Скрытая жизнь бродячих псов

Завоз новых игрушек не остался незамеченным. Все дети сбежались посмотреть на разноцветные куски пластика, пока один единственный читал книгу. Что-то вроде детской энциклопедии, но все равно достаточно сложной для ребенка его возраста. Другой мальчик подбежал к нему, держа лучшую игрушку, по своему мнению, и направил на него. Он хотел крикнуть что-то вроде: «сдавайся!» или «руки вверх!», но его друзья пробежали за ним, дергая за маленькую косичку. Блондин рыкнул, обернувшись, а брюнет, не отрываясь от книги, ехидно улыбнулся. — Я потом тебя напугаю, зануда, — крикнул он и направился за обидчиками. Этого «потом», естественно, не наступило. Детские слова особой силой не обладают, а вот кулаки эту силу имеют. Мальчика посадили в пустую комнату за то, что он подрался. Брюнет стоял с книжкой в руках, даже не пытаясь закрыться от тех, кто собирался применить насилие против него. Его холодный взгляд, который так отличался от остальных, казалось, смотрит куда-то мимо, куда-то на открывшуюся дверь. Без пяти минут свободный блондин закрыл дверь и уставился в угол. — Ты глупый! Ничего не знаешь, только притворяешься взрослым, — один из воспитанников чуть ли не срывался, но, видимо, выговориться ему хотелось сильнее, — и способность твоя бесполезная, как и ты! — Если ты захочешь ударить меня, то я заставлю тебя уснуть. — Не заставишь, я сильный! А если заставишь, то я проснусь и снова побью тебя! Ситуация с каждой минутой накалялась и бывший узник под наплывом непонятных чувств снова ввязался в драку. Новая драка — новое наказание, но уже на неделю. Спокойную неделю для остальной группы. Выйдя на свободу, он сразу направился к причине своего заключения. Причина мирно рисовала за небольшим столиком в окружении других ребят. Первого звали Ваня и он любит чистоту, рисунок его отображал любовь в качестве блестящей посуды, второй — Саша, на его рисунке красовался большой пирожок, но мало походящий на настоящий, а вот причина рисовала довольно симпатичную мышь. — Я тебя спас, ты мне должен, — спокойным, но с толикой раздражения, голосом сказал блондин и вся компания мигом испарилась. — Если бы ты не вмешался, то играл бы с остальными, а эти двое никому бы ничего плохого не сделали. Просто уснули бы. Глупый ты. — Тебе нельзя никого так «усыплять». — Как ты мне можешь мне запрещать? И это не я начинаю, а они. Я не хочу с ними играть, они сами приходят, — зануда упорно игнорировал то, что находится в крайне опасном положении, и продолжал говорить так, словно вчера он не «дал отдохнуть» еще паре обидчиков. — Я не дам им тебя обидеть, но ты не должен «усыплять» их. — На мгновение брюнет поднял взгляд, обдумывая предложение и, заодно, показывая свои аметистовые глаза, а затем согласно кивнул и продолжил рисование. Собеседник же, увидев эти глаза, на то же самое мгновение застыл, — меня Коля зовут. Ответа не последовало, даже реакции никакой не было. Гоголь просто продолжал сидеть напротив и наблюдать. Так продолжалось пару дней. Николай присматривался к мальчику, но ни его имени, ни чего-либо другого ему узнать не удалось. Любопытство внутри разгоралось с новой силой, а незнакомец ничем его не удовлетворял, пока его не застукали за подслушиванием. — Зануда! — он крикнул, хотя и сам не ожидал этого. Брюнет повернулся к нему, нахмурившись, и приложил палец к губам, а затем продолжил наблюдение. — Подслушивать взрослых нехорошо. — И полезно, — ответ, мягко говоря, удивил. Во-первых, редкостью, во-вторых, необычностью. — И что же ты слышишь, шпион? Знаю, ты слышишь ничего! — Коля начал свою любимую издевку-игру и рассмеялся, прикрывая лицо самодельным плащиком. Этот смех вызвал подозрения, которые сразу кто-то пошел проверить. Мальчик снова нахмурился и попытался спрятаться в шкаф, а вместе с ним виновник. — Если нас найдут, то я не буду тебя слушать. Глупец! — совсем рядом послышались шаги. — Скажи как тебя зовут и нас не найдут, — времени в распоряжении было немного, а потому решение было очевидным. — Федя, — Гоголь накинул плащ на голову приятелю по несчастью, перемещая его в ближайшую подсобку, и сам отправился за ним. Тогда он впервые увидел его удивленным. — А я Коля, — он протянул руку в надежде на полноценное знакомство, но был отвергнут: Достоевский просто сел на пол, дожидаясь следующего шага. — Я помню как тебя зовут. — Ладно. Что ты подслушивал? — он сел напротив и принялся задавать вопросы. — Ничего, — зло молчал брюнет. — А хочешь, мы будем друзьями? Конечно хочешь! — Нет. — Странный ты, — он лег и подпер голову руками, — точно шпион. Хоть что-нибудь скажи. — Я не хочу тебя больше видеть. — Почему? Точно, я же помешал твоим делам, но, если мы подружимся, то я помогу тебе с помощью способности, — блондин встал, отряхнулся и открыл плащ. Признав в Николае друга пусть и не по желанию, а по необходимости, Федя маленькими телепортациями подбирался все ближе к кабинету директора, пока к нему самому подбирались. От группы Гоголя постепенно отделилась большая часть, которая набралась смелости вновь начать издевательства над некоторыми старыми жертвами, в том числе и Достоевским. — Бледный, еще холодный! Да ты мертвый! — Совсем как девчонка, даже сдачи дать не можешь! — А мелкий, как жук! Уговор был нарушен и ничего не оставалось сделать, как «уложить спать» двух особо активных обидчиков. Однако кара не заставила себя ждать. Вскоре мальчик оказался заперт в одной из комнат для наказания. Сразу после выхода оттуда его чуть не задушил объятиями Гоголь, но брюнет оттолкнул его и сел рисовать, словно ничего не произошло. Тогда впервые лицо клоуна исказилось щемящей сердце грустью. Во второй раз это произошло через пару дней, когда сообщили, что несколько ребят «уехали», а среди них был и хороший друг Николая. Казалось, что эти двое странным образом подружились, но их дружба была лишь появлением новых проблем и уступок. Один читал книги, другой — эти книжки запускал в девочек. Вскоре появилась еще одна причина для грусти. Коля понимал, что сейчас он друг для Феди, а потому останется не тронутым, однако он не мог оставить без внимания нарушенное обещание. — Он уснул. Он уснул, а теперь уехал! Это все ты! Я же запретил! — блондин знал, что в это время спальни пустуют, а потому привел друга именно сюда, хотя, все же правильнее будет сказать притащил. — Ты сказал, что они меня не тронут, но они хотели побить меня. — Неправда! — Тогда почему я снова стоял в углу, а они подходили со всех сторон? — аргументов против у мальчишки не было. — Нельзя, я запрещаю! Я старше, ты должен слушаться! — Не должен, — Достоевский решил пойти обратно, ведь ему было больше не о чем говорить с тем, кто все еще был полезным, но теперь еще менее приятным. Однако, выйти ему не дали, схватив за руку. — Отпусти меня. — Нет! — Коля с болью смотрел на аметистовое свечение вокруг Феди. Он неосознанно прижал того к стенке, а затем захотелось чего-то странного. То ли обнять и не отпускать, то ли из любопытства поцеловать в щечку. — Усыплю. — Тогда я уеду и ты никогда не доберешься до чужого телефона, никогда не позвонишь и никогда никого не найдешь! — Гоголь приблизил к нему свое лицо, но он лишь выскользнул и побежал обратно. С тех пор блондин ни дня не улыбался. В мгновение ока он стал Пьеро, который все делал с большой неохотой. А вот его зануду такие чувства не терзали. Он вряд ли замечал исчезновение внимания к своей персоне. Его привлекла лишь небольшая сцена и всего на пару мгновений: грустный клоун толкнул одну из мешавших ему девочек так, что ее пришлось увезти в больницу. В тот же момент он понял, что одно из сравнений, а именно сравнение с девчонкой, говорило о том, что в руках своей марионетки от был простой веточкой, которую легко можно было сломать. Естественно, что в этот же момент Коля отправился за заслуженным наказанием и в этот раз слишком серьезным для одной недели. За это же время с брюнетом произошло нечто странное и необъяснимое: ему начало не хватать излишнего внимания и глупых издевок. Он стал считать дни, для себя находя оправдание в том, что это существенное отставание по графику. Когда Гоголь вышел, в Феде что-то сломалось и он сам подошел к только что освободившемуся и прохладно обнял, нарвавшись на пламенные объятия в ответ. — Ты мне нравишься. Ты милый, — это был последний в жизни Николая день грусти, он просто улыбался постоянно и, если он все же был несчастным, то нам этого уже не узнать.