Переживания

      Питер постоянно слышит «ты же старший» и ему не то чтобы неприятно — в петлю уже лезть хочется, но мама упорно этого не замечает.       Питер, чертыхаясь и неприлично опаздывая в школу, завязывает шнурки, но чувствует на себе укоризненный взгляд матери — и завязывает их и Эду тоже. В школу он, разумеется, опаздывает, и синяки от ударов указкой на его спине — живое тому доказательство.       Так в его душе поселяется раздражение.       Питер никогда не бил тарелок, но блестящие осколки, лежащие перед ним, впиваются поджатыми губами мамы в его душу. «Ты же старший», говорят ее нахмуренные брови, «почему не уследил?»       А Питера бесит Эдмунд.       И Эдмунд об этом знает.       Матери постоянно некогда было быть с ними, а Эдмунд раньше плакал и просился к ней, — и Питеру нечего было ответить. Но сейчас брат холодно отстраняется от материнского поцелуя, и Питер душит закипающую ненависть.       Как он смеет.       В чужом доме отношения обостряются, и Эдмунд холодно наблюдает за тем, как брат борется с желанием — поначалу послать его подальше, а после и ударить.       Иногда желания сильнее.       Питер отворачивается при виде брата, а тот, в крови и мокрый до нитки от талого снега, гордо вскидывает голову и молча проходит мимо.       Тварь ублюдочная, думает Питер, предатель, позор семьи, лучше бы ты никогда не рождался.       Идеально прямая спина Эдмунда становится ещё прямей.       Питеру мучительно стыдно за свои мысли.       Но когда Аслан дышит на Певенси, а Каспиан печально смотрит на них, Питер словно прозревает.       — Прости меня, брат… — просит он, давясь словами, словно жёсткой воскресной курицей в школе.       Эдмунд долго смотрит ему в глаза, чуть прищурившись и покусывая нижнюю губу, а потом тяжело вздыхает и усмехается:       — Да пошёл ты.       И уходит вперёд по синему тоннелю портала, не оборачиваясь.