Против ветра

We skipped the light fandango, Turned cartwheels 'cross the floor. I was feeling kinda seasick, But the crowd called out for more. The room was humming harder As the ceiling flew away. When we called out for another drink And the waiter brought a tray. Procol Harum «A Whiter Shade Of Pale»

Нельзя сказать, что работа над следующим альбомом началась в радостной и светлой атмосфере. Когда Алан явился в студию на первое «оргсобрание», его встретил огорченный донельзя и раскисший самым позорным бабьим образом Мартин, который сообщил Уайлдеру, что Рой Бьюкенен, оказывается, умер. Алан искренне посочувствовал Гору, решив, что это, какой-то давний друг детства – из Бэзилдона, наверное – с которым он сам никогда не был знаком. «Ты давно его знал?..» - Алан растерянно похлопывал Мартина по плечу. «Я вообще его не знал, - еще печальней вздохнул Гор, - К сожалению». После того, как Гор объяснил, что Рой Бьюкенен – это малоизвестный, но оттого не менее классный американский гитарист, выступление которого он как-то видел по телевизору - только неожиданно хорошее расположение духа, в котором с утра пребывал Алан, и уважение к чужой печали удержало его от того, чтобы обозвать Мартина дураком. Впрочем, трагичная судьба какого-то далекого блюзмена была не главным дестабилизирующим фактором, символизировавшем разлад в коллективе. Вскоре Уайлдер и Флетч стали свидетелями феерической драки, которую устроили два вокалиста. Гаана совсем замучила скука и отсутствие какого бы то ни было одобрения его вокала со стороны Мартина, а Гор после того как, вернулся из Штатов, где в первый и последний раз встретился со своим родным отцом, огрызался на всех и ходил злее цепного пса, вовсе не расположенный к комплиментам. Пожалуй, никто кроме Энди не замечал за этой его агрессией крайней степени растерянности, от которой опускались руки. Тому же Дэйву было недосуг вникать в скрытые переживания Мартина – у него были другие поводы побеспокоиться. Мучимый, по его собственным словам, чувством вины, он развелся с Джоанной, оставив сына, и страдал по этому поводу невероятно. Ему-то мнилось, что стоит расторгнуть брак и броситься в объятия новой своей дамы сердца (та самая Тереза - пресс-секретарь, малиновые ногти и крашеные в белый волосы), как всё сразу станет хорошо. А оно почему-то - вот ведь незадача! - хорошо не стало, и Гаан считал необходимым донести сей печальный факт до каждого, что, разумеется, не способствовало созданию спокойного рабочего настроя. - Дрянной же ты человек! – в сердцах воскликнул Алан, когда его терпение подошло к концу. – Ревешь, как всё плохо, а раньше, когда налево ходил, тебя это не смущало? Думал бы сначала, черт подери. Гаан на мгновение опешил, но моментально опомнился, и, всплеснув руками, выпалил на одном дыхании: - Не, вы только полюбуйтесь! Он мне еще наставления давать будет! Человек, которого дерут по сортирам так, что он едва потом ходит - и, гляньте, мораль читает! - Заткни пасть! – внезапно рыкнул Мартин, и Дэйв остолбенел. На его лице, сменяя друг друга, за несколько секунд промелькнули ужас, гнев, разочарование и, наконец, тоска воистину галактического масштаба. Его губы задрожали, скривились, изображая то, что, по его мнению, должно было быть высокомерной усмешкой – однако получилась лишь жалостливая гримаса. - Но… но Мартин!.. – шепотом простонал он. - Задолбал орать, - вздохнул устало Гор, отворачиваясь. Дэйв надулся, неожиданно по-детски растерянный, и забился в угол, очевидно, намереваясь сидеть там до второго пришествия, совершенно уничтоженный такой беспричинной, как ему казалось, грубостью со стороны обожаемого поэта. *** - Я думал, ты его придушишь, - доверительно поведал Энди, ворочаясь, чтобы вытащить затекшую руку из-под Алана, и разминая кисть (пальцы занемели основательно). - М?.. – Алан даже головы не поднял. - Ну, Дэйва. - А толку-то душить? Эх, Флетч, - Уайлдер вздохнул и почти что влюбленными глазами посмотрел на Энди. - Это же очевидно: если злишься - значит задело, значит правда. - Да, скорее всего так и есть, - Флетчер широко зевнул. Последнее время на него нашла невероятная сонливость, и он никак не мог выспаться, хотя спал бы целыми днями, если бы Алан не мешал ему. После той зимы 86го года, которая сейчас казалась преданием седой старины, они не пытались больше жить вместе, но, тем не менее, то Уайлдер «гостил» у Энди, то, как сейчас, наоборот: Флетч «зашел на пять минут», а остался почему-то на всю ночь и утро уж заодно. - Опять засыпаешь? - прищурился Алан. - Почему тебя с кофе всегда отрубает? Но, послушай, прежде чем ты окончательно уснёшь, можно тебя попросить?.. Флетч поднял брови, не совсем понимая, и Алан красноречиво кивнул. Выражение его лица было до того умильным, что Энди засмеялся и без лишних слов накрылся одеялом с головой, опускаясь ниже. На какое-то время в спальне воцарилась почти оглушающая тишина - не было никаких других звуков кроме тяжелого дыхания - пока неожиданно не зазвенел дверной звонок. Взъерошенный Флетч мигом вылетел из-под одеяла, будто его могли пристрелить, если бы застали за таким занятием, и торопливо закутался в халат. - О боги, какая сволочь?!.. – всплескивая руками, застонал недовольно Уайлдер. – Если это почтальон - убей его. Убивать никого не пришлось. То оказался Дэйв, который, едва открылась дверь, затараторил: - Слушай, Чарли, ну, Чарли, ну Эл, я не… прости, а? Всё так хреново, что начинаешь путаться и говоришь первое, что в голову придет. Ну, не думаешь, что мелешь. Такая каша вместо мозга… я не специально, честно. Ой, черт, Флетч, это я не тебе, - он смутился и замолк, сообразив, что перед ним вовсе не Алан. - Нет-нет, перед ним, я думаю, тебе тоже стоит извиниться, - Уайлдер всё-таки нашел пижамные штаны и с таким серьезным видом взирал сейчас на Дэйва, что Флетчу показалось: Дэйв сейчас забудет начисто о цели своего визита и наговорит еще гадостей. Однако появление Алана лишь еще больше деморализовало Гаана. Он (слегка пьяный, но очень огорченный) виновато уставился на свои ботинки – точь-в-точь нашкодивший щенок, которого отчитывает строгий тренер-кинолог. - Извини-ите… - протянул Дэйв, принимаясь теребить металлическую заклепку на вороте куртки. – Я правда не нарочно! – воскликнул он, вскидывая голову. На лице его была написана подлинная паника, почти что истерика. Алан даже отпрянул, пораженный такой эмоциональностью. - Да верю я тебе, - он примиряюще поднял руки. - Только все-таки, когда тебе хочется потрепаться, следи, кто вокруг находится, а? - Хорошо… ну, мир тогда? – кривенько улыбаясь, Дэйв протянул руку сначала ему, потом Энди, и, только услышав уверения Флетча, что теперь всё в порядке, просиял. Паника и отчаянье в момент сменились прежним солнечно-непоколебимым счастьем, каким Дэйв лучился в «светлые» периоды, пока не вспоминал о том, что жизнь ужасна и несправедлива, и нет любви. Виноватый щенок превратился в нечто, больше напоминающее то ли пушистого попугая, то ли крылатого хомячка. Гаан прощебетал: «До встречи в студии!» и упорхнул. - Одной проблемой меньше, - спокойно кивнул Уайлдер, поворачивая ключ в замке. – Ну что теперь? Продолжим? - Окей, - Энди улыбнулся, но Алану категорически не понравилась грусть, затаившаяся в его взгляде. Это уныние не имело ничего общего с самим Уайлдером и, наверное, именно поэтому Алан был бессилен хоть что-то исправить. Это началось еще давно – Флетч будто разучился улыбаться искренне и смех его всё чаще звучал точно через силу. Он постоянно мерз, жаловался на головную боль и всё-то ему было не интересно. Ничто его не интересовало, не увлекало. Причину Алан знал - тот вечер запомнился ему как самый ужасный в его жизни. Группа завершала первую часть американского тура и после концерта на спортивной арене Сан Диего, когда все, довольные и счастливые, едва-едва переместились в гостиницу, где их ждала отменная вечеринка, Флетча позвали к телефону. «Уже иду-у» - нараспев отозвался Энди. За гудом взбудораженных голосов в комнате мало кто слышал, о чем шла беседа, но когда Флетчер вернулся, Алан по его лицу понял: случилось нечто непоправимое. Энди тихо, так что едва расслышали стоявшие рядом, сказал, что его сестра умерла, и в следующее мгновение его уже не было в комнате. Уайлдер заторопился последовать за ним. Алан знал, что сестра Энди была больна, и что Флетчер очень переживал по этому поводу – каждый вечер звонил домой и спрашивал, как там дела – но он думал, что всё осталось в прошлом: «доклады» из дома становились всё оптимистичнее, даже врачи уже решили, что жуткий диагноз побежден. Все они ошибались. Когда Уайлдер ворвался в номер Флетча, Энди сидел, замерев, в кресле, закрывая лицо руками, и казался почти неестественно неподвижным. Перепугавшись до полусмерти, Алан бросился к нему, что-то говорил, тормошил – Флетч не реагировал, но в какой-то момент, когда Уайлдер почти отчаялся, Энди вздрогнул, весь сжался и взвыл страшным голосом. Он стенал и рыдал, стиснув зубы, раскачиваясь в кресле точно метроном, а Алан, скованный ужасом, смотрел на него, понимая, как он сам сейчас жалок и беспомощен, не в состоянии помочь. Но, поняв, что сейчас сам следом за ним закричит, сорвется и рехнется, Уайлдер, то ли сев на подлокотник, то ли примостившись на крае кресла, то ли вовсе стоя (он вообще не понимал тогда, где он и где Энди), неуклюже обнял Флетча, пытаясь одновременно обездвижить его и заставить угомониться. Флетчер среагировал моментально - схватил его и прижал к себе так, что это было уже больно, однако Алан не шелохнулся. Он смог бы и не такое вытерпеть, лишь бы Флетч перестал так вот по-сумасшедшему дергаться и выть, выть. Прошло, наверное, не меньше часа, прежде чем Флетч «оттаял» и, безвольно обмякнув, позволил Уайлдеру поднять себя и уложить на койку. С того дня минуло около полугода. Оторванные листы календаря, кружась, падали на пол, а Флетч всё винил себя в том, что не смог спасти сестру – хотя он и лечение оплатил, и врачей нашел, да и время было на их стороне (о болезни узнали на ранней стадии). Он постоянно терзался из-за того, что его не было рядом, когда он был так нужен, и потому старался не упускать из виду никого из друзей, опасаясь, как бы с ними чего не случилось, и параноидально ожидая, что в любой момент позвонят с известием, что погиб еще кто-то ему дорогой. Но то были редкие вспышки беспокойства, по большей части Энди, ставший неожиданно апатичным, мрачно думал, что это некая небесная кара, и всё больше замыкался в себе, отказываясь «выходить на связь» с кем бы то ни было, попросив Алана оставить его в покое. Когда же он наконец решился набрать номер Мартина и спросить, как там продвигаются дела в студии, то получил новый залп картечи в голову. - Ты уже знаешь, да? – взяв трубку, сразу же спросил Дэйв. Его голос был настолько серьезен, что Флетч даже не успел задуматься, почему отвечает Гаан, когда звонит он Мартину. - Что знаю? - Лейлу сбила машина. Сказали, на похоронах будет только родня, так что… Энди молча положил трубку. Поднялся. Глянул быстро на фотографии, разложенные на столе (Алан недавно передал ему несколько распечатанных снимков с прошлого тура). Среди прочих лиц там была и Лейла, совсем недавно ставшая «начальником осветителей». Смеется-заливается. Наверное, говорит Алану, чтобы тот убрал свою камеру, если не хочет лишиться объектива и чего-нибудь еще впридачу. Вся такая румяная, круглая, живая, американская как сам американский флаг. А сейчас – нету. Только родственников пустят. Флетчер аккуратно убрал фотографии в шкаф, а сам то ли упал, то ли сполз, то ли скатился на пол, и остаток вечера просидел так, смотря в потолок, слушая, как на кухне тикают часы. Это стало последней каплей. Можно прекрасно жить думая, что алмазы возможно поцарапать исключительно другими алмазами, что близкие всегда будут и в самом деле близки, и что тебе никогда не диагностируют психическое заболевание. А потом тебе рассказывают, что «Де Бирс» давно маркируют бриллианты лазером, люди умирают (как ни крути, смерть это неизбежная, естественная часть жизни, но разум отчаянно протестует, отказываясь верить), а врач сообщает, что «ваше нервное расстройство», давний сувенир беспокойной жизни в туре, почему-то не только не излечилось, но наоборот – перешло на другую, более тяжелую стадию. Впрочем, последнее Энди заметил и без посторонней подсказки. Его приступы паники, когда ему казалось, что в любую секунду его скрутит дикая боль (или может обвалится потолок), стали чаще, а о том, что такое спокойной сон он и вовсе забыл. Однажды, когда тревога особенно сильно сжала его, заставляя обливаться холодным потом и грозясь уничтожить, Флетч попытался поделиться своими страхами с Аланом, надеясь, что от этого станет полегче (да и вообще, на что иначе придумали телефоны, как не для того, чтобы звонить и разговаривать?). Но Уайлдер недовольно ответил: «Ну-ну, мушки сдохли, жизнь ужасна, мы все умрем, так что пошли, потрахаемся, терять-то всё равно нечего. Не надо тут драму разводить. Думать о бренности всего сущего – это привилегия Марта» и, неправильно истолковав молчание Энди, попросил в следующий раз, если Флетчу вздумается будить его звонками посреди ночи, пусть он сначала вспомнит, какой Алан «злопамятный и коварный», и детально представит себе варианты мести за нарушенный покой. Флетч даже не обиделся. От кого в принципе можно ожидать сочувствия, если звонить им в три-четыре часа утра? В такой ситуации и сам Махатма Ганди вряд ли смог бы сохранить умиротворенное лицо. К тому же, это было очень похоже на Уайлдера. Ругаться, тыкать локтем с недоумевающим «ну чего ты в самом деле?», хлопать дверью или размашисто ставить на стол бутылку вина – это Алан мог. Успокоить же, ободрить, вселить надежду – нет. Эта непреходящая мрачность Флетчера просто-напросто ввергала Алана в состояние тихого беспомощного смятения. Он терялся, не знал, что делать. Надеялся, возможно, что всё пройдет само, без его помощи – но ничего не изменялось, и его растерянность лишь усугубляла проблему. Поначалу Энди думал, что он сам виноват в том, что думает исключительно о плохих, мрачных вещах, что это всего-навсего его мысли, но в какой-то момент осознал, что они думаются сами, существуя отдельно от него, и испугался. Пожалуй, Алан испугался бы еще больше – но Флетч в разговорах с ним эту тему больше не поднимал. После того, как Энди уверенно заявил, что болен и умрет месяца через два (и то, если повезет), Уайлдер орал на него где-то с час. «С такими вещами не шутят» - просипел он, когда наконец охрип, и впредь на любое подобное заявление Флетчера (а Энди всерьез вбил себе в голову, что в самое ближайшее время лично познакомится с апостолом Петром) реагировал равнодушно, едва ли не холодно, видимо, думая, что Флетч дурит от недостатка внимания и если не поощрять его, то паника уляжется. А Энди тем временем начал замечать, что мысли выходят из-под его контроля. Так, они сидели в студии, обсуждали очередную порцию ремиксов на «Personal Jesus» - дело было глубоко после полудня, все уже проснулись, привели себя в божеский вид и были готовы спорить долго и со вкусом. Не участвовал в разговоре один Флетч, который неловко прятал кисти рук в рукавах необъятного уродливого свитера. Он не говорил не только потому что не мог придумать собственного мнения по обсуждаемым ремиксам, но и потому что ему велели. «Молчи! Молчи, чтоб тебя! – свистело где-то за левым ухом. – И отвернись. Я кому сказал: отвернись! И не смотри так на Марта. Он начнет подозревать. Ты ведь не хочешь, чтобы они опять беспокоились из-за тебя? Правильно, у них свои проблемы, нечего свои еще вешать. Отвернись! Отвернись!». Или, уже вечером, в безликой съемной квартире, бессмысленно таращась в окно (серый дождливый город – ничего примечательного), Флетчер неожиданно ощутил леденящий страх, от которого перехватило дыхание. «Она видит! – подумалось ему. Энди обернулся резко и увидел только, что мелькнул край светлой юбки Грейн. - Она знает, – заключил Флетч покорно. - Всё знает» Только потом он вспомнил, что Грейн вообще не должно быть здесь (ведь он в Милане, а она – дома), и тяжело вздохнул, идя на кухню и доставая из холодильника водку. Если уж он начинает галлюцинировать, пусть лучше у него будет весомый повод вроде белой горячки. Но хуже ему не стало. Не успело. Флетчер просто не дал воображению разыграться дальше. Он решил вернуться в Британию и одним махом пресечь все выходки подсознания – лечь в клинику. Позвонив Мартину, Флетч извинился за то, что отвлекает его от работы, но не может ли Мартин спуститься в кофейню за углом – поговорить немного? Гор, конечно, удивился (проще было бы встретиться в студии, где Энди не появлялся уже несколько дней кряду), однако не стал возражать. Явившись в условленное время, Мартин застал Флетчера в – против ожидания – достаточно хорошем расположении духа. Энди выглядел на порядок менее беспокойным. После того, как он принял решение лечиться, то действительно почувствовал себя несколько лучше. - Знаешь, Март, - без особой уверенности начал Энди, сцепляя ладони в «замок» и смущенно смотря в сторону. - Мне… мне надо отдохнуть. - Ну, хорошо, - ободряюще кивнул Гор. – Когда тебя ждать? Через неделю? Две? - Признаться, даже не знаю. Паркер, ну, я тебе о нем говорил, советовал минимум месяц. Вообще нервы ни к черту, - Флетч усмехнулся, отважно попытавшись изобразить искру оптимизма. Мартин, разумеется, не поверил ему. Энди понял, что мизансцена не удалась, когда Гор произнес боязливо: - Ты не торопись. Отдохни там… - Мартин отнюдь не был счастлив. Он не желал оставаться в обществе «истерички и трудоголика» без какого-либо союзника на своей стороне и если бы дело не было так серьезно, он бы потребовал, чтобы Флетч остался (и тот бы послушался!). Но Гор не иначе как в редкий момент прозрения понял, что должен пожертвовать собственным спокойствием – в противном случае, он потеряет Энди. И не только как друга. Получив одобрение своего отъезда, Флетч поблагодарил, будто бы Мартин мог силой заставить его не уезжать, и, сказав, что пойдет собирать вещи, направился к выходу. Мартин успел заметить странное движение его руки, будто Флетчер пытался отклеить что-то от запястья. Энди невесть как почувствовал его взгляд и обернулся: - Не беспокойся, ладно, Март? Ничего страшного. Я просто устал.