Hellfire

      Кроули нашёл Барбару в прихожей перед разбитым вдребезги зеркалом. Поначалу он остановился на пороге, осторожно наблюдая за происходящим, — девушка сидела на полу перед осколками, сжавшись в комок и с силой вцепившись в волосы. Как заметил демон, она мелко подрагивала, спрятав лицо в коленях, — если бы умела расправлять крылья, наверняка ими же и укрылась. Казалось, Барбара настолько поглощена горем и отчаянием, что вообще не замечала происходящего вокруг. Кроули даже не было жаль вычурного зеркала, которое та разбила в порыве ярости и отвращения к собственному отражению — ему ли не знать это чувство.       Она услышала его шаги ещё до того, как он медленно подошёл к ней, и слабо, пытаясь вложить в охрипший от рыданий голос остатки гнева, рыкнула, не поднимая лица:       — Уходите.       Однако демон упрямо присел рядом с девушкой, чьё тело сотрясали сдавленные всхлипы и вой и чьи тонкие изящные пальцы намертво вцепились в смоляные короткие волосы. Словно боль физическая могла ненамного заглушить душевный дисбаланс. Кроули аккуратно и успокаивающе погладил дочь по острому подрагивающему плечу, после чего осторожно попытался приподнять её лицо за подбородок, однако Барбара упрямо, сильным рывком опустила голову ещё ниже.       — Не надо! Не смотрите на меня! Я… я чудовище…       — Я уже видел твои глаза, — спокойно произнёс Кроули. — Как и ты мои. Ты не испугалась при виде меня — как и я, увидев тебя.       Барбара ошеломлённо замерла, но голову так и не подняла, из-за чего демон тяжело вздохнул, ласково погладив дочь по волосам — нежным и шёлковым, как тёмный бархат ночи. Казалось, она начала понемногу успокаиваться — дыхание становилось более размеренным, голос меньше дрожал, однако ненависти к себе самой в нём не поубавилось.       — Что я вообще такое?.. — сдавленно прохрипела Барбара. У неё в голове не укладывалось, что произошло и как — а главное, почему. Её мир разбился вдребезги, как и зеркало в прихожей, — она навсегда запомнит тот страшный, нечеловеческий взгляд собственного отражения.       — Ты наполовину демон, Барбара, — помедлив произнёс Кроули. Пока что он не решался ей в открытую сказать, что он её отец. Для одного дня девочке предостаточно потрясений. — И эта половина спасла тебе жизнь.       Она медленно, словно в трансе подняла голову, однако Кроули даже не шелохнулся под немигающим, полным ярости взглядом — нет, она на него не сердится; она зла на себя, ненавидит то, чем/кем стала, презирает себя за это… ему ли не знать.       — Лучше бы я сдохла, чем стала этим, — сердито процедила Барбара, упрямо смотря в глаза демону. Тяжело вздохнув, змий протянул ей собственные тёмные очки, из-за чего она удивлённо вскинула брови:       — Возьми. Если это хоть немного поможет смириться с тем, что случилось.       В голосе Кроули ни грамма привычного сарказма — только сожаление вкупе с болью, которую он разделяет. Чёрт подери, ему ли не знать жгущие остатки души отвращение и ненависть к собственному отражению? Осознание, что заметят в первую очередь окружающие, когда посмотрят на тебя и содрогнутся? Кроули прошёл через всё это — прошёл, к сожалению, в одиночку — после Падения. Он прекрасно помнил смешавшиеся в опасный коктейль чувства при лицезрении себя — и знал по себе, через что сейчас проходит его дочь. Но если он пережил шокирующую правду один, без поддержки извне, то она не лишится этого — Кроули поклялся самому себе, что сделает всё возможное, чтобы помочь ей принять и понять себя.       Помедлив, тем не менее, Барбара надела очки — всё ещё отворачиваясь и пытаясь скрыть лицо, в котором отражалась парализующая боль.       — В этом нет ничего страшного и постыдного, — медленно, но уверенно сказал он — Барбара грустно усмехнулась, но ничего не ответила. Она не хотела слышать очередную тираду про неважность мнения других и любви к себе.       Ей сейчас безумно хотелось повернуть время вспять — до того момента, когда она занесла над предплечьями нож. Если бы она только знала, насколько круто изменится её жизнь и что ей так спокойно умереть не позволят… то не стала бы совершать столь опрометчивый поступок, ставший рубежом между человеческим и якобы демоническим.       Кроули ничего не говорил, и за это она была ему катастрофически благодарна. Почему-то — Барбара не понимала и не знала причин — в его обществе она чувствовала себя… в безопасности, что ли? Раньше она верила в торжество логики над интуицией, но теперь… теперь чувства обострились до предела. Теперь она не знала, во что верить и имеет ли смысл это делать? Может, просто потихоньку сходит с ума? Может, это всё у неё в голове?       Внутренний голос противно шептал, что всё это происходит взаправду.       Тем временем, в зале Эва обсуждала с матерью и отцом случившееся, пока Адама морально поддерживали Азирафаэль и Азазель. Взгляд Вельзевул после слов дочери сильно помрачнел:       — Ты же знаешь, что у нас мало времени на эти глупости, Эва.       — Это не глупости, — настаивала на своём демонесса, сердито нахмурившись и на мгновение устремив полный боли и отчаяния взор в сторону, куда умчалась Барбара. Вздохнув, она снова воззрилась на мать, ожидая понимания и поддержки: — Ей просто нужно время, чтобы прийти в себя. Чтобы смириться со случившимся. Мир, который она знала до этого момента, разрушился до основания, и Бабс трудно адаптироваться к изменениям.       Вельзевул уже хотела было что-то сказать, однако в разговор встрял Гавриил — он прекрасно знал, что спорить с Эвой бесполезно. А ещё он прекрасно знал, что княгиня Ада сейчас пыталась испепелить его ненавидящим взглядом:       — И сколько на это уйдёт времени? Ты же в курсе, что нам нужно спешить и любое промедление смерти подобно.       Эва обвела задумчивым взглядом зал, погрузившись в мрачные мысли о скором, далеко не радужном будущем. Она и её брат знали то, что скрывают Небеса и Преисподняя, о чём она не говорила ни Адаму, ни Барбаре, хоть они и самые близкие для неё друзья. Мать запретила рассказывать кому бы то ни было о том, что назревает, — будущее слишком ужасно, враг слишком силён… и каждый нефилим, даже новообращённый, на вес золота. И чем больше они бездействуют, тем активней их враг, тем быстрее воплощаются в реальность его коварные замыслы. Адаму особенно не понравится правда — тем более, если он пошёл на сделку с Вельзевул и станет командующим особым легионом, который тайно всё это время собирал Рай и Ад из собственных детей-полукровок.       Чтобы в конечном счёте кинуть все силы на войну, которую они вряд ли выиграют.       Эва снова посмотрела на родителей, отогнав от себя ужасающие мысли, — скелетам место в самой глубине шкафа:       — Недели две примерно, — Вельзевул раздражённо втянула сквозь крепко стиснутые зубы воздух, на что Бич тут же запротестовала: — Я и Азазель останемся с ней — поможем адаптироваться. Вы же заберите Адама и введите его в курс дела, чтобы даром не терять времени.       Когда Вельзевул и Гавриил собирались было уходить вместе с Антихристом, последний не особо был доволен тем, что его будто нарочно отсылают так далеко от Барбары, когда ей нужна моральная поддержка. Он и пытался это донести до Эвы, но резко умолк, когда демонесса перевела на него свирепый взгляд:       — Уж кого, Адам, но твою физиономию Барбара желает сейчас видеть меньше всего. И если ты не хочешь, чтобы она при первой встрече вцепилась тебе в глотку, — а ты прекрасно видел, какие у неё теперь клыки! — то, как послушный мальчик, сделаешь, что говорят.       Желание спорить пропало напрочь, когда в память Адаму врезалась та картина на балконе — когда его подруга с гортанным рычанием обнажила верхние клыки.       Они договорились время от времени навещать Барбару, которая осталась под тщательным присмотром Азирафаэля и Кроули в квартире демона. Как ни странно, Бабс согласилась остаться там — возвращаться в общежитие ей страшно не хотелось из-за то и дело всплывающих в памяти образов карминово-кровавых луж, от которых стойко пахло железом.       Первое время Барбара периодически бесилась — выражалось это в агрессивном разгроме комнат, пока никто не видел. Благодаря демоническому чуду хозяина квартиры всё восстанавливалось каждый раз — даже пресловутое зеркало в прихожей, которое Барбара особенно облюбовала как грушу для ежечасного битья. Азирафаэль предлагал Кроули сделать ей выговор, на что тот отмахнулся, — побесится и успокоится. По крайней мере, как объясняла сама Барбара, погром чужой квартиры помогал ей справляться со стрессом — Кроули каждый раз лишь безразлично пожимал плечами, прося разве что растения не трогать.       Один раз Барбара попыталась сбежать, однако ангельское чудо Азирафаэля не позволяло ей покидать квартиру, из-за чего та первое время сильно сердилась и откровенно рычала — Кроули только лишний раз убедился, что она не змея, потому что, чёрт подери, змеи не рычат. Ангел пытался убедить девушку, что её не выпускают на улицу не потому что она опасна — а потому что в таком раздрае может серьёзно навредить себе снова, если останется без присмотра.       По крайней мере, хождение по перилам балкона не запрещалось — пусть Азирафаэль и страшно бледнел, когда заставал ловко балансировавшего на краю балкона нефилима, Кроули был не против.       Она старательно избегала отражающих поверхностей, чтобы лишний раз не натыкаться на собственный нечеловеческий взгляд, что золотом сверкал из зазеркалья. Носить постоянно тёмные очки, что странно, она вскоре отказалась — через день после обращения Барбара отдала позаимствованную пару Кроули, чему тот сильно удивился. Барбара гордо ответила, что ей плевать, что о ней подумают окружающие — пусть судят за внешность, ей будет всё равно. И по этой фразе Змий понял, что демоническая сущность активно и с каждым разом всё глубже и глубже пускает корни в нефилимскую душу.       В конечном счёте, Барбара спросила то, чего больше всего боялись ангел и демон, — по какой такой важной причине они за ней присматривают, как за малым ребёнком.       Азирафаэль читал в тот момент книгу и пил чай, когда рядом бесшумной тенью примостилась Барбара, сверля немигающе-заинтересованным взглядом. Херувим почти привык к её неслышимым шагам — прерогативы нового демонического облика, который они с Кроули всё пытались разгадать. Доподлинно выяснить, кем же стала Барб, можно было только на практике, а к превращению в животное она вряд ли была готова. Хотя демоническая сущность так и пёрла наружу в новых повадках, привычках и немного внешнем облике.       — А почему вы присматриваете за мной, Азирафаэль? — ангел замер, обливаясь ледяным потом. — Вы и мистер Энтони. Эва сказала, что вы её знакомые… но ведь это не так, да?       — Слишком много вопросов, — устало выдохнул Кроули, заходя в зал и усаживаясь в кресло напротив ангела и новообращённого нефилима. Барбара помрачнела, верхняя губа заметно задрожала — едва сдерживается, чтобы не осклабиться в раздражении.       — Если хочу понять, кто я такая и что, чёрт возьми, происходит, то должна знать ответы, — сурово отрезала девушка, недовольно вцепившись в подлокотники, — ногти слегка удлинились, как подметил Энтони, значит, выполняют роль выпускаемых в нужный момент когтей.       Это был больше не взгляд растерянной и перепуганной девушки, которая впервые узрела себя после обращения, — теперь Барбара не отводила горящий решительностью янтарный взор, упрямо смотря в лицо демона, которое ей казалось слишком знакомым, слишком родным. И это больше всего бесило и пугало. Она прошла через долгие дни и ночи отрицания, ненависти к себе и негодованиям на несправедливую судьбу — в итоге, смирившись, не намерена отступать. Если уж знать правду, то всю и до конца, какой бы отвратительной она ни была — хуже вряд ли уже станет.       — Твоя мать — смертная, и её имя — Мелания Блэк, верно? — издалека начал Кроули, из-за чего Барбара ошеломлённо уставилась на него — дыхание противно спёрло.       — Откуда вы знаете?..       — Раз ты наполовину демонесса, значит, логично, что твой отец демон, — спокойно продолжил Кроули — Барбара недоверчиво нахмурилась.       — Она говорила мне, что мой отец ушёл от нас ещё до моего рождения, едва узнав обо мне, — резко рыкнула Барбара, предупредительно сверкнув глазами и поджав тонкие губы. Сидевший рядом с ней Азирафаэль испуганно замер, то и дело косясь на Змия поверх книги.       Кроули улыбался — не свойственной ему плутоватой ухмылкой уголком рта. Эта улыбка вышла слишком измученной, слишком горькой и печальной — Азирафаэль никогда не видел такого выражения на лице лучшего друга. Слишком сильное для падшего сожаление — тем не менее, Кроули действительно жалел, что всё так вышло.       — Это далеко не так, — сохраняя спокойствие, ответил демон, на что Барбара ошеломлённо вытаращилась на собеседника — Кроули же был готов к любым нападкам, к новым истерикам и крикам. Нелегко принять правду, когда столько лет живёшь во лжи. — Он ушёл до того. И понятия не имел, что Мелания ждёт ребёнка, — кривая усмешка особенно поразила девушку, — в каждом жесте сквозила чрезмерная усталость. Усталость от недосказанностей и чёртовых тайн, от которых никому никогда не было хорошо. — Она не сказала ему об этом.       У Барбары в душе всколыхнулось снова то ощущение — ощущение безопасности и чего-то родного, возникавшее каждый раз, когда она смотрела на демона. Но также на дне метафорического сердца поселилось противное предчувствие — ощущение, когда уже знаешь, какая картинка соберётся, хоть и пары паззлов не хватает.       — Что это значит? — глухо спросила та, тупо таращась перед собой в пустоту — казалось, в горле назревал противный ком обиды, схожий с опухолью. Впрочем, вопрос был, скорее, риторический. Потому что ответ она уже знала, вернее, предугадывала.       — Это значит, что твоё полное имя — Барбара Грейс Кроули, и, несмотря на то, что ты не знала отца, мать дала тебе его фамилию, — нефилим опустила голову так, что теперь изучающе-задумчивым взглядом исподлобья упрямо смотрела на собеседника. Спустя несколько мгновений, пока демон собирался с силами, чтобы признаться, он, вздохнув, закончил: — Это моя фамилия. Моё полное имя — Энтони Дж.Кроули.       Он ожидал буквально чего угодно — слёз, истерик, удивлённых вздохов и оханий… но Барбара никак не отреагировала на признание, недвижимо застыв и продолжая сверлить Кроули задумчивым взглядом, под которым тому уже, откровенно говоря, становилось неуютно. Будто она прожигала этим взглядом насквозь, как святой водой, словно пыталась докопаться до какой-то необходимой, как воздух, сути. Лицо ровным счётом не выражало ничего — или же она попросту пытается тщательно скрыть остатки эмоций? Пытается усмирить всколыхнувшуюся с новой силой бурю в душе?       Она медленно, словно во сне, подошла к отцу и, не дойдя пары шагов, остановилась прямо перед ним — Кроули ждал. Как и она. Он заметил, что глазного белка у нефилима теперь практически не видно — почти всё пространство занимала янтарная радужка с вертикальными зрачками. «Значит, нервничает», — подметил про себя змий. Откуда ему это знать? Потому что у самого во время стресса происходит так же. И как бы ни пыталась Барб скрываться за маской равнодушия, чёртовы зеркала души выдадут всё равно.       И в этих глазах отражалась невыносимая боль, как бы она ни пыталась казаться уравновешенной и спокойной.       — Ты действительно не знал обо мне?..       Её хриплый шёпот разорвал гнетущую тишину, Кроули же он показался громче выстрела. Ему было откровенно неуютно и даже в какой-то мере страшно под этим взглядом, хотелось сорваться с места и убежать куда угодно, оставив вопрос без ответа. Однако демон с трудом взял себя в руки и, твёрдо выдержав внимательный взгляд, кивнул.       Точёное бледное лицо Барбары на мгновение исказила невыносимая боль, сердце — и так бешено колотящееся для человека — глухо стучало где-то в горле. Она чувствовала себя оглушённой и потерянной, однако одна мысль чётко, словно редкий солнечный луч среди дьявольского шторма, прорезала сознание: он действительно ничего не знал. Следовательно, ей всю жизнь удачно лгали, в частности, лгала родная мать — впрочем, у Барбары и так с ней отношения не ахти.       Девушка, сильно поморщившись и крепко стиснув зубы, чтобы сдержать так и рвущийся вопль ярости, без лишних слов рванула прочь из зала. Азирафаэль, заметив, как сильно расстроилась его подопечная, уже было отложил книгу и хотел пойти за Барбарой, — хотя бы как-то утешить и помочь принять правду — но Кроули остановил его уверенным жестом.       — Оставь её, — тихо попросил демон, опустив взгляд в пол, на что ангел удивлённо вскинул брови:       — Нельзя так!       — Азирафаэль, ей надо побыть одной, — мягко, но не требующим пререканий тоном, пояснил демон. С тяжёлым сердцем, херувим снова засел за чтение, хотя читать уже как-то отпало желание.       Барбара старательно избегала их и не общалась несколько дней. Только следовало войти кому-то из них в комнату, особенно Кроули, как она с особо виноватым видом, отводя взгляд, практически сбегала в другие комнаты. С одной стороны, Энтони прекрасно понимал, что ей нужно время, чтобы очухаться от такого потрясения, — мало того, что она оказалась наполовину демоном, так ещё и узнала своего отца в живую — но всё равно чувствовал себя как-то… ущемлённо, что ли? Он не злился на дочь и не винил её в таком поведении, но всё равно приятного было мало. Определённо, будь её воля и если бы не чёртово ангельское чудо Азирафаэля, она бы уже давно дала дёру.       Длилось это около пяти дней. И в один из дней, когда она уже практически смирилась с реальностью происходящего, Кроули нашёл девушку на балконе — Барбара, как он заметил, частенько любила выходить туда, чтобы проветриться. Нефилим незаметно съежилась в углу, сидя на полу и обняв руками колени, и смотрела куда-то перед собой — в последнее время она нередко убегала в собственные мысли. Если она и услышала приближение Кроули, то была слишком поглощена размышлениями, чтобы хоть как-то среагировать. А может, ей попросту надоело убегать от того, от чего, увы, теперь убежать не удастся — убежать от себя самой невозможно.       — Позволишь мне присесть? — аккуратно поинтересовался демон, на что девушка безразлично еле пожала плечами, мол, как хочешь. Барбара даже не посмотрела в его сторону, когда Змий присел рядом, но при этом держался немного на расстоянии — без разрешения вторгаться в чужое личное пространство, тем более, если хочешь наладить контакт с этим человеком, было бы грубо. — Ты замёрзла?       Демон за мили ощущал исходящий от неё постоянный жар, как при температуре, однако же сама Барбара чувствовала себя вполне нормально и не жаловалась на плохое самочувствие — вот и ещё одна подсказка о рвущейся наружу демонической сущности. Как хладнокровному змею, Кроули очень хотелось придвинуться ближе к тёплому боку дочери, но прекрасно осознавал, что сейчас не время давать волю инстинктам — опять же, если хочет с ней поладить.       Барбара отрешённо покачала головой, отвечая на вопрос. Далеко не погода заботила её сейчас.       — Я совершенно запуталась, — честно призналась она, сдвинув брови на переносице и прикрыв глаза. Демон выжидающе молчал, за что Бабс была чертовски ему благодарна. Потому что ощущала, что ей срочно надо выговориться — словно все эти дни зрел болезненный нарыв, который сейчас прорвало. — Мне всю жизнь внушали одно, делали из моего отца сущего изверга, а на деле… — взгляд девушки помрачнел, она аккуратно положила подбородок на колени. — А на деле, извергами были те люди, которые заставляли меня верить в эту отвратительнейшую ложь.       За эти несколько дней Барбара ни разу даже не слышала плохого слова в свой адрес от новоявленного отца. Почему-то она не ощущала от него ни толики враждебности и ненависти, хоть и жутко осторожничала. Чего, к сожалению, нельзя было сказать о родной матери. При воспоминании о которой она заметно дёрнулась и плотнее обвила тощими руками острые коленки.       — Может, расскажешь? — однако осознав, какую несусветную глупость он ляпнул, Кроули примирительно поднял руки, пока Барбара не взбесилась. — Нет-нет, не подумай, я тебя не заставляю. Но если захочешь высказаться…       — Всё в порядке.       Барбара распрямилась под удивлённый взгляд отца, вытянув перед собой ноги и положив одну на другую. Слишком много в её жизни стало тайн, от которых уже тошно.       — Это вполне нормально, что ты хочешь обо мне узнать побольше, — сипло прошептала полукровка, тяжело вздыхая. После недолгого молчания она спросила: — Что конкретно ты хочешь знать?       «Всё», — так и хотел ляпнуть Кроули. Двадцать лет — срок немалый, и за двадцать лет в жизни смертного может произойти немало кардинальных изменений. Для бессмертных существ, вроде Змия-Искусителя, двадцать лет — просто смех, но не в конкретной ситуации. Глухо сглотнув, Энтони кивнул:       — Всё, что ты захочешь рассказать. Что сочтёшь нужным.       Барбара не сразу нашлась, с чего начать. Прошло минуты две, наверное, прежде чем она заговорила — абсолютно спокойным тоном, с лицом уставшего от творящегося вокруг дерьма человека.       — Моя мать была из религиозной семьи, — тихо произнесла девушка, опустив взгляд в пол и нервно поджав губы. — Бабушка очень сильно разозлилась, когда узнала, что её дочь забеременела, будучи незамужней девушкой. Мама хотела сделать аборт, но бабушка запретила, — тут Барбара слишком едко усмехнулась, её глаза на секунду полыхнули злостью: — Потому что «аборт — грех»…       Словно под гнётом тяжёлых воспоминаний, плечи полукровки опустились, а сама она тяжко вздохнула, хрипло поинтересовавшись то ли у самой себя, то ли у сидевшего рядом отца:       — …а разве не грех, если ребёнок чувствует себя ненужным даже собственной матери? — насупившись и собравшись с мыслями, она уже громче продолжила — почему-то от каждого её слова Кроули нещадно щемило сердце, и плевать что падшие не умеют ничего чувствовать: — Мама не хотела меня. Я никогда не чувствовала любви с её стороны — ни разу за всю жизнь. Была для неё пустым местом в лучшем случае. Когда же она напивалась, — а после родов она сильно пристрастилась к алкоголю — то обвиняла в своей сломанной жизни меня и моего отца, которым постоянно попрекала. Внушала, что я должна быть ей благодарной за то, что вообще на свет появилась, что она меня кормит и одевает…       Кроули заметил, как чёрные ногти медленно удлинялись, а голос всё больше сочился злостью и болью.       — Она отказалась записывать меня на свою девичью фамилию, чтобы я всегда помнила своё место. Чтобы всегда помнила, что она сделала мне сильное одолжение, подарив жизнь, а на большее рассчитывать не стоит.       Барбара не стала рассказывать про то, какими отвратительными ругательствами крыла её родная мать с раннего детства. Как ей было ужасно завидно видеть других детей, которых их мамы обнимают и целуют, — собственная мать её никогда не обнимала. Ни разу и никогда. Чтобы Барбара знала своё место. Которое было, увы, не рядом с мамой — где угодно, но не с ней. Иногда ей казалось, что лучше бы та сразу сдала малышку в детский дом, но опять же вмешательство бабушки всё испортило. Барб до сих пор помнит, как порой приходила в школу с синяками — после вечерних избиений пьяной в хлам матерью.       — Я даже в колледж поступать не хотела, — с особым раздражением отрезала она. — Она меня заставила. А я знала, что значит, когда она злится… и что она очень сильно рассердится, если меня отчислят. Поэтому приходилось посещать колледж как каторгу.       Больше всего на свете Барбара не любила, когда её пытались уломать под себя, когда давили на неё и заставляли делать что-либо против воли. Не любила, потому что всю жизнь была козлом отпущения у собственной матери.       Кроули в ужасе молча взирал на дочь, которая сейчас выглядела особенно подавленной. Глубоко в душе он был зол — на всех. В частности, на себя самого — если бы он только знал… нет, к Мелании он бы не вернулся, но если бы знал, что она творит с собственным ребёнком, безоговорочно забрал дочь под свою опеку. С каждым словом Барбары он сильнее убеждался в своей правоте — какими бы изуверами ни изображали демонов, но даже они не настолько злые, как некоторые люди.       — Она потом вышла замуж? — тихо поинтересовался он, осторожно придвинувшись поближе к Бабс, однако она, казалось, и не была против. Почему-то сейчас Кроули остро хотелось её обнять, но он понимал, что это будет пока что излишним. Она может рассердиться.       — Был один ублюдок, — сердито сплюнула нефилим, осклабившись. — Увлекался тёмной магией и оккультными силами и втайне ото всех проводил обряды. Периодически я попадала, что называется, под горячую руку — уж что, а руки он распускать любил. Сколько бы ни жаловалась матери, она только отмахивалась, типа я всё придумываю и пытаюсь оклеветать её Себастьяна, — Барбара презрительно фыркнула, её зрачки стали узкими, как иглы, а голос звенел неприкрытой яростью: — И совершенно плевать, что эта сволочь использовал меня для своих ебучих ритуалов. А однажды…       Полукровка внезапно опустила голову, сильно поморщившись, словно её сразил внезапный приступ мигрени. Нехорошее предчувствие ледяной волной окатило Кроули.       — Что он сделал? — ошеломлённо выдохнул Змий. Однако, как ему казалось, он уже знал ответ, тем не менее, с нажимом повторил: — Что он с тобой сделал?       Девушка нервно помассировала переносицу, рвано выдохнув. После чего бесцветным тоном, отняв руку от лица, ответила:       — Мне стыдно об этом говорить.       Напряжённое молчание практически гудело между ними, как высоковольтные столбы. Через какое-то время, пока Кроули пребывал в отрезвляющем на раз шоке, — и пока в демонической душе нарастала ярость с осознанием того, о чём предпочла умолчать дочь, — Барбара с тяжёлым вздохом поднялась на ноги, небрежно отряхнув чёрные стрейчевые джинсы.       — Пойду за кофе, — сурово отрезала она, тем самым давая понять, что больше не хочет говорить. И так сказала слишком много. — Попрошу Азирафаэля наколдовать мне латте.       Кофе всегда успокаивал её. А вот Кроули сомневался, что алкоголь поможет ему вытравить из сознания картину, которую он незаметно вырвал из воспоминаний Барбары — нечестный приём, но он должен был удостовериться, какие же ритуалы проводил на ней тот ублюдок.       И поклялся при встрече — если она случится, пути Господни ведь неисповедимы, право же! — вонзить ему ядовитые клыки в глотку и предать мучительнейшей смерти.