На краю

Дима не помнил, когда он в последний раз плакал. Наверное, в детстве. Тогда он много читал. Отец приносил ему подержанные книги с ценами в копейках, напечатанными на безликих обложках, и он поглощал их одну за другой. В каком-то из потрепанных томиков умерла собака. Сейчас он уже не смог бы назвать ни автора, ни даже хоть примерное содержание, но остро помнил то душераздирающее чувство, от которого по щекам покатились горячие слезы. Сейчас, много лет спустя, он был безумно близок к этому состоянию и в темноте крохотной комнаты кусал губы и отчаянно сжимал подушку, лишь бы не разреветься от обиды. Дима ненавидел этот город и все, что с ним было связано. Ненавидел себя. Ненавидел Карасева, который на миг позволил поселиться в его душе приятному, волнительному чувству, и тут же отнял его. Объективно Дима понимал, почему так произошло. Любые отношения подобного плана были негласным табу, на которое они с Карасевым не смели посягать. Даже в Питерской неформальной среде это оказалось лишь забавой и не заходило далее «бутылочки». А он выдумал себе романтику, и теперь его грубо вернули с небес на землю в этот серый, грязный, отвратительный мир, где он должен был водить в кино какую-нибудь девчонку и лапать ее за бедра под юбкой на заднем ряду. Дни тянулись, как резина. Осень окончательно вступила в свои права. Пожелтели листья, чаще моросил мелкий, колючий дождь, облака плыли совсем низко, не давая лучам солнца пробиться и хоть на секунду осветить печальный северный городок. Дима продолжал носить узкие джинсы и так и не подстриг волосы, но больше никто его не трогал. Это даже злило — так был бы хоть какой-то повод заговорить с Карасевым, да хоть приблизиться к нему. Но Миша упорно держал дистанцию, не подавал Диме руку, когда здоровался с его одногруппниками, и только пилил тяжелым взглядом издалека. Дима тоже не мог не пялиться, и Карасев, как назло, то и дело мелькал неподалеку, особенно в колледже. Смотреть, как он смеется над шутками приятелей, улыбается, обнимает Сашеньку, целует ей щеки и аккуратный носик было болезненно и просто невыносимо. Осознанно или нет, в своих прогулках в одиночестве или с Соней Дима то и дело забредал в гаражи, вечером — в магазинчик, где продавали пиво, однажды, набравшись смелости, — в местное кафе. Место считалось злачным, пить кофе с пирожными туда не ходили. По вечерам там собирались самые агрессивные слои городка: пили пиво, ели шашлыки, пока их еще жарили на улице под навесом, обсуждали последние события в мире политики и спорта. Часто все заканчивалось дракой, особенно после того, как на небольшом экране под потолком показывали футбол. В тот раз футбола не было, но толпа собралась огромная. Аккуратно притаившись у входа и для вида попросив пластиковый стаканчик с отвратительным чаем, Дима нашел взглядом Карасева. Конечно, он был в кругу друзей, и на коленях у него сидела нарядная Саша. Миша смотрел на нее с обожанием, гладил по роскошным волосам и торчащими из-под платья коленкам, прижимался губами к ее щеке, будто хвастаясь перед друзьями. Едва не выплеснув на себя горячий чай, окрасившийся в неаппетитный темно-коричневый цвет, Дима поспешил ретироваться — он был чужим здесь. И в этом городе тоже. Даже встречи с питерскими неформалами уже не так радовали его: дурацкий Карасев все равно лез в голову. Рано вернувшись из колледжа, Дима сразу же засел за чертежи. Дождь прекратился, но небо все еще было затянуто темными тучами, смотреть на которые было отвратительно. Свет он включать не стал. Слабая серость за окном достаточно освещала письменный стол, чтобы хоть что-то видеть, и Диме даже нравился этот спокойный полумрак. В квартире было тихо. Только на улице иногда шумели пожелтевшей листвой деревья да кусты и шелестели шинами по лужам, вздымая брызги, редкие автомобили. Но дело не шло. Раздосадованный, Дима скомкал лист миллиметровки, запоздало вспоминая, что он, вообще-то, стоит денег, и, отправив его в корзину, откинулся на спинку стула. В спину больно уперлась пряжка ремня на висящих там джинсах. Усталый, он потянулся и перевел взгляд в окно. На утопающей в лужах дороге у дома стояла до боли знакомая «девятка». С одной стороны, она неплохо вписывалась в серо-коричневую реальность вокруг, а с другой, все равно ярко и зазывно блестела боками. Ну точно карасик в мутном пруду. Дима бросился к окну и замер, облокотившись о подоконник, на котором стопками высились книги, жадным взглядом уставился на Ладу. Потом отскочил, словно обжегся о ледяное стекло, к которому прислонился лбом — если Карасев был в машине, то мог его заметить. Сколько он стоял там? Почему приехал? Ушел ли куда-то по делам? Может, в гости к одному из приятелей? Еще было рановато для того, чтобы устраивать безумную алкогольную тусовку у кого-то дома, и поэтому Дима отчетливо представил, как Карасев пьет чай на чьей-то кухне. Такой же кухне, как и его собственная, просто на пару этажей повыше: крохотный прямоугольник с газовой плиткой, шумным холодильником, тюлем на пол-окна и укрытым яркой клеенкой столом. Затонированное окно Лады поползло вниз. Дима так и застыл на месте — машина была слишком близко, чтобы он мог детально разглядеть сидящего за рулем Карасева. Тот расслабленно откинулся на спинку сиденья, охватил губами рыжий фильтр сигареты и щелкнул зажигалкой. Дима завороженно наблюдал, как, прикрыв глаза, Миша выдохнул дым и свесил левую руку из окна, чтобы стряхивать пепел. Уже не было страшно, поэтому парень шагнул обратно к стеклу и прислонил к нему ладони. Как же ему хотелось сейчас оказаться рядом с Карасевым. И не нужно ни объятий, ни поцелуев. Просто сидеть рядом, вдвоем, как будто они одни во всем мире и никто не может помешать им своими глупыми предрассудками. Карасев открыл глаза и неожиданно повернул голову. Пронзительно глянул на Диму, забывшегося и доверчиво прижавшегося к стеклу, поманил рукой. Недолго думая, Дима нацепил самую плотную толстовку поверх футболки и принялся открывать окно. Деревянная рама поддалась со скрежетом, рискуя привлечь внимание отца, который сегодня был не в духе и приказал сидеть дома и учиться. Уже через минуту парень спрыгнул в мокрую пожелтевшую траву. Снова накатило трепетное волнение, перемешивающееся со страхом. Выходит, все это время Карасев ждал его. Но зачем? Некстати вспомнились слова Сони о том, что Миша извращенец по мнению девочек, а так же сплетни, что он бывает жестким и даже жестоким иногда. Потупившись и стараясь глядеть под ноги в лужи, в которых отражалось небо, Дима обошел «девятку» спереди и плюхнулся на переднее пассажирское сиденье. Там прятать взгляд уже не получалось, пришлось повернуть голову и посмотреть на Карасева. Тот поднес фильтр к губам и, выдыхая дым, улыбнулся. Криво и сексуально, как и всегда. — Не могу, когда ты на меня так смотришь, — наконец произнес Карасев. Дима не стал переспрашивать, как это «так». Он очень даже догадывался. — Прости, — только пробормотал он, сам не зная, требует ли это извинений или нет. — Поехали? — предложил Миша. Дима не стал уточнять куда, было уже все равно. — Поехали. Тяжело переваливаясь по блестящим лужам, Лада двинулась вперед. В этот раз Карасев вел хорошо и уверенно — так, будто бы водил уже несколько лет, а не меньше месяца. Выкрашенные во всевозможные цвета уже облупившейся краской гаражи, должно быть, казались с воздуха яркими конфетами, которые кто-то обронил в этом тусклом северном краю посреди болот, лесов и озер. Лада мягко съехала с асфальта на гравий в один из рядов и вскоре замерла. Карасев заглушил мотор, глянул на Диму и, не говоря и слова, толкнул дверь наружу. Дима огляделся, вдохнул влажный ледяной воздух, и шмыгнул внутрь гаража, где хоть немного сохранилось тепло от недавних посиделок со стареньким обогревателем — об этом говорили недопитые банки пива на столике из фанеры. Карасев вошел за ним и затворил дверь, а потом с шумом закрыл ее на засов. Было в этом молчании что-то особенно волнительное: будто слова просто не были нужны, если была возможность видеть друг друга. Дима замер у полок, рядом с которыми стопкой высились шины, и тут же обернулся, услышав позади шаги. Карасев подошел совсем близко и смотрел на него внимательно, почти испытывающе. Дима опустил взгляд, и тут же на щеку легла теплая ладонь. Миша окончательно сократил расстояние между ними, притянул его к себе и мягко коснулся его губ своими. Закрыв глаза, Дима поддался этому невероятному порыву и расслабился в его руках. Карасев целовал уверенно, но нежно, и от этой нежности бежали мурашки по спине и буквально подкашивались ноги. Стало страшно тогда, когда Миша толкнул его на низкий диван и навис сверху. И снова некстати вспомнились сплетни, хотя и не верилось как-то, что этот человек, так бережно обращающийся с ним сейчас, может быть жестким в постели с кем-то другим. Но когда чужая рука скользнула под толстовку, а горячие губы коснулись шеи, все мысли из Диминой головы выветрились, а по телу стало растекаться блаженное возбуждение. Было что-то странное и между тем прекрасное в том, как Карасев с интересом изучал его тело, уверенно касался руками везде, где только можно, как бы Дима ни пытался закрыться, когда аж краснели щеки от стыда и неловкости. По крыше гаража забарабанил дождь, и шум и полумрак будто окончательно укрыли их тайну от всего окружающего мира. С Диминых губ сорвался неосторожный стон, когда ладонь Карасева легла на его член. Никто еще не касался его так, и это было в разы круче, чем когда он трогал себя сам. Потом они просто лежали, обнявшись и завернувшись в покрывало. Карасев обнимал его, но Дима, уткнувшись в его плечо, не видел его лица. Это было и не нужно — достаточно было чувствовать, как Миша мягко гладит его плечи и путается пальцами в волнистых волосах на затылке. — И что теперь будет? — тихо спросил Дима, нарушая это спокойное расслабленное молчание, прерываемое лишь стуком дождя о железную крышу. Карасев промолчал и только с силой накрутил его волосы себе на пальцы.