ложатся по плечам, а Суён не верит, что Чон Хосок и Чон Чонгук — братья, уж слишком они разные. В убаюкивающем аромате цитруса растворяется, обнимая плечи руками. Будь у неё такой брат, её жизнь сложилась бы иначе. Как минимум, она бы никогда не стала женой Чонгука. Хосок бы попросту не позволил, а, может, он бы и никогда не испытал к ней
жалости, не стань она женой Чонгука.
— Я похожа на Розэ?
— Не уверен, что мой ответ можно считать компетентным, но… — добродушно улыбается во все 32, а у девушки от этой улыбки подсолнухи в душе цветут. — Внешних черт у вас значительно меньше, —
и что это значит?
— Тебя искали, — едкий голос и не менее отравленные твердые пальцы на плече заставили девушку вздрогнуть.
— Кто?
— Тайцы, — наспех бросает младший с сигаретой в зубах.
Грубой хваткой хрупкое плечо сдавливает, а девушка морщится, переступая с ноги на ногу, лишь бы не пискнуть. Хосок причину такого поведения младшего быстро раскусывает, потому лишь одной вскинутой бровью на место ставит. Глупо полагать, что Чон-старший заинтересован в ком-то вроде Суён. Слишком она
простая.
— Прости… — проводив взглядом спину Хосока, тихо лепечет девчонка.
— За что извиняешься? — разомкнув пальцы и закурив сигарету, издевательски интересуется Чонгук, словно не он пару минут сдавливал её плечо так, что выть хотелось. — Ты не первая, кто на моего брата слюнки пускает, глава как-никак.
Суён раздражительно морщится, но не из-за непривлекательности Чон Хосока, а из-за того, что он вызывает в ней искренние тёплые чувства. Как бы вы отреагировали на подобные слова в сторону ваших родственников? «Пускать слюнки» для неё настолько неправильно и унизительно, что она сдерживает порыв язвительной улыбки.
А Чон, увидев на лице жены отвращение, довольно затянулся дымом. Возможно, Чонгуку хотелось, чтобы кто-то вот так реагировал, стоит заикнуться о брате. Только вот отвращение Суён не Хосоком вызвано, а им.
«Семья — это то, чему нас не научили».
Уже второй по счету ящик, поддающийся ловким пальцам Манобан, не приносил ровным счетом ничего полезного: то какие-то ненужные документы, то фотографии, то патроны и ножи. И хоть «ненужные» документы в подполье стоили дорого, Лисе они были не нужны, да и деньги её не заботили. Вновь настырную прядь волос с лица сдувает, совершенно не заботясь о безопасности.
Все равно все Чоны на банкете, и времени у неё хоть отбавляй.
Под поддон лезет, стараясь найти хоть какой-то намек на искомую вещь, но лишь оцарапывает кожу с таким родным словом «блядь».
Она должна быть здесь. По крайней мере, так ей сказал Чонгук. Вся работа Лисы на Чона заключалась в том, что девушке приходилось заниматься грязной работой лишь для того, чтобы он, довольно кивнув, вновь кормил обещаниями.
Откинувшись назад, девушка по инерции в шкаф врезается, отчего на её голову чуть не валится пыльная коробка с документами. Закатив глаза, она вновь устало смиряет взглядом кобуру, прикрепленную к столу. У тигра по всей квартире были такие
заначки — удивительно, как ему было всё равно, что она это знает.
Подцепив ремешок, Лиса и не надеялась найти что-то важное, но в секунду отпрянула.
Карта. Ровно под пистолетом. Кто бы мог подумать, что Чон Хосок спрячет такую важную вещь в кобуру запылившегося пистолета.
— Что ты здесь делаешь?
Лиса машинально направляет зажатое в руке оружие в сторону звука. Не очень продуманный ход, но инстинкты на то и инстинкты, что срабатывают раньше взвешенных решений. В залитом светом из окна дверном проёме Лиса узнает очертания мужской фигуры, до боли в темечке похожей на Мин Юнги.
Она знала о нем не так много, но и этого хватает для осознания: ей не выйти отсюда живой. Юнги наблюдателен, почти непредсказуем и до ужаса чувствителен ко лжи. Ещё будучи частью медведей, та пользовалась любой возможностью избежать встречи с ним. Лиса не хотела его изучать, не хотелось знать его тайны и тем более встречаться с ним. Юнги пугал её темнотой глаз со случайных фотографий.
Тремор душит, а холодная от воздуха слюна прокатывается по горлу с таким скрипом, что кажется, он это слышит, потому так спокойно смотрит в замершую душу.
Что делать? В ужасе осознает, что все её старания, все страдания и попытки добраться до правды растоптаны лишь его взглядом.
Нет. Сжирая его взглядом, девушка одним четким движением снимает с предохранителя.
— Не советую, Лиса, — равнодушно предупреждает Мин, доставая зубами сигарету. — Мало того, что не попадешь, так ещё и объяснять потом Хосоку будешь, почему все стены в дырках.
От его равнодушных глаз Лисе хотелось бежать. Юнги — это худшее, что может быть с неудачливым шпионом. Прокрутив карту в пальцах, девушка осторожно спрятала её за кожу ремня. Кем бы он ни был, он не был монстром или медведем, он был обычным парнем, что сейчас так спокойно выдыхал дым.
— Ты не знаешь меня.
— А ты не знаешь меня, — холодно передергивает «обычный парень». — Повторюсь, что ты здесь делаешь?
«Не твоего ума дело», — хотела бы ответить Лиса, но знает, что его реакция превосходит её в несколько сотен раз. Юнги не лукавил, когда говорил, что она по нему не попадет. Взгляд контролировать пытается, лишь бы не попасться на лжи, которой пропитана каждая частичка её кожи. Но, опустив глаза вместе с оружием, облегченно вздыхает, натягивая добродушную улыбку в угоду актерской игры.
— Ищу запасные ключи от квартиры, свои потеряла, — мужчине между бровей смотрит, выдыхая обиженное: — Ты чертовски меня напугал!
Время замирает, Лисе, ожидающей ответа, кажется, что и сигаретный дым застывает вместе с её сердцем. Он стоит, не моргая, всё так же опираясь плечом на косяк двери, а девчонка чуть не валится с ног от удушающего адреналина.
Давай же… Как можно сильнее лицо расслабляет, дабы не быть пойманной, но хриплый смех Юнги болезненнее плетки по лицу бьет.
— Ты крайне дерьмовая актриса, — от двери отталкивается, с каждым шагом запуская время по-новому. Лисе кажется, что её стошнит сейчас, но она смело в лицо смерти смотрит. — Не трать моё время, находясь здесь без ведома Чона, я имею полное право тебя застрелить.
Опираясь на стол руками, он холодно пробегается по фигуре явно остолбеневшей девушки. Его и правда невозможно обмануть, а глаза его пугают только прирожденных
плохих лжецов. Лиса как будто на обрыве стоит, что с каждой секундой всё больше обваливается, а Юнги на другой стороне тихо наблюдает. Наблюдает и землю отстреливает.
— Попробуй, — в наступление идёт, надеясь, что предположение в её голове окажется правдой. — Только не забудь заказать себе гроб, — Мин дым вниз выпускает, слабо приподняв бровь в немом вопросе. — Интересно, как быстро у тебя отлетит голова, узнай всё, что ты убил неприкосновенного?
Сравнявшись с девушкой, Юнги невесомо очерчивает взглядом черты миловидного лица. А Лиса, находясь непозволительно близко к мужчине, задыхается от тяжести запаха цветущего сантолина. Кто ж знал, что самая страшная его тайна окажется такой осязаемой. Лалиса улыбается хищно, только не она в его глазах, а лисица рыжая, потому он так разочарованно в глазах девчонки тонет.
Юнги много отвратительного и зачастую бессмысленного совершил, но его постоянно тыкают носом в факт его человечности. Настолько часто, что и вины он больше не чувствует. Слишком многое его человека убивает. Юнги апатию постиг, лишь коснувшись маски лисы, по полу разбросанной. Он бы склеил её маску, лишь бы не чувствовать уныние, но фарфоровые осколки в мужских руках впились в живот.
Глаза опускает, вместе с кислородом отпуская выдуманный образ. По оголенной девичьей спине рукой ведет с выражением лица нечитаемым. Юнги знает, что ему нужно, а Лиса от его действий умирает ментально. Вязкую слюну сглатывает, панически метаясь по безмятежному лицу. Лиса была готова умереть на месте, навсегда упасть в своих глазах, но Юнги, лишь подцепив ремень, вернул её на землю.
— Это я заберу, — карту в руках прокручивает, кивая ей на прощание.
— Ничего не было? — задорно, саркастично в спину мужчине кидает, прикусывая губу до болезненной пульсации.
Жаль, всё так забыть нельзя.
