Против ветра

Birds flying high - you know how I feel, Sun in the sky - you know how I feel, Breeze driftin' on by - you know how I feel. It's a new dawn, it's a new day, It's a new life for me. And I'm feeling good. Anthony Newley & Leslie Bricusse «Feeling Good»

Главным героем нового тура, облаченной в белое звездой класса А, стал Дэйв – средоточие вселенского счастья. Он уже давно раскусил некий таинственный секрет управления толпой, а ко времени «Музыки для масс» овладел этим умением в совершенстве. Отныне он просто не давал зрителям и шанса посмотреть в другую сторону или отвлечься от действа на сцене. Гора частенько спрашивали, устраивает ли его нынешнее положение вещей – другой человек поет его песни и занимает главное место под прожектором, что заменяет им солнце – и не хочет ли сам Мартин чаще выходить на передний план. На подобные вопросы Гор отвечал тихой улыбкой и кротким: «А мне и так всё по душе». Он по-прежнему побаивался сцены. То был самый нелепый парадокс – человек, наряженный так, что его просто невозможно было не заметить, боялся выводить свои рулады о вечной любви, зная, что все взгляды прикованы к нему. Поэтому он без лишних треволнений уступал передний план Дэйву. Дэйву, который был влюблен во все в этом мире – и еще чуть-чуть. Воплощение твердокаменной уверенности в собственной неотразимости, Гаан засматривался на всё. Всё, что могло в перспективе стать объектом любви, вызывало у него живейший интерес – а иначе он был бы не Дэйв. Мартина же он обожал – платонически и исключительно возвышенно (что для Дэйва вообще было не свойственно, Гор стал единственным исключением). На расстоянии и вблизи невозможно было не почувствовать, что «мартингор головного мозга» прогрессирует день ото дня. Покоренный, Гаан, вздыхая, смотрел на Мартина полным обожания восхищенным взглядом, и Алан говорил, что если слишком долго следить за Дэйвом, то можно будет заметить ореол сердечек и крохотных колибри, летающих вокруг его головы. Дополнительную порцию радости и ликования в жизнь Дэйва вносил его сын – недавно рожденный Джек Гаан. Невероятно гордый собой, молодой отец Дэйв носил это звание точно почетный вымпел, чуть ли не каждому встречному показывая фотографии Джека (или самого Джека). Как и любого новоявленного родителя, Дэйва приводило в дикий восторг всё, что было связано с сыном – от неуверенного бормотания, в котором Гаану мерещилось «папа» (и он принимался радостно рассказывать всем, что «малыш Джек учится говорить!»), вплоть до попыток перетереть беззубыми деснами дужку чьих-то очков, которые случайно попадались Джеку в руки. Если бы это было можно, Гаан бы не разлучался с сыном и на минуту. К счастью для ребенка (сиделка из Дэйва получалась хоть и старательная, но препаршивая) Джоанна, сопровождавшая уже-всё-таки-супруга в этом туре, всегда была поблизости, чтобы при необходимости взять всё под свой контроль. Отныне Дэйв, окрыленный, нисколько не смущаясь, заявлял, что находится «на вершине мира» - пусть даже вершиной, по всей видимости, считал сцену. Но ведь на сцене он действительно царствовал, извиваясь в облаках полупрозрачной ткани (стервец знал, как эффектно на нем будут смотреться белые джинсы и батистовая рубашка!), без зазрения совести сводя с ума вопящих девочек и мальчиков, изгаляясь и оголяясь на грани вульгарности, едва ли дозволенного бесстыжего флирта с многотысячной аудиторией. Это вообще было какое-то лето любви – исключая то, что началось оно в октябре и длилось чуть меньше девяти месяцев. Лето их любви к музыке, их любви к зрителям и бесконтрольной вопящей фанатской любви в ответ. Лето волн восторга, которые расходились от Дэйва точно радиация, и методичной любви с синтезаторами (это взял на себя Алан). Достаточно скромно радующийся жизни Флетч, который не разбирал особенно, влюбленный он там, или не влюбленный - но раз уж все захлебываются в потоках ликования, невозможно оставаться в одиночестве - тоже, будучи чуточку очарованным, чуточку восторженным, чуточку втюрившимся по уши, вносил свою лепту в праздник жизни. Мартин и тот, наконец, позволил себе забыть о трагичности экзистенциального бытия, обретя свою любовь, имя которой было «Сюзанна». До того влюбленно-хипповски всё это было, что Энди даже как-то подговорил Джо сплести ему венок из маргариток (надо же соответствовать атмосфере Вудстока) – правда никто кроме неё юмора и не оценил. Алан и вовсе посмотрел на этот «венец» как пилот Формулы-1 на гонщика из соперничающей команды, и изрек язвительно: «Тебя что, недолюбили?» - после чего сам же обиделся на менее чем приветливый ответ Флетчера. Пожалуй, темным пятном на идиллическом великолепии оставались наркотики. Как ни парадоксально это звучало, но вся эта плеяда веществ вызывала проблемы, только когда их признавали за источник проблем. Пока наркотики считались развлечением и «способом расслабиться» (неосознанная жестокость!) – никто всерьез не думал, что это может угрожать чьей-то жизни. Однако если появлялся запрет, хотя бы внутренний, этакая игрушечная попытка проверить себя, - одновременно возникал и соблазн его нарушить и мрачное осознание того факта, что они уже глубоко погрязли в этом болоте. Когда признавали – не иначе как по необъяснимому внутреннему угрызению совести – что «наверное, это всё-таки не очень хорошо», накатывало ощущение, что ситуация вышла из-под контроля и ничем хорошим это не закончится. Чем тверже кто-нибудь решал, что «с меня хватит», тем быстрее этот человек срывался и пускался во все тяжкие. Но – опять же – никто не считал грехом такое увлечение химическими веществами. Всё воспринималось как игрушка, забавное увлечение от которого можно в любой момент избавиться. Даже «правильный» Флетчер в какой-то момент не смог удержаться в стороне, впрочем, после того эксперимента, он продолжил неукоснительно соблюдать свое правило, не принимать ничего «тяжелого» (а для этого у него существовала своя система классификации – достаточно лицемерное и иллюзорное оправдание) и лишь терзаться угрызениями совести за прошлые прегрешения. Кроме этих самых споров с совестью и матчей, в которых команда под его руководством проигрывала неким «сборным журналистов Теннеси» (бывали и поражения, да), еще жизнь Энди омрачала дикая невозможность застать Алана не окруженным ордой людей. С недавних пор вокруг них стало вращаться неожиданно много народу. Флетч никогда не думал, что группа может обрасти таким количеством разнообразного балласта (прямо как днище корабля – ракушками), и что в какой-то момент его начнет раздражать постоянное говорливое окружение. А ведь когда-то он так боялся стать одиноким и никому не нужным! Сейчас он был позарез нужен – и, как ни странно, это нравилось ему еще меньше, чем отшельническое уединение с книжкой на подоконнике в далекие школьные времена. Гостиницы, в которых размещалась группа, исключались сразу же – слишком тонкие стены, слишком хорошим слухом обладают слишком знакомые соседи. Гримерки показали себя ненадежным убежищем, о том, чтобы укрыться в тур-автобусе и речи не шло, ну и за невозможностью встретиться им приходилось просто избегать друг друга. Благо всегда находились те, кто помогал снять напряжение. Сами того не зная, эти группиз, очень выручали, не давая свихнуться (по крайней мере, Энди искренне считал, что воздержание самым негативным образом скажется на его вменяемости). Но Флетчеру постоянно мнилось, что из-за этого Алан отдаляется от него (хоть Уайлдер и сам не был безгрешен по этой части), и как-то он попытался даже извиниться. Это было перед концертом, когда вся компания переодевалась в гримерке – Гор мучительно выбирал между одним ужасным костюмом и другим кошмарным сооружением из цепей и ленточек, а Дэйв громко разглагольствовал о том, что не надо было есть то мороженое (пусть даже и фисташковое). Выждав момент, Энди подошел к Уайлдеру, который сосредоточенно возился с заевшей застежкой куртки. - Чего тебе? – буднично поинтересовался Алан, раздраженно дергая «молнию» (шкаф-сундук за его спиной распахнут, на дверце висит простая темная рубашка). Флетчер открыл рот, чтобы сказать - но забыл начисто - и замер так, глупо, с открытым ртом. Алан же, по всей видимости, соображал быстрее, он вдруг втиснул в руку Энди что-то, после чего одним движением расстегнул заевший замок, совершенно спокойно повесил куртку в шкаф и принялся переобуваться. Флетч, даже не успев подумать, машинально запихнул предмет в карман и поспешно отошел к своему «сундуку». Только перед самым концертом, нервозно выворачивая наизнанку содержимое карманов, он удосужился рассмотреть, что ему передал Алан и то оказался ключ с пластиковым брелоком (будто выцарапанная куцая ёлочка и надпись: «34 сосны»). На протяжении всего выступления Энди не мог перестать думать о том, какую чертову головоломку ему подкинул Алан. С одной стороны, очевидно, что это название некоего второсортного мотеля. Но Уайлдер мог просто случайно найти ключ и шутки ради передать ему, просто чтобы посмотреть, что Флетч предпримет – с него станется. «Неужели так сложно человеческим языком сказать?» – недовольно думал Флетчер. Кроме нелепой таинственности его раздражала немилосердная духота (весь день было жутко душно, хоть в фонтан полезай), но вечером, уже после концерта, поняв, что Алан исчез практически в тот же момент, как спустился со сцены, Флетчер решительно выругался – была не была – и вызвал такси. Водитель не сразу понял, о какой гостинице идет речь, а потом еще и заплутал в узких странно не-американских улочках, так что прошло не менее часа, прежде чем разозленный еще больше, Флетч попросил остановить машину. Таксист подсказал, что они находятся где-то в квартале от места назначения, Энди расплатился (но не поблагодарил) и дальше двинулся пешком, воровато озираясь, прячась от невидимых взглядов за поднятым воротником. Паранойя нашептывала ему, что и тут могут оказаться ненужные свидетели, которые узнают – о, да, узнают – и наутро праведные американские христиане явятся, чтобы с позором изгнать из своего праведного американского города «британскую нечисть». Прежде чем он успел отчаяться и малодушно отступить под гнетом подозрений, из-за угла вырулило пятиэтажное здание белого кирпича. Вывеска: «34 сосны» и та самая дурацкая тощая елочка. Куда подевались остальные 33 дерева – Флетч даже думать не собирался. Подозрения оправдались - гостиница и правда была более чем второсортная. Дэйв бы теперь, привыкнув задирать нос, к такой и близко не подошел. Энди едва успел зайти в холл, как на улице зловеще сверкнуло, и гром шарахнул так, что где-то вдалеке мерзким собачим фальцетом затявкала перепуганная болонка, – разразилась та самая Жуткая Гроза, которая обязана была начаться после столь удушливо-знойного дня. Неуклюжая, фермерского вида девчушка за регистрационной стойкой попыталась было спросить Флетчера о чем-то, но, отмахнувшись серьезно, тот направился к лестнице – девушка так и осталась на месте, туповато приоткрыв рот. Энди усмехнулся, подумав, что стратегия «сделай вид, что ты лучше всех всё знаешь – и от тебя отстанут» снова сработала безотказно, и пулей вбежал на третий этаж (на брелоке значился номер: «304»). Алан встретил его спокойным «Я знал, что ты придешь», от которого Энди даже опешил ненадолго. - Зачем было устраивать этот спектакль с ключом? – хмуро спросил он. - А если бы я перепутал? - Главное, что ты здесь, - Алан начисто проигнорировал вопросы и лишь улыбнулся. Интересно, Энди померещилось или в его улыбке действительно промелькнула гордость актера, только что получившего «Оскара»? – Я попросил Лейлу найти гостиницу, где никого из наших не увижу. И тебя в том числе, не беспокойся. - Сумасшедший, - недовольно качая головой, Флетч все-таки прошел в номер, скинул куртку и вопросительно глянул на Уайлдера. - Я купил виноград. И кексы. Не хочешь перекусить? – беззаботно поинтересовался Алан. Да, пожалуй, самоуверенность Уайлдера была самой странной вещью из всего, с чем Энди когда-либо приходилось сталкиваться. Несмотря на стискивающее горло собственническое чувство, Алан не позволял себе сомневаться, он знал (как любой знает о том, что днем светло, а ночью темно), что Флетч снова придет к нему - потому что нигде ему не найти того, кто сравнился бы с ним, с Аланом. Энди яростно возражал, он не хотел подчиняться и зависеть, но постоянно убеждался, что Алан прав - кто еще позволил бы ему стать слабым, не унижая в то же время? Кто еще подарил бы те же ощущения, возможность отпустить поводья и быть ведомым, замкнувшись в чудном круге: доставлять удовольствие, получая его? Было что-то забавное в том, чтобы запивать сладкие кексы солоноватой минералкой и заедать виноградом, валясь на продавленной кровати, чуточку смешливо глядя друг на друга, ликуя и радуясь их общему странному секрету. Странно, но сейчас, когда желаемое наконец оказалось на расстоянии вытянутой руки, никто не спешил, очертя голову, набрасываться. Промедление лишь нагнетало приятное, щекочущее ощущение не то в груди, не то в животе. За окном то и дело сверкали молнии, округлым грохотом катился по улицам гром – гроза не собиралась сбавлять обороты. После одной особенно яркой вспышки во всем здании выключили свет. - Так даже интереснее, - заметил Энди. Алан кивнул, сумеречно усмехаясь чему-то таинственному, что он умудрился расслышать в словах Флетчера, затем отщипнул от грозди ягоду и двумя пальцами бережно поднес виноградину ко рту Энди, который поторопился принять угощение. В тот момент, когда кончики пальцев Уайлдера ненароком коснулись его губ, Флетч вдруг почувствовал себя настолько нужным, настолько чьим-то и от этого счастливым, что ему едва не стало дурно. - Что, виноград кислый попался? – несколько беспокойно спросил Алан. Энди сердито на него зыркнул (ну как Уайлдер может быть настолько нечутким и не понимать, насколько его обожают именно сейчас?), но потом сообразил, что не место выяснять, кто кого как понял, и потянулся к Алану, улыбчиво и благодарно целуя его. *** Адово громыхание на улице уже сменилось сырым и успокаивающим шумом дождя. Стучали по жестяному подоконнику толстые капли, а тротуары тонули в кажущейся черной воде. Закрыв глаза и всецело сосредоточившись на ощущениях, Флетч с блаженным видом водил указательным пальцем по голой спине Алана, будто бы вычерчивая замысловатые узоры. - Ты когда-нибудь думал о том, что мы попадем в ад? – поинтересовался он негромко, вслушиваясь в перекаты-переливы дождя за окном. - Как говорил Марк Твен, там будет отличная компания . - Уайлдеру, видимо, надоело бестолково лежать, он завозился, высвобождаясь от объятий, и со вполне определенной целью склонился над Энди. - Но… но, черт, - Флетч смотрел на него положительно растерянный. - Ведь то, что мы делаем плохие вещи, не значит, что мы на самом деле плохие люди, правда? - Снова у тебя приступ философии, - хмыкнул Алан, ловко хватая Энди под колени и закидывая его ноги себе на плечи. – Все мы ошибаемся и всё такое, но ада за это не полагается. - Ты уверен?.. Наверное, Флетчеру не стоило делать такое серьезное лицо. В том положении, в каком он сейчас находился, это смотрелось более чем нелепо, однако это было вполне в духе Энди - рассуждать о налогах и финансовых махинациях как раз пока Алан расстегивал на нем рубашку. То ли он так дразнил, то ли ему было лениво, то ли он думал, что Уайлдеру нравится раздевать и раззадоривать его - во всяком случае, такое с Флетчем случалось. Алан порой не знал, что еще он должен сделать, чтобы Энди замолчал и перестал щедро делиться своими мудрыми измышлениями, потому что времени в их распоряжении имелось немного - тур был в полном разгаре, и бешеный график сжал ночь до двух ничтожных часов. Еще до наступления утра Флетчу придется возвращаться в свой номер, а затем делать вид, что он прекрасно спал всю ночь. - Ты вообще мне мозг компостировать явился?.. Флетч наградил Уайлдера долгим, задумчивым взглядом и медленно изрек: - Если это ошибка, то я хочу ошибиться еще раз. Еще несколько раз, если получится. До утра. - Ну наконец-то! – невероятно воодушевленно воскликнул Алан.