Vanitas

      Сеул и правда удивителен в своём непостоянстве.       А может, удивителен Тэхён? Ещё пару дней назад он грубо вжимал хрупкое тело в сверкающий в свете луны капот, теперь же скучающее бродит между стеллажей художественного магазина, то и дело ощупывая древко кистей.       Что всегда было постоянно — это его хаотичные мысли, треплющиеся в черепной коробке раздражающим радио. Он думал, что научился его глушить, но фатально ошибся, позволив прикоснуться к себе, тем самым выкрутить шум на максимум.       Как можно достичь того, что желал, но по итогу не понять абсолютно ничего? Он коснулся того самого откровенного и ядовитого прекрасного, но не ощутил ни радости, ни удовлетворения. Как будто, овладев её телом, он только усложнил всё, что было в его жизни. Как будто сколько ни прикасайся к ней, ему будет ничтожно мало.       Чеён действительно наркотик, только не она в целом, а её белоснежная тонкая кожа, охуенный аромат ванили и такой сексуальный вкрадчивый голос, когда она пытается его понять. Сжимая челюсть, он бесстрастно проводит пальцем по волосяному пучку хвоста белки, с горечью отмечая, что та недостаточно мягкая в сравнении с её волосами.       Вся его жизнь превратилась в тщетные попытки найти то, что способно её заменить хотя бы на время.       Вздыхает глухо, морщинами на лбу привлекая внимание консультанта, что стоит поодаль, не рискуя подойти. Тэхён источал такую тяжелую энергию, что попытайся ему помочь — и можешь неплохо так скататься нахер от одного только взгляда. Мысли его истязали, разрывали подобно когтистой лапе волка, но всё, что он мог, — это через раз дышать.       Спину выпрямляет, разворачивается к стенду с масляными красками. Винный недостаточно красный. Кармин недостаточно темный. Кровавый нет в наличии. Отлично, в этом чертовом городе нет кроваво-красного. Можно подумать, что так сложно выйти на улицу, заглянуть за поворот и собрать её со стен, а может, и с его души. Глаза закатывает, а там под веками образ абсолютного черного с винным сплелся.       Нари была его ужаснейшей ошибкой. Всё в ней было слишком откровенно притягательное. Она была красива, и да, она это знала, потому позволяла себе столько откровенно гадких выходок, что Тэхён был готов биться головой об стену. Он прощал не потому, что любил, а потому, что она единственная могла глотать его безумие с вожделением. Удивительно то, как им нравилось калечить друг друга.       Они были одинаковы. Розэ же разительно отличается. Не в поступках, а во взглядах. Она могла быть самым бесчеловечным монстром на этой планете, но никогда бы осознанно не причинила боль ему близкому, а, может, он плохо её знает. Он же причинял и, наверно, причинил бы.       Загвоздка в том, что она тоже сможет проглотить его безумную дикость. Проглотит и не подавится, лишь мертво заглянет в его глаза, сглотнув ощутимую кожей злобу на весь мир, и найдет то, что он сам не хотел находить.       «Я задала этот вопрос Ким Тэхёну». Кто этот чертов Ким Тэхён и почему вы все его ищете?       Ким Тэхён — сложный, его мысли каждый день жрет волк она, забирая желание жить без неё эмоции.       Ким Тэхён — неправильный, ему нравится ломать без спросу устои в ней людях, потому что он позволял ломать себя его ломали, не спрашивая.       Ким Тэхён — ублюдок, потому что ему плевать, что играть с её искренностью людей неправильно, оказывается, до боли приятно.       Ким Тэхён — ошибка.       — Бордово-красный есть? — басисто голосит мужчина, обращаясь к брюнетке, что подпрыгивает от неожиданности.       Девушка подскакивает к нему, в спешке рассматривая стеллаж и заправляя выбившуюся прядь за ухо. Раньше бы мужчина решил, что та чертовски миленькая, рассмотрел бы россыпь нарисованных веснушек, но теперь он лишь раздраженно наблюдает за бессмысленными действиями, понимая, что чистая бледная кожа с еле заметными сине-розовыми синяками под глазами его больше привлекает. И это тоже его бесит.       — У меня вообще-то есть глаза, — несдержанно из груди выпускает, смягчаясь от того, как инстинктивно вздрагивают её плечи. — Потому я Вас и позвал.       — Минутку, — неловко лепечет девчонка, спускаясь на колени и открывая персональным ключом шкафчик. Роется в нем под пристальным наблюдением, что ощущается так, словно секунда — и он её в этот ящик ногой затолкает, наплевав на законы и то, что она девушка. — Кажется, он закончился, но я могу посмотреть наличие в других магазинах.       Снизу вверх смотрит, а Тэхён, прерывая зрительный контакт, лишь плечами ведёт. Она улыбается натянуто, потому что по-другому в его присутствии невозможно, убегая в сторону компьютера.       Отлично, Ким Тэхён, теперь девушки бегут от тебя в ужасе. Как будто её невидимые укусы расцвели на его теле метками принадлежности, а запах ванили стал самым отвратительным на свете. Только Чеён метки не оставляла, и пахло от неё кожей и ладаном.       Он сам себя заклеймил и сам же себя безбожно в этом винил. Тэхён обещал, что никогда не влюбится, а он и не влюбился, он отчетливо сошёл с ума.       Он хаотично искал её образ в каждой, но не любил её. Он наслаждался запахом кожи, что раньше казался ему бесцветно неинтересным, но не любил её. Он не хотел вывернуть её наизнанку, потому что не любил.       Пятерней волосы назад зачесывает, ловя носом запах её геля для душа. Ваниль и табак. Нелепо то, что табак на её коже не оставлял никаких следов, в его же подчистую въелся.       Закрытый стеллаж с аэрозольной краской рассматривает, понимая, что в нём нет черного. Этот город точно доведёт его до нервного тика, если уже не довёл. Можно подумать, здесь так много художников, любящих использовать сочетания красного и черного.       В этом городе ничтожно мало художников, способных так красиво сходить с ума.       Прокрутив кольцо на пальце, наспех в полупустую корзинку глянул: кисти из щетины, потому что её мягкости ему никогда не добиться; белый акрил, потому что ослепнуть было бы неплохо; растворитель, потому что глотнуть его уже не кажется таким странным решением; мастихин, потому что можно резануть по венам, и вуаля, нужный цвет готов.       Громко собственным мыслям усмехается, вызывая на лице консультанта неприкрытую панику. Она только недавно устроилась в этот магазин, а уже желает поскорее уволиться, ибо творческие люди хуже маньяков. Одному Богу известно, что у них в голове и в какой момент они вскроют тебе глотку заточенным карандашом.       Мужчина пальцем остроту карандаша проверяет, а девушка чуть ли не белеет, сливаясь со стеной. Вязкую слюну сглатывает, стараясь прочистить горло, дабы начать диалог, но только привлекает внимание йодистых радужек, что смотрят на неё безэмоционально, но так холодно, что замерзнуть было бы самым безболезненным из возможных исходов.       — Кажется, в Сеуле закончился кровавый цвет, может, Вам другой цвет подойдет или, например, акриловая, а не масляная краска?       — Ясно, — ощутив её панику во всей красе, Тэхён быстро натягивает маску, слабо улыбнувшись. — Нет, к сожалению, не подойдет, — глухо корзинку на кассу ставит, а девушка, уловив его резкую благосклонность, наконец, слегка расслабилась.       — У нас обновление ассортимента в следующий понедельник, так что приходите.       — Ага, приду, — бесцветно тянет Ким, а у самого в голове: «а доживу ли я до следующего понедельника?». Вряд ли.       — Пакет?       — Нет, — пластик в руке крутит, на удивление спокойно воспринимая скриптовые фразы, что временами оставляли в душе искреннее раздражение банальностью повторяющих вопросов.       — Карта…       Аккуратно протянутую карту постоянного покупателя из рук принимает, случайно отмечая, насколько холодные кончики его пальцев. Нижнюю губу прикусывает, украдкой рассматривая длинные ресницы и почему-то знакомую россыпь родинок. Красивый, но холодный, подобно замершей картине, и этим всё сказано.       Тэхён женский пронизывающий взгляд чувствует, но продолжает безразлично рассматривать цветастые ручки с забавными плюшевыми брелоками. От её сладкого запаха клубники хочется курить, да так, чтобы в носу только горечь табака застряла. Слишком приторно, слишком просто и слишком добродушно.       — Ким Тэхён, — тихо произносит девушка, зачарованная его именем на мониторе, — Вы случайно не Ви?       Отлично. Глянув на бейдж, мужчина усиленно в памяти копается, но там так много созвучных имен, что найти нужный образ не выходит. Заметив его слегка озадаченный вид, девушка едва заметно улыбается, понимая, что в его голове сейчас происходит война в стиле третьей мировой.       — Мы учились в одной школе, — руку протягивает. — Син Рюджин, — тот жмет недоверчиво, всё ещё не понимая, почему она вообще его помнит. Тэхён в школе появлялся лишь на экзамены. — Небесно-голубой Nissan Silvia S14, ты помог мне разобраться, почему в руль шла сильная вибрация.       Опять две разные жизни в голове вьются, вынуждая проклинать всё, что его окружает.       — Что-то подобное припоминаю, — в потолок смотрит, прикладывая карту к терминалу. — Как тормозная линька, больше не беспокоит?       Та улыбается. Забавно, что он не вспомнил её лицо и имя, но вспомнил поломку в машине. Это не забавно — это о многом говорит.       Тэхён не видел смысла запоминать людей, но особо интересных прописывал в памяти по кодам красок, с которыми они ассоциировались, и серийникам их машин. Только Пак Чеён в его голове не имела кода, потому что код её настолько хаотичный, что сколько ни запоминай, из головы вылетит, оставшись монолитным образом её неприлично длинных белых волос.       — Нет, но появился какой-то странный шум в глушителе, — мужчина все принадлежности собирает, машинально кивая её словам, но совершенно их не запоминая. — Слушай, — его реакцию ожидает, а он, вскинув бровь, дает добро на продолжение. — Давай бартер? Ты снова посмотришь, в чём проблема, а я отвезу нас в Тэджон, где как раз осталась парочка масляных красок, что тебе надо.       Он смотрит долго и глубоко, а может, Рюджин просто чудится, потому что нынешний Ким Тэхён ощущается ещё более оторванным, чем прошлый. Он никогда не отличался здоровым вайбом, но сейчас этот самый «вайб» её то ли душит, то ли возвышает над облаками, а отведи он глаза от её переносицы, и девушка рухнет вниз, разбившись об асфальт.       Nissan Silvia, наличие нужного цвета и, на самом деле, достаточно привлекательная девушка за компанию — звучит заманчиво, но не так привлекательно, как ночь с пустым взглядом в потолке. Интересно, а как она проживает дни вдали от него? Вырывает куски плоти из живых людей, Тэхён знает, что сердца она вырывает с особой жестокостью или точно также смотрит вдаль, не замечая ничего вокруг? Он не позволял себе думать за неё, потому что не хотел в один момент осознать всю фатальность их выбора.       Чтобы ни происходило в её безумной черепной коробке, лучше ей о нём не думать.       — Хорошо, — своим мыслям улыбается, закидывая на плечо лямку шоппера. — Во сколько ты заканчиваешь?       — В восемь, но мне ещё закрыться надо.       — Без проблем, — чересчур быстро отвечает Ким, мысленно рассуждая о том, хватит ли ему времени доехать до дома и обратно.       — Подожди, — руки вперед выставляет, замечая новых посетителей, от чего голос становится тише, — у моего брата в Сеуле мастерская, так что можем там встретиться, только дай свой номер, я чуть позже скину адрес.       — Хорошо.       Уже собирается уходить, дабы та могла спокойно работать, но что-то его останавливает, принуждая развернуться и ещё раз посмотреть на её короткие, аккуратно уложенные темные волосы. Не длинные и не белые… черт.       — Знаешь, а ловко ты это придумала, — намекая на свой номер в её телефонной книге и бесплатную консультацию с возможным продолжением в виде ремонта, шутит мужчина.       — Бесплатная рабочая сила — лучшая рабочая сила, — до такой степени бесстыдно подмигнула, что Ким неосознанно улыбнулся, позволив той убежать к запутавшимся в ценниках покупателям.       Выходя на улицу, Тэхён подставляет лицо лучам слабого солнца. Огромная куртка совсем не греет промёрзшие плечи, а он стоит и думает о том, что такого в этом диалоге и почему привычное чувство раздражения ушло на задний план. Он ведь всегда искал мимолетное спасение в других людях, по итогу нашёл лишь намёк на погибель.       Люди склонны отвлекать других от самоуничтожения, но его программа запущена задолго до их встречи. Он спешно откладывает таймер, но с каждым днем у него остается всё меньше времени, а белая полоса летит с такой скоростью, что ещё чуть-чуть — и снесет голову.       В тоскливом одиночестве Тэхёна чрезмерно много табака. Он возвращает его в мир, где так убийственно каждый изгиб его собственного тела пропах ванилью и ладаном. Где кроваво-красного в избытке.

Тэхён просто не хотел любить, по крайней мере, её.

      Удивительно, как первое поражение может отбить у перфекциониста любое желание идти дальше. Как будто допустив ошибку, он лишился смысла жизни, ведь проигрыш невозможно исправить, он всегда будет тебя преследовать. Он как черное пятно на биографии, известное только тебе одному.       Дженни тщетно в текст пытается вникнуть, но символы арамейского языка режут по напряженным белкам, не поддаваясь никаким уговорам. Выдохнув, она сдерживает порыв откинуть книгу, но, намотав по старой привычке на палец темно-каштановый локон волос, на секунду замирает.       Не узнала, не признала и чуть не поседела.       Она перекрасилась две недели назад, но так и не смогла привыкнуть к природному цвету. Чрезмерно долго проходила в образе, а, может, отсутствие души стойко отрицало возможность принять её перемены. Дженни блики в волосах изучает, пытается найти намек на рыжий подтон, но его там и близко нет.       Время лечит, только лечить здесь нечего. У неё не болит душа, потому что её попросту нет. Её не волнует проигрыш, потому что это уже не проигрыш, а разгром целый. Абсолютная капитуляция на выжженной земле.       Она сама виновата, но почему на душе так неспокойно? Почему хочется головой биться о спинку скамьи, как совсем недавно это делала Чеён? Только это «недавно» — это почти полгода назад. Время в их мире неумолимо бежало от бесчеловечности, как будто пытаясь показать монстрам, что есть что-то сильнее их.       Дженни честно пыталась вернуть себя прежнюю, но была способна вернуть только внешность, что как будто и не её больше.       Нередко актеры, слишком сильно вжившиеся в роль, находили свой конец в петле под потолком, она же из этой роли выйти не может, потому веревочка с мыльцем так соблазнительны в здоровой женской голове.       Дженни погибала от неспособности обернуть всё вспять. Губу непроизвольно прикусывает, дабы сдержать саркастичный смешок над собой. В кого ты превратилась? Что ты вообще такое Дженни? Лисица, Кицунэ или обычный человек? Сколько ни меняй в себе всё, вернуть Дженни, не думающую о нём других, ей не под силу.       Дженни настоящую, а не вымышленную.       Он приходит подобно часу смерти от старости — тихо и так незаметно, что, если бы не запах его одеколона, что Дженни выучила до каждой мимолетной ноты, она бы подпрыгнула на месте от его голоса.       — Тебе идёт быть настоящей настоящий цвет волос, — немного ехидно, немного искренне, а Дженни молчит, стараясь унять мелкую дрожь, дабы не огрызнуться, потому что его нахождение здесь четко бьет по самообладанию.       Глаза от книги не отводит, потому что знает: не дай бог повернуться к нему, и всё — о капитуляции придется орать во весь голос. Потому что он не вписывается ни в один сюжет её фильма, потому что он сумел переиграть её, даже не напрягаясь.       — Господин Мин, правая рука Главы Семьи Хорани, чем обязана в столь ранний час?       Из неё сочится фамильярность, почти покрывает его с головы до пят, а Юнги, косо усмехнувшись ей в спину, отвел глаз от лопаток, дабы она могла дышать.       — Я хочу выкупить секрет.       — Что? — надменно вскинув бровь, интересуется, не отводя глаз от старого текста.       Забавно, то, что ты впервые пришел именно ко мне. Забавно в кавычках, а не в скобках.       Само существование Мин Юнги изводило её, как самое болезненное бельмо на глазу. Но хуже всего то, что он уже второй раз говорит слова «купить» и «секрет» в одном предложении. Первый раз она думала, что это нелепое совпадение, теперь же осознание отчетливо маячило перед носом. Он, черт возьми, знает.       Устало захлопнув кодекс, она встала со скамьи, дабы подойти ближе и немного задумчиво провести пальцами по плечу. Юнги же не сдвинулся с места, лишь проследил за её действием взглядом, так искренне внутренне усмехнувшись. От неё веет тем самым настоящим ароматом с нотками петитгрейна, сицилийского апельсина и жасмина, что он всегда чувствовал.       Как сладкий шлейф, не вписывающий в то, что она для него придумала, зная, что ему нравится джин и сосна знала бы Дженни, насколько тот фанатично любил цитрус, ни за что бы не поверила.       — Не понимаю, о чем ты, — острый взгляд на лице тупит. — К тому же, тебе не кажется, что ты слишком много себе позволяешь, приходя сюда без спросу?       Юнги улыбается по-доброму так, а у Дженни ощущение, что она эти холодные слова не произнесла. Что они остались в её голове как сценарий её возможного спасения.       — Избегаешь меня? — голову опускает, дабы заглянуть в её лживые глаза, но она едва ли позволяет это сделать, резко разворачиваясь.       На пальцах остается ощущение его прохладной кожаной куртки, но она собирает их в кулак, длинными ногтями оставляя болезненные следы на ладони. Пусть так и никак иначе. По спинке скамейки мажет, чтобы отвлечь руки от ощущения его тела и перевести дыхание, что в его присутствии незамедлительно спирает.       Юнги замечает все её промахи в образе, все тщетные попытки скрыть беспокойство, но не хочет этим пользоваться. Не для этого он пришёл. Не для того, чтобы разбить её маску, а для того, чтобы аккуратно снять, не затронув вросшую кожу. Молчание — её как самый искренний ответ: «избегаю, но никогда не признаю». Просто потому, что ты слишком настоящий.       Настолько настоящий, что пугает.       — Так что ты решила? — Дав, по его мнению, слишком много времени для размышлений, поинтересовался мужчина.       — Я же сказала: я не понимаю, о чем ты, — не оборачивается, но так опасно бродит по краю, где вместо сталагмитов — кислотное море его холода.       — Брось, Дженни, ты прекрасно понимаешь, о чем я, — устало передергивает, борясь с желанием цокнуть, — или для того, чтобы ты поняла меня, мне нужно обращаться к тебе как Госпожа Кицунэ?       В Дженни бы рухнуло всё, но падать там нечему.       Для того, чтобы она поняла его, ей нужно вскрыть себе черепную коробку и забыть весь этот чертов год.       — Лучше просто «Госпожа», — улыбается лукаво, а Юнги чувствует, как от её высокомерной усмешки закипает кровь. — Какой секрет ты хочешь купить?       — Свой.       Она хмыкает, не понимая его мотивов. Зачем, если, по сути, он только что раскрыл её, а узнай об этом все, о причине смерти Ким Бэнхо мало кто будет волноваться. Своей опасной игрой она поставила под удар не только себя, но и саму суть Церкви. Узнай об этом Тэхо, Хосок, на худой конец, Ли Мэнхо, от этого места не останется ни камня.       Стоит ли её игра этого? Возможно, но далеко не факт. Ведь спонсировать Церковь давно перестали, и если бы не это, всё бы здесь трещало по швам.       — Ты либо слишком правильный для тигра, либо слишком глупый, — начинает, увиливая от озвучивания цены. — Ты мог бы спокойно раскрыть меня перед всеми на пятничном Собрании, но решил потратить целое состояние на столь ничтожный в сравнение с тем, что ты узнал обо мне, секрет? К тому же, купив его, ты не можешь быть уверен в том, что я никому его не расскажу.       — Я не хочу тебя шантажировать, — так просто и честно, что Дженни не верится, — к тому же, — специально тон её голоса пародирует, — я знаю, что, купив его, ты никому никогда его не расскажешь.       — Доверие роскошь…       — Для нас, я знаю, Дженни Ким, — мужчина словно меняется в миг становится холоднее, опаснее, а её имя из его уст настолько пропитано искренними печальными эмоциями, что холодными вечерами она будет вспоминать лишь этот момент, — это не вопрос доверия. За всю свою «тайную» карьеру ты ни разу не посмела раскрыть проданные секреты. Это твой принцип, и, какой бы врушкой ты ни была — ты чертовски принципиальна, — Дженни робеет от того, как много он о ней знает, не придавая значения тому, как мягко он назвал её лгуньей. — Потому ты ни разу не использовала своё тело, дабы получить информацию.       — Ты так в этом уверен?       Сама не поняла, зачем это сказала, ведь в данной надменной реплике нет смысла. Она как будто неосознанно хочет его раздраконить, хочет, чтобы он наорал на неё, унизил, сделал что угодно, а не смотрел так бесцветно отрешенно, потому что то, что она сделала, — непростительно. Она не имела права лезть в его душу, не имела права играть с чувствами. Не имела права становиться ближе.       Ты не имеешь права, лишь решать за него, Дженни.       Он должен её ненавидеть, а не так мягко называть «врушкой», как будто она соврала в какой-то незначительной мелочи. Юнги, я выдумала образ для того, чтобы ты подпустил меня ближе, а после так равнодушно использовала твою слабость. Ты ведь ненавидишь предателей, так почему же твои глаза холодны, как и раньше? Как будто ничего не изменилось.       А Юнги, видя её насквозь, знает: нет наказания хуже, чем собственное чувство вины.       — Более чем, — глаза опускает, перекрещивая руки на груди, тем самым показывая, что на столь глупые манипуляции он не поведется. — Этот секрет — всё, что нас связывает, обуза, так давай же забудем его и разойдемся, как в море корабли? Ты же этого желаешь. Я не буду здесь появляться «без спросу», а ты сможешь спокойно продолжать свой «семейный» бизнес.       Оказывается, боль от его честных слов способна заглушить вину. У Дженни как будто плитку из-под ног выбили, и теперь она летит в пропасть, из которой никто её не достанет. Ты же этого желаешь? Несомненно. Должна желать, но, прикусывая щеку изнутри, она ждет, когда он заберет слова обратно.       Она же сама хотела, чтобы всё закончилось: смыла этот солнечный цвет с головы, вернулась к своему стилю в одежде, даже не подозревая, что она настоящая кажется ему куда привлекательнее, чем выдуманная. Только сердце в его присутствии, как обычно, бешено колотится, моля ребра о пощаде.       Ты должен меня ненавидеть.       А сама-то ты что должна?       — Один миллион, — Юнги голову склоняет, прекрасно понимая по её фальшивой лисьей улыбке, что она не закончила. — Долларов, конечно.       Рядом с ним в ней было слишком много фальши, что хлестала его по оголенным нервам.       Есть ли у него такие деньги? Дженни не знает, но почему-то так вожделенно ждёт его отказ. Попытку поторговаться, что она на корню просекала, но с ним не пресекла бы, наверное. Ждёт реакции неприкрытой, настоящей, потому что она больше не может быть одна оголенная, но он спокойно качнул головой, лишь нырнув в карманы куртки.       — Хорошо, — разворачивает, доставая пачку сигарет. — К завтрашнему дню вся сумма будет на твоём французском счёте.       Снова ты это делаешь… Показываешь, насколько много обо мне знаешь. Юнги смешно от того, что она даже не пыталась это скрыть, как будто всегда желала быть пойманной. Он так мягко и равнодушно через спину рукой машет, что женщина готова отдать все деньги мира, дабы не помнить его уходящий силуэт. Я дам тебе свободу, потому что не хочу видеть, как ты умираешь в моих руках.       — Прощай, Дженни Ким, с тобой приятно иметь дело.       Нет слов хуже из его уст, чем те, что стоят в одном предложении с её именем и словом «прощай».       Она так и стоит, как вкопанная, хочет его окликнуть, задрать цену повыше, но что-то подсказывает, что он готов отдать любые деньги, дабы оборвать их связь. Вдобавок, она просто не может себе это позволить. Они должны оборвать эту болезненную связь, немого шантажа, дабы оба могли дышать полной грудью.       Только у Дженни в груди раскаленный металл, едва ли теперь она может дышать.       Ониа должна это оборвать, так как так и не смогла забраться в его сердце, потому что он остался всё такой же холодной пантерой с таким сверкающим именем, а она осталась всё такой же безмолвной служительницей Церкви Искупления. Дженни Ким не под силу растопить титанический лед его души. Наверное, никому не под силу.       Юнги предавали так часто, что он перестал обращать на это внимание.       Принципиальная, да? Дженни готова разболтать всем его секрет, дабы он вновь посмотрел на неё по-настоящему. Холодно, убийственно, презрительно, ненавистно, как угодно, лишь бы посмотрел. Лишь бы не освободил её от оков, что она сама на себя надела в угоду уничтожающей вины. В угоду расцветшего в её душе мертвого сантолина.       Действительно, незаметно залез в душу.

Уйдя, оставил после себя лишь болезненные засечки.

      Хосок чересчур глупо и странно улыбается, рассматривая пятничные кадры из purple dust'а. Люди, огни, фальшивые улыбки, но это всё не так интересно, как её неизменный соблазнительный взгляд. Удивительно, как быстро его отпускала усталость, стоило посмотреть на неё в свете неона. У Лисы действительно дар — в танце отвлекать наблюдателей от нудного самобичевания.       Это совершенно точно не беспечная слабость, это что-то иное — ломанное и одновременно исцеляющее. Хосок до сих пор помнил, как равнодушно воспринял факт того, что она пыталась спереть карту доступа в облако. Глупая девчонка и не подозревала, что тигр никогда не воспринимал её спокойствие как преданность.       Людей, которым он доверяет, можно пересчитать по пальцам одной руки, точнее, хватит одного пальца.       Лиса же недостаточно сильна для того, чтобы тягаться с ним. Может быть, позже она и станет угрозой, но не сейчас, когда только её плавные движения могут заглушить его усталость от жизни. Жизни — быстрой, убийственной и такой калечащей человечность.       Почему он так просто отдал ей карту? Да потому что знал, что там нет ничего способного его ослабить. Эта карта — не её спасение, это прямоугольная неминуемая гибель. Ещё пару дней назад Юнги, зная, что её ничего не остановит, переписал код при помощи их техников, так что одно неловкое использование запускает программу-шпион. Кто бы не стоял за её спиной — одним движением он раскроет себя, потеряв превосходство.       И это настолько грело тигриную душу, что он неосознанно позволял с ней большее. Как будто ощущая час её падения, пытался уловить каждую мимолетную эмоцию. Он всегда позволял допускать ошибки, чтобы после явиться в образе того самого палача. Лиса — ангел, только её дьявол не Мэнхо, а летящий черный журавль.       Дверь щелкает, а мужчина, быстро сворачивая вкладку, поднимая глаза на вошедшую женщину, что сверкает своей улыбкой подобно самому прекрасному белому пламени. Её длинные шелковистые волосы лентами спадают на плечи, а слегка высокомерный изгиб губ гладит встрепенувшегося тигра.       — Джису, свет мой, какого спуститься с небес в наш тщетный и бренный мир? — двусмысленно кидает Чон, мягко обнимая её за плечи, зарываясь носом в волосы, что привычно и по-домашнему пахнут грушей с корицей. — Прости, что не мог найти время…       Он бы продолжил, если бы не эти не вписывающиеся в темно-коричневый интерьер широкие плечи.       — Прости, — она фальшиво игриво складывает руки в знак молитвы, пока тот растягивает губы в тонкую полосу.       — Никогда не прощу такого предательства, — игру поддерживает, но, улавливая отрешенность глаз пришедшего, решает закончить раньше её аналогично ответа, — Телохранитель Ким, у меня складывается четкое ощущение, что ваши ледяные глаза я вижу чаще, чем оскал Розэ.       — Справедливости ради, Господин Чон, я вынужден согласиться, — он поддерживает столь бессмысленный пустой диалог, но не так яро, как требовалось, — и не скажу, что меня это расстраивает.       Они так редко пересекались, что их встречи можно было пересчитать по пальцам рук. Будь его воля, он бы вообще никогда в одном помещении с ним не находился, но на волю Ким Сокджина всем плевать. Парадоксально, что ему на это всё равно. Сокджин никогда и не хотел быть услышанным. Оставленным — возможно, но не услышанным. Услышанные хотят, чтобы их поняли. Сокджину не нужно понимание, достаточно ненапряженного одиночества.       Именно поэтому Сокджину, хоть и очень глубоко внутри себя, нравилось работать с Чеён. Её бешеная и убийственная аура рядом с ним угасала, словно та знала, что ему нужно — безличность. В те редкие моменты её колкости, ощущения той самой захлестывающей ядовитой энергетики, она дарила ему эмоции в назидание его искренней, принятой опустошённости.       Розэ видела их душевные уродства настолько отчетливо, что у всех сводило челюсть от злости быть уличёнными в этом. Не так уж приятно, когда одно только присутствие человека вытаскивает из тебя всю едкую гниль, выворачивающую наизнанку. Ещё более неприятно осознавать, что этот человек способен этим управлять.       Тонкой рукой тыкать в собственное дерьмо, что они самолично в себе породили.       Чон Хосок — болезненная похоть к саморазрушающим отношениям вследствие отвратительных взаимоотношений с матерью.       Ким Сокджин — подсознательная зависть свободе выбора вследствие неспособности быть кем-то большим.       Ким Дженни — маниакальная жадность обладать чужими тайнами вследствие неспособности принять свою отвратительную суть, навязанную обязательствами.       Мин Юнги — всёпоглощающая скрытая ненависть к миру вследствие постоянства ошибочности суждений.       Ким Тэхён — унылое существование вследствие абсолютного выжигающего безумия, не вписывающегося в устои правильного мира.       Их объединяет одно — отсутствие понимания самих себя, ввиду ядовитого разрушения самой сущности их человека.       Теплый взгляд Джису в волосах главы Семьи ловит. Зная, что она позволяет себе такое поведение только потому, что его аура почти неощутима. Она не слабая, но такая мягкая, податливая и по-домашнему обезоруживающая тех, кто только своим существованием душит других.       Сокджин был слишком пустой неопасный, потому для них он был невидим.       — Что? — видимо, не он один заметил её взгляд.       — Давно к барберу ходил? — нарочито по-доброму начинает Джису, запуская свои тонкие пальцы в волосы Чона. — Не гоже Диабло ходить с копной отросших волос и не в Prada, — на его обычную футболку кивает, а тот слабо улыбается её замечанию.       Хосок от её мягких прикосновений глаза прикрывает, расслабляется, но, тотчас ощутив чужое присутствие, направляет свой взор в ничем не выдающие себя мужские радужки. Они смотрят друг другу в глаза непозволительно долго, ведя какой-то известный только им двоим ментальный диалог.       Сокджин был похож на Юнги, но имел слишком много ярких отличий в биографии, позволяющие ему быть куда более скрытным в своих мыслях и действиях. Что хуже: родиться в трущобах или в высшем свете? Хосок бы ответил: «В Южной Корее», но его бы за это растерзали собственные демоны.       — Спасибо, — хотел сказать только губами, но вышло чересчур громко и до одури искренне.       Они всегда благодарили сквозь пелену образа. Били своей благодарностью так, чтобы, не дай бог, не попасться на чём-то по-настоящему трепетном.       Сокджин его понимает, слегка приподнимая подбородок, но в этом действии нет ни надменности, ни гордости, лишь немое принятие его благодарности. Мужчина действительно умел понимать то, что читается между строк, а может, между букв в твердом тихом голосе.       — Оу, нет, — начинает Джису, улавливая флер повисшей в воздухе профессиональной привычки говорить глазами. — Наблюдать ваши немые разговоры мне ни к чему, пойду побеседую с Ли Черин по поводу иска от компании Банчан.       Она уходит, оставляя после себя лишь сладкий шлейф своих духов, а Хосок, что минуту назад был опасно расслаблен, вновь возвращает свой взор на крепкого мужчину. Тот в лице не меняется, лишь ждет позволения начать разговор. Кем бы он ни был, правилам следовал. Негоже телохранителю в обход разрешения начинать диалог.       — Чем обязан? — Чон рукой указывает на стул напротив, следом садясь на своё законное место.       — Одобрение смены управления, — четко произносит гость, а глава, не до конца понимая, о чем он, машинально кивает, ждет продолжения, но оно не следует.       Сокджин как будто ждет осознание на его лице, но оно не приходит. Это было так фантастически, что, не скажи напрямую, никто бы не додумался. Чего таить, сам Сокджин не уверен в реальности данного предложения. Он никогда не показывал свои эмоции просто потому, что и не испытывал в целом, но Пак Тэхо, четко озвучивший своё решение с разворота, выбил привычную тишину мыслей.       Он либо сошел с ума на старости лет, но старость его ещё лет двадцать не ждет, либо задумал то, что перевернет ход истории.       — Для того, чтобы получить одобрение, нужно договаривать до конца, — за шкирку из мыслей вытаскивает, устало потерев переносицу. Хосоку совершенно точно нужна новая порция танцев Лисы виски, но, как назло, ни того, ни другого у него нет. — А пока я понятия не имею, о чем Вы говорите.       — Я сам не до конца понимаю, о чем говорю, — на удивление искренне озвучивает Сокджин, на манеру Чон Хосока опуская глаза, и только в этом действии тигр видит настоящие эмоции. — Мне нужно Ваше одобрение на смену в управлении Семьи Пак.       Нет… Да. У Хосока ладони вмиг холодеют. Он прекрасно осознает, что последует дальше, но не понимает. Настенные часы на удивление тихо отсчитывают секунды до неминуемой правды, что сейчас ощущается как лезвия у сонной артерии.       — На кого?       — Пак Чеён, — в его словах столько искреннего отрицания, что, не будь Хосок Главой Семьи, точно бы решил, что тот спятил.       — Нет.       — Да.       Хосок хмыкает на его молниеносный ответ, утопая рукой в своей отросшей шевелюре. Ему не нужен барбер, он в минуте от скоропостижного облысения. Пак Чеён в роли Главы себя показала, вырезав пару мелких кланов и недвусмысленно намекнув на отделение головы от тела всех членов Собрания. Она не была плохой, если вообще можно так выражаться в её случае, она была до мозга костей исполнителем — гончей, что без разбору вгрызается в глотки.       — Она его приемная дочь, — начинает однотонный диалог Хосок, равнодушно поджигая сигарету в кабинете, где даже пепельницы нет.       — Потому я здесь, данное решение Господина Пака требует некоторого времени, — это некоторое время может превратиться в годы? Навряд ли, — как только все проблемы с документацией будут решены, оно вступит в силу, а так как он не желает стопориться на формальностях, я провожу этот фиктивный опрос мнений заранее.       Впервые Сокджин не желал исполнять волю Пак Тэхо не из-за того, что она была ошибочна в его понимании, а из-за того, что он знал Розэ с иной стороны. Она всегда была такой: то становилась спокойной, отходила от препаратов, равнодушно наблюдала за потугами мучеников облегчить себе жизнь, то возвращалась с безумными глазами и не боялась употреблять прямо на глазах у провинившихся.       Она была избирательна в том, кому показать свою слабость, знала, что одни умрут, а другие не посмеют открыть рот. Возможно, именно молчание Ким Сокджина привело их к такому исходу, ведь скажи он дракону, что у них остались считаные секунды до момента, когда она сорвется, возможно, он бы пересмотрел решение. Но он не сказал, запихнув свои мысли туда, где им и место, — в вакуум.       Они все ошибочно полагали, что знали её лучше, чем собственный отец, а, может, всё было в точности наоборот.       — Ваш ответ?       Как будто он имеет вес. Хосок ненавидел это чувство бессилия, когда, чтобы ты ни сказал, останешься не услышанным. Тэхо не нужно одобрение — ему нужно смирение. Он начал это не из-за нежелания иметь помехи, потому что помехи эти призрачные, а для того, чтобы все осознали свою ничтожность в его глазах.       Его решение не подлежит обжалованию. Кем бы они все ни были для дракона, они останутся лишь помойной полосатой кошкой, полумертвым медведем и худощавым слабым щенком.       — Хорошо, хоть я и не до конца понимаю мотивацию Господина Пак Тэхо, но я одобряю это решение, — замирает на время, раздраженно почёсывая фалангу большого пальца. — Но мы же понимаем, что этот диалог чистой воды формальность, — Удивительно, как сегодня они все были искренни. — Если вам нужно моё мнение: она не готова и никогда не будет, но вряд ли это его волнует.       — Обведу этот день красным маркером в календаре, ведь я второй раз подряд вынужден с Вами согласиться.       Это было бы смешно, если бы не так грустно. Нет. «Грустно» — не то слово. Если не было так уныло? Мрачно? Скорбно? Тошно? Ни одно слово не способно передать весь тот оттенок происходящего.       — Сколько отказов получили? — саркастично интересуется Хосок, не желая ставить точку на столь болезненной для принятия ноте.       — Ни одного.              «Ожидаемо» — так искренне в мыслях, но так едко на губах. Лишь он был способен сказать «нет» и лишь он имел на это право, но так трусливо спрятал голову, испугавшись того, что последует после. Тэхо бы не начал войну — он бы усмехнулся, забрав всё, что ему дорого. Усмехнулся, использовав их связь как жалкую причину его отказа. Иногда Хосок думал, что Тэхо даже их возможную связь продумал наперед.       Их отношения, оставшиеся в прошлом болью отчаяния, действительно могли послужить причиной отказа, но не из-за нежелания видеть её в подобной роли, а из-за знания того, что она сама этого не хочет.       Чеён никогда не рвалась к власти и была искренней в своей жажде бессмысленных кровопролитий. Только искренность для них — лишь дефект прогнившей натуры. Забавно, как импульсивный ранее Чон Ёнсу не позволял Чонгуку приблизиться к желанной власти, а холоднокровный Пак Тэхо готов поставить всё на кон, свалив на плечи власть той, что никогда её не просила.

Забавно в кавычках, а не в скобках.

      В воздухе стойко чувствуется аромат древесины с нотками свежести и чего-то задушенного на корню, похожего на понимание. Молодой человек барабанит пальцами по столу, но ощущает это как четкие удары по собственному ослабшему сердцу, что за ребрами не чувствует себя в безопасности.       Смотрит на смятые в мусорном ведре билеты «Лас-Вегас — Сеул», не в силах оборвать бесконечный поток слов из уст человека на том конце провода. Сегодня ты на удивление говорливая, а может, Чон слишком уставший. Потирая переносицу пальцами, он ощущает то, как только от этого действия снимает с себя кожу живьем.       «Это нормально, к слову, повышенная чувствительность при смене препаратов — не самая плохая из возможных побочек».       А что тогда самая плохая? У Чонгука ощущение, что он чувствует каждый волосок на своей коже, что пробирает током от мимолетного искажения воздуха. Каждую осколочную эмоцию, что так настойчиво выворачивает мозг назойливыми и непривычными эмоциями. Бронзовую жидкость глотает, совершенно не заботясь о том, что транквилизаторы с алкоголем имеют свойство выходить наружу с привкусом желудочного сока.       Он чувствовал себя превосходно в Америке, но стоило вернуться, ощутить этот промозглый сеульский воздух, как вместе с холодом пришлось глотать горечь собственного гнева. В Америке его боялись, думали, что он — часть преступного синдиката, способного без зазрения совести съесть своего врага. В Южной Корее все знали, что он всего-навсего младший брат Чон Хосока.       И в этом парадокс. Америка не знает, насколько он жесток, а Корея, зная, не боится. Прогнившее насквозь государство.       И мы тому виной.       Чонгук уверен, он изменит этот мир, чего бы ему это ни стоило. Пойдет по головам, предаст огню всё, что осталось от отца, убьёт своего собственного брата, украсит улицы мозговой жидкостью, но исполнит мечту матери.       Ты будешь править, мой милый. И это превратилось в тяжелый камень на его плечах. Он так часто представлял себя на троне, что и забыл, что в реальности на трон он не имеет никакого права. Отъезд в Америку приземлил его на землю вместе с самолетом, что коснулся колесами замерзшей корейской земли. Он резко и так отвратительно, унизительно осознал, насколько был поглощён своими фантазиями.       «Думать ведь куда проще, чем делать, да, Чонгук?»       И от этого паршиво до одури. Он был смел в своих мыслях, на деле шёл к своей цели настолько медленно, что его бы обогнал безногий.       Почему в какой-то момент я остановился? Потому что обернулся на прошлое, почти утонул в нём, позволив вновь так сладко пройтись языком по этому аллергическому вкусу вишни и пионов. Чонгук задыхался от её запаха, специально перекрывая и ей воздух.       Он думал, что будет наслаждаться хрипами этой девчонки, но они поглощали, вызывая лишь сладострастное раздражение. Она мешала идти к цели, как будто у них одна шея на двоих. Она не та, что была в детстве, не та, что смогла разломать его, будучи ребёнком. Не та. Освободив её, он, наконец, позорно понял, что в этом мире умирать будет лишь он. Потому что не вылечился, не спасся и не уничтожил до конца.       Чонгук знал, что у Суён всё хорошо, если вообще можно так выражаться, но от этого знания в нем всё горело от злости. Она после встречи с ним смогла воскреснуть, найти желание жить, друзей, он же потерял вкус к жизни.       Челюсть сводит до скрипа болезненного. Сколько ни хотел, не мог переступить порог её квартиры, потому что там не было воздуха, там не было вообще ничего. Сплошная аллергия, выворачивающая глотку.       — В смысле, ты так и не смогла её достать? — несдержанно рыкает Чон, игнорируя то, как за дверью кричит его секретарша.       Я точно уволю эту суку. Дверь распахивается чрезмерно громко, содроганием воздуха разрывая его кожу на тонкие лоскуты, что сейчас подобно разорванной одежде свисала до земли. Он смотрит в хрустали камня напротив, не понимая, почему в кабинете вдруг стало чрезмерно много голубого. Черт, я действительно ненавижу голубой. Он антоним того самого красного — любимого и неиспорченного ею.       — Я тебе позже перезвоню, — слова прокатываются в горле с четким ощущением близящейся рвоты, что с привкусом рома как будто становится слишком сладким.       Он смотрит на взъерошенную секретаршу, что отдышаться пытается, не в силах перевести глаза на ту, что так жаждал увидеть сломать. Всё в ней было слишком идеально правильно, кроме этого блевотного цвета волос. Она стояла подобно фарфоровой кукле, не выдавая никаких эмоций, подобно её ненавистной сестре, что сейчас кажется настолько высоко, что улети на орбиту — ты всё равно будешь под ней.       — Господин Чон, эта девчонка, она…       — Его жена, — высокомерно, холодно и так по Паковски с этим взглядом блядским, как будто всё вокруг них — глупцы.       Глупцы, что смеют противиться и думать, что они главнее. Он действительно ненавидел этот взгляд, пропитанный презрением, но всё, о чем могу думать сейчас, — это о чертовом словосочетании, что посмело так просто слететь с её губ. «Его жена» — отчетливый ярлык в голове монстра. Ярлык настолько в татуированные в мозг, что никаким лазером его ни сведешь и ни вырежешь.       — Выйди, — секретарша победно улыбается, направляя взор на наглую девчонку, но та остается неподвижна. — Им Соми, я недостаточно ясно изъясняюсь? — Сталь его голоса можно использовать для ковки какого-нибудь острейшего холодного оружия.       Суён, наверно, сошла бы с ума, обратись он к ней так, но сегодня она готова на многое, дабы оборвать этот порочный круг. А может, гениальная на первый взгляд идея Чимина выпить полбутылки соджу перед заходом в его кабинет была не такой уж и гениальной.       Невидимо по стенам проходится, замечая, как много здесь темных и мрачных деталей. В отличие от своего брата, Чонгук не любил избыток света, потому окна во всю стену в его обители поделены на мелкие квадраты, как бы разрезая световое пространство. Суён почему-то знала, что он почти всегда закрывал их тяжелыми жалюзи, но сегодня помещение выжигало не только его сетчатку, но и её.       Секретарша мнется, белеет вмиг, но послушно выходит, прикрывая дверь удивительно тихо. Суён так и стоит, смотря в его глаза, что ничего не выражают. Взгляд за спину кидает, мысленно прогуливаясь по рисунку на ширме с классическими идеями долголетия, что крайне неклассически забрызганы хаотичными мазками черной краски. Как будто даже в его подходе к выбору декора был свой разрушительный стиль.       Она стоит неподвижно, подобно сакуре, замершей за его спиной, точно так же она покрыта хаотичными брызгами его прикосновений, а внутри целый океан бушует, покрывая ощутимой только девушке паникой с головы до пят. Чонгук смотрит глубоко, чрезмерно долго и потому неожиданно осознает, насколько сильно ей подходит имя. Суён — Вода. Чертов океан, что своим спокойствием завораживает, но стоит шагнуть к нему, как ты утонешь в ледяной пучине.       — Что с твоими волосам? — Лучше бы он молчал, потому что стоило услышать его голос, как градус алкоголя получил власть над языком.       — Не нравится? — Черт возьми, как же довольно она это произносит, как будто никогда и не было той слабой девчонки, запертой в его квартире, не способной проронить слезинку из-за страха, — Хотя знаешь, мне в любом случае всё равно. Я здесь не для того, чтобы обсуждать свой внешний вид, который тебя никаким образом не касается.       — А для чего?       — Не перебивай.       Эта фраза как красная тряпка. Взрыв его сдержанных эмоций, что выражается лишь в тихом скрипе кожаного стула под пальцами. Ей бы сорваться с места и никогда больше не сметь открывать рот в его присутствии, в противном случае брезентовый поводок внутри Чона лопнет, разорвавшись от нового прилива гнева.       Вот она, настоящая Пак Суён. Искренняя, отравляющая и такая высокомерная, словно в этом кабинете он никто — мальчишка, дарящий ей букет полуживых роз, сорванных в её же саду. Как смеешь ты меня выводить? А Суён не смеет. Ей до одури страшно, страшно от каждой его реплики, ведь те ломают уверенность в том, что она сможет сказать то, что так долго треплется в её голове.       — Я здесь для того, чтобы сообщить, что в скором времени моя сестра, то есть, — молчи, — Пак Чеён, станет Главой Йонг.       Так много слов, но лишь четыре заставляют что-то внутри трескаться, а глазные яблоки — гореть от яркости света. Он пускает короткий взгляд на огромный черный диван за её спиной, не в состоянии разомкнуть губы. Всё то, что я желал, так просто достается ей. Чонгука собственная беспомощность нагибает, вырывая органы на её чертову манеру.       В жизни Чон Чонгука было слишком много драконов, словно всё небо над его головой застилали только эти чешуйчатые твари.       — Пак Чеён? — он произносит это так ошарашенно, как будто только что впервые услышал её настоящее имя. — У твоего отца крыша поехала?       — Я не закончила, — минутные паузы в её речи заставляют парня вставлять свои пустые комментарии, вызывающие лишь четкую паническую агонию.       — Ну так заканчивай, — нетерпеливо, гневно и почти разрушительно выплёвывает Чон на свой стол из эбенового дерева.       Минута, две, три. Она не может произнести то, что так часто проигрывала в своей голове. Подумать действительно проще, чем сказать, особенно когда тебя буквально разрывает этот пустой взгляд нефтяных глаз. Давай, Су, ты сможешь. Освободи себя и его заодно, разорви этот порочный круг отсутствия свободы выбора.       — Как только это случится, я немедленно приду к сестре и попрошу расторгнуть наш с тобой брак, — она улыбается так довольно, так едко, что у Чона что-то щелкает.       Нет, не щелкает. Вспыхивает атомным грибом, поднимаясь в небо. Это не разрыв порочного круга — это месть. Неприкрытая, сладкая и такая долгожданная. Она возвращает ему всё, что он посмел с ней сделать. «Слушай, Пак, твоя привязанность ко мне искусственна, по сути, блеф твоей психики…» Жри теперь блеф своей психики, Чонгук, жри и не смей выплевывать.       Возвращает, понимая, что нет чувства прекраснее, чем его этот взгляд. Не рассерженный, а пустой, потому такой жалкий. Её фантазия рисует самые смелые предположения его мыслей, но всё рушится от его косой ухмылки, ценностью огромного внутреннего болевого шока.       — Что дальше? — Не смогла задеть, лишь пробудила истинного зверя. — Набьешь татуировки, наделаешь дырок на теле? Начнешь прыгать в постель каждого встречного, глотая их сперму, как соджу, перед моим кабинетом? — Ядовито выплевывает Чон, не в силах контролировать язык, что по-другому сломается. — У тебя запоздалый переходный возраст, моя дорогая жена? — Последнее он выплевывает с особой едкостью, настолько мерзко, что сам скривился от этого словосочетания.       — Изволь, дорогой пока муженек, — где ты всех этих слов нахваталась? Где взяла эту сучью дешевую интонацию? — такой подарок я тебе делать не буду, — руки по бокам его стола ставит, смотря с вызовом. Знает, что как раз именно такие девушки в его извращенном вкусе. Знает, потому что ещё подростком видела его в компании таких. Чонгука всегда привлекали сломленные. — Прекрати волком смотреть в мои волосы, мы друг другу никто, или вам, тиграм, течь по драконам свойственно?       Бумеранг. Гребаный бумеранг, что не возвращается в руки, а сносит голову с плеч. Суён бы сгорела со стыда от своих слов, если бы не эта пустота чонгуковских зрачков. А пустота, Суён, способна съесть непослушных девочек.       И так ты мне отплатила за то, что я дал тебе кислород? Он смотрит сквозь, а внутри столько вьющихся бешеных мыслей. Убей её, сломай до конца, возьми, поставь на колени, заставь взять слова назад, затолкай свой член настолько глубоко, чтобы она наконец задохнулась и не смела так смотреть. Чонгук бы скривился, но транквилизаторы прижимают тело к стулу с гнусной силой.       — Убирайся, — твердые слова, что Суён воспринимает как безоговорочную победу над ним, такая чистая и сладкая, что она забывается.       — Иначе? — судя по всему, вместе с волосами тебе выжгли мозги. — Забыл? Ты сильнее меня не сломаешь, Чон Чонгук.       — Ты так в этом уверена? — Не уверена, потому что только его тон ломает всё внутри по-новому. — Уверена, что в тебе больше нечего ломать, Су?       Это чертово обращение, что пускает по крови едкий коктейль тошнотворной паники. В этом кабинете тошнит не только его, но и её от осознания того, что она не была готова к его ответам. Не была готова предстать в своём новом образе, что рушится только от его мертвого живого взгляда.       Он встает, скрывая ухмылку от того, как она едва уловимо дернулась. Суён окаменела, смотря на его опустевший стул. Все её мысли как будто испарились, стоило ему приблизиться. Больно. Так больно снова ощущать запах его одеколона и эти выворачивающие наизнанку прикосновения. Не трогай, я могу противостоять твоему взгляду, словам, но не прикосновениям.       За подбородок к себе притягивает, заставляя взглянуть в глаза, что больше пустыми не кажутся, там паров горючей нефти на всю планету хватит. Беги, ведь он вновь тебя разломает, снова растопчет сердце, вонзив в него свои руки. Беги и не смей оглядываться.       — Ты хочешь знать, что будет в противном случае? — Не хочет. Всё, что желает Суён, — дать себе пощёчину, потому что она вновь почувствовала то раздирающее чувство паники от его прикосновений. — Я разложу тебя на этом ебаном столе и выебу на сухую, да так, что даже твои ебаные слезы меня не остановят, — её хрустальные глаза, наполненные влагой — вот что давало ему глоток чистого воздуха, — и кончу в тебя так много раз, что моя сперма станет твоим билетом только в один конец, — начало моей семьи. Одинокая слезинка оседает на его пальцах, сжимающих челюсть. Так быстро из роли суки вышла, как была, так и осталась лживой девчонкой. К уху наклоняется, чтобы так остро и контрольно прошептать: — или ты этого и жаждешь?       Сбежала. Вновь оставив его с этим отравляющим запахом пионов. Чон на её остывший след смотрит, смакуя аллергический вкус вишни на языке. Сердце сковывает новый тошнотворный спазм, от чего он теряет равновесие, опираясь бедром на стол, где совсем недавно покоились её смелые ладошки.       Ебаная сука. Слеза на его пальце кажется чересчур обжигающе чистой, не испачканной его натурой. Такой блестящей, подобно алмазу, что самое место на его гнилом языке. «Сладко-соленая» — лучший сорт транквилизаторов, что он когда-либо встречал. В его списке дел «переломать Пак Суён» вновь красуется на первом месте.       Я исполню мечту матери ровно после того, как раздроблю твои никчемные, милые кости. Но только вот как бы твоё желание, Чонгук, не встало тебе той самой костью в глотке, что давит на язык всю жизнь.

Тебе не сбежать от моей мести меня.

      Выползая из-под дна машины, Тэхён недовольно смотрит в темные локоны Рюджин, что, сидя на каких-то ящиках, довольно жует жвачку. Приближающаяся ночь дарила слабо освещенному помещению какой-то известный только им двоим шарм простоты. Рюджин не вызывала в нём никаких сильных эмоций, хоть и была притягательна во всех планах.       Был в ней какой-то шарм, способный зацепить любого, но не его. Смотря на приближающегося перепачканного парня, ей хотелось смеяться, ведь тот выглядит в точности, как в их вторую встречу. Ким не помнит, но первая была феерична, под стать нужному ему цвету.       Девушка была из богатой, по меркам Тэгу, семьи, потому над ней с детства подшучивали. По началу она не обращала на это никакого внимания, но дети с возрастом становились злее, и вот над подросшей девочкой начали издеваться физически.       И только он это остановил, разбив лицу зачинщику. Ким Тэхён был похож на принца, покрытого кровью толстоватого мальчишки. Принцем, что не попросил ничего взамен, оставил её на земле рядом с корчащимися от боли одноклассниками. Ушёл, не проронив ни слова.       За всё в этом мире нужно платить, а Син так и не отплатила.       — Никакой поломки ведь не было? — равнодушно спрашивает Тэхён, вытирая тряпкой грязные руки, а девушка довольно улыбается, но в ту же секунду замирает от того, как он ставит руки по бокам от её ног, приближаясь непозволительно близко. — Получается, ты маленькая лгунья, Рюджин.       Вот он, огонь, что она увидела в их первую встречу: не то опустошенное одиночество третьего пересечения, а именно живое пламя, превращающее всё в пепел. Дзинь. Кажется, с таким звуком происходит оплата. Тэхён красив, но не по зубам Рю, поэтому всё, что она могла, — это попробовать оживить горький шоколад, добавив немного сахара в его повседневную жизнь.       — Кажется, я поймана с поличным, — руки поднимает, отодвигаясь на комфортную дистанцию, а он вскидывает бровь. — Честно говоря, я всего лишь хотела вернуть блеск в твоих глазах.       — Блеск?       — Да, тот живой завораживающий блеск, — мужчина хочет скривиться от данного выражения, но лишь убирает руки с ящиков, позволяя той принять удобную позицию, — а то ты выглядел так, словно безответно влюблен.       Выстрел. Нет. Хэдшот. Тот самый, что он ждал, но не принёсший ничего, кроме отчаянного желания вскрыть себе вены. «Безответно влюблен». Хуже любви только безответная любовь. Тэхён не влюблен — это ошибка. Фатальная ошибка его жизни, что не подарит упокоение, она подарит сбитые костяшки и рвущийся наружу крик.       — Я никого не люблю, Рюджин, — имя её как якорь ответа не себе, а именно ей.       — Правда? — хватит так самодовольно улыбаться, а Рю улыбается, понимая, насколько тот находится в отрицании данного факта. И кто из нас больший лжец? — Ты ведь врешь.       — С чего ты взяла? — Тэхён затрачивает колоссальную энергию для того, чтобы говорить спокойно.       — Я знаю, какие глаза у безответно влюбленных, — блять, прекрати говорить это чертово словосочетание, — Я-то знаю… — слегка мечтательно, слегка печально, смотря себе под ноги, — ты ведь раньше мне нравился, — снова этот холодный взгляд и её расслабленная рука в воздухе, обрывающая поток хаоса мыслей, — в юности, конечно, по правде говоря, я даже начала интересоваться машинами из-за тебя, — приподнятую бровь игнорирует, расплываясь в улыбке, — но когда мы встретились во второй раз, ты даже ни разу не посмотрел на меня, твои глаза всегда смотрели так отчаянно в другую…       Что-то в атмосфере незамедлительно меняется, вынуждая девушку кинуть взгляд за спину молодого человека. Незваный гость в закрытой мастерской порождает слишком много невнятных вопросов. Старик стоит в воротах, опираясь рукой на трость, и смотрит в расслабленную спину Тэхёна, так что, проследив за взглядом, девушка нервно сглотнула.       — Господина Сина нет на месте, и мастерская закрыта, так что, — начинает девчонка, осеченная взглядом старика и таким ледяным прикосновением руки к запястью.       — Рюджин, иди погуляй, — атмосфера вокруг этого старика была заметно его глазу разряжена, потому Тэхён глубоко внутри себя осознавал, что ей здесь нечего делать.       — Но.       — Да, Син Рюджин, иди погуляй, — вторит старик за парнем, самодовольно поднимая подбородок одновременно с тем, как сильнее опирается на витую трость. — Послушай своего молодого человека.       — Он не…       — Быстро! — рявкает Ким, отчего девушки вздрагивает, вспоминая этот его взгляд.       Именно так он смотрел на зачинщика её травли.       Оставленные наедине мужчины смотрят друг на друга, оценивая исходящую угрозу. И если Тэхён поставил по опасности этого человека чуть ниже Розэ, Мэнхо воспринимал парня как самый прекрасный шанс оказаться выше. Художник не двигается, тем самым позволяя вдоволь изучить свою фигуру и так скверно довольно улыбнуться. Лучшее оружие.       — Кто Вы такой? — первым нарушает затянувшуюся тишину, не желая больше копать в глазах напротив.       — Ли Мэнхо.       Имя, что выбивает из-под ног землю. Он не понаслышке знал имя того, кто был хозяином Тэгу. Знал и тихо ненавидел. Дьявол, отобравший у него самое дорогое, в ответ на наглость его отца. Не будь Ли Мэнхо, возможно, не было бы этого уничтожающего безумия Ким Тэхёна.       Не будь Ли Мэнхо, он вряд ли бы встретил Розэ.       — Судя по твоим глазам, ты прекрасно осознаешь, кто я, — Тэхён на гаечный ключ взгляд кидает, но, замечая возникшего, как из тьмы, телохранителя с лилией на шее, осекается. — Не советую, пока я пришёл только поговорить, так что не испытывай моё терпение.       — Так говорите, а не тратьте время на сладкие речи, — его голос предательски дрожит от просыпающегося гнева.       Оба так болезненно наступают терпению на глотку.       Вспыльчив и глупо бесстрашен, как и его отец. Мэнхо узнал о Хэндо лишь в тот момент, когда ублюдок свинтил за зону его возможностей. И в тот момент медведь понял, насколько опасно игнорировать волчий взгляд на себя. С того самого момента он пресекал его на корню.       Не раз думал убить этого мальчишку, но что-то останавливало. Хоть Хэндо и был одной из причин его проигрыша шестилетней давности, теперь этот проигрыш кажется необходимым для того, чтобы вот так встретиться лицом к лицу.       — Забавно, что из всех людей лишь я знаю твою настоящую историю, Ким Тэхён. — заткнись, — талантливый мальчик с грустной судьбой, рожденный и растерзанный в Тэгу.       — Я же сказал, не тратьте время на сладкие речи, — обрывает Ким, не желая слушать о своей судьбе из уст этого человека.       — Нетерпелив, как и твой отец, жаль, что теперь он не так смел, видел бы ты его глаза, стоило ему меня увидеть.       Тихий выдох, такой отравленный гневом тихий выдох, что не верится, что он вообще смог его сделать. Не смей так строить свою речь. Не смей намекать, что отец в Корее. Не смей.       Не Розэ пробуждала внутри него ярость, способную разрушить всё, а это гребаное слово на «о». Он слишком много пережил и переломал в себя за эти годы, чтобы вот так просто осесть в глазах этого человека от одного только настоящего времени, использованного в одном предложении со словом «отец».       — Что Вам надо? — Холод, всепоглощающий холод, что покрывает стены тонкой коркой льда.       — Мне от тебя нужна лишь маленькая услуга, а взамен ты получишь награду, о которой грезил всю свою жизнь, — Тэхён хмыкает. Вряд ли он способен обернуть время вспять. — Имена тех, кто убил твою мать и…       Смех, по-настоящему безумный смех, обрывающий речь медведя. Он глотает слова вместе со слюной, сильнее впиваясь пальцами в трость, дабы не расшибить своему оружию голову раньше времени.       А Тэхён смеётся, не в силах сдержать то безумное чувство насмешки над чужими словами. Единственный, кто знает мою настоящую историю? Не смеши меня. Знал бы, никогда бы это не сказал.       Вот оно — то единственное, что Тэхён не смог в себе принять. Ему не нужны виновные не потому, что ему не справиться с ними, а потому, что и нет их. Переломанный позвоночник от того, что случайно упал с лестницы, смерть от неисправности тормозной системы и тюрьма за изнасилование младшей сестры — достаточное наказание за то, что они сделали? Вряд ли, но на большее он не способен.       Способен. Просто для этого нужно вновь переломать себя на части, глотать стимулятор и отказываться от человечности, что так наивно одарил его Намджун.       — Ожидаемая реакция, но мой тебе совет: мою речь стоит дослушать, — злость в старике росла в геометрической прогрессии, а Тэхён не мог остановить сочившийся ехидный, но уже тихий смех.       — Вам нечего мне предложить, так что прощайте, надеюсь, мы больше никогда не встретимся, — тормозит из-за невозможности выйти из ангара, ввиду крепкого тела телохранителя, перегородившего дорогу. — Я хотел по-хорошему, но так и быть, начнём заново, — Тэхён сглатывает слюну, ощущая, как кислород пробивает легкие с новой горючей силой. — Жизнь Ким Намджуна, думаю, для тебя дороже каких-то имен?       — Он полицейский.       — Ты думаешь, мой сын сдался полиции просто так?       Не думал Мэнхо, что жалкость его сына в данной ситуации сыграет на руку.       Тэхён сглатывает, зная, что Глава Ли действительно под контролем у полиции. У него ощущение, что потолок упал на плечи, заодно переломав все кости. Вот о чем он не подумал. Вновь забыл, что, заходя в этот мир, под ударом отзываешься не ты, а твои близкие. Он молит эти гребаные ворота упасть им на плечи, сломав кости, но едва ли Самшин слышит его молитвы.       Всё, что может Тэхён — тихо выпустить из глотки:       — Какая услуга?       Старик смеется. Заливисто, громко, каждым вздохом воздуха забирает его у парня. Тэхён морщится, не в силах больше сдерживать омерзение от его присутствия. Тэхён устал. Тэхён сломлен и больше ничего из себя не представляет. В нем больше не осталось яда, там только стойкая неприязнь к своему собственному существованию.       — Как же быстро ты поменял тон, — ловит то, как он опять хочет огрызнуться, продолжая: — Не дай Пак Чеён стать Главой Йонг, и тогда твоя жизнь вернется на круги своя.       — Извините, но убить её мне не под силу, — опять этот издевательский холоднокровный тон, присущий только наглухо отбитым людям.       Старик хмыкает. Ожидаемая мысль, ведь он тоже думал, что по-другому нельзя её остановить. Мистер У действительно был удивительно осведомлен об их мире. «Неважно, какая смерть — моральная или физическая». Мэнхо всегда знал, что в Чеён ещё живёт тот ребёнок, что со всех ног несся в дом матери. Ребёнок, что не достоин жизни в этом мире. Знал, но не мог найти то единственное, что может запятнать его, навсегда лишив силы.       — Не нужно её убивать, достаточно сломать.       Тэхён снова не сдерживает хохот, рвущийся из глотки. Но хохот его болезненно истерический. Как можно сломать ту, что ломает людей по понедельникам, пьет кровь по вторникам, а вырывает сердца по пятницам? Н-И-К-А-К. Она и есть сломленность, отчаяние и бездна. Она — то единственное, что невозможно сломать. Уж лучше попроси меня звезду с неба достать. Это и то более исполнимо.       — Каким образом?       — Ты знаешь, — и улыбка настолько мерзкая, что тошнить начинает, — также, как она ломала тебя разрушительными действиями, — старик опускает ладони на его плечи, размазывая пятно грязи по белой футболке. Не знает наверняка, но уверен в правдивости своих слов, — бесконтрольными эмоциями, пробуди то, что в тебе спит, и ты сам найдешь ответ на этот вопрос, или вспомни… Как там её звали? Нари?       Тэхён замахивается, но тут же получает удар от вьетнамца ровно в солнечное сплетение, где трепыхается избитое сердечко. На колени падет, откашливаясь, кажется, свою гордость, а вместе с этим пропитанное ядовитой любовью сердце. Тэхён действительно хочет, чтобы у него вырвали сердце, потому что больше так не может.       «Пробуди, и ты сам найдешь ответ».       А что, если я не хочу? Впервые не хочу пробуждать то, что во мне умерло, то, что осталось самым ужасным фактом в моей никчемной жизни. Тогда прими своё поражение с кровью Ким Намджуна на руках. Ты же сам лез к ней в пасть, так теперь глотай.       Хочет подняться, но ему прилетает четкий удар в челюсть, недостаточно сильный для того, чтобы сломать, но достаточно сильный для того, чтобы разбить губу. Тэхён на лопатки падает, расфокусированным взглядом впиваясь в тот самый чертов потолок, что, к сожалению, не рухнул.       — У тебя есть два дня, — в кривоватой ухмылке расплывается, — после получишь голову Ким Намджуна в прекрасной пластиковой коробке, а Хэндо вновь станет членом Семьи, и вот незадача, ты будешь знать, что он рядом, но не сможешь даже взглядом коснуться, — сигару при помощи Куана поджигает, выпуская вместе с дымом радость выигрыша. — Что ты теряешь? Тебе достаточно выполнить это несложное указание, и получишь не только живого лучшего друга, но и своего дорогого папочку без покровительства, уверен, ты по нему соскучился.       Всё то, что он так старательно восстанавливал, рушится. Он ненавидел отца, искал его, но едва ли обычный парень способен это сделать, когда не смог сделать Глава Семьи. Тэхён умирал, хороня в своем сердце такое убийственное желание мести.       Он не простил и никогда не простит того, кто в его восприятии искалечил саму суть такого прекрасного слова — «любовь».       Вот что в нём всегда видела Розэ — треплющаяся надежда на месть, что разрывала черепную коробку. Видела и только своим существованием жгла, подобно тому, как прижигают кровоточащие раны. Жжёт до сих пор, потому что Тэхён, искалеченный далеко не от ударов, думает, что единственное, что может его исправить, это его страдания.       Ни возможная смерть Ким Намджуна склоняет его на колени перед судьбой, а это отравленное чувство несбыточной мечты мести.       Снег, гребаные хлопья снега, оседают на лице художника, смешиваясь с его жгучей кровью, а он лежит, смотря в черное небо, что делит пополам крыша. Такой привычный мерзкий вкус металла на языке и первый снег в этом году, настолько чистый, что кроваво-красный, подобно самой едкой, не вписывающейся в мир отраве. Красный цвет его крови и белый — её волос.       Он поспешно думал, что всё изменилось, но осознал своё место лишь на заснеженном асфальте.       — Жизнь не справедлива, да, Тэхён?

Не справедливее только его выбор.