Переживания

      Эдмунд никогда не верил в волшебство. Его миром был мир науки, а не сказок, и полагаться он привык на ровные ряды формул, а не на завитые буквы оглавлений чудесных историй про принцесс и драконов.       И поэтому даже много позже он начинал сказки со слов «в Евклидовом пространстве…»       Сьюзен он этой манерой раздражал, Люси был непонятен, а Питер только пожимал плечами и говорил, что это проблемы Эда. Мама все сетовала, что у него не будет друзей, но они-то у него уже были: Ньютон, Тесла, Фок… С чёрно-белых фотографий из потёртых книг на него взирали те, кому под силу было изменить мир.       Эдмунд не понимал брата, сестёр да и вообще большинство населения Земли: КАК можно знать, что ты перевернёшь всех и вся, просто поменяв цифры, и не пользоваться этой ужасающе-великолепной возможностью?! Он с головой нырял в теории Максвелла, упивался Ньютоном и чувствовал себя богом, выстраивая ровные колонки уравнений. Его пленили физика с химией, ботаника с генетикой и знание, что мир весь пронизан рациональностью и что этим можно объяснить всё, что было и есть, опьяняло.       Соседские мальчишки кривили губы, глядя, как Эдмунд выводит бесконечно изящные формулы получения из желтой кровяной соли и углекислого калия цианистого калия и держались подальше от ненормального.       А Эдмунд вычислял.       Именно поэтому он так долго не мог привыкнуть к Нарнии, где законы Шрёдингера не пытали умы, а химические реакции не интересовали население. (В Нарнии не знали даже о силе притяжения, а солнечный диск по утру считали за Аслана Огнегривого). И очень долго он, ломая себя, переучивался начинать сказки с привычных всем слов:       «В Тридевятом царстве, в Тридесятом государстве…»       Питер не заметил перемены; Сьюзен удовлетворённо кивнула…       А Люси, прижавшись однажды к его плечу, сонно попросила:       — Расскажи про открытие рубидия…