Скрытая жизнь бродячих псов

Всю свою жизнь Достоевский чувствовал только одно — боль. Она сжирала его изнутри и ни один врач не мог объяснить это. Каждый прием пищи становился нескончаемой пыткой, каждый вздох — звонким ударом плети, каждый день — очередной казнью. И Федор никогда не рассказывал об этом кому-то еще, чтобы не показывать своей слабости. Не рассказывал, но кое-кому не нужно согласие. Николай всегда любил подслушивать и подглядывать. Так можно было узнать слабые места и чужие секреты. Или находить своих коллег в слезах посреди бессонной ночи с очередной упаковкой обезболивающего. Выясняя все подробности, Гоголь понял, что даже Иван не знает об этом, и через несколько дней не сдержался, появившись рядом. Обняв брюнета, он напугал его и чуть сразу не был убит. — Что ты здесь делаешь?! — Достоевский сразу принялся вытирать слезы и прикрывать лицо, но голос предательски дрожал и срывался. — Ничего из того, что мне говорили не делать, — по его лицу расплылась обычная садистская улыбка, но, вместо издевок, блондин продолжал обнимать его. — Что? — Федор нехотя прильнул к нему и, ощущая чужое тепло, разрыдался сильнее. Разум понимал всю абсурдность ситуации, но ничего не мог сделать. Все существо Демона сопротивлялось, заставляя сжимать кулаки так, чтобы ногти все сильнее впивались в кожу. Внутри растекалась новая волна боли, и Достоевский, изнывая от нее, начал вскрикивать, теряя контроль над телом. Николай, чувствуя, что брюнет потихоньку сползает вниз, взял его на руки и донес до кровати. — Ты слишком легкий, Дост-кун, совсем как девушка, — Гоголь накрыл его своим плащом и начал вытирать слезы. Но приступ только усиливался и через какое-то время по всему телу пробежали судороги, а Федор старался не кричать, закусив губу. Слезы до сих пор стекали по щекам, глаза уже давно стали красными. Истерика все никак не прекращалась, истощая и без того слабое тело. В коридоре послышались шаги Ивана. Разум сыграл злую шутку, заставив осознать всю ничтожность. Конечности трясло и зубы слетали с губ, позволяя кричать. — Все хорошо, — голос клоуна не успокаивал, но клоун и не для этого говорил. Николай тоже услышал надвигающуюся угрозу и, пробежав пальцами по холодной коже, поцеловал Достоевского, заглушая вопли. Отстранился он только тогда, когда точно был уверен, что Гончаров уже далеко. Глава Крыс, обессилев, сразу после поцелуя провалился в глубокий сон. Его руки иногда тряслись, словно мышцы не до конца расслабились, но ничего больше не происходило. Гоголь, просидев всю ночь рядом, пообещал себе, что будет появляться в нужный момент, чтобы стать новым обезболивающим для того, кто держит мир в своих руках.