These arms of mine, they are lonely, Lonely and feeling blue. These arms of mine, they are yearning, Yearning from wanting you. And if you would let them hold you, Oh how grateful I will be. Otis Reding «These arms of mine»
«Master and servant» стал одним из тех редких случаев, когда не пришлось даже прибегать к голосованию и прочей демократии. Мнение было единогласным. Это сингл. Они прекрасно знали, на что идут, решая выпустить вторым синглом именно эту, мягко говоря, провокационную вещь, а не куда более скромную «Stories of Old» или лишь слегка намекающую на романтику «If You Want» (Энди так и не удалось вытянуть из Алана – связан ли текст этой песни с его эпохальными словами «если хочешь – идем со мной; не хочешь – я тебя не заставляю»). Шум-гам и осуждение – этого жаждал не только Мартин, осмелевший уже настолько, что мерял и покупал платья без сопровождения Кристины. Дэйв (да и все остальные вместе с ним) тоже был не прочь получить еще небольшую порцию внимания от такой непредсказуемой публики. - Нас либо будут ругать, либо будут хвалить. Но не заметить не смогут. Не дадим, - гордо объявил Дэйв. - Такой настрой мне нравится. С этим, дети мои, мы определенно сорвем куш, - так напутствовал их Миллер, когда квартет собирался ехать на съемки клипа для нового сингла. – Так что постарайтесь ничего не испортить. Что ж, они постарались, изо всех сил сохраняя серьезные лица, пока хореограф – дистрофичная бельгийка – объясняла им, как будет выглядеть их «танец». Объясняла Мартину, Алану и Флетчу, потому что Дэйв отказался от какой-либо помощи по части хореографии. - Это же просто нелепо! – возмущался Алан (как заметил Гаан, Алан еще ни с кем не поругался со вчерашнего вечера, так что пора бы уже). – Точно пляски вокруг костра в день Гая Фокса! Детский сад. - Но согласись, Чарли, - попытался урезонить его Флетч. - Это лучше куриц и амеб. - И на том спасибо, - Уайлдер вздрогнул, будто в его памяти вереницей пронеслись первые клипы с его участием. - Но, послушайте, уважаемая, - обратился он уже к хореографу, - А может как-нибудь переиграть? Может вытирать мною пол не стоит? Нет, его, конечно, немало повеселило то, как он таскал Мартина за цепь, которой были охвачены его руки, но перспектива волочиться по полу, держась за ноги Энди, Алану не очень нравилась. Точнее, совсем не нравилась. Хореограф, разумеется, оскорбилась и перешла в нападение, яростно доказывая, что без этого момента (ползанья по полу) весь съемочный день пойдет насмарку. - …Я просто не вижу в этом смысла, - оправдывался Алан, поспешно отступая под натиском хореографа и её французской брани, звучавшей как беззаботный птичий щебет. Мартин в сторонке тихо ржал над ними. - Что это вообще значит? Цепи, отбойные молотки – ладно, к песне подходит… Ответить хореограф не успела, потому что режиссер поинтересовался – почему это все действующие лица так резво смылись со съемочной площадки, после чего съемки возобновились. Как Алан ни сопротивлялся, Флетч все-таки протащил его по полу несколько метров. - Молодцы! – подбадривала их хореограф. - Больше страсти! Танец это искусство! Это прекраснейшее из искусств!.. - Это диагноз, - пропыхтел Флетч, в перерыве между дублями выливая на себя полбутылки воды. Пробегавший мимо гример в ужасе застонал – его получасовые старания сейчас стекали с физиономии Энди серо-синими ручейками. Уайлдеру пришлось отвернуться и подумать о чем-то по-настоящему печальном, чтобы прогнать из головы не совсем цензурные мысли. Вынужденный перерыв, во время которого гример, поминутно глотая валерьяновые капли, приводил Флетчера в «божеский вид» (фраза, которая немало возмутила Энди), дал Алану возможность отвлечься и еще немного потрепаться с их мучителем-хореографом. Эту тонкую точно тростинка даму опасался даже режиссер. Несмотря на всю хрупкость, она выглядела так, будто легко могла ударом ноги с разворота успокоить даже самого неугомонного подопечного. Никто не запомнил, как её зовут, потому что не расслышали, а переспрашивать постеснялись - она самым страшным образом картавила и шепелявила, будто у нее были выбиты все зубы (хоть это и было не так, улыбалась она как обаятельная и очень уверенная в себе акула). Уайлдер даже счел необходимым уточнить, не из Польши ли родом их акула-хореограф. - Почему вы так подумали? – удивилась та. - Пше-пше-пше! - загоготал в отдалении Дэйв, и хореограф недобро нахмурилась, а после перерыва начала ругать и хвалить музыкантов с утроенным пылом. Особенно доставалось Алану - то у него радости в глазах нет, то он цепь неправдоподобно тащит, то еще что-нибудь. Очевидно, после их кратких споров, хореограф прониклась к Алану особой неприязнью, отметив его печатью «чурбан, ничего не понимающий в искусстве». Однако после завершения съемок хореограф неожиданно поинтересовалась, не желает ли Уайлдер выпить с ней кофе и поговорить о танцах. Состроив самую людоедскую из возможных вежливых улыбок, Алан отказался, но тут возник Дэйв, сообщивший, что он с удовольствием и кофе выпьет, и о беседы потанцует. - Вы интересуетесь современными танцами?.. – удивилась хореограф. - Уж-жасно, - заверил её Дэйв. – Очень интересуюсь. - Знаешь, Дэйв, - Мартин все-таки не смог удержаться в стороне и вклинился в их милую беседу. - Я не помню, кто сказал это, - «Явно кто-то умный», не удержался от ремарки Уайлдер, - Заткнись, Чарли, я не тебе. В общем, «танец это неуклюжая замена секса». Тебе так сильно не хватает любви? - Мне просто всегда мало, а мне просто всегда мало, - жизнерадостно пропел Гаан, поддергивая штаны, чтоб не падали. По совести, не одному Дэйву всегда было мало, и, хотя он этого стыдился, и, особенно напившись, сожалел обо всех случайных знакомствах, ругал себя и зарекался «больше никогда» - поделать ничего с этим он не мог (Миллер, однако, справедливо замечал, что пара хороших затрещин плюс ласковое поглаживание затылка сковородой исправили бы положение). Энди тоже понимал, что и ему самому мало. Недостаточно, черт подери! Ведь и сегодня, благополучно сплавив Дэйва хореографу и проследив, что Мартин доставлен домой, где его уже ожидали Кристина и бессонная ночь, Энди поинтересовался – вскользь – а не занят ли Алан этим вечером, и дела из записной книжки Уайлдера испарились в мгновение ока. - Луна… так пошло смотрится… - медленно проговорил Алан, рассеянно смотря в окно. Лунный свет делал его лицо фарфоровым, практически безжизненно-бледным. Всё еще не до конца смывшийся грим вокруг глаз и мягкие тени на скулах резко контрастировали с синевато-бледной кожей. Наверное, они оба сейчас напоминали призраков. Эфемерные, созданные из смутных пятен тени и неверного света. Флетч не знал, как следует называть эту искрящуюся нить, которая связала их и заставляла снова и снова искать встречи, чтобы без вести пропасть для всего мира среди скомканных простынь - да и не хотел он об этом думать. Только не сейчас. Млея от дурмана, каким стал для него Алан, Энди не отрывал взгляда от лица Уайлдера и целовал то его руки, самые кончики пальцев, то снова возвращался к плечам (не смея, однако, опускаться хоть на дюйм ниже – он не хотел портить момент чем-то более плотским чем поцелуи). Разумеется, Алан не мог остаться безучастным, хоть и делал вид, что спокоен и равнодушен. Каждое прикосновение вызывало будто бы легкий спазм, непроизвольный вдох, и Флетч знал, что сделает всё – лишь бы и дальше слышать это тихое, покойное дыхание, перемежающееся точно вырывающимися против воли приглушенными вздохами. Неожиданно, спохватившись, будто он может куда-то опоздать (хотя куда ему опаздывать – в третьем-то часу утра), Алан повернулся, чтобы дотянуться до часов на тумбочке и посмотреть, сколько времени, и Энди заметил у него на подбородке крохотное темное пятнышко. Сначала ему показалось, что это остатки сценического грима, но провел по пятнышку пальцем – не стирается. - Не щекочись, - поморщился Алан. Оставив в покое часы (безжалостное 2.37), он снова распластался на кровати, так же безразлично смотря на луну. Энди не смог сдержать улыбки. - Никогда не замечал, что у тебя тут родинка… - Будто бы это единственное, чего ты не замечал. - У меня зрение плохое. - Лучший аргумент всех времен, - в тоне Уайлдера почувствовалась неприятная холодность, Энди поспешил хоть как-то загладить вину за нечаянную грубость, поцеловав его как раз в родинку. Алан издал тихий довольный смешок. Вообще, они много нового узнали друг о друге в седой полутьме задернутых штор, в кровавом мраке красных портьер, в геометрическом чередовании полос света и тени от неплотно закрытых жалюзи - и это были не только родинки. Аналоговые синтезаторы и тонкости звукозаписи, как выяснилось, не были единственными вещами, в которых Уайлдер хорошо разбирался. Флетч иногда думал, а не хватит ли его сердечный приступ от передозировки гормона счастья, потому что тот поток восторга, накрывавший его, когда Алан - гордец Алан, ехидный и напыщенный Алан, - становился на колени перед ним… это было слишком много.These arms of mine, they are burning, Burning from wanting you. These arms of mine, they are wanting, Wanting to hold you. And if you would let them hold you, Oh how grateful I will be. Otis Reding «These arms of mine»
Тем временем, пришла пора американской части тура. На сей раз получилось еще более масштабно, чем в прошлый. Штаты явно прочувствовали новую пластинку и встречали новых «британских завоевателей» громкими овациями. Приблизительно за неделю до перелета в Вашингтон (округ Колумбия), Кесслер намекнул, что в Америке их ждет «встреча со старым знакомым», и тогда никто не понял, о ком это он, но когда в аэропорту их поприветствовал радостный возглас «Чертовы бриташки! Сколько лет, сколько зим!» и, расталкивая встречающих, как атомный ледокол – хлипкий дрейфующий лед, к компании подбежала Лейла, все сразу догадались. Никто иной во всей Америке не мог вызвать у Кесслера такую же довольную (и в то же время беспокойную) улыбку. Дэйв не преминул напомнить Алану о его прошлогоднем зрелищном поражении. К счастью, Алан настолько устал, что на пикировку взаимными оскорблениями у него не осталось сил. Даже когда Лейла сжала его в пахнущих кексом и крепким ликером объятиях, Уайлдер не стал сопротивляться, и лишь дружелюбно усмехнулся: - Ну и на день не изменилась! - А с чего бы мне меняться? – гоготнула Лейла. Как оказалось, она из любви к искусству вызвалась помогать Кесслеру и компании и, поскольку Лейла знала, похоже, все бары восточного побережья, эту помощь нельзя было переоценить. Жизнь за кулисами становилась всё более оживленной. Они дурачились и буянили так, как только могут сходить с ума молодые известные музыканты, попавшие в атмосферу всеобщей любви и кружащей голову вседозволенности. Что бы они ни вытворили - всё было удачно, всё было смешно, и все было допустимо. Флетч даже как-то одолжил у Мартина ярко-красную помаду и, накрасившись, расхаживал весь вечер, манерно надувая губы и обнимаясь со всеми – удивительно, что от громового хохота не провалилась крыша. Недовольным выглядел разве что Алан, который во всеуслышание заявил, что это - и помада, и «обнимашки» - просто отвратительно. Весь вечер он изображал из себя оскорбленного ценителя прекрасного, однако после того, как за ними захлопнулась дверь номера Энди, Алан не угомонился, пока буквально не слизал эту «дурацкую, пошлую, тошнотворную» помаду с губ Флетчера. *** Давать концерты и путешествовать было весьма и весьма интересно, но они не могли более искренне желать друг другу счастливого пути, расходясь в аэропорту Хитроу - за время тура общество соратников всем изрядно поднадоело. Начались мелкие стычки по незначительным поводам (предвестье грядущих драматических ссор) и, устав от постоянной ругани, каждый желал хоть немного пожить своей жизнью. Попрощавшись с коллегами, они, размахивая всеми подручными предметами, которыми только можно было размахивать, побежали в разные стороны, радостно забывая все, что касается группы. Флетч вернулся к Грейн, в их съемную квартиру в восточном Лондоне - еще во время долгих телефонных разговоров через Атлантику, они пришли к решению, что займутся покупкой собственного жилья как раз после возвращения Энди из тура – и постарался забыть всё, что было. Как ни странно, больше ему было стыдно не за их с Аланом «связь» (тьфу! какое дурацкое слово!), а за собственное поведение. Чем больше Энди об этом думал - он же не мог так просто угомониться - тем сильнее понимал, что сейчас, пытаясь обелить себя в собственных глазах, лишь больше тонет в черноте и осознании своего ничтожества. Как невероятно жалок он был, ища и находя оправдания всему сделанному, сказанному, выстоннаному! Как лицемерно убеждал сам себя в том, что не привязался к Алану! Как глупо звучали его доводы в пользу собственной непричастности! Какое невыносимое ханжество звучало в его голосе, когда он говорил Грейн, что скучал! Втайне Энди надеялся, что, болезнь, которую друзья называли просто «Чарли», пройдет, залечится расстоянием между домами и вечерами, что он проводил вместе с Грейн – теперь Флетч был убежден, что действительно, в самом деле, как и прежде, по-настоящему любит её. И, кажется, симптомы лихорадки постепенно испарялись, оставляя небрежную мысль, бьющуюся о череп как обсыпанный пыльцой мотылек о лампу: подурачились и хватит. Ну, подумаешь, сглупили. Сейчас-то всё вернулось на круги своя, ведь правда? Более лживого ответа, чем «да» не существовало. *** Снова Hansa. Октябрь в Берлине встретил квартет старых знакомцев солнечными обманчиво-теплыми днями, которые легчайшими дуновениями ветерка заставляли ежиться от холода и спешно застегивать куртки. Стоило Энди, едва уладив скучные бытовые дела, вроде поиска жилья и распаковывания вещей, прийти на первое организационное собрание в студии - стеклянная баррикада, которую он так тщательно создавал, обрушилась, поднимая тучи пыли. Увидев Флетчера, Алан вежливо-приятельски поздоровался с ним и поинтересовался, как он отдохнул. Никто не усмотрел бы в словах Уайлдера каких-либо намеков - потому что их и не было - но по его улыбке, по точно отрепетированной лукавой интонации в вопросе, по неожиданно тщательно отглаженному вороту рубашки, по легкому душку непривычного одеколона, Энди догадался, что Алан действительно готовился к их встрече. И, вспомнив, что сам, хоть и опаздывал, напялил отнюдь не первое, что попалось под руку, Флетч осознал, что они по-прежнему больны. Друг другом. На всю голову.Did you never worry that I'd come to depend on you? Sam Brown «Stop»